Текст книги "Москва на перекрестках судеб. Путеводитель от знаменитостей, которые были провинциалами"

Автор книги: Андрей Шляхов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Мосфильмовские остряки мгновенно переиначили название фильма, назвав его «Склероз и климакс».

Возможности кинематографа семидесятых годов во многом уступали нынешним – несмотря на все ухищрения оператора, скрыть возраст актрисы, исполняющей главную роль, не удалось. Но возраст Орловой был не единственной проблемой «Скворца и лиры». Фильм, задуманный как остросюжетный политический детектив, напоминал устаревшие, изобилующие пропагандистскими штампами картины сороковых годов.

Фильм «Скворец и лира» на экраны не выпустили – положили на полку кинохранилища.

На этом творческая деятельность Григория Александрова закончилась.

Оставшиеся девять лет он большей частью провел на своей даче во Внукове.

Его навещали только Фаина Раневская и Ростислав Плятт.

Умер Григорий Васильевич Александров в Москве в декабре 1983 года.

Давид Ойстрах

И музыка передо мной танцует гибко,

и оживает все

до самых мелочей…

Б. Окуджава. «Музыка»

Композитор Дмитрий Шостакович сказал о нем однажды: «Ойстрах – целая эпоха советского исполнительского искусства. Ойстрах – гордость советской музыкальной культуры. Весь свой огромный талант, все свое несравненное мастерство он отдавал людям, служению музыке. Ойстрах и скрипка, Ойстрах и музыка – эти понятия стали неразрывны. Его замечательное искусство давно завоевало мир. Не было уголка на земле, где бы не восхищались его удивительной, неповторимой игрой. Громадный репертуар Ойстраха включал в себя произведения мировой музыкальной классики, современной советской и зарубежной музыки. Многие скрипичные произведения впервые прозвучали в его исполнении, в том числе и мои…

В любом произведении он всегда находил что-то новое, неожиданное для слушателя. В музыке он находил обновление и это новое нес слушателям. Молодым нашим артистам, да и не только молодым, надо учиться вот такому рыцарскому отношению к своему искусству. Я, вероятно, не ошибусь, если скажу, что именно сочетание огромного таланта и непрестанного труда, соединение вдохновения и отточенного мастерства принесли Ойстраху славу „короля скрипачей“, „первой скрипки мира“, как его образно называли за рубежом».

А вот что вспоминал Святослав Рихтер: «Давида Ойстраха я знал давно. Отец познакомил меня с ним в Одессе, когда я был еще юн. Это был на редкость обаятельный юноша, красивый и очень симпатичный. Впоследствии я присутствовал на многих его концертах, он, на мой взгляд, величайший из всех слышанных мною скрипачей. Звук необыкновенной красоты и мощи, без тени нажима… С Ойстрахом я играл довольно поздно, после смерти Льва Оборина. Он был настолько скромен, что спрашивал меня: „Скажите по совести, Слава, Вам не слишком скучно играть со мной?“ Какая там скука!» Давид Федорович Ойстрах родился 30 сентября 1908 года в городе Одессе, в семье, где очень любили музыку. Появившись на свет, Давид получил фамилию Колкер, Ойстрахом он станет позже, взяв фамилию отчима. Отчим Давида, владелец небольшой лавочки, неплохо играл на скрипке и мандолине, мать пела в хоре в Одесском оперном театре. Этот самый театр и был тем местом, где Давид Ойстрах впервые услышал музыку в исполнении оркестра. Впечатление было настолько сильным, что запомнилось на всю жизнь. Уже будучи взрослым, Давид Федорович напишет: «Ощущение „звучащего чуда“ никогда не изгладится из моей памяти… Нельзя не пожалеть, что современные дети, привыкшие с пеленок к звукам, доносящимся к ним из репродукторов, лишены этого необычайного ощущения, этой радости – впервые услышать „живой“ оркестр».

Уже в пятилетнем возрасте Ойстрах начал заниматься главным делом своей жизни – играть на скрипке. Его первым и единственным учителем стал известный одесский скрипач и талантливый педагог Петр Соломонович Столярский.

