Текст книги "Сицилианская защита (СИ)"

Автор книги: Андрей Савинков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Глава 6

Париж, Франция 26 июня 1940 года

Шарль де Голль, получивший, таки, звезды бригадного генерала на погоны и в придачу знак отличия офицера ордена Почетного Легиона, за прошедший с начала войны месяц еще больше похудел и осунулся. Вокруг глаз появились темные круги – следствие бессонных ночей и работы по восемнадцать часов в сутки. Все это время он восстанавливал свою дивизию, потерявшую за первые две недели войны больше половины танков и треть личного состава. Но только рамками своей дивизии его деятельность не ограничивалась. Будучи еще до войны сторонником массового использования танков, объединения танковых батальонов в дивизии и корпуса, теперь он пытался передать свой опыт и знания другим командирам французской армии. В статусе национального героя и заместителя министра обороны это делать оказалось намного легче. Да и в целом армия Франции за время войны начала стремительно меняться. Впрочем, меняться стала не только армия, но и вся страна.

До начала активной войны с Германией во Франции были сильны антивоенные настроения. Настроения эти, ставшие следствием потерь в Первой Мировой Войне, активно поддерживались правительством страны. Надеясь столкнуть Германию и СССР, Франция изо всех сил источала миролюбие. В народе даже ходила присказка «лучше поражение, чем новый Верден». Понятно, что такое положение вещей не могло сохраняться долго. С началом наступления Германии, во Франции развернулась широкая пропагандистская кампания, направленная на подъем патриотических настроений среди простых обывателей. Газеты расписывали героизм солдат, отстаивающих свободу своей родины, по радио выступали политики с призывом защитить отечество от нового нашествия гуннов. С совместным заявлением выступили премьер-министр Поль Рейно и президент Альбер Лебрен. В своей речи политики высказали решимость бороться с врагом до последнего и призвали французов с оружием отстоять свои дома. Все это на фоне первых побед вылилось в резкий подъем патриотических настроений и одновременно – к нарастанию антинемецкой истерии.

Разобравшись с делами своей героической 4-ой танковой дивизии, де Голль вылетел в Париж на встречу с премьер-министром. Поль Рейно – старый товарищ де Голля, сторонник активной войны с Германией до победного конца – принимал живейшее участие в его карьере. Именно стараниями премьер-министра де Голль получил под командование танковую дивизию и кресло заместителя военного министра республики. И именно влияние и политический вес покровителя позволили сделать то немногое, благодаря чему удалось избежать катастрофы в первые дни войны.

Встреча в Елисейском дворце прошла не так как, рассчитывал генерал. Вместо разговора о нуждах армии, перевооружении, изменении структуры и прочих на его взгляд важных вещах, разговор зашел о политике. В частности, о фигуре министра обороны Эдуарде Даладье.

Даладье – один из мастодонтов французской политики, трижды премьер-министр Франции, бывший министр иностранных дел, а ныне военный министр, навязанный Полю Рейно палатой депутатов, не устраивал главу республики. Рейно видел в нем никудышного политика и лично ответственного за слабость Франции, как внешнюю, так и внутреннюю. Именно Даладье подписывал Мюнхенское соглашение, «скармливая» Чехословакию Германии. Чем фактически предал чехов, отказавшись от заключенного ранее союзного договора. И в целом премьер-министр считал Даладье виноватым в сложившейся ситуации.

Понятно, что наличие такого человека среди министров своего кабинета Рейно не удовлетворяло. Однако только с началом войны сложилась ситуация, показывающая всем всю слабость Даладье как человека и как политика. И если в первые дни войны делать перестановки внутри кабинета Рейно не решался, опасаясь естественной в таких случаях неразберихи, то теперь, когда ситуация на фронте неким образом стабилизировалась, пришло время заняться высокой политикой.

– Хорошо, общая ситуация мне, в целом, ясна, каким образом это все связано со мной? – Со всей свойственной ему прямотой спросил премьер-министра де Голль.

– Портфель военного министра.

– Что? – Де Голль не сразу понял, что ему предлагают.

– Хочу предложить тебе портфель военного министра. – Четко, буквально, по словам произнес Рейно.

Генерал в задумчивости потер свой длинный нос.

– Почему я?

