Текст книги "Москва на перекрестках судеб. Путеводитель от знаменитостей, которые были провинциалами"

Автор книги: Андрей Шляхов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

В начале 1939 года Лавочкина пригласили на большое совещание, проходившее в Овальном зале Московского Кремля. На совещание собрали весь цвет советской авиации – конструкторов самолетов, конструкторов двигателей, конструкторов вооружения, конструкторов приборов и различного оборудования, военных инженеров и летчиков. На повестке дня был всего один вопрос – отставание отечественной истребительной авиации от немецкой, выявленное во время боевых действий в Испании.

Всего за каких-то три года Вилли Мессершмитт догнал и перегнал советских коллег!

И пусть в Советском Союзе создавались нашумевшие самолеты-рекордсмены, такие, например, как «Максим Горький», но они не могли дать стране того, что требовалось ей в условиях неотвратимо надвигавшейся войны.

Лавочкин сделал выводы. По вечерам, когда наконец-то затихало здание Наркомата оборонной промышленности СССР, Лавочкин углублялся в расчеты. Пока еще на бумаге рождался истребитель нового поколения – будущий ЛаГГ-1!

После появления самолета ЛаГГ-1 вечерним расчетам придет конец – решением правительства будет создано новое конструкторское бюро – КБ Лавочкина!

«Война заставила всех нас думать об одном. Может быть, писателю хотелось писать стихи о любви – он писал статьи о войне. Может быть, рабочему хотелось мастерить вещи, нужные людям для удобной жизни, – он делал оружие. Может быть, конструктору военных самолетов приходили в голову мысли о других машинах, не только о стреляющих и таранящих, – он отодвигал их в сторону», – писал Семен Алексеевич Лавочкин.

ЛаГГ-1 был неплох, но время ставило все более и более серьезные задачи. От конструкторов потребовали удвоить дальность полета и дали на это один месяц. Конструкторы согласились. Так родился истребитель ЛаГГ-3. (Истребителя ЛаГГ-2 в природе быть не могло, так как по тогдашним правилам государственной нумерации модели истребителей носили только нечетные номера – четные присваивались бомбардировщикам).

Истребители ЛаГГ-1 и ЛаГГ-3 примечательны тем, что в их конструкции использовалась дельта-древесина – листы шпона, пропитанные особым смоляным клеем и склеенные им же в тяжелые фанерные плиты, которые по прочности не уступали металлу и вдобавок были практически негорючими.

С началом войны ЛаГГ-3 попал в руки простых строевых летчиков, значительно уступавших в мастерстве асам – испытателям экспериментальных машин. Конечно же, у самолета сразу же выявились недостатки – малая устойчивость, низкие пилотажные качества, плохой обзор. Фронтовые летчики недолго думая стали расшифровывать аббревиатуру «ЛаГГ» как «Лакированный Гарантированный Гроб». Мрачновато, но с юморком. Считалось, что ЛаГГ-3 не выдерживает никакого сравнения с «мессершмиттом».

Время шло, и нареканий на ЛаГГ-3 становилось все больше и больше. Все чаще предлагалось снять истребитель с производства.

Решение Государственного Комитета Обороны о снятии ЛаГГ-3 с конвейера и переводе КБ Лавочкина на небольшой, явно второстепенный завод было по-своему справедливым и даже обоснованным.

Лавочкин не пал духом – в короткие сроки он доработал конструкцию нового самолета Ла-5, над которым работал уже давно. О преимуществах Ла-5 Лавочкин лично докладывает Сталину и получает высочайшее одобрение. Вскоре Ла-5 был запущен в серийное производство.

В сентябре 1942 года первую партию Ла-5 направили в Сталинград.

Фронтовые испытания нового истребителя Лавочкина окончились блестяще. Ла-5 доказал свою «дееспособность». В 1943 году Семен Алексеевич Лавочкин получил звание Героя Социалистического Труда.