Давиду повезло – он попал в хорошие, правильные руки. Знаменитый французский скрипач Жак Тибо так отзывался о Столярском: «Его педагогика – то, чем должно гордиться мировое искусство». Очень поэтично высказался о Столярском Исаак Бабель:

«Он населял Молдаванку и черные тупики Старого рынка призраками пиччикато и кантилены».

Уроки происходили на квартире у учителя. Ойстрах вспоминал: «Во всех комнатах толпились возбужденные и радостные малыши, а в коридорах сидели мамаши, ожидавшие своих вундеркиндов и с невероятным оживлением обсуждавшие чисто профессиональные скрипичные проблемы». Учеников у Столярского хватало, порой их число приближалось к сотне. Петр Соломонович работал с раннего утра и до самого вечера, а с самыми талантливыми учениками проводил по два-три урока в день. Столярский обладал редким и ценным даром мгновенно распознавать способности ребенка и, кроме того, умел их правильно развивать. Основой его метода был индивидуальный подход к каждому маленькому музыканту. Столярский никогда не показывал, как надо играть, – он учил владению инструментом. Владению творческому и свободному. «У него была горячая душа художника и необыкновенная любовь к детям. Работая с ребенком, он всегда умел найти путь к творческому сознанию ученика, заинтересовать его воображение, – рассказывал Давид Ойстрах о своем учителе. – Его интуиция, дар педагога были направлены на то, чтобы заинтересовать, увлечь ребенка. Он считал, и совершенно справедливо, что, держа в руках инструмент, ученик ни минуты не должен скучать. Его целью было как можно раньше пробудить в ребенке артистические качества, с раннего возраста привить ему профессиональное отношение к работе. Сначала, на первых уроках, Столярский шел к этому с осторожностью, но уже очень скоро настойчиво воспитывал в ученике понимание того, что работа с инструментом, труд сам по себе – это счастье, ценность твоей жизни. У занимавшихся с ним такое отношение к труду с годами буквально впитывалось в кровь. Может быть, именно за это я больше всего ему благодарен».

Забегая вперед, скажу, что в 1937 году на престижном Международном конкурсе имени Эжена Изаи в Брюсселе все призовые места заняли ученики Столярского – победителем стал Давид Ойстрах, а прочими лауреатами стали Елизавета Гиллельс, Буся Гольдштейн и Михаил Фихтенгольц. Подлинный триумф!

Столярский привил Ойстраху любовь не только к скрипке, но и к альту, которым Давид Федорович владел столь же великолепно. Достаточно вспомнить его исполнения партий альта в симфонии Берлиоза «Гарольд в Италии» и Концертной симфонии Моцарта.

Дебютное выступление перед публикой состоялось в 1914 году на ученическом утреннике, где Ойстрах играл в квартете.

В 1923 году Давид Ойстрах поступает в Одесскую консерваторию, где преподает П. С. Столярский. Учеба продолжается…

«Первое мое публичное выступление с оркестром состоялось в 1923 году на юбилейном вечере Столярского, – вспоминает он. – Я играл ля-минорный концерт Баха. После этого вечера Столярский похвалил меня и предложил мне начать учить концерт Чайковского. Излишне говорить, с каким энтузиазмом я взялся за это дело.

…Вспоминая себя в те годы, мне представляется, что играл я тогда достаточно свободно, бегло, интонационно чисто. Однако впереди еще были долгие годы упорной работы над звуком, ритмом, динамикой и, конечно, самое главное – над глубоким постижением внутреннего содержания музыки.

Большой толчок в моей карьере музыканта мне дали совместные выступления с крупнейшими музыкантами, приезжавшими к нам в Одессу. Я принимал участие в концертах А. В. Неждановой, Р. М. Глиэра, играл в качестве концертмейстера Одесского симфонического оркестра под управлением А. Пазовского, Н. Малько, И. Прибика, выступал с этим оркестром и как солист с концертами Чайковского и Бетховена.

…Окончив в 1926 году Одесскую консерваторию по классу П. Столярского, я продолжал упорно работать над совершенствованием техники, над новым репертуаром».