– Франции на посту военного министра нужен боевой генерал. Политикан Даладье и в мирное время был отвратительным министром, а уж в военное… А ты прекрасная фигура. Боевой генерал, герой, военный теоретик, единственный, кто во Франции предсказал будущий характер войны, все об этом знают. Жизнь уже показала твою правоту. При этом уже заместитель министра. – Рейно помолчал несколько секунд и добавил, – я мог бы снять Даладье и сам занять кресло военного министра, но прекрасно отдаю себе отчет – я тоже не потяну.

На несколько минут в кабинете воцарилось тишина. Было слышно, как высоко под потолком жужжит одинокая муха.

– Нет, господин премьер-министр, – де Голль, приняв решение, встал с кресла, – я не думаю, что это будет целесообразно. В войсках я буду полезнее. А здесь, здесь все равно ничего путного сделать не получится. Просто не дадут.

Генерал развернулся и, не прощаясь, направился к выходу. Рейно тоже поднялся.

– Танковые дивизии, корпуса? Механизированная пехота? Рации в танках? Взаимодействие с авиацией? Я ничего не забыл? – Уже в спину спросил глава государства. – Сам все сделаешь. Так как посчитаешь нужно. Карт-бланш.

Де Голль, остановившийся при словах Рейно, развернулся и воткнул взгляд в глаза собеседника. Секунд десять двое французов бодались взглядами, после чего генерал улыбнулся, первый раз за всю встречу и кивнул:

– Хорошо, я согласен.

Шесть часов сна? Роскошь. Четыре в самом лучшем случае.

Перестановка в кабинете министров, как и ожидалось не вызвала никаких проблем. Уже даже последнему дураку стало ясно, что Даладье полностью провалил подготовку страны в войне. Назначение же на эту должность де Голля вызвали скорее всеобщее одобрение, чем недовольство.

В военном ведомстве все оказалось еще более запущенно, чем думал бригадный генерал и свежеиспеченный министр. Раздутые штаты, люди, занимающиеся неизвестно чем, отсутствие хоть какой-то осмысленности в действиях.

Будучи сам танкистом, де Голль первым делом сосредоточил свои усилия именно в этом направлении. Первым, что он сделал, было формирование шести новых танковых дивизий и переформирование уже существующих четырех, пополнение которых до того шло не шатко не валко. Особенно это касалось 3-ей танковой дивизии, раздерганной в начале войны на части и введенной в бой побатальонно. Технику для старых и новых танковых дивизий спешно собирали среди приданных пехотным дивизиям танковых батальонов. Таким образом, основную часть парка новых соединений составили легкие Рено R35 и Гочкисы H35. Пехоте оставили лишь совсем устаревшие модели, часть броневиков, и всяких уродцев французского танкостроения. Таких, например, как 75-тонный танк 2С.

Не смотря на всю «легкость» таких дивизий, разбавленную местами средними и тяжелыми танками, по вооружению и бронированию они легко давали фору аналогичным немецким соединениям, укомплектованным Pz. I и II. Проигрывая, впрочем, по всем остальным параметрам.

Вторым поворотным решением стал отказ от дальнейшего производства большей части номенклатуры французских танков в пользу двух видов, зарекомендовавших себя в первой фазе войны с лучшей стороны. Первый – средний «кавалерийский» S35 (модифицированный и получивший обозначение S40) Второй – тяжелый В1.

Концепция двух орудий в одной машине стремительно устаревала, показывая всю несостоятельность, поэтому машина остро нуждалась в модернизации. И оказалось, что работы в этом направлении велись еще до войны, ни шатко ни валко, как это обычно бывает. Уже к концу июня очертания модернизированной машины воплотились в чертежах. В40, именно такое названия получила перспективная машина, лишилась орудия в лобовом листе, зато получила новую просторную башню, 90-мм орудие и более мощный двигатель. На увеличение бронирования запаса по весу уже не хватало – подвеска и так вылетала чаще, чем хотелось бы. Впрочем, все это было только пожеланием, которое требовалось еще воплотить в металле. Пока же первоочередной задачей было насытить войска хоть чем-то, поэтому заводы собирали все те же В1.

Дивизии объединили в корпуса. Не мудрствуя лукаво, военный министр волевым решением скопировал немецкую схему из двух танковых и одной моторизованной дивизии. Единственной проблемой, кроме глухих шепотков за спиной, негодующих по поводу такого «германофильства» де Голля, была та, что моторизованных дивизий во французской армии было всего восемь. А новых взять было, в общем-то, не откуда, так как грузовиков для перевозки пехоты во Франции выпускалось столь незначительное количество, что их не всегда хватало на нужды снабжения линейных частей на передовой. Так, на начало войны во французской армии было чуть больше шестидесяти тысяч колесных машин при необходимости в триста тысяч. Понятно, что бредовая идея с мобилизацией гражданской техники возложенных на нее надежд не оправдала. И хотя производство военной техники, в том числе и колесной ежедневно нарастало, вводились в строй новые линии, поглощая государственные деньги военных заказов, быстро закрыть все пробелы было просто невозможно.

И такие проблемы были во всех отраслях: авиация, артиллерия, снабжение, про флот и говорить не о чем. Флот в этой сухопутной войне оказался бедным родственником, не имеющим хоть какого-то значения в боевых действиях, и по настоянию де Голля все работы по достройке линкоров были на время приостановлены, а ресурсы направлены в другие, более важные сферы.

Еще одним направлением деятельности де Голля стало стягивание военных сил страны, размазанных по многочисленным французским колониям. Северная и центральная Африка, Индокитай, колонии в Южной Америке, острова в трех океанах и подмандатные территории на ближнем востоке – все это нуждалось в защите и подобно черной дыре поглощало военные и другие ресурсы. Теперь же, необходимость защищать метрополию возвращала их назад вместе с навербованными на месте туземными полками и дивизиями, призванными стать пушечным мясом в большой войне.

Заседание «военного кабинета» продолжалось уже несколько часов.

– Таким образом, – вещал де Голль, – считаю целесообразным объединить военное министерство с военно-морским и авиационным министерством в единую структуру под единым управлением. Считаю не допустимым в военное время существование наличествующей на сегодняшний день ведомственной раздробленности.

Министры авиации и флота Ла Шамбр и Кампеши синхронно поморщились.

– Кроме того, выношу предложение о создании объединенного штаба союзных сил в составе представителей от Франции, Англии и Бельгии, а также Голландии с правом совещательного голоса. Имевшие уже место случаи несогласованности действий между силами союзников, на мой взгляд, заставляют задуматься о безопасности фронта в целом.

Внезапно дверь совещательной комнаты открылась, и в нее просунулся молодой мужчина с погонами лейтенанта. Быстрым шагом, не обращая внимания на скрестившиеся на нем взгляды, он подошел де Голлю, и что-то прошептал ему на ухо. От полученных известий брови бригадного генерала стремительно полезли на лоб, выражая крайнюю степень удивления. Удивление, впрочем, быстро сменилось злостью.

– Что я и говорил, господа, – едва сдерживая ярость, тихо произнес военный министр, – никакого нормального сотрудничества в такой ситуации быть не может!

– Что случилось, господин генерал? – Первым не выдержал министр колоний Мандель.

– Союзнички начали наступление. Не удосужившись поставить нас в известность, конечно. Извините, господа, я должен идти.

Девятого июля началось первое большое наступление союзников во Второй Мировой войне. Двумя одновременными ударами навстречу от Антверпена и Брюсселя они попытались отрезать немецкие дивизии, занимающие выступ, образовавшийся в результате предыдущего наступления вермахта.

От Антверпена наступали бельгийцы с приданными им эвакуированными голландскими дивизиями, а с юга им на встречу ударили части Британского Экспедиционного Корпуса.

Наступление началось по канону Первой Мировой с массированной артиллерийской подготовки, уничтожающей все живое на первой линии. После этого в ход пошли танки.

В ходе двухдневного сражения ни бельгийцы, ни англичане прорвать фронт так и не смогли, несмотря даже на демонстративный удар французской армии, призванный отвлечь внимание ОКВ.

Тем не мене, полностью неудачной эта операция не была. Расценив угрозу окружения как значительную, Рейхенау с согласия Браухича и не без истерики Гитлера отвел 76-ую и 113-ую дивизии обратно на линию Антверпен – Брюссель, нивелировав, таким образом, все результаты последнего наступления вермахта.

Интерлюдия 2

Вилла Торлония, Рим, Италия, 17 июля 1940 года

Союз Италии и Германии на самом деле никогда не был столь прочным, как его стали представлять десятилетиями позже. Кроме расового вопроса, являвшегося камнем преткновения в отношениях диктаторов, на первую строчку то и дело выходил вопрос сиюминутной политической целесообразности.

Аншлюс Австрии, которую Муссолини много лет подряд считал территорией своего влияния, а потом приобретения в Чехословакии и Польше расставили все на свои места. Ведь не бывает равноправных союзов: кто-то везет, а кто-то погоняет. После же 1937 года иллюзий у дуче уже не осталось.

На встрече в марте 1940 года, состоявшейся на перевале Бреннер, что в Итальянском Тироле, Муссолини пообещал вступить в войну с Францией только поле решительного ее разгрома вермахтом. Судя же по положению дел на фронтах, это самое вступление откладывается на неопределенный срок.

Так же как не был прочным союз двух государств Оси, не были безоблачными и отношения их лидеров. Муссолини опасался реваншизма Гитлера, не хотел портить отношения с Англией и Францией и, конечно, его раздражал расовый аспект политики Третьего Рейха. Гитлер в свою очередь, видя в Муссолини на первых порах своей политической деятельности пример для подражания, быстро разочаровался в Италии, итальянцах и самом дуче. Отсутствие дисциплины в армии, порядка в делах и, главное, в головах жителей Апеннинского полуострова оказались теми факторами, которые не позволили Германии видеть в южном соседе полноправного союзника.

Все это и многое другое прокручивал в голове фюрер германского народа, глядя из окна автомобиля на проносящиеся вокруг кварталы вечного города. Он был здесь уже не раз, однако не переставал любоваться строгими линиями, столь близкой его сердцу античной архитектуры.

Автомобиль замедлился перед массивными воротами, за которыми, где-то в глубине парка находилась цель его поездки. Еще несколько минут, и машина окончательно встала перед высокой лестницей белого мрамора, ведущей к главному зданию жилого комплекса.

Так как визит был сугубо неофициальный, ни о какой встрече с оркестром не могло быть и речи. Лишь черный Фиат с затемненными стеклами, доставивший немецкого лидера с римского вокзала сюда, в само сердце итальянского фашизма.

Муссолини встречал старого «друга» на верхней ступеньке мраморной лестницы. Дуче отлично понимал, зачем к нему на этот раз пожаловал союзник и чувствовал себя хозяином положения, всем своим видом давая понять, что легких переговоров Гитлеру ждать не стоит.

Обменявшись рукопожатиями, главы государств вошли в здание и, поднявшись на второй этаж и пропетляв слегка по коридорам, оказались в комнате для переговоров. Посередине небольшой комнаты, отделанной темными деревянными панелями, находился небольшой круглый столик, вокруг которого были расставлены четыре кресла. Кроме Муссолини и Гитлера на переговорах присутствовали Геринг и министр иностранных дел Италии Чиано. Это последнее обстоятельство – присутствие Галеацио Чиано – еще более утвердило Гитлера в опасениях насчет успешности переговоров. Граф Чиано был известен в самой Италии и за ее пределами как сторонник сближения с Англией и Францией – старыми союзниками Италии времен Первой Мировой Войны. Пока Германия набирала силу, становясь доминирующей силой в Европпе в 1937–1940 годах, эти его симпатии сдерживались простой целесообразностью, однако теперь, после начала большой войны и первых неудач вермахта на фронте, его присутствие на переговорах стало для Гитлера тревожным звоночком.

Обменявшись несколькими протокольными фразами, стороны перешли к сути вопроса.

– Когда Италия сможет вступить в войну против Франции? – прямо спросил фюрер, глядя в глаза итальянскому лидеру.

Муссолини и Чиано обменялись короткими взглядами, после чего заговорил второй:

– Как уже не раз заявляла наша сторона, темпы перевооружения армии не позволяют начать боевые действия раньше 1943-го года.

– Однако раньше вы подтверждали готовность открыть фронт против Франции.

– Только после решительного разгрома основных ее сил. При всем уважении, этого пока не произошло.

– Что может приблизить дату вступления Королевства Италии в войну?

– Не далее как в сентябре прошлого года, отвечая на этот же вопрос, правительству Третьего Рейха был направлен список необходимых Италии поставок, способных существенно сократить срок перевооружения итальянской армии, что позволило бы открыть новый фронт против Франции раньше 1943-го года. Однако на это письмо реакции не последовало. – Это уже вступил в переговоры сам Муссолини.

На лице фюрера не дрогнул ни один мускул – он умел держать себя в руках, когда того требовала необходимость, но внутри его бушевал настоящий вулкан эмоций. Письмо, о котором говорил дуче, действительно существовало. В этом письме итальянцы затребовали в дополнение к уже существующим поставкам такое количество сырья, для перевозки которого, потребовалось бы семнадцать тысяч грузовых вагонов – около миллиона тонн различных грузов в совокупности. Сам Чиано впоследствии признавал, что данный перечень был лишь поводом для неисполнения Италией союзных обязательств.

Продлившиеся четыре дня переговоры так ни к чему и не привели. Немцы наткнулись на стойкое нежелание итальянцев вступать в тяжелую войну с гадательным результатом. И никакие аргументы и обещания так и не смогли сдвинуть Муссолини с его позиции.

Обещание увеличения поставок сырья, амуниции, вооружения, техники; обещание территориальных приобретений во Франции, в Средиземноморье и в Африке; обещание помощи в возможной войне с Грецией и Югославией после краха Франции – ничего не смогло поколебать итальянского лидера. Под конец переговоров Гитлер попытался было надавить на дуче, намекнув, что ненадежные союзники могут легко превратиться во врагов, что может плачевно закончиться для разных недальновидных политиков. Однако даже такие прозрачные угрозы Муссолини не впечатлили.

– Италия вступит в войну только после разгрома Франции, – твердо стоял на своем дуче.

Гитлер шел по отделанным белым мрамором коридорам. Переговоры полностью провалились. Нет, безусловно, вступление Италии в войну не дало бы какого-то серьезного преимущества. Максимум, на что рассчитывали в Берлине: двадцать – двадцать пять дивизий, оттянутых на юг и некоторые неудобства для англичан. Что бы не чувствовали себя в Средиземном море как дома. Однако и такая помощь, для увязшего во французской обороне вермахта могла в критический момент стать решающей.

На лице немецкого лидера ничего не отражалось – ему хватило, на сей раз выдержки не выпускать бушующую внутри бурю наружу. Только старый соратник Геринг, знающий фюрера вот уже два десятилетия, мог видеть подлинные эмоции своего вождя.

И вновь Гитлер рассматривал Рим сквозь стекла автомобиля. В этот день он окончательно лишился всяких иллюзий насчет отношений с Италией и Муссолини лично.

Вокзал, личный поезд. Дорога на север, в Берлин. Заседание ОКВ насчет нового большого наступления, которое должно, наконец, склонить чашу весов в пользу Третьего Рейха.

Глава 7

Борен, Бельгия 27 июля 1940 года

Для обер-лейтенанта Мейера новое большое наступление вермахта, названное впоследствии «Битва за Бельгию» или чаще «Мааская мясорубка», началось в субботу 27 июля.

Курт оправился от ранения даже быстрее, чем предсказывал доктор Кейн. Уже через четыре недели, он смог уговорить своего лечащего врача в том, что полностью здоров – хотя голова еще порой побаливала – и, выписавшись из госпиталя, направился в сторону фронта.

Прибыл в свою роту вместе с новым пополнением. В основном это были свежепризванные солдаты, едва прошедшие начальную боевую и техническую подготовку.

Кроме людей, проблемой была техника. Немецкая промышленность явно не успевала восполнять боевые потери и производить технику для вновь создаваемых частей одновременно. Проблема накладывалась на переход вермахта на новые – Pz. III и Pz.IV – танки, что тоже не добавляло темпов производства. Плюс такие «мелочи» как регулярные налеты союзной авиации на немецкие тылы и неудачи вермахта в северной Норвегии, затрудняющие импорт сырья из нейтральной Швеции.

Вообще, ситуация на севере Норвегии сложилась интересная. В отличие от молниеносного и бескровного захвата Дании, в Норвегии немцы столкнулись с отчаянным сопротивлением. Оккупировав в апреле 1940 года большую часть юга страны, в боях за Нарвик немцы потерпели неожиданное поражение. При чем, поражение потерпел как вермахт, так и кригсмарине. К началу французской кампании немецкие войска в районе Нарвика насчитывали порядка пяти тысяч человек, в то время как совокупная численность войск союзников была около тридцати тысяч. Единственное, что спасало немцев, это отличная поддержка с воздуха и полная неразбериха в командовании войсками союзников.

Формально объединёнными англо-франко-польскими силами командовал британский адмирал Бойль. На деле, командующие английскими – генерал Макеси – и французскими – генерал Бетуар – силами мало в чем ему подчинялись. Польские войска находились в оперативном подчинении француза, а норвежская 6-ая дивизия действовала вообще отдельно.

С началом же боевых действий во Франции, контингент союзников сократился в половину, что вместе с норвежцами составило около семнадцати тысяч человек. Но даже трехкратный численный перевес не позволил окончательно разгромить полуотрезанные и снабжаемые по воздуху егерские части «папаши» Дитля. Егеря были лучше подготовлены, экипированы и, заняв выгодные для обороны позиции, были полны решимости исполнять приказ фюрера «сражаться за Нарвик до последнего солдата». И, тем не менее, не смотря на всю моральную стойкость горно-стрелковых частей вермахта, к 21 мая Дитль охарактеризовал свое положение как критическое. Выбитые из Нарвика и прижатые к Шведской границе егеря были на последнем издыхании, когда события на Франко-Немецкой границе заставили союзников остановить наступление.

В таком более-менее стабильном положении ситуация на севере континента застыла на полтора месяца. Со стороны казалось, что большезвездные командиры обеих воюющих сторон забыли про этот третьестепенный по важности, по сравнению с европейскими, фронт.

Однако, к началу июля фронт в Европе более-менее стабилизировался по Маасу, позволив поднять генералам головы и оглядеться. А оглядевшись они увидели под Нарвиком не полных четыре тысячи уставших, морально подавленных людей, испытывающих постоянные трудности с продовольствием и боеприпасами. Последнее, кстати, егеря получали по большей части через территорию Швеции, отправляя этим же путем в обратную сторону раненных и больных. Только подкрепления живой силы Дитль получал налаженным воздушным мостом.

Попытка установить соединения с войсками центральной Норвегии, предпринятая силами 2-ой горно-стрелковой дивизии генерала Фойерштейна успешно провалилась. Громадное по северным меркам расстояние, суровые погодные условия, тяжелый рельеф, а также господство союзников на море и в воздухе поставили на этой авантюре жирный крест.

Все это привело к тому, что в середине июля Дитль принял решение эвакуироваться через Швецию. Нейтралитет этой скандинавской страны и так был подмочен, а попытка ухода через ее территорию нескольких тысяч солдат вермахта вызвала крупный дипломатический скандал. Союзники пригрозили Густаву V, занимающему откровенно пронемецкую позицию, войной. И правительство Швеции ничего не оставалось кроме как отдать приказ об интернировании всех военнослужащих воюющих государств на своей территории.

Потеря Наривика, который напрямую соединялся железной дорогой со шведскими сырьевыми месторождениями, существенно усложнила доставку грузов в Третий Рейх. С политической точки зрения, удержание северной Норвегии привело к провозглашению Нарвика временной столицей королевства. В этот северный город переместился двор Хокона VII, министерства и прочие органы военного и гражданского управления.

Все вышеописанные события привели к временному «провисанию» вермахта по тяжелому вооружению и в особенности по танкам. Для восстановления боеспособности танковых рот, их количество в батальоне пришлось временно сократить на одну – до трех. Высвободившиеся машины пошли на укомплектование до штата остальных рот.

Именно поэтому Курт, не смотря на ожесточённые бои первых месяцев, имел в роте полный штат – двадцать две машины.

– Вызывали? – обер-лейтенант заглянул в штабную палатку первого батальона.

В последнее время в окрестностях Борена собралось такое количество войск, что с жильем возникла жуткая напряженка. Генералы, полковники, штабы дивизий и полков заняли всю доступную жилплощадь, поэтому штаб батальона был развернут «по-полевому».

– Заходи Курт, – не оборачиваясь, махнул рукой майор Ригер.

Над большой крупномасштабной картой, занимающей всю поверхность стола, кроме командира батальона колдовал еще и начальник штаба – гауптман Бломберг.

На карте, отражавшей левый берег Мааса, было нанесено большое количество разноцветных меток. И синих, обозначавших войска вермахта, было значительно меньше, чем красных – войск союзников.

– Смотри Курт, – без вступления начал майор, – это расположение французских и английских дивизий. Вернее все, что мы знаем об их расположении. Не секрет, что вермахт планирует новое большое наступление. Скрыть такую массу техники и людей практически невозможно.

Обер-лейтенант кивнул – о скором наступлении в войсках не говорил только ленивый.

– Однако мы столкнулись с тем, что структура обороны противника нам практически не известна. Здесь на карте, – майор хлопнул раскрытой ладонью по столу, – все, что смогли рассмотреть летуны с воздуха. Но то ли хваленые асы ослепли, то ли лягушатники научились маскироваться – много это нам не дало.

– Две группы разведчиков не вернулись, – подал голос гауптман Бломберг, – то ли ушли глубоко в тыл, то ли… Вчера ночью на той стороне слышали интенсивную стрельбу, поэтому шансов на их возвращение мало.

– Разведка боем?

– Да, остается только провести разведку боем. Крайне важно вскрыть систему укреплений на данном участке фронта. Стык зон ответственности французской армии и британских сил. Одно из возможных направлений главного удара. Смотри, – указка ткнулась в карту. – Город Живе стоит на Маасе. Это один из нескольких плацдармов, которые удалось захватить и удержать за время всей летней кампании. С левой стороны высота номер 16-173. Именно с упором на нее строится вся оборона в этом месте. Нужно спровоцировать французов, заставить показать огневые точки. Для этого нужно, что бы лягушатники думали, что все по-настоящему, что началось большое наступление.

– Для этого, – опять взял слово начальник штаба, – по высоте отработает артиллерия и штурмовики. Вообще со стороны люфтваффе обещана плотная поддержка. Они и прикроют с воздуха и сами посмотрят, как там французы окопались. Твоя задача – вломить посильнее и откатиться назад. Дохнуть под этой высотой задача не стоит.

– Какие будут у меня силы? Одними танками атаковать высоту…

– Конечно, одними танками давить высоту тебя никто не заставит, – кивнул Ригер, – выделим тебе роту пехоты. Кроме того, можешь рассчитывать на поддержку артиллерией. Вопросы?

– Артиллеристы пришлют своего корректировщика с рацией, или обходится своими силами.

– Пришлют.

– Ну, тогда вопросов больше нет.

– Как думаешь действовать?

Курт еще раз внимательно оглядел разложенную на столе карту.

– Короткая артподготовка, по уже разведанным целям, потом попытаюсь рывком преодолеть расстояние от реки до холма. Вот здесь вот, – Курт ткнул пальцем в карту, – мне кажется, может быть более слабое место. С левого фланга меня прикроет река, и если обработать вот этот лес справа – а там точно есть противотанковая батарея, слишком для нее хорошее место – то у лягушатников будет возможность вести огонь только в лоб. Если не будем мешкать – есть шанс проскочить с небольшими потерями. Ну а дальше работа для крупных калибров и штурмовиков. Передняя линия обороны не берется силами одной танковой роты.

– Отлично, – гауптман Бломберг кивнул, добавил, – единственное, о чем хочется напомнить, это пехота. Не забывай про пехотное прикрытие. Пехотного ротного я тебе дам опытного, он в принципе сам знает, что делать, однако и ты не забывай, что главным назначили именно тебя. Соответственно, и ответственность на тебе.

Утро субботы 27 июля началось рано. Еще глубокой ночью. Где-то в тылу загрохотали орудия и на передовые позиции французов посыпались первые снаряды. Вспышки разрывов на мгновения разгоняли густую темень летней ночи, уничтожая те опорные точки и узлы возможного сопротивления, которые были разведаны пешей и воздушной разведкой. Однако этого было мало. Для успеха крупной наступательной операции необходимо было составить более точное представление о структуре французской обороны, а цена в виде одной танковой и одной пехотной рот, на общем фоне не казалась хоть сколько-нибудь значительной.

Это осознавал и обер-лейтенант Мейер. Осознавал он и то, что задание это из тех, за которые дают ордена и присваивают новые звания. Чаще всего посмертно. Единственным шансом на выживание и выполнение приказал Курт посчитал дотошную проработку всех деталей плана и четкое его выполнение. Для этой цели обер-лейтенант два раза побывал на передней линии окопов, привлек к обсуждению всех офицеров своей роты и роты приданной пехоты. В итоге, спустя три дня, бессонную ночь и несколько попыток проиграть варианты будущей атаки на бумаге, все было готово. Каждый знал свою роль и был готов отыграть ее с немецкой аккуратностью.