Аппетит приходит во время еды – командование Военно-воздушными силами потребовало от конструктора увеличить дальность полета Ла-5. Семен Алексеевич отказался, хотя отказ мог обернуться трагедией, ведь на увеличении дальности полета настаивал в первую очередь сам Сталин.

Вместе с другими авиаконструкторами Лавочкина вызвали к Сталину.

«Я хорошо продумал этот вопрос, – писал впоследствии Семен Алексеевич, – и пришел к выводу довольно ответственному, что дальность моего самолета тогда увеличивать не следовало. Конечно, хорошо иметь дальность, – кто этого не понимает, – но я должен был купить это дорогой ценой, то есть прибавить емкость бензина, а значит, прибавить вес. Летные качества машины ухудшились бы…

После выступления конструктора Мясищева товарищ Сталин обратился с вопросом ко мне. Я встал и сказал:

– Не могу увеличить дальность.

– Не можете? – переспросил товарищ Сталин.

– Не могу, товарищ Сталин.

Я привел свои соображения, и товарищ Сталин говорит:

– Значит, моего предложения ваш самолет не принимает?

– Не принимает, товарищ Сталин, не могу.

– Посидите подумайте.

Я сел. После меня выступают другие конструкторы, которые говорили о возможности повышать дальность их машин. Потом опять вернулись ко мне. Я привел доводы, почему не могу в данный момент повысить дальность машины, но тут же просил разрешения усовершенствовать самолет. Товарищ Сталин шутя сказал:

– Ну что я могу с ним сделать, не хочет? Ну что, оставим так, – решил товарищ Сталин».

Однажды Семен Алексеевич Лавочкин скажет своему двоюродному брату А. З. Гуревичу: «Я помню, когда мы старались ставить всего побольше: скорость, дальность, огонь… Принцип этот – всего побольше – не очень остроумен!.. Иногда важнее летать каких-нибудь 15 минут, но в эти 15 минут быть полным хозяином воздуха.

Война в разные периоды заставляла нас передвигать места отдельных качеств. Был лозунг летать выше всех, а оказалось, что и низкий полет очень большая ценность…

Чрезвычайно трудно предвидеть конкретную ситуацию во время войны. Эта ситуация складывается из разных элементов, в сумме рождающих победу…»

Семен Алексеевич Лавочкин конструировал не только самолеты, и не только в авиации нашли применение его таланты. Он отличился еще на одном поприще, правда, столь засекреченном, что об этой стороне его деятельности почти ничего не известно. Я имею в виду вклад Семена Алексеевича в разработку и создание ракет для систем противовоздушной и противоракетной обороны, а также крылатых ракет.

Знаете ли вы, что именно ракетой, созданной в КБ Лавочкина, первого мая 1960 года был сбит самолет американского летчика-шпиона Френсиса Гарри Пауэрса? Ракеты Лавочкина использовались тогда в системах С-25 и С-75 двух колец круговой противовоздушной обороны города Москвы!

Дружеские отношения Лавочкина и Королева со временем перешли в, как бы помягче выразиться, в трения, что ли.

Межконтинентальной ракете Р-7, разработанной под руководством Генерального конструктора Королева, Семен Алексеевич Лавочкин противопоставил свой проект – самолет-снаряд, по нынешней терминологии – крылатую ракету «Буря» с превосходными для того времени характеристиками. «Буря» могла лететь со скоростью свыше трех тысяч километров в час на двадцатикилометровой высоте!

Весь комплекс состоял из самолета-базы с двумя ракетными двигателями и самой крылатой ракеты, корпус которой был выполнен из нового материала – жаропрочного титана. Самолет с ракетой взлетал вертикально, подобно ракете, в определенный момент выстреливал «боезапасом» по заданной цели и возвращался на землю.

Ракета тоже возвращалась на землю. Немного дальше – на территории противника. С шумом и фейерверком.

Детище КБ Лавочкина обладало достаточной точностью поражения цели – ее отклонение составляло не более одного километра на восемь тысяч километров полета, что для ракеты, несущей ядерный заряд, несущественно. Однако Королев задавил всех своим огромным авторитетом и вынудил руководство страны взять на вооружение его довольно громоздкую, не очень надежную и безумно дорогую межконтинентальную ракету Р-7 вместо простой и недорогой системы «Буря».

Лавочкин продолжал работать – его конструкторское бюро создало систему противовоздушной обороны «Даль». Новую, доселе невиданную систему.

Первый этап ее испытаний оказался неудачным – ракеты «земля-воздух» с головкой наведения, созданной в Министерстве радиопромышленности, проходили в десяти – пятнадцати километрах от самолетов «противника».

Разразился страшный скандал. Скрытый от посторонних взглядов, как и вся сфера ракетостроения. Вот что писал в своих мемуарах главный конструктор систем противоракетной обороны генерал-лейтенант Григорий Васильевич Кисунько: «Авторы локатора и их министр Калмыков насмерть стояли, доказывая, что их локатор работает идеально. После очередного неудачного пуска ракеты Лавочкину вкатили партийный выговор на Президиуме ЦК КПСС. От тяжело больного главного конструктора системы „Даль“ потребовали немедленно вылететь на полигон Сары-Шаган в казахстанской пустыне около озера Балхаш».

На полигоне ракету Лавочкина попробовали наводить на цель с помощью кинотеодолитов и получили требуемый результат. Стало ясно, что неверно работал локатор, творение Министерства радиопромышленности.

Конструкторское бюро Лавочкина было реабилитировано, только вот больное сердце его руководителя не выдержало незаслуженных обвинений и несправедливого наказания. Член-корреспондент Академии наук СССР, генерал-майор инженерно-авиационной службы, четырежды лауреат Сталинской премии, дважды Герой Социалистического Труда Семен Алексеевич Лавочкин скончался от инфаркта прямо на полигоне Сары-Шаган девятого июня 1960 года.

Григорий Александров

Трудна дорога от правды к истине.

В один ручей нельзя ступить дважды.

Но можно сквозь толщу воды различить усеянное консервными банками дно.

С. Довлатов. «Компромисс»

Людям свойственно приукрашивать действительность. Любим все мы немного преувеличить. Или приврать. Или прихвастнуть. Слово можно подобрать любое, суть дела от этого не изменится.

Во все времена юноши (а также и девушки), покидавшие отчий дом и уезжавшие в дальние края, частенько повышали статус своих родителей и вдохновенно врали о богатстве и знатности их рода.

Скромного письмоводителя сыновнее воображение превращало в уездного предводителя дворянства, почтмейстера – в чиновника для особых поручений при губернаторе, а захудалого булочника – в купца первой гильдии.

Что поделать: если своих заслуг еще нет, приходится хвастать родительскими, пусть даже и мнимыми. Хочется же произвести впечатление на окружающих.

Так было всегда.

Пока в октябре семнадцатого года в России не произошли определенные события. Называйте их как вам нравится – революцией или переворотом, теперь уже все равно. Я вспомнил об этих самых событиях только потому, что после них многие старые традиции исчезли напрочь, а многие претерпели сильные изменения.

Дети перестали возвышать статус своих родителей (да и прочих предков).

И не только перестали возвышать – преуменьшать начали.

Всячески, и чем ниже, тем лучше.

Почтенные купцы всех трех гильдий яростно ворочались в своих основательных гробах – потомки ничтоже сумняшеся лишали их славы, статуса и государевых наград. Дети купеческие козыряли своим крестьянским происхождением, и если их отцы и деды мерились богатством, то эти мерились нищетой. И ей же гордились.

Дворянских потомков не стало вовсе, оставшиеся в живых князья и графы усердно чавкали при еде и поголовно осваивали труднейшую науку очистки носовых пазух от ненужного содержимого при помощи двух пальцев, чтобы походить на детей кучеров и садовников, за которых они себя выдавали. Полковничьи дочери, путаясь в званиях, величали отцов то прапорщиками, то фельдфебелями, а дочери камергеров щедро мазали щеки румянами, лузгали семечки и признавались кавалерам:

– Скажу вам со всей откровенностью, мой папа… тьфу ты черт! – батюшка мой, был сапожником. Как и дед.