Упорно работать Ойстрах умел, иначе он не стал бы «тем самым Ойстрахом».

В Одессе Давид познакомился с молодой пианисткой Тамарой Ротаревой, которая вскоре стала его женой.

Сольные выступления быстро принесли талантливому молодому скрипачу известность. Однажды игру Ойстраха услышал гастролировавший в Одессе Николай Малько, в то время бывший главным дирижером оркестра Ленинградской филармонии. Поразился и пригласил Давида Ойстраха на открытие сезона 1928–1929 годов.

Ойстрах согласился, ибо предложение было из тех, от которых не отказываются, и переехал в Ленинград. Ленинградский дебют Ойстраха удался и послужил поводом для принятия им решения оставить оркестр и целиком посвятить себя сольным выступлениям.

В том же 1928 году Давид Ойстрах переехал в Москву. Москва встретила его хорошо – Ойстраха знали. Он быстро освоился и стал своим человеком в кругу столичных музыкантов, причем не простых, а выдающихся, таких как К. Н. Игумнов, Г. Г. Нейгауз, М. Б. Полякин, В. В. Софроницкий, А. И. Ямпольский, Л. М. Цейтлин. Давид Ойстрах буквально поразил их ярким талантом и неожиданной для своих лет зрелостью.

Поначалу с деньгами у семьи Ойстрахов (Давид Федорович к тому времени уже был женат) было туго. Ради заработка Ойстрах выступал в концертах в качестве антуража с одной известной в то время певицей, поскольку своих концертов у него было мало. Жене Давида Федоровича, Тамаре Ивановне, пришлось печь пирожки и продавать их на базаре. С тех пор Давид Федорович любил повторять, что плохих пирожков не бывает, пирожки могут быть только хорошими или очень хорошими.

В 1931 году у Давида Федоровича и Тамары Ивановны родился сын Игорь.

От концерта к концерту слава Ойстраха-скрипача растет. В 1934 году его приглашают преподавать в Московской консерватории. Педагогическая работа увлекает Ойстраха. «Я ничему не могу научить ученика, но вместе с ним мы можем многому научиться, вместе пойти вперед. Но я всегда помню, что ученик должен превзойти своего учителя, пойти дальше его. Это – самое трудное в педагогическом деле», – признавался Ойстрах.

Подобно Столярскому Ойстрах старался воспитывать не последователей, копирующих манеру исполнения педагога, а мастеров, обладающих своей, личной манерой игры, своеобразной и неповторимой. «Я порой должен „влезть“ в ученика, – говорил Ойстрах, – попытаться играть его руками, думать его головой, ошибаться так, как он. Лишь тогда начинаешь по-настоящему понимать его трудности и его возможности».

Ученики Давида Федоровича вспоминают его с неизменной теплотой. Александр Винницкий, профессор консерватории в Турку, Финляндия:

«Мое самое яркое впечатление – первая встреча с Давидом Ойстрахом. Когда я, мальчик-подросток, пришел к нему на прослушивание, первое, что он спросил у меня, было: „Могу ли я вас называть на „ты““?

Меня это поразило. Давид Ойстрах оказался очень простым, добрым и уютным в общении человеком. Все пять лет, которые я занимался в его классе, были удивительными. Я их часто вспоминаю и буду всю жизнь вспоминать».

А вот что вспоминала об одном из уроков Ойстраха с французской скрипачкой известная польская скрипачка и композитор Гражина Бацевич: «Ученица сыграла свою сонату – Давид слушал с большим вниманием. Когда она окончила, он сказал: „Великолепно, прекрасно, ты делаешь большие успехи. Исправила интонацию, обогатила динамику, аккорды уже не звучат так тупо и т. д.“. Радость, отражавшаяся на лице француженки, росла с каждой минутой. А так как оценка в самой превосходной степени продолжалась долго, то и радость дошла до грандиозных размеров. Когда девушка наконец почувствовала себя настоящей скрипачкой, Давид приступил к критике.

„Я заметил еще несколько погрешностей“, – начал разбирать сонату такт за тактом. Говорил о стиле, о фразировке, о ритме, свои замечания иллюстрировал исполнением, показывал приемы для исправления тысячи ошибок.

Скрипачка впитывала каждое его слово, но счастливое настроение ее не покидало, так как маэстро, несмотря на существенные замечания, не утратил своей доброжелательности. Чувствовалось, что преодоление этих мелких погрешностей не только доставит скрипачке большое удовлетворение, но и увеличит веру в собственные силы».

В 1939 году Давид Федорович станет профессором, а в 1950 году – заведующим кафедрой скрипки Московской консерватории.

Блестящие победы Ойстраха на международных конкурсах снискали ему мировую славу.

Вот что вспоминал композитор Арам Хачатурян: «Я познакомился с Давидом Ойстрахом в 1935 году в Ленинграде. Тогда меня, как молодого композитора, аспиранта Московской консерватории, выдвинули от Армении в члены жюри II Всесоюзного конкурса музыкантов-исполнителей. Возможно, из-за того, что я был в прошлом виолончелистом, меня включили в жюри скрипачей. На этом конкурсе я впервые и услышал Ойстраха, впервые его увидел. До этого я лишь на афишах встречал его имя. Члены жюри, среди которых были лучшие профессора Советского Союза, в том числе П. Столярский, имели блокноты и записывали туда впечатления по поводу игры участников конкурса. Но когда начал играть Ойстрах, я заметил, что многие закрыли блокноты и стали слушать. Закрыл свой блокнот и я. Это было такое вдохновенное, зрелое, артистическое исполнение программы, и в частности концерта Мендельсона, что не хотелось ничего дифференцировать, отмечать, раскладывать „по полочкам“, хотелось просто наслаждаться этим выдающимся исполнением. Несомненно, уже тогда была решена судьба первой премии».

Вторая премия Международного конкурса скрипачей имени Венявского, состоявшегося в 1935 году в Варшаве.

Первая премия Международного конкурса скрипачей имени Эжена Изаи в Брюсселе, о котором я уже упоминал. Идея международного музыкального конкурса принадлежала знаменитому бельгийскому скрипачу и композитору Эжену Изаи. Он мечтал организовать конкурс с разнообразной программой, которая позволила бы молодым виртуозам в полной мере продемонстрировать свою технику и артистизм, но не успел… Его замыслы воплотила в жизнь бельгийская королева Елизавета, ученица Изаи.

Победа на этом конкурсе далась Ойстраху нелегко. Вот что вспоминал о тех днях Илья Борисович Швейцер, друг Ойстраха и тоже скрипач:

«К моменту отлета из Москвы Ойстрах заболел ангиной и прибыл в Брюссель совершенно больным. Естественно, он не мог в полную силу участвовать в первом туре конкурса – все надежды возлагались на второй. Не знаю, по чьей вине, но после первого тура у конкурсантов сложилось твердое убеждение, будто на втором нужно играть только первую часть концерта. Ойстрах сосредоточился на первой части концерта Чайковского. Но в день выступления в 10 часов утра позвонил Абрам Ильич Ямпольский (представлявший в жюри нашу страну) и сообщил, что нужно, оказывается, играть все три части. Выступление Ойстраха было назначено на двенадцать часов дня, и потому можно представить, насколько потрясло его сообщение. Он связался с посольством СССР в Брюсселе и объявил о своем отказе выступать, так как финал концерта был совершенно выключен из подготовки и намечался только к третьему туру. В посольстве не приняли отказа, его последствия, как было объявлено, могли бы оказаться значительно страшнее неудачного выступления.

Ввиду безвыходности положения Ойстраху пришлось идти на риск. Большую моральную помощь в этот момент ему оказал пианист-аккомпаниатор Абрам Дьяков, который и сам, будучи не готовым к выступлению, стал наскоро отмечать купюры в третьей части… Конечно, концерт этот был прежде не раз сыгран Ойстрахом с эстрады. Но одно дело – играть перед обычной публикой, а другое – перед комиссией из лучших скрипачей и педагогов мира. Со слов Ойстраха, в первой части все складывалось нормально, ни на одну секунду он не терял самоконтроля и чувствовал положительную реакцию на свою игру. Вторая часть не представляла серьезного препятствия, а вот финал – это действительно наисложнейшее испытание для исполнителя. Сразу же после вступления, как мне рассказывал Давид Федорович, он впервые в жизни потерял управление собственной игрой. Нервное напряжение достигло апогея, или – как теперь определяют – он попал в стрессовую ситуацию. Какими спасительными ему казались музыкальные паузы, во время которых он набирал силы, чтобы все-таки благополучно закончить программу! А затем – в нарушение всех традиций – жюри стоя аплодировало Ойстраху.

А. И. Ямпольский, зная, что я являюсь близким другом Давида Федоровича, сказал мне: „Только тот, кто слышал Ойстраха на втором туре конкурса, может сказать, что он понимает величие Ойстраха. Даже Вы не можете представить себе предел его возможностей, несмотря на то, что Вы лучше всех знаете его игру“».

В 1939 году Ойстрах впервые исполнил новый скрипичный концерт Мясковского, а спустя год – скрипичный концерт Хачатуряна. Кстати, Хачатурян посвятил свой концерт Давиду Ойстраху.

Истинный талант многогранен – великий скрипач был также отличным шахматистом. Большой интерес вызвал его матч с Сергеем Прокофьевым, происходивший в Клубе мастеров искусств Москвы осенью 1937 года и завершившийся победой Ойстраха. По условиям матча побежденный должен был сыграть концерт!

Первая скрипка Советского Союза!

Да что там Советского Союза – первая скрипка мира!

Сам Давид Федорович не любил, когда его называли первым скрипачом. «Первого быть не может, есть первые», – говорил он.

Давиду Ойстраху повезло – он не стал жертвой сталинских репрессий. Хотя однажды Давид Федорович скажет, что после того, как взяли последнего соседа по лестничной клетке, он перестал чувствовать себя человеком. Ждал, что вскоре придут и за ним, но, к счастью, так и не дождался.

Во время Великой Отечественной войны Ойстрах много выступал. Играл на радио и ездил с концертами, поднимающими настроение людям, по разным городам, не исключая и осажденного немцами Ленинграда. Да-да – в 1943 году Давид Федорович летал в осажденный Ленинград и выступал в зале Ленинградской филармонии. Впоследствии он вспоминал: «Несмотря ни на что, публика, не снимавшая пальто из-за холода, переполнила зал филармонии. Я играл канцонетту из концерта Чайковского, когда зазвучала сирена воздушной тревоги. Никто даже не встал. И я доиграл концерт до конца».

В то же время начались совместные выступления Давида Ойстраха с пианистом Львом Обориным и виолончелистом Святославом Кнушевицким в составе трио виртуозов.

В 1943 году Давиду Ойстраху была присуждена Сталинская премия.

В 1953 году ему было присвоено звание Народного артиста СССР.

В 1960 году Ойстраху была присуждена Ленинская премия.

С 1958 по 1974 год Давид Ойстрах возглавлял жюри по скрипке на Международном конкурсе имени П. Чайковского в Москве. С начала шестидесятых Д. Ф. Ойстрах стал выступать также и как дирижер, под руководством которого играли замечательные оркестры и солисты.

А играл Давид Ойстрах на скрипке, сделанной в 1705 году великим Страдивари. Нет, скрипка не была собственностью Давида Федоровича – ее предоставило государство.

Триумфальные гастроли, толпы поклонников, восторженные отзывы маститых музыкантов и обычных ценителей музыки, всемирное признание – это могло вскружить голову кому угодно, но только не Ойстраху. До конца своей жизни он оставался скромным, деликатным, приятным в общении человеком, неизменно пользовавшимся не только уважением, но и любовью окружающих.

Давид Федорович Ойстрах скончался двадцать четвертого октября 1974 года от сердечного приступа после блестящего концерта в Голландии. Его похоронили в Москве.

Ученик Давида Ойстраха, лауреат Первого конкурса имени Чайковского Виктор Пикайзен в передаче «Непрошедшее время» на радиостанции «Эхо Москвы» скажет: «…его уроки были подчинены только музыке. Он, по сути, был враг всякой позы, всякой фальши. Он воспитывал вкус, он воспитывал отношение к музыке. Я перечитываю книги Нейгауза, Станиславского, это всё очень близко. Ни одной ноты не было сыграно на публику. Добрый, умный был человек очень, с чувством юмора. Я Вам сейчас продемонстрирую одну его надпись на нотах. Дело в том, что на своем последнем концерте, в 1972 году, он на бис сыграл вальс-каприз Шуберта-Листа в его же обработке. Я зашел, попросил написать два слова. И вот что он написал: „Моему дорогому Вите Пикайзену, которого я очень люблю, от Давида Федоровича не-Шуберта“».

Фаина Раневская

Вы помните… О да! забыть нельзя

Того, что даже нечего и помнить…

Мне хочется Вас грезами исполнить

И попроситься робко к Вам в друзья…

И. Северянин. «Янтарная элегия»

Все бранят меня за то, что я порвала книгу воспоминаний. Почему я так поступила?

Кто-то сказал, кажется, Стендаль: «Если у человека есть сердце, он не хочет, чтобы его жизнь бросалась в глаза». И это решило судьбу книги. Когда она усыпала пол моей комнаты, листья бумаги валялись обратной стороной, т. е. белым, и было похоже, что это мертвые птицы.

«„Воспоминания“ – невольная сплетня», – писала Фаина Раневская.

Раневская – это сценический псевдоним, ставший фамилией. Настоящая фамилия великой актрисы – Фельдман.

Фаина Фельдман родилась двадцать седьмого августа (по старому стилю – пятнадцатого) 1896 года в городе Таганроге.

В весьма состоятельной еврейской семье. Отец Фаины, Гирши Хаймович, был владельцем фабрики сухих красок, нескольких доходных домов, галантерейного магазина и даже парохода «Святой Николай». В семье было четверо детей – два брата и старшая сестра Фаины Белла.

«Актрисой себя почувствовала в пятилетнем возрасте. Умер маленький братик, я жалела его, день плакала. И все-таки отодвинула занавеску на зеркале – посмотреть, какая я в слезах».

Маленькая Фанечка была застенчива, неуклюжа, да вдобавок слегка заикалась. Все это сделало ее ранимой и замкнутой девочкой. Учиться она не любила.

«Училась плохо, арифметика была страшной пыткой. Писать без ошибок так и не научилась. Считать тоже. Наверное, потому всегда, и по сию пору, всегда без денег…».

Начав образование в младших классах Мариинской женской гимназии, Фаина закончила его дома. В итоге она хорошо музицировала и пела, могла сносно изъясняться на французском и немецком языках, прочла все книги в отцовской библиотеке. Читать Фаина любила.

«В детстве я увидела фильм, изображали сцену из „Ромео и Джульетты“. Мне было двенадцать. По лестнице взбирался на балкон юноша неописуемо красивый, потом появилась девушка неописуемо красивая, они поцеловались, от восхищения я плакала, это было потрясение…».

С кинематографа увлечение перешло на театр. Раневская пересмотрела все спектакли, которые шли в Таганроге, и страстно возжелала стать актрисой. Это желание тлело в ее душе и вдруг вспыхнуло пламенем!

Во время поездки в Москву в 1913 году, после того, как Фаина Фельдман побывала на спектакле «Вишневый сад», который шел на сцене Московского Художественного театра. Фаина была потрясена игрой столичных актеров. Не случайно фамилия одной из героинь стала ее псевдонимом.

Фаина вернулась в Таганрог с четким и ясным планом действий.

Сдала экстерном экзамены за гимназический курс.

Стала посещать занятия в частной театральной студии, где училась правильно двигаться на сцене.

Путем долгих упорных тренировок выучилась говорить, чуть растягивая слова, скрыв тем самым свое заикание.

И когда сочла, что час настал, заявила отцу:

– Я хочу стать актрисой!

Если бы Гирш Фельдман знал, что он войдет в историю только как отец великой актрисы Фаины Раневской, он бы сразу согласился. Снял бы дочери приличную квартиру в Москве, нанял бы слуг, назначил бы щедрое содержание и сказал:

– Ты только играй! Служи искусству! И не вздумай уйти со сцены!

Тогда Фаина точно бы заскучала и стала художницей. Или акушеркой.

Но отец не проявил понимания. Отнюдь.

– Фаина, я позволяю тебе делать все, что взбредет в твою умную голову, – сказал он. – И всегда смотрю на твои выходки снисходительно. Нравится тебе ходить в студию господина Говберга и кривляться там – я не возражаю. Я сам был молодым. Но всему есть предел! Слава богу, тебе не надо зарабатывать себе на кусок хлеба…

– Папа, я хочу стать актрисой!

– Я это уже слышал, – поморщился отец. – Лучшее, что ты можешь сделать, это пойти и выпить холодной воды. Это помогает успокоиться.

Фаина не успокоилась – она покинула Таганрог и уехала в Москву.

«Господи, мать рыдает, я рыдаю, мучительно больно, страшно, но своего решения я изменить не могла, я и тогда была страшно самолюбива и упряма… И вот моя самостоятельная жизнь началась».

Москва, на расстоянии казавшаяся Фаине волшебным городом, где сразу сбываются все мечты, при ближнем знакомстве оказалась совсем не такой.

Дороговизна, суета, недружелюбие к провинциалам…

В театральную школу поступить не удалось, Фаину сочли недостаточно одаренной.

Недолгое время девушка брала платные уроки сценического мастерства, но и их вскоре пришлось бросить. Денег не хватало…

«Первым учителем был Художественный театр. В те годы Первой мировой войны жила я в Москве и смотрела по нескольку раз все спектакли, шедшие в то время».

Балерина Екатерина Васильевна Гельцер, с которой Фаина познакомилась в Москве, пожалела ее и порекомендовала своим знакомым в Малаховский летний театр под Москвой. Для игры в массовке, но – в настоящем театре, на сцене которого играли известные актеры!

Раневская очень хотела попасть в труппу Художественного театра. Мечтала.

И однажды ей улыбнулась удача – Василий Иванович Качалов по дружбе устроил Фаине встречу с самим Немировичем-Данченко! Можно представить, как волновалась Раневская.

Владимир Иванович беседовал с Раневской приветливо. Сам он не видел ее игру, но слышал несколько лестных отзывов о ней от актеров Малаховского театра.

– Надо подумать, – сказал он в заключение, – возможно, Вы будете приняты в труппу.

Обрадованная донельзя, Раневская вскочила и принялась кланяться и благодарить. В волнении она забыла имя и отчество Немировича-Данченко и назвала его Василием Степановичем.

Данченко удивленно посмотрел на Раневскую, она поняла, что допустила оплошность и выбежала из кабинета, не простившись.

Качалов, узнав о конфузе, попросил Немировича-Данченко принять Раневскую вторично, но тот отказал.

– Нет, Василий Иванович, и не просите, она, извините, ненормальная. Я ее боюсь.

В 1916 году Фаине удается подписать договор с антрепризой Ладовской на роли «героинь-кокет». Условия сносные – тридцать пять рублей в месяц «со своим гардеробом». Она уезжает с труппой в Керчь полная надежд, которым, увы, не суждено сбыться – выступления труппы не пользовались успехом у зрителей.

Фаина покидает труппу и начинает скитаться по провинциальным театрам.

Весной 1917 года вся семья Фаины эмигрирует. Отплывает в Турцию на собственном пароходе «Святой Николай». Фаина отказывается уезжать – она остается в России.

Переживает ужасы Гражданской войны, играет в разных труппах, незаметно для себя самой становится опытной актрисой и все это время мечтает о том, как она будет играть на сцене московского театра.

Не важно какого – главное, чтобы столичного! Театра, на спектакли которого не приходят в тулупах, театра, в котором не лузгают семечки и не курят душных самокруток.

Мечта почти сбывается, когда в 1925 году Фаина Раневская вместе со своей лучшей и единственной подругой Павлой Вульф поступают в передвижной театр Московского отдела народного образования (МОНО). Почти, потому что весной следующего года театр закрыли и подругам пришлось вернуться в провинцию…

Донецкая область.

Баку.

Гомель.

Смоленск.

Архангельск.

Сталинград.

Снова Баку.

Ташкент.

«Я провинциальная актриса. Где я только ни служила! Только в городе Вездесранске не служила!», – говорила Раневская.

Настойчивости Раневской было не занимать – в 1930 году она пишет проникновенное письмо главному режиссеру московского Камерного театра Александру Таирову с просьбой принять ее в труппу. Смелый шаг. Таиров отказывает, но потом вдруг меняет свое решение, и Раневская наконец-то становится актрисой московского театра.

Ее дебют – роль Зинки в спектакле «Патетическая соната».

«Да, я испорчена Таировым, – вспоминала Фаина Георгиевна. – Была провинциальной актрисой, служила в Ташкенте, и вдруг Александр Яковлевич пригласил меня на роль… Вся труппа сидела в зале, а я что-то делала на сцене – ужасно, чудовищно, по-моему, все переглядывались, пожимали плечами. Таиров молчал. Так было день, второй, третий. Потом вдруг в мертвом зале Александр Яковлевич сказал: „Молодец! Отлично! Видите, какая она молодец, как работает! Учитесь!“ У меня выросли крылья…»

Первой работой Раневской в кино стала роль госпожи Луазо в фильме «Пышка» Михаила Ромма. Это было в 1934 году.

Снимали «Пышку» в огромном, новопостроенном павильоне. Неотапливаемом, сыром и холодном. Ромм поначалу не пользовался авторитетом у руководства Москинокомбината. Его считали недотепой, снимающим немые ленты в эпоху звукового кино и давали для съемок только ночные смены. «С тех пор я, как сова, по ночам не сплю!», – утверждала Раневская.

Вдобавок ко всему ее съемочное платье было сшито из той же ткани, которой обили дилижанс. Оно было очень тяжелым. «Я чувствовала себя штангистом, месяц не покидающим тренировочный помост! И когда закончила сниматься, мы с Ниночкой (Ниной Сухоцкой, снявшейся в „Пышке“ в роли монахини) поклялись на Воробьевых горах, как Герцен и Огарев, что наши женские ноги никогда не переступят больше порога этого ада!»

Несмотря на то что фильм был немым, дотошная Раневская раздобыла томик рассказов Мопассана на французском и выучила для съемок ряд фраз госпожи Луазо на языке оригинала!

Оставшись без ролей в Камерном театре («Патетическая соната» была снята с показа), Раневская в 1935 году переходит в другой московский театр – Центральный театр Красной Армии. Здесь она сыграет много ролей – роль матери в пьесе «Чужой ребенок», роль свахи в пьесе Островского «Последняя жертва», роль Оксаны в пьесе Корнейчука «Гибель эскадры» и главную роль в пьесе Горького «Васса Железнова».

В 1937 году она снимется у режиссера Игоря Савченко. Сыграет попадью в фильме «Дума про казака Голоту».

– Роли для вас нет, – Савченко Раневской, – но в сценарии есть такой дьячок, вернее попик, скупой – капли йода даром не даст. Мы можем сделать из него женщину – будет он попадьей.

– Ну, если вам не жаль оскопить человека, я согласна, – рассмеялась Раневская.

1939 год стал для Раневской и неприятным, и приятным одновременно. Даже не приятным, а знаменательным!

Неприятным, потому что Раневскую вдруг пригласили в Малый театр. Туда, где играла великая Ермолова! Разве можно было устоять?

Раневская с радостью принимает предложение и со скандалом покидает театр Красной Армии, откуда ее не хотели отпускать. Но (ах уж это «но») старейшины Малого театра дружно ополчились против новенькой и в считанные дни выжили ее из театра.

Раневская осталась без работы и полностью отдалась кинематографу. Снялась сразу в трех картинах.