Текст книги "Человек будущего"

Автор книги: Андрей Буровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

С древности

В XX веке до Рождества Христова египетский вельможа Синухет оказывается замешан в заговоре после смерти фараона Аменемхета. Спасая жизнь, Синухет бежит в хорошо знакомые египтянам, но не подвластные фараонам земли – в горную часть Ханаана (в Палестину). Жили в местах, где он поселился, люди полуоседлые; не земледельцы, не настоящие кочевники-скотоводы. Через эту область порой проходили египетские купцы и посланники фараона, многие понимали египетский язык.

Судьба Синухета сложилась в общем совсем не плохо. С местным царьком Аммиянши он подружился и даже породнился, собственноручно рубить дрова или пасти коров ему как-то не приходилось. Синухет даже описал свои приключения и оставил нам оч-чень интересную «Повесть о Синухете».

Синухет описывает виденное: дикие нравы, поединки, драки друг с другом, набеги на соседей для угона скота, многоженство и прочие «прелести» с позиции человека гораздо более высокой культуры. Первым в мировой литературе он отзывается о людях другого народа как о «великовозрастных детях». Жители царства Амми-янши и его соседи казались ему наивными, глуповатыми и в то же время верными слову, честными, душевно цельными...

В общем, дикие люди даже в чем-то превосходят замученного сложностями жизни египтянина.

Нам самим жизнь Синухета показалась бы идиллически-наивной и сам он – немного ребенком... Но все познается в сравнении.

...Прошло два тысячелетия. И так же, как Синухет, считают «большими детьми» варваров греки и римляне. Для образованного эллина скифы, для римлянина – германцы и гунны кажутся такими большущими детьми-переростками. Сильными, порой опасными, но душевно цельными, эмоциональными, жизнерадостными.

Потомки «больших детей» сами стали считать «большими детьми» других – тех, кто не дорос до цивилизации.

Интересно, а как бы оценили китайцев и Синухет, и римляне? Они не видели китайцев, не бывали в их стране и не имели о Китае ни малейшего представления.

Не менее интересно, и что сказали бы китайцы о греках и римлянах... Потому что о жителях варварской периферии вокруг Китая, о людях из племен хун-ну, диких обитателях южных гор и островов в Тихом океане китайцы говорили... ну, примерно то же самое, что Синухет о жителях Ханаана.

Действительно, любопытно – а как бы им понравились римляне?

...Прошло еще полтора тысячелетия. Вот англичане и французы XVII—XVIII веков начинают строить свои колониальные империи. Интересно, что они никогда не называли и не считали «большими детьми» ни китайцев, ни японцев. Великовозрастными детишками были для них строго африканцы, индейцы, часть индусов, жители тропических островов, мусульмане (но не турки и не ученые... вообще не образованная верхушка мусульман).

Потомки тех, кого считали «большими детьми» римляне, стали считать «большими детьми» остальных... тех, до кого пока не дошла очередь.

Жизнь «взрослых детей»

Человек патриархального общества не мыслит себя сам по себе. Он принадлежит к группе, клану, сословию, территориальной области, семье. И не современной семье, а Большой семье, в которую входят женатые братья, пока не скончается отец – «большак». Все окружающие воспринимают человека вовсе не как самодеятельную личность, а как часть этой общности. Сам же человек не только не сопротивляется этой включенности, а принимает ее с полным удовлетворением.

Случайно ли у наших еще недавних предков не было особого, только им принадлежащего места для сна и собственной посуды для еды?

Действительно, ведь нет никаких рациональных причин есть из отдельной тарелки, пить из отдельной чашки или кружки. По существу, мы имеем каждый свою посуду не потому, что никак нельзя иначе (предки как раз поступали иначе, и не поумирали с голоду), а потому что мы привыкли быть каждый своей автономной личностью. Мы так привыкли к этому, что любое другое поведение за столом кажется нам дикостью...

А еще в начале XVII века в Московии отдельная «та-рель» (как тогда говорили) дается только царю и его жене. Остальные гости на царских пирах группируются возле блюд и тарелей, едят по нескольку человек из одной посуды. Только к середине XVII века устанавливается новая дворцовая норма – каждому участнику пира ставят по отдельной тарели.

К концу XVII века в большинстве аристократических домов отдельная тарель – нечто совершенно обычное. Если учесть, что ложки и кружки для питья и раньше были у каждого свои, то получается – в придворно-аристократической среде индивидуальность каждого человека подчеркивается уже очень последовательно. Обычай стремительно завоевывает себе сторонников в среде широких слоев дворянства, в том числе провинциального, приказных, купцов, посадской верхушки.

В среде же основного населения страны – крестьянства, основной части жителей городов, люди по-прежнему едят из общего горшка (обычай дожил до XX века) и очень часто не имеют определенного места для сна. Нет у них постели, отделенной от других постелей. Все спят вповалку, никто не выделен (как и за столом). Стоит ли удивляться, что многие люди настолько не отделяют себя от «своей» группы, что даже собственное тело не считают чем-то отдельным и особенным. Чем-то таким, что принадлежит только им самим и чем они могут распоряжаться только сами.

Человеку патриархального общества вполне приятно находиться в группе, осмысливать себя как часть группы. А в каждой общности есть свои вожди. Свои уважаемые люди, которые решают за других, что им делать и как. Этим людям каждый представитель клана оказывает уважение и подчиняется. Такому человеку вполне комфортно, если его всегда контролирует государство, корпорация, община, род, семья. Ему нравится, что у него всегда есть начальник – «второй отец»; он готов почитать этого начальника почти так же, как настоящего отца.

Большинство людей патриархального общества навсегда, до старости и смерти, остаются как бы немного детьми. «Взрослые дети»... В чем-то, конечно, вполне взрослые: в труде, в отношениях с животными, растениями, младшими членами семьи. Но тут же они и «маленькие»...

По отношению к тем, кто их старше по возрасту, положению в обществе, по чину.

На Московской Руси XVII века даже бояре – верхушка знати, матерые мужики лет по 40 и 50, – постоянно ведут себя как малые дети: таскают друг друга за бороды, колотят палками, плюются и обзываются «какашками», «старыми козлами», «вонючками» и «гадинами»... В общем, детский сад на лужайке.

Бояре не дети; они – могучие, пузатые, бородатые дядьки с сединой в бородах и в волосах. Они – люди с огромными правами и колоссальными возможностями. На каждом из них лежит ответственность за дела государственного масштаба, вопросы войны и мира. Они – полководцы, строители и защитники городов, тысячи людей (тоже взрослых, бородатых, солидных) глядят на них, как на «вторых отцов».

Но они же между собой ведут себя без всякого личного достоинства, смешно, как малые дети. И так же наивно жалуются, наушничают друг на друга царю. Или честно бьют челом: мол, батюшка, рассуди нас! Мы ведь «духовно млады», поучи...

И царь действительно ковыряется в этих «обзывал-ках», разбирает, кто кого и как обозвал, примиряет, наказывает, учит... Как воспитательница детского сада.

Вот потрясающая история, которая произошла в 1634 году. В этом году князь Дмитрий Михайлович Пожарский со своим двоюродным братом Дмитрием Петровичем подал царю челобитную, и в этом документе очень ярко проявилось все, что содержится в родовом строе.

«Племянник наш, Федька Пожарский, у нас на твоей государевой службе в Можайске заворовался, пьет беспрестанно, ворует, по кабакам ходит, пропился донага и стал без ума, а нас не слушает. Мы, холопи твои, всякими мерами его унимали: били, на цепь и в железа сажали; поместьице твое, царское жалованье, давно запусто-шил, пропил все и теперь в Можайске из кабаков нейдет, спился с ума, а унять не умеем. Вели, государь, его из Можайска взять и послать под начал в монастырь, чтоб нам от его воровства вперед от тебя в опале не быть», – так писали царю главные мужчины рода Пожарских.

Зрелище разъяренных родственников, лупящих по заду можайского воеводу, дядьку за тридцать лет, способно вызвать разжижение мозгов у человека XXI столетия. Но, как видите, в XVII веке дядюшки вполне могут приехать к племяннику, служилому человеку, и по месту прохождения службы вломить ему и даже заковать в цепи.

Общество вовсе не крутит пальцами у виска; все вполне сочувственно наблюдают, как два пожилых дядюшки лупят и заковывают взрослого, самостоятельного племянника, не последнего из служилых людей Московии.

А когда унять Федьку «семейными средствами» оказывается невозможно, Пожарские обращаются к царю. Все правильно – раз род бессилен, нужно передать слово старшему по отношению к Пожарским, более главному «отцу родному». Пусть царь вразумит гадкого Федьку, и пусть он знает, что старшие в роду Пожарских действовали «правильно».

По отношению к Федьке дядюшки Пожарские – старшие; по отношению к царю – они «духовно млады» и ждут его решения...

Можно привести много примеров того, что человек патриархального общества вовсе и не хочет «вырастать».

Ведь община и ее представители, «отцы родные», гарантируют ему соблюдение неписаных, но и неотъемлемых прав. По обычаю тебе положено? Получи!

С крестьянина взяли лишний налог? Община вступит в переговоры с властями, и если ты прав – исправит несправедливость.

Горожанина обидел купец при рассчете? В другой раз будет иметь дело с выборными людьми из магистрата, и они заставят его платить правильно.

Боярин Милославский плюнул на боярина Буйносова и обозвал «мокрой курицей»? Пусть Буйносов ответно плюнет на Милославского, а Милославский сядет дальше от царя и хорошенько подумает о своем ужасном проступке!

Называя вещи своими именами, Милославского шлепают и ставят в угол.

От тебя убежала жена? Вернут и сами же накажут, чтоб не бегала от законного мужа, не нарушала порядок.

Не слушается сын? Собраться всем миром да посечь негодника, чтобы помнил установленное от века, не смел нарушать заповеданного навсегда.

Конечно, виноват можешь оказаться и ты сам.

Тогда «отцы родные» и накажут тебя так, как если бы ты был ребенком. Князя Милославского царь как-то пинками вышвырнул за дверь Боярской думы – за плохое поведение.

Федьку Пожарского вот тоже дядюшки пороли батогами.

Крестьянин увел чужую жену, нарушил чьи-то права, кого-то обидел, поступил «неправильно», нарушая обычаи, – и его накажут.

Сойдутся люди, всерьез обсудят твою провинность, и если сочтут нужным – тут же обнажат, разложат на ска-

мье и выдерут. Тут же деловито обсудят, пороть ли розгами или толстой палкой-батогом, вымочить ли прутья в соленой воде, кто будет бить и сколько раз.

Виновный и не думает сопротивляться. Он примет участие в обсуждении этих важнейших вопросов, а потом покорно уляжется на лавке.

Обиды? Какие могут быть обиды на общину, на своих, почти семью?! Люди разойдутся с чувством выполненного долга, сделав важное общественное дело, а назавтра встретятся с тобой, сохраняя ту же меру уважения к тебе, какая была и до порки. А почему нет? Ты заработал – ты и получил и вовсе не стал от этого хуже.

Собственное достоинство? Вот его-то у людей этого общества и нет – по крайней мере, в нашем современном понимании.

В первобытных племенах все люди «духовно млады»: как те жители тихоокеанских островков. Их жизнерадостность, эмоциональность, беспечность так нравятся европейцам, что те готовы сами бежать на эти островки.

Но как беспомощны «большие дети» против сил природы – даже на берегах соплеменного океана! Беспомощны совершенно по-детски против тайфуна, акулы, ветров и течений, ядовитых моллюсков и миграций рыбьих стад.

Но особенно беспомощны они, если происходит что-то необычное, неожиданное... То, о чем не говорится в преданиях, чего не помнят «вторые отцы» – старики, вожди и жрецы. Вот у берегов острова появились корабли европейцев – и все буквально не знают, что им делать.

Психологический шок.

Так же и индейцы в Америке убегают при виде испанцев, которые спрыгивают с лошадей: единое существо раздвоилось!

И знаете, кому труднее всех? Как раз «отцам родным» – верхушке общества. Ведь все смотрят на них, ждут ответа: что делать?! А «отцы родные» и сами понятия не имеют, куда плыть, каких берегов держаться.

Отвратительное чувство беспомощности, помноженное на переживание своего «предательства»: все ждут, что ты скажешь, а тебе нечего сказать.

В обществах древности труднее, напряженнее всех жили цари, их придворные и жрецы – просто потому, что выше их никого нет... Волей-неволей, решение ни на кого не переложишь.

Впрочем, есть еще и такой способ: гадания, поиск примет, узнавание воли богов. С помощью таких методов царь, князь и жрец сами оказываются «духовно млады»: им указывают путь те, кто выше и сильнее их, – боги и духи, сама Судьба.

Так князь Игорь, герой «Слова о полку Игореве», при виде солнечного затмения гадает... А после гадания с ясным, довольным лицом исполняет предначертанное. Воля Высших сил проявлена, мой Отец Небесный все сказал – теперь мое дело исполнять.

Так жили люди тысячи лет, но за последние два с половиной тысячелетия патриархальному обществу нанесли три жестоких удара. Таких жестоких, что патриархальное общество их не выдержало.

Первый враг патриархальщины -гражданское общество

В VIII веке до Рождества Христова в Греции произошел великий переворот: родилось гражданское общество. Граждане собирались на площади, и решали – как им поступать, какие законы принимать и по каким правилам жить. Они вместе решали, избирать ли им царя и какого или жить под руководством избранных на народном собрании. Они принимали решения о войне и мире, принимали послов и устанавливали налоги.

Фраза «Бедная Россия! Все рабы: сверху донизу все рабы!» приписывается Чернышевскому. А сказал это другой человек, за две тысячи триста лет до Чернышевского: Эратосфен, живший в Александрии Египетской. Он сказал это по поводу Персии – мол, персы бывают очень хорошими, храбрыми, достойными людьми, но ведь они же рабы. Сверху донизу все рабы.

А вот граждане – никак не рабы!

Граждане управляли собой сами и поневоле «духовно вырастали». Они не вели себя, как детки в детском саду, и считали «большими детьми» тех, кто способен себя так вести.

Гражданами были римляне, в Средневековье – жители вольных городов, а потом и все большее число всего населения Европы.

В наше время почти все население Земли хотя бы формально является гражданами...

Как люди пользуются своими правами – второй вопрос.

Второй враг патриархального общества – христианство

С точки зрения христиан, у всех людей одинаковые души. И у раба, и у хозяина, и у ребенка, и у мудреца – их души ничем не различаются. Каждый человек – одновременно животное, «тварь» (то есть сотворенное Богом существо), и он же – проявление высшего, божественного начала. Божественное и животное вечно борются в человеке, и он сам принимает решение, куда двигаться – к высшему или к низшему, к дьяволу или к Богу. В мире вечно борются два начала, и человек сам принимает решение, на какой стороне вступать в бой. Избежать боя нельзя: любой поступок поддерживает одну из сил.

На человеке, получается, лежит личная, персональная ответственность за результат космической битвы Бога и дьявола.

Раньше до таких высот духовной жизни поднимались разве что отдельные мудрецы. Как правило – средних лет или пожилые мужчины, накопившие огромный опыт, ставшие личностями намного выше среднего уровня.

Мудрец телом продолжал жить с людьми и вынужден был выполнять требования общества, подчиняться «отцам родным». Духом же воспарял в идеальный мир, где на равных говорил с богами и героями, решал высшие проблемы – независимо от того, где находилось и что делало его тело.

Неудивительно, что так отделены от мира все духовные искания древности, Средневековья... Ведь только в идеальном мире мудрец был взрослым и принимал ответственные решения. Для него идеальный мир и был настоящим, более реальным миром, чем материальный. С христианством каждый человек хотя бы в чем-то сделался взрослым – принимая решения, жизненно важные для судеб мира, для решения вечной войны Добра и Зла.

Третий враг патриархального общества – капитализм

Рыцари и феодальные сеньоры были жизнерадостными, открытыми, веселыми. Крестьяне приносили им все необходимое для жизни, они могли только воевать, готовиться к войне и веселиться. У них была корпорация своих – феодальное сословие и свои «отцы родные» – короли, герцоги и графы.

А в городах жили такие скучные горожане-бюргеры, презренные торгаши, которые сидели в своих лавках и считали на счетах... Нахмуренные такие, вечно чем-то озабоченные, напряженные. Вечно занятые своими скучными, мелочными расчетами.

Скупердяи, так не похожие на широких душой феодалов.

У бюргеров – свои «отцы родные», но их власть была меньше, чем у феодалов, ведь для ведения своего дела нужна большая ответственность и большая свобода. Бюргеры становились все свободнее, и все больше и больше других европейцев, дворян и крестьян тоже включались в отношения купли-продажи, становились немного бюргерами.

И поневоле «подрастали», переставали быть «великовозрастными детишками», которыми командуют «отцы родные».

И когда океанские корабли распускают паруса над Мировым океаном, оказывается: не одни капиталисты, все вообще европейцы – это скучные, все время озабоченные чем-то взрослые, а вот в Африке – там живут счастливые «большие дети».

Счастливые... до первой серьезной болезни и первой серьезной проблемы.

В наши дни

Легко показать, как духовно «подрастают» люди: сначала в Европе, потом и во всем мире.

В XVIII—XX веках все больший процент людей становятся «взрослыми».

«Отцы родные» незаметно исчезали из жизни, и все в большем количестве случаев, все большему числу людей приходилось принимать решение самим.

Со второй половины XX века уже не только взрослым, даже детям все чаще говорят слова, от которых упали бы в обморок князья Пожарские – и дядюшки, и непутевый племянник. Это слова: «Думай сам».

Нам очень рано приходится стать взрослыми и большими и думать самим. Обо всем.

Нам не только РАЗРЕШАЕТСЯ думать самим и принимать решения обо всем на свете.

Все чаще нам ПРЕДПИСЫВАЕТСЯ быть взрослыми.

Современный человек – это горожанин, которому ПРЕДПИСАНО быть взрослым, думать самому и жить самому по себе, своим умом и на свои собственные средства.

Даже если мы захотим жить иначе – нам никто этого не позволит: ни обстоятельства жизни,

так сказать, правила игры,

ни другие люди. Ведь мало кто по доброй воле захочет стать для другого «отцом родным» и взять на себя чужие проблемы.

Глава 5 . Век интенсивной жизни

Разрыв людей друг с другом и с Небом.

В.А. Солоухин

Рост темпов труда

В XVIII—XIX веках и даже перед Первой мировой войной рабочий день продолжался 10– 12 часов.

Это – на производстве, у рабочих.

Владельцы лавочек или ремесленники работали долго, но не так уж интенсивно: что в Древнем Риме, что в Англии или в России XVII века. Одна из причин, по которой англичанам XVIII века так не понравился фабричный труд, была как раз его интенсивность: надо каждый день вставать к станку и работать определенное число часов[22]22
  Было даже движение луддитов – ломателей машин. Луддиты нападали на фабрики и ломали новые дорогие машины, чтобы они не калечили жизни работников.


[Закрыть].

Ремесленник в ясный погожий день мог взять сына и уйти с мальчиком на весь день удить рыбу или навестить родственников. А фабричный рабочий обречен работать и в хорошую, и в плохую погоду.

Сразу видно, какие капиталисты кровопийцы...

Появление фабрик и заводов сделало возможным укоротить рабочий день: ведь чем сложнее и качественнее техника, тем больше производит один человек за единицу времени. Но укорочение сроков работы происходит за счет ее интенсификации. За станком вы не будете беседовать с соседом, развлекаться адекдотами или размышлять о прекрасном и вечном. То есть заняться всем этим вы можете, но тогда станок или перестанет работать, или... кажется, это называется красиво: производственная травма.

В середине XX века всерьез обсуждалось: а не сделать ли рабочий день опять по 10 часов, при трех днях отдыха в неделю? Провели эксперименты... И оказалось: человек при 10-часовом рабочем дне не будет успевать отдыхать. Даже и за три дня.

В 1900 году успевал отдыхать и за один... Делаем выводы?

Интенсивность умственного труда

В XIX веке всякий, имеющий хоть какое-то образование, работающий не руками, а головой, работал не долго, 5—7 часов. Главное же – и он работал не так интенсивно, как мы с вами.

Пролетариат начинал работать очень рано, лет с 14, а вот средний класс – очень поздно, лет в двадцать с небольшим, а то и в двадцать пять. Человек не торопясь, успев подумать обо многом, кончал гимназию, так же не спеша оканчивал университет или институт, без нервотрепки начинал профессиональную карьеру...

На русском языке о карьере инженера написана трилогия Гарина-Михайловского – явно автобиографическая[23]23
  Гарин-Михайловский Н.М. Детство Темы. Гимназисты. Студенты. Инженеры // Гарин-Михайловский Н.М. Собрание сочинений в 16 тт. Тома 4 и 5. СПБ: изд-воА.Ф. Маркса, 1916.


[Закрыть].

Возраст большинства достижений в 1900 году был куда выше, чем в 2000! Это в середине XX века Джон Кеннеди в 43 года стал президентом США! Это в конце XX века появилось много докторов наук «до сорока».

В XIX веке вершины интеллектуальной карьеры достигали поздно, уже к тому возрасту, который считался старостью, – уж по крайней мере, «за пятьдесят». Исключения были, но немного.

Ученый, чиновник, человек искусства, преподаватель жили не так интенсивно, у них оставалось время много на что: на искусство, на чтение книг, на путешествия, на личную жизнь, на долгие размышления о том и другом.

Даже там, где существовало предпринимательство, люди помнили – есть и другие сферы жизни. Удивляться ли множеству меценатов XIX века? Ведь и дельцы имели много времени для того, чтобы интересоваться науками и искусствами, вникать в какие-то общественные дела.

Путешествия в неизведанные области Земного шара всегда находило своих, говоря современным языком, спонсоров. Открытия истоков Нила, работы Смита и Амундсена на ледовом щите Антарктиды, проникновение европейцев в Тибет и внутренние районы Китая привлекали внимание всего общества, а не только узких специалистов.

Один купец Третьяков помог такому количеству художников, как не всякий фонд в наше время. И Суриков ушел из Красноярска в Петербург на средства местных купцов Красноярска. Впрочем, примеров можно найти очень много.

Даже в начале XX века интеллектуальная и деловая жизнь, по современным понятиям, велась не интенсивно, даже центры деловой активности оставались чуть ли не сонными, люди двигались медленнее и успевали намного меньше правнуков и праправнуков.

Но зато они успевали в большем числе сфер жизни! Они всегда находили время для картин, книг, прогулок, путешествий, долгих разговоров и раздумий, для сложной, красивой личной жизни.

Если не все, то очень многие люди интеллигентных профессий, многие дельцы были своего рода самодеятельными философами, пытавшимися осмыслить себя и жизнь.

Именно поэтому могли творить художники, которые ориентировались не на рынок, а на достижение совершенства.

Ну, и на выражение неких важных для общества идей.

Конечно, «Завоевание Сибири Ермаком» Сурикова или «Нападают врасплох» Верещагина – это в первую очередь империалистические картины. Русское общество приветствовало расширение своей империи, завоевание Сибири воспринималось так же, как открытие истоков Нила или как знамя, водруженное Амундсеном на Южном полюсе.

Но ведь многие художники писали на точно такие же темы. Только вот писали они слабее, и если даже имели известность – то не такую громкую, гонорары – не такие высокие, и возможности – не столь обширные.

А картины их сегодня – не на стенах Третьяковской галереи, а в запасниках.

Общество высоко оценивало не только идею, но и уровень ее выражения. Не только суть, но и форму. У большинства людей было время и силы вникать в эту самую форму, интересоваться не только что, но и насколько хорошо нарисовал художник. И разбираться в этом «хорошо».

К началу XX века сформировался огромный, в десятки миллионов человек, средний класс Европы. Русская интеллигенция была частью этого среднего класса. Миллионы людей образованных, но не замученных тем, что англичане называют «крысиными скачками». Делающих карьеру, но имеющих много свободного времени.

Именно вкусы этого слоя людей позволили издаваться огромными тиражами книгам Толстого, Пушкина, Чехова, Куприна, Гумилева: их охотно читали и довольно быстро раскупали. Для того чтобы стать читаемым и раскупаемым писателем, следовало в первую очередь сделаться очень хорошим писателем.

Те, кого мы почитаем как величайших писателей XIX – начала XX века, действительно самые большие Мастера. Не верите? Тогда вам придется взять на себя труд: прочитайте книги тех, кого порой называют «несправедливо забытыми»: Боборыкина, Михайлова, Сульженецкого, Данилова-Остапенко, Чарской, Вербицкой, Черного... Впрочем, их много, очень много.

Вряд ли вы сможете потратить несколько месяцев на то, чтобы убедиться в моей правоте... Вы слишком интенсивно живете для того, чтобы сидеть в библиотеках, перечитывая забытых писателей начал XX века. Но если вы и потратите эти несколько месяцев, предупреждаю честно – вы только убедитесь в моей правоте: «несправедливо забытые» забыты вполне справедливо. Даже хорошие писатели, они все же недотягивают до тех, кто стали знаменитостями при жизни и остались в памяти потомков. Уровень другой!