Василий Григорьевич Мормоненко был хозяином большой гостиницы «Сибирь» и одноименного ресторана при ней. В Екатеринбурге. Семья Мормоненко жила на широкую ногу, благо денег хватало.

Во всяком случае, Грише, сыну Василия Григорьевича, не было никакой нужды с девятилетнего возраста зарабатывать деньги на жизнь, да еще на стороне – работать рассыльным (по-нынешнему – курьером) в Екатеринбургском оперном театре.

Да он и не работал – так, вечно крутился после занятий возле театра, любопытствовал – а иногда и выполнял кое-какие мелкие поручения актеров, за что они бесплатно проводили его на спектакли и даже пускали в святая святых – за кулисы.

Смышленый мальчик помогал готовить реквизит, выставлять освещение и со временем даже стал помогать режиссеру.

Грише шел пятнадцатый год, когда власть в городе и окрестностях перешла к Екатеринбургскому Совету рабочих и солдатских депутатов. Многим эта власть казалась недолговечной, потому что, не успев устояться как следует, она пала.

Но не прошло и года, как власть снова вернулась к Советам рабочих и солдатских депутатов.

Григорий Мормоненко понял – это надолго. Если не навсегда.

И сделал выводы.

Отца превратил в рудничного рабочего. То, что надо – исконный посконный пролетарий, не придраться.

Только вот – фамилия.

Спокойствия ради Гриша стал Александровым.

Новая фамилия придумалась на ходу. Увидел хорошо знакомую вывеску папашиного незадачливого конкурента «Номера Александрова», улыбнулся про себя и решил: «Буду Александровым».

И верно – Григорий Александров звучит не хуже чем Григорий Мормоненко, а фамилия менее приметная. Вернее – более распространенная.

Григорий Александров всегда соображал хорошо. И очень любил театр.

В свете новых реалий его участие в жизни Екатеринбургского оперного театра стало называться работой. Помогал семье – зарабатывал на пропитание.

Спустя некоторое время он оказывается в рядах Красной Армии. На Восточном фронте. Нет, боевые ночи Спасска и волочаевские дни – это не для умных. Григорий учится на курсах клубных руководителей при Политотделе Третьей армии, чтобы потом заведовать фронтовым театром. За службу его наградили «по-царски» – выдали офицерские шинель, шапку и сапоги – все новехонькое, ненадеванное.

В 1920 году Григорий Александров демобилизуется и заканчивает режиссерские курсы Рабоче-крестьянского театра при Губнаробразе, после чего его назначают инструктором отдела искусств Губобразнадзора.

Григорий Александров занят очень важным делом. Он осуществляет контроль за репертуаром кинотеатров. Абы кому это не доверят, но перед пролетарием, тружеником идеологического фронта и бывшим воином Красной Армии в стране с царапающим слух названием РСФСР открыты все двери.

Василий Григорьевич Мормоненко с супругой, Анфисой Григорьевной, остались где-то в прошлом. Если сын и поддерживает связь с ними, то никак это не афиширует. Точнее – старательно скрывает.

В конце концов Григорий Александров оказывается в Москве и оседает в ней на всю оставшуюся жизнь.

Григорий хочет стать актером. Революционным актером. Все правильно – парень, как сейчас бы сказали, «рубит фишку». Тогда говорили: «Правильно понимает момент».

Очень кстати оказывается музыкальное образование – как раз в 1917 году Григорий Александров, тогда еще Григорий Мормоненко оканчивает Екатеринбургскую музыкальную школу по классу скрипки. Этот факт Григорий предпочитает замалчивать – не очень складно вяжутся между собой работа рассыльным и учеба в платной музыкальной школе, но знаниями, полученными за время учебы, пользуется широко.

Александров встречается с Евгением Вахтанговым.

Они с первого взгляда не нравятся друг другу.

«Правильная» биография Александрова не впечатляет режиссера.

– Чтобы стать актером, надо учиться, – осаживает пылкого юношу Вахтангов.

– А вы сами-то учились? – с революционной прямотой спрашивает тот.

– Представьте себе – да. И до сих пор продолжаю учиться. Но это не важно. Покажите-ка нам этюд. Например – как петух ухаживает за курицей. Импровизация.

– Разве это по-революционному – петуха изображать? – вспылил Александров.

И ушел. Прямиком в труппу Первого рабочего театра Пролеткульта, которой тогда руководил Мейерхольд. Вскоре его сменит Сергей Эйзенштейн.

Сами понимаете – для того, чтобы играть в труппе рабочего театра актерского образования не требовалось.

Первый рабочий театр располагался в помещении бывшего театра сада «Эрмитаж». Это в 1924 году он переедет в помещение бывшего кинотеатра «Колизей» на Чистопрудном бульваре (да-да, там сейчас находится театр «Современник»), где и просуществует до 1932 года.

Первый рабочий театр Пролеткульта – это вам не Московский Художественный театр с его исканиями и изысками и не театр-кабаре «Летучая мышь». Пролеткульт – это… нечто!

Для тех, кто не знает, как расшифровывается Пролеткульт, поясню – «пролетарская культура». Кстати, в государстве рабочих и крестьян был Пролеткульт, а Крестьянкульта почему-то не было.

«Театральная программа Пролеткульта не в „использовании ценностей прошлого“ или „изобретении новых форм театра“, а в упразднении самого института театра как такового с заменой его показательной станцией достижений в плане поднятия квалификации бытовой оборудованное масс. Организация мастерских и разработка научной системы для поднятия этой квалификации – прямая задача научного отдела Пролеткульта в области театра».

Сергей Эйзенштейн изъяснялся в духе того времени – коряво, но откровенно. Театр Пролеткульта был еще одним средством агитации, или оболванивания широких масс трудящихся и примкнувших к ним тунеядцев.

Москва – это не город, это целая вселенная! Где еще в одно и то же время может существовать такое множество театров и при этом совершенно не замечать друг друга? Или просто делать вид. Всем хватает места, у всех есть зрители, только вот поклонники есть не у каждого театра.

У Московского Художественного их хватало.

А у Первого рабочего театра Пролеткульта их не было. Зато у этого театра было нечто другое. То, что англичане называют «the Mandate of Heaven» – благословение Неба. Вернее – расположение и благоволение небожителей, в первую очередь наркома (министра) просвещения, товарища Луначарского. Соответственно расположению подтягивалось и все остальное – от пайков до жилищных условий. Правда, еды все равно было мало. Настолько мало, что новичок Александров, терзаемый голодом, попытался стащить краюху черного хлеба, принадлежащую Сергею Эйзенштейну. Дело закончилось жестокой дракой, после которой предмет спора был уничтожен объединенными усилиями.

Так и возникла великая дружба Сергея Эйзенштейна и Григория Александрова, которая продлилась до их совместной поездки за границу. Вернулись в Москву они уже «просто знакомыми».

Друзья работают рука об руку – ставят спектакли для пролетариата, а в 1924 году переходят работать в кино.

Александров помогает Эйзенштейну снимать его первые фильмы.

В 1924 году в свет выходят «Стачка» и «Броненосец „Потемкин“».

«Броненосец „Потемкин“» сразу же становится шедевром коммунистического кинематографа.

Не стану спорить о реальных достоинствах этого фильма. Скажу только, что коляска, катящаяся по бесконечной одесской лестнице – кадр оригинальный и запоминающийся.

Советское правительство активно распространяет фильм «Броненосец „Потемкин“» по всему миру, и мир узнает о молодом режиссере Сергее Эйзенштейне.

Но не о его молодом помощнике. Злые языки утверждают, что Эйзенштейна и Александрова связывали более глубокие чувства, нежели сотрудничество и обычная мужская дружба, но я не стану развивать эту скользкую тему.

Тем более, что в этом же 1924 году Александров женится (разумеется без всяких старорежимных глупостей вроде венчания!) на Ольге Ивановой, симпатичной актрисе из московского ансамбля, говоря языком той эпохи – агитбригады «Синяя блуза».

В мае 1925 года у молодых супругов рождается сын Дуглас Григорьевич Александров!

Почему – Дуглас, а не Карл или Фридрих? Все очень просто – увлекающиеся кинематографом родители назвали сына в честь американского киноактера Дугласа Фербенкса, незадолго до этого посетившего Москву.

Дуглас Фербенкс, кстати говоря, был сыном капиталиста, да еще и буржуазного адвоката.

Вдобавок он снимался в реакционных фильмах, таких как «Американец»(The Americano). Назвать сына в честь подобного субъекта было серьезной политической ошибкой.

Единственной, должно быть, ошибкой в жизни Григория Александрова.

Которая сошла ему с рук.

А вот тому же Эйзенштейну ошибки не простили – дали по ушам, и крепко дали.

Четвертого сентября 1946 года, когда было опубликовано постановление Оргбюро ЦК ВКП (б) «О кинофильме „Большая жизнь“», в котором досталось и создателям других фильмов.

Вот вам отрывочек из постановления:

«Режиссер С. Эйзенштейн во второй серии фильма „Иван Грозный“ обнаружил невежество в изображении исторических фактов, представив прогрессивное войско опричников Ивана Грозного в виде шайки дегенератов наподобие американского Ку-Клукс-Клана, а Ивана Грозного, человека с сильной волей и характером, – слабохарактерным и безвольным, чем-то вроде Гамлета».

Но подлинный шедевр Эйзенштейн и Александров сняли в 1927 году.

Да, это был настоящий шедевр. Шедеврище!

Всего десять лет прошло с 1917 года…

Еще были живы многие очевидцы тех событий…

В том числе и участники штурма винных погребов Зимнего дворца…

А в Москве снята историко-революционная лента «Октябрь»!

Не имеющая ничего общего с действительностью!

Но полностью соответствующая пожеланиям Кремля!

Это потом подобные творения начнут появляться словно грибы после дождя – «Ленин в Октябре», «Ленин в восемнадцатом году», «Юность Максима», «Котовский», «Чапаев»…

Первым был Эйзенштейн! Честь ему и слава! Или, как принято выражаться нынче – респект и уважуха! Именно он положил начало созданию легенды о революции.

Советская власть примечала все. И всем воздавала по заслугам. Кому – орден, кому – девять граммов в сердце, а кому – и то и другое с небольшим временным интервалом между воздаяниями.

Эйзенштейн, Александров и Тиссэ отличились – получайте награду!

Эдуард Тиссэ был оператором всех фильмов Эйзенштейна.

Награда одновременно оказалась и важным государственным поручением – летом 1929 года по распоряжению наркома культуры Луначарского Эйзенштейн, Александров и Тиссэ за казенный счет отправились в Европу и Америку для пропаганды советского киноискусства.

На три года.

Неплохой такой вояж, согласны?

Анекдот из жизни – по дороге в Париж, где они намеревались встретить новый 1930 год, Эйзенштейн и Александров ради развлечения и укрепления культурных связей между трудящимися приняли участие в съемках швейцарского фильма, призывающего то ли запретить, то ли разрешить аборты.

Съемки проходили в одной из клиник Цюриха. Александров играл роженицу, которую якобы готовили для кесарева сечения. Эйзенштейн в роли доктора крутился рядом.

Клиника во время съемок продолжала работать, поэтому в один момент рядом с «беременным» Александровым оказалась настоящая акушерка, то ли по запарке, то ли по тупости не заметившая огромