Текст книги "Analyste"
Автор книги: Андрей Мелехов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)
– Сделка со следствием?
– Вроде того. Только в отличие от земной ситуации с прокурором здесь последствия непредсказуемы. В лучшем случае можно рассчитывать на квалификацию «преступления» как нарушения общественного порядка и злостного хулиганства и наказание по принципу «око за око»: то есть просто вырежут глаз и сломают челюсть.
– Так… а в худшем случае?
– Отлучение… Побивание камнями или сожжение… Вычеркивание из Книги…
– И это за защиту женщины от насильника? За сломанную челюсть? Какое же это Царство Справедливости?! Куда же Бог смотрит?!
– Не надо только трогать Бога! – неожиданно жестко ответил кроткий Учитель. – Уверяю вас, Аналитик, он заслуживает любви и веры!
– Да что вы заладили: «вера» да «вера»! Являлся бы побольше своим творениям! И самому веселее бы было, и нам бы легче пришлось! Сказал бы пророку Илье: пусть бы тот не громы с молниями без толку метал куда попало да дома жег, а сделал что-нибудь простое и полезное. Написал бы по небу облаками «Не убий!». Глядишь, и последней великой войны бы не было, у меня был бы дед, а у моего отца – отец!
Тут Аналитик перехватил встревоженный взгляд серых глаз Мари и понял, что язык опять сослужил ему плохую службу. Что, впрочем, случилось далеко не в первый раз. Ситуацию несколько разрядил уже знакомый пес, сумевший вырваться из объятий послеобеденной неги и явить себя собеседникам во всей своей нечесаной красе. Пес внимательно осмотрел всех сидевших за столом и фамильярно уткнул морду в колени хозяину. Учитель печально улыбнулся и уже спокойно сказал:
– Собака для нас здесь – нечистое животное. Так сказал когда-то Египтянин, больше любивший кошек. Нелегко было отстоять Центуриона. Пожалуй, пока он – единственный собачий обитатель Рая.
Так вот. Я, конечно, просто плотник. Или просто еврей, распятый с непредсказуемыми историческими последствиями. Но все же попробуйте не ожесточать своего сердца против Создателя. Не думаю, что вы могли бы сказать что-то похожее о своей матери и не пожалеть потом о собственной горячности. И не забывайте: вера во всемогущество и доброту кого-то делает этого кого-то заведомо лучше и сильнее. Помните: я на вашей стороне. Я также уверен, что и он тоже на вашей стороне и что когда-то еще скажет свое слово в этой истории. Я просто не знаю когда. Ведь ему надо успевать во много мест…
Но вернемся к вашей защите. Если у вас будут надежные свидетели, обвинению будет очень трудно доказать то, что они хотели бы доказать. Конечно, у нас нет присяжных, и Египтянин в этой ситуации не самый справедливый судья, но при всем при том суду будет очень трудно признать вас виновным при наличии вызывающих доверие свидетелей.
– Почему?
– Потому что даже в самом бесстыдном обществе всегда существуют свои пределы для бесстыдства. А у нас все же не самое плохое заведение, и слишком несправедливый приговор может вызвать волнения праведников.
У Аналитика при этом проскользнуло очередное сумасшедшее видение: праведники выходят на демонстрацию протеста с лозунгами вроде «ЗАКОНОДАТЕЛЬ=СТАЛИН=ГИТЛЕР»; их разгоняют дубинами ангелы в газовых масках. Мари, казалось, почувствовала, что мужчин надо оставить наедине, и зашла в дом, уведя за собой виляющего хвостом добряка Центуриона.
Учитель подождал и серьезно спросил Аналитика:
– Дорогой мой, вы когда-нибудь каялись? Получали прощение грехов?
– Нет, – с некоторым смущением сказал наш герой, которому, честно говоря, подобная мысль никогда не приходила в голову.
– Вы можете сделать это сейчас. Кстати, я все равно все эти грехи уже знаю. Поэтому не надо перечислять частые, вроде постоянного упоминания Диавола, работы по воскресеньям или разглядывания прихожанок в церкви…
Аналитик стал ярко-пунцовым и оглянулся, посмотрев, не может ли услышать Мари. Учитель улыбнулся и продолжал:
– Не надо так переживать. Хотя я когда-то и сам сказал, что подумать о греховном – все равно что согрешить, сейчас я понимаю, что сказал глупость. Скажу больше: воинствующая в своей гордыне и нетерпимости святость – тоже грех. В общем, успокойтесь: не надо вырывать себе глаз, если этот глаз сам по себе заглядывается на красивое лицо. Гораздо важнее сейчас вспомнить те грехи, которые вы сами не можете себе простить. Или, проще говоря, те, за которые вас мучит совесть.
Лицо бедного Аналитика покрылось потом, и он с трудом, дрожащим голосом никогда не каявшегося грешника начал:
– 22 марта 1987 года наша колонна попала в засаду, я убил…
– Я знаю… По-моему, тогда кто-то решил спасти вас… Продолжайте…
– Спустя год я навел авиацию на предполагаемое место нахождения командного пункта бригады ангольских партизан… Я должен был знать, что там же мог быть и полевой госпиталь…
– Да, я видел и это…
– Я видел голодных и больных детей и ничем им не помог… Я злился, когда они приставали ко мне и просили хлеба…
– Помню…
– Когда я был школьником, вместе с другими лоботрясами я дразнил и пинал нашего одноклассника, который был добрым, но слабым, болезненным и несколько странным…
– Вы же потом встретили его уже взрослым человеком?
– Да, и он был искренне рад меня видеть… Подонка, который ничем ему не помог… Дальше… Я влюбил в себя девушку. Она прождала меня два года, а потом, вернувшись, я изменил ей с ее выросшей к тому времени сестрой. Я думаю, что разбил ее сердце…
– Вы ведь не знаете, что произошло с нею после? Нет? Ну и не надо… Друг мой, я прощаю вам эти грехи, но я не думаю, что их сможете простить себе вы.И пока это так, пока вас мучает по ночам совесть, ваша душа жива. А вот если вы все же удобно забудете всю совершенную мерзость и успокоетесь… Тогда-то вас и будет поджидать новый друг и хозяин – Лукавый. Ну что ж, наверное, на сегодня с вас хватит. И так, видимо, думаете, что слишком много времени провели в компании самого недорогого в мире адвоката…
– Вы, Учитель, может, и недорогой, но уж точно не дешевый, – твердо ответил Аналитик. – И сегодня, мне кажется, очень важный день в моей жизни.
– Спасибо на добром слове. Друг мой, можно ли задать вам один личный вопрос?
Сказав это, добрый Учитель – хороший плотник, никудышный адвокат и великий человек – покраснел, как мальчик, и всем своим видом выразил такое явное смущение, что Аналитик тут же понял, о ком пойдет речь.
– Как вы относитесь к Мари?
– Если просто и честно, наверное, так же, как и вы, Учитель. Она мне очень нравится. Может быть, нравится тем больше, что встретил я ее в не самом, скажем так, обычном для живого человека месте и что никаких шансов на какие-то нормальные отношения у нас нет. Ну а вы-то, Учитель, ответите на очень личный вопрос? Все знают, что вы, пожалуй, даже слишком хорошо относились к женщинам. Что, конечно, было невиданно для вашего времени. В Ветхом-то Завете было нормально и достойно мужчине вышвырнуть за дверь толпе насильников вместо себя свою жену, спокойно проспать ночь и найти ее замученной до смерти на следующее утро. Вы же постоянно общались и дружили с самыми разными женщинами: чужими, больными и падшими. Никто, вместе с тем, не знает, что вы делали в первые тридцать лет своей жизни. Были ли вы влюблены, женаты, была ли у вас семья?
Учитель печально улыбнулся:
– Вы что, еще одно Евангелие написать хотите? «От Аналитика»? Если же серьезно, то, конечно, в моей жизни была любимая женщина. Но наше время не предполагало женитьбы по взаимной любви. В наше время в моем возрасте женились по решению родителей и сугубо по расчету. Ее родители были против и в итоге выдали замуж за гораздо более состоятельного стеклодува из Иерусалима. С течением времени она про меня почти забыла, нарожала детей и стала почти счастливой. Хотя «почти» – глупое слово. Разве счастье может быть полным и постоянным? Я же ее забыть не смог, не смог жениться и обзавестись семьей. Хотя иногда женщинам нравилось проводить со мною время. Я думаю, скорее из жалости.
– Учитель, но если у вас была несчастная любовь, вы, скорее, должны не любить женщин…
– Во-первых, дорогой друг, любовь никогда не бывает несчастной. Муки неутоленной или потерянной любви – это такое же наслаждение, как и обладание любимым человеком. Я бы никогда не хотел забыть своих страданий. Даже спустя две тысячи лет. Та шестнадцатилетняя девочка всегда будет жить в моем сердце. Во-вторых, говоря о моем нехарактерном для того времени пиететном отношении к женщинам вообще… Вы помните, я сегодня упомянул об одном секрете? Который знают только те, кому посчастливилось общаться с Богом?
– Я обещаю хранить тайну!
– Так вот: Бог говорил со мною женским голосом. Друг мой, Бог – это женщина.
Глава 8
Спустя некоторое время Аналитик и Мари не торопясь шли по истертым плитам каменных каньонов переулков Джебуса. Жаркое солнце клонилось к закату. Воздух был полон ароматами растений, обычно ассоциируемых со Средиземноморьем. Тени от зеленого солнца стали гротескно длинными. Они молчали. Аналитик по-прежнему обдумывал, что бы такого сказать уместного и умного, когда Мари наконец молчать надоело, и она решила взять построение связной беседы в свои руки.
– Я ничего о вас не знаю. Кроме того, что вы помогли мне и что теперь у вас неприятности.
– Неужели Учитель ничего не рассказал? Мне показалось, что мог бы… При его-то отношении к вам.
– Бросьте, по-моему, Учитель – это большой ребенок во всем, что касается женщин. В любом случае я не смогла бы относиться к нему, как к простому мужчине. А для него? Взять и отказаться от репутации великого аскета? Вы можете представить новость: «Учитель женился на грешнице-кульпитке!»? Представляете, какой бы удар это нанесло по всему, что построено его именем?
– Нет. То есть представить-то я могу что угодно. Учитель в белом фраке, волосы заплетены в косичку, шампанское и торт с распятием из марципана, толпы народа с цветами… Монахини бросают монастыри и выходят замуж. Но выглядит все это действительно дико. И все же неужели вам даже не льстит внимание величайшего из когда-либо живших людей?
– Льстит! Но мое сердце занято.
– Муж?
– Дочь. Судя по вопросу, детей у вас нет. А жена?
– Была. Я любил. Но этого оказалось мало. Или, наоборот, слишком много. В общем, я надеюсь, что она более счастлива со своим новым спутником. Я вам нравлюсь?
От неожиданности вопроса обычно сдержанная Мари прыснула от смеха и с новым кокетливым интересом посмотрела на Аналитика. У того сладко заныло в груди: смех делал ее неотразимой. Возможно, потому что смеялась она редко.
– Это вас в армии научили? Задавать женщинам прямые вопросы? И вы всегда получаете прямые ответы?
Аналитик вздохнул. Как бы он себя ни вел с женщинами, слишком застенчиво или, наоборот, слишком прямолинейно, результат был всегда один и тот же: он оказывался в дурацких ситуациях, которые они неизбежно и полностью контролировали.
– Нет, не всегда, – меланхолично ответил он, – как, например, в данном конкретном случае.
– Я же не сказала «нет»! – звонко засмеялась Мари. – Боже мой, как, оказывается, приятно пофлиртовать с симпатичным мужчиной! Я ведь совсем забыла! Честное слово, после смерти жениха и рождения дочки мне лет десять не до этого было! А уж в этом проклятом измерении…
– То есть я – это просто еще один симпатичный мужик? – с легко предсказуемой глупой ревностью не отставал Аналитик.
– Нет, не просто. Вы – симпатичный и добрый мужчина, который, невзирая на последствия, вступился за мою честь. За что, кстати, я вас еще так и не отблагодарила.
Мари перестала улыбаться, оглянулась по сторонам, притянула Аналитика под стоящий рядом платан и, встав на цыпочки и обняв за шею, поцеловала в губы. Поцелуй был коротким, но с большим значением, и по телу Аналитика прошла дрожь. «Mon Dieu! – подумала Мари, испытавшая похожее ощущение. – Ты что, дура, делаешь!» Аналитик попробовал было развить неожиданно достигнутый успех и обнять обворожительную мать-одиночку за стройную спину, но она ловко вывернулась.
– Достаточно! И придержите-ка руки! Я вас поблагодарить хотела, а не соблазнять!
– Да что ты говоришь?! – вдруг прозвучал очень знакомый голос. Одновременно раздалось уже становящееся привычным мелодичное звяканье часов – подарка Галилео.
Голос принадлежал одетой в белую тогу очень красивой загорелой блондинке, в которой Аналитик узнал свою, как ему до недавнего времени казалось, любимую девушку – Лену. У Лены было напряженное выражение лица хорошо воспитанной женщины, только что застукавшей своего мужчину в момент интимного общения с привлекательной незнакомкой. Второй раз за этот насыщенный впечатлениями день нашему герою захотелось провалиться под землю, упасть в спасительный обморок или просто проснуться.
– Так соблазнять, оказывается, ты его не хотела! – продолжала Лена, едва сдерживая праведный гнев в обстановке полного и вполне понятного отсутствии комментариев у застигнутой врасплох ее появлением пары. – Значит, ты затащила чужого мужчину в угол, обвилась вокруг него, как кошка, всего обмусолила, и весь этот цирк был всего лишь невинным выражением девичьей благодарности за рыцарский поступок?!
Лена сделала паузу, но у нее было такое выражение лица, что обмерший от страха и унижения Аналитик подумал, что вот сейчас последует классическое продолжение вроде «Ах ты…, сейчас я тебе покажу, как чужих мужиков воровать!» и разразится совсем не интеллигентная драка. Мари тем временем с напряженным спокойствием смотрела в глаза соперницы. На ее лице застыло несколько презрительное и надменное выражение, почему-то часто свойственное людям, пойманным с поличным за совершением поступка, который они, если честно, скорее всего не стали бы повторять.
– По крайней мере этот мужчина – первый, которого я куда-то затащила за последние десять лет, – наконец нашлась Мари. – И затащила я его не в постель. И денег у него не просила! И никогда ни у кого не просила! Не то что некоторые!
Лена вздрогнула от метко нанесенного удара. Стало понятно, что обе женщины уже собрали кое-какое базовое досье друг на друга. «Ай-ай-ай! – внутренне закричал Аналитик. – Надо было промолчать!» И некстати: «Господи, как же они обе красивы!»
– Моя ты скромница, – подчеркнуто мягким и нежным голосом продолжило воплощение белокурой Афины-воительницы. – Да я же видела, как у тебя зубы свело, так ты его хотела! – перешла она наконец на давно предчувствуемый Аналитиком скандальный тон.
Тут Мари покраснела, потом, насколько позволила смугловатая кожа, побледнела и кинула быстрый взгляд в его сторону. Аналитик с неуместным в данной ситуации удовлетворением отметил, что, видимо, в словах Лены была доля истины.
– Да ты же и старика Красавчика, наверное, до исступления специально довела. Признайся: ведь наверняка хотела что-то выпросить! Только не знала, что он извращенец и любитель треснуть по смазливому личику! А ты, дурень наивный, – тут Лена, наконец добралась и до главного объекта столь оживленно разворачивающейся дискуссии, – тебя же любая стерва вокруг пальца обведет!
– Да? Так, может, и ты обвела? – вставила Мари, у которой в серых глазах блеснули слезы обиды.
Лена бросила на нее уничтожающий взгляд. Аналитик вновь мысленно взмолился, чтобы Мари помолчала, и опять замер в предчувствии перехода конфронтации к стадии спарринга: с вырыванием волос, валянием в грязи и прочими невыносимо отвратительными атрибутами женской драки. Но Лена сдержалась. Вместо этого она спросила героя-многолюбца:
– Скажи, я и с тебя деньги брала? Или у тебя вообще что-то было, кроме ручной ящерицы, печальных глаз да эрекции? Ты… Ты не представляешь, как мне сейчас мерзко. И как я в тебе обманулась…
Тут Лена несколько сшибалась: Аналитик как раз очень даже представлял, как она себя чувствовала, поскольку и сам побывал в похожей ситуации. Но он по-прежнему молчал. Возразить было нечего. Лена была права: он подонок. Любви наступил конец, а жизнь в очередной раз потеряла смысл. Единственное, чего он сейчас хотел, так это забиться в какой-нибудь угол и страдать в одиночестве, терзая себя вопросами типа «да почему же я такой дурак и скотина?» и оплакивая свою тяжкую долю.
Неизвестно, чем бы закончилось противостояние двух соперниц, но огромная тень вдруг накрыла всех участников сцены любовного треугольника. Все присутствующие непроизвольно посмотрели вверх. В ультрамариновом небе над Джебусом медленно плыл гигантский белый дирижабль. В движение он, по-видимому, приводился силовой установкой на основе пара, так как воздушный корабль оставлял за собою перистый след. Под дирижаблем, очень похожем на немецкий «Гинденбург», была подвешена гондола. Из гондолы вырвался длинный дымный язык, и спустя некоторое время раздался звук орудийного выстрела. Дирижабль круто повело в сторону. Было похоже на стрельбу старинного парусника. Где-то в городе послышался приглушенный шум человеческой толпы, подобный обычно раздающемуся на стадионе после забитого гола во время игры лиги чемпионов. Сегодняшний день наверняка был каким-то большим церковным праздником, предполагающим крестный ход, публичные маневры и воздушный парад. На боку летающего динозавра было начертано далеко видными черными буквами «С нами Бог!». В другой обстановке Аналитик, конечно, оценил бы иронию надписи, но сейчас надо было брать себя в руки и разводить двух красавиц в разные углы ринга. Неожиданно он обратил внимание на часы Галилео: желтый алмаз как будто светился изнутри. Свечение было заметным, несмотря на еще светлое время райских суток. Недолгую паузу нарушила Мари.
– Послушай, – обратилась она к Лене, – мне жаль, что я причинила тебе боль. Этого не должно было случиться. Я не собираюсь отбирать твоего мужчину. Никогда этого не делала, и, наверное, было бы слишком поздно начинать это после смерти. Тем более мне и так есть, о ком заботиться.
Тут сна перевела взгляд с удивившейся Лены на не менее ошарашенного Аналитика:
– Прости и ты: я не должна была терять голову! Нам надо было встретиться на Земле много лет назад. Спасибо тебе еще раз!
С этими словами Мари надела капюшон своего монашеского плаща и почти бегом покинула двух не совсем представляющих, что же им теперь делать, любовников. Белый дирижабль изрыгнул еще один выстрел. Далекая толпа послушно зашумела от восторга. Аналитик и Лена, не глядя друг на друга, с напряженным искусственным вниманием смотрели на огромный корабль. Наконец Лена тихо спросила:
– Тебе действительно больше нечего мне сказать?
Аналитик попытался собраться с хаотично бегающими как разбуженные тараканы мыслями. После неудачной попытки понять, что с ним происходит, он все же набрался смелости и произнес то, что после озвучивания оказалось, к его глубокому удивлению, чистой правдой:
– Я люблю и хочу тебя! Ты – самая красивая женщина, которую я когда-либо видел. Мне все равно, что ты делала и с кем была. До сегодняшнего дня единственное, что я хотел, – это быть с тобой. Я не знаю, что со мною произошло, но, к сожалению, теперь я уверен лишь в одном: где бы я ни оказался и что бы я ни делал, пока я жив, я буду по-настоящему желать лишь одну женщину – Мари из Лиона. И сделаю все, чтобы хоть как-то помочь ей. Несмотря ни на что. Прости меня!
Лена задохнулась от боли. Когда Аналитик попытался обнять ее, она устало отвела его руки и отвернулась.
– Ты вычеркиваешь меня из своей книги порядочных мужчин? – попробовал пошутить наш герой.
– Такой книги у меня отродясь не было, – ответила она, опять повернувшись к нему, – потому что порядочных мужчин я еще не встречала. Есть у меня, правда, еще одна книга, и пока ты в ней остаёшься. Как все-таки странно: быть самой красивой женщиной в мире и не суметь удержать наконец найденного избранника. Еще одно разочарование! Только теперь в самой себе! – Лена печально улыбнулась. – По крайней мере сохрани то, что я тебе дала. Иди! Я тебя отпускаю!
По тесным и опаленным Альфой Центавра улицам райского града Джебуса шли две прекрасные и сильные, но горько плачущие женщины и страдающий добрый и мужественный мужчина. Все они любили, были любимы и в то же время несомненно и глубоко несчастны. И Бог, Вездесущий и Всевидящий, в очередной раз подивился тому, как его создания, получившие от него так много, умудряются в глупости и самонадеянной гордыне своей вновь и вновь растерять данное им сокровище. И что он, во всей своей бесконечной мудрости и славе, ничего не может с этим поделать. Даже если бы построил в шеренги легионы ангелов и заставил их заорать на всю вселенную «Аллилуйя!». И потому он, Всемогущий, в эту минуту тоже плакал от печали и бессилия.
В этот час, когда Бог был в очередной раз занят мыслями о своих несчастных детях в Раю, его не менее несчастные создания на Земле по заведенным издавна обычаям по-прежнему работали, спали, размножались и убивали. На Ближнем Востоке, в пустынной части земли избранных, сейчас была ночь. Ночь была тихой, холодной и звездной. Часовые, находившиеся в тщательно замаскированных убежищах, расположенных по периметру закопанного глубоко в землю бункера № 7 на базе истребителей-бомбардировщиков F-16, ежились в своих теплых плащах, но были довольны. Холод обжигал, зато помогал не заснуть, особенно незадолго до рассвета, когда демоны пустыни с удвоенным усердием пытались закрыть глаза людей своими липкими пальцами. Бункер окружали десятки укрепленных ангаров с самолетами, каждый из которых, управляемый прекрасно подготовленным и фанатично преданным своей стране летчиком, был способен изменить ход очередной войны с арабами, если бы на то опять была воля Господа. Тысячелетия скитаний и страданий избранного народа научили его, что, несмотря на многократные обещания, якобы когда-то данные Богом, надо рассчитывать не только на его бездонную щедрость, но и на запасы самого современного и страшного оружия.
Поэтому много лет назад избранный народ в лице уважаемых мужей – по-древнему бородатых и по-современному бритых – принял решение начать свою масштабную ядерную программу, на которую не пожалели ни скудный бюджет тогда еще бедной страны, ни огромные пожертвования диаспоры. Не оглядываясь на законы, затраты и простую этику международных отношений, десятки преданных ученых, шпионов и бизнесменов в течение каких-то двадцати лет украли, купили и достали все необходимое для создания нескольких десятков ядерных боеприпасов. Первые атомные бомбы избранного народа были примитивны. Над ними посмеялся бы любой техник-сборщик из американских и советских лабораторий. Пока одну из бомб не взорвали у побережья Южной Африки, не было уверенности даже в том, что устройства смогут сдетонировать и причинить хоть какой-либо вред, кроме испуга и радиоактивного заражения, самому страшному и заклятому врагу – ишмаэлитам.
С течением времени, однако, ядерная программа Обещанной Земли становилась все более развитой и совершенной. Ученые и инженеры, эмигрировавшие из Советского Союза и США, смогли не только многократно повысить мощность первых боеприпасов, но и создали «ковчег» – мощную, в несколько десятков мегатонн, водородную бомбу, которая бы использовала атомный заряд, эквивалентный сброшенному на Хиросиму, всего лишь в качестве детонатора для начала термоядерной реакции. «Ковчег» был создан на самый крайний случай и мог быть применен лишь тогда, когда не оставалось бы надежды на сохранение недавно воссозданного государства избранного народа. Что, согласно древнему учению Торы, означало бы конец света.
Последняя надежда и технологический шедевр избранного народа представлял собой достаточно компактное устройство, упакованное в цилиндр из зеркально отполированного алюминия и помещенное с черным юмором, часто свойственным хранителям оружия массового поражения всех армий мира, в точную копию Ковчега, изготовленного по спецификациям, данным в Ветхом Завете. То есть на одном из самых засекреченных складов на Земле хранился гроб из ливанской акации длиной в метр десять, шириной в шестьдесят шесть сантиметров и такой же высоты. Гроб был обильно украшен золотыми деталями, включавшими двух крылатых херувимов, сидящих на саркофаге лицом друг к другу. Опять же ради смеха лица херувимов воспроизводили облик великих сионистов современности. Глумливая мысль спрятать бомбу в ковчег пришла в голову военных уже после ее изготовления, а потому тот удивительный и необъяснимый факт, что она идеально вписалась в библейские размеры ящика, тут же и навсегда убил малейшие дополнительные позывы к веселью.
«Ковчег» находился в ничем не примечательной комнате бункера на глубине десяти метров под песком, за несколькими герметично закрывающимися металлическими дверями и под защитой сложной и многоуровневой системы охраны. На случай необходимости боевого применения имелась и лифтовая шахта, способная поднять устройство на поверхность для водружения на F-16 в течение максимум получаса. Ближний Восток не очень велик с точки зрения географических размеров. Саму страну избранных теоретически можно было бы пролететь за несколько минут на самолете и проехать за несколько часов на танке (со всеми вытекающими для избранного народа печальными последствиями), а потому во время неизбежно предстоящего очередного и, может быть, последнего кризиса в этой части мира каждая минута могла стать бесценной.
Никто из охранявших авиабазу и бункер не знал точно, что находится за многотонными металлическими дверями, хотя слухи ходили всякие. Слухи – не выходившие, впрочем, за пределы базы и ограниченного круга фанатичных патриотов – говорили в том числе и о спрятанном здесь древнем и загадочно пропавшем тысячи лет назад Ковчеге – хранилище скрижалей и главном оружии завоевателей земли Ханаанской. По иронии судьбы, те, кто обсуждал слухи, верили в чудесную силу саркофага из акации, содержащего не ядерную бомбу, а каменные пластины с вырезанным в них Законом, способные принести победу любой обладающей ими армии. Что ж, то, что хранилось в проклятом ящике, действительно могло решить исход любой битвы. Правду о его содержимом знали лишь командир базы, высшее руководство страны и три техника, непосредственно обслуживавших устройство. Командир базы и техники были, по утверждению полусумасшедших раввинов, проследивших их генеалогию, потомками Аарона и его сыновей, которых брат Аарона – Законодатель – определил в первосвященники.
После того как цилиндр бомбы идеально списался в ковчег, техники уже без особого удивления восприняли приказ носить во время работы над бомбой балахоны из белого льна высокого качества с деталями, вышитыми золотом, а также синей и красной шерстяной ниткой: в строгом согласии с предписаниями Ветхозаветного Закона.
В половине третьего ночи один из часовых, рассматривавший поразительной красоты звездное небо, услышал слабый шорох за спиной и с удивлением оглянулся. После ядовитого укуса змеи огромных размеров он успел удивиться еще раз в течение коротких долей секунды, пока яд, доселе невиданный на Земле, не достиг его мозга и не привел к конвульсивному сжатию всех кровеносных сосудов. Из его тела во все стороны брызнула кровь, так как получившийся эффект напоминал резкое выжимание мускулистой рукой губчатой мочалки. Та же участь вскоре постигла и нескольких его друзей. Все они умерли мгновенно, не успев издать ни звука и не испытав боли. Их родственникам не дано было знать, что их не нужно оплакивать и что они, минуя чистилище, гарантированно попадут в соответствующий их вероисповеданию Рай.
После умерщвления целого отделения отборных солдат армии избранного народа загадочная змея уверенно направилась в одно из вентиляционных отверстий подземелья и, совершив путешествие по лабиринту коммуникаций, попала в комнату, из которой можно было управлять всей системой безопасности бункера. Через минуту один из потомков Аарона, проводивший регламентные работы над бомбой под обязательным присмотром своего товарища, с удивлением услышал приглушенное лязганье открывающихся болтов магнитных замков. Это противоречило всем правилам тщательно разработанной процедуры доступа к «ковчегу». Подобное нарушение предписывало немедленное уведомление командования базы, министра обороны и некоторых других высших руководителей страны, блокировку кодов детонации и замков дверей. В случае, если бы противник все же проник в хранилище, устройство должно было быть взорвано техниками вместе с ними самими. Это было жестокой необходимостью, и во имя своего народа они были готовы умереть без сомнений и колебаний.
Но человек всегда остается человеком, а потому в нем всегда живут сомнение и надежда. Вот и сейчас оба техника лишь на несколько секунд застыли, прислушиваясь к происходящему. В конце концов, открытие замков могло быть вызвано сбоем в компьютере или случайным нажатием кнопок в контрольной комнате головой уснувшего под утро охранника. Им – преданным патриотам и прекрасным специалистам – все же не хотелось умереть глупой и ненужной смертью и навсегда покинуть свои семьи из-за излишней торопливости. К тому же ошибка привела бы не только к их преждевременной смерти, но и к разрушению самого дорогого мощного оружия нации, да и, по большому счету, самой нации. А это было бы гораздо более страшным последствием глупой и неоправданной торопливости.
На подобные рассуждения у техников ушло не более пяти секунд, но и этого времени все же хватило тем, кто открыл дверь в хранилище с «ковчегом». И тут-то техники поняли, что совершили самую большую ошибку в своей жизни, ибо в помещение ворвались не ишмаэлиты с неизменными атрибутами борьбы за справедливость – автоматами Калашникова, – а страшный урод с черным лицом высохшего трупа, красными глазами ночного демона и сложенными перепончатыми крыльями. Парализованные от ужаса и обиды на себя за промедление техники все же попытались вставить два персональных ключа в устройство блокировки кодов (первый одновременный оборот обоих ключей) и подрыва устройства (второй поворот). Один из них даже успел вставить в щель свой ключ. Но ключ второго техника зацепился за нитку в кармане балахона, вышитого золотым, синим и красным, и владелец никак не мог вытащить его дрожащими руками. К тому же незапотевающие пластиковые забрала герметичных масок техников внезапно и полностью запотели. Они не видели, как черное лицо крылатого урода оскалилось в злорадной ухмылке, обнажив гнилые зубы. Ослепленные техники еще продолжали судорожные попытки взорвать устройство, когда одного из них схватила за горло костлявая лапа и прижала к стене бункера. Через мгновение запотевшая маска была сорвана, и последнее, что воющий от страха техник увидел в своей жизни, были горящие красным глаза со змеиными зрачками и дергающаяся лапа недожеванного насекомого, торчащая из покрытых слизью зубов зловонного рта. Техник ощутил, что урод как будто что-то высасывает из его мозга. Это было отвратительное ощущение, напоминающее поедание живьем или изнасилование. Милосердная смерть наконец настигла его, и он не успел понять, что таким образом чудовище через оптический нерв получило из мозга его знания о бомбе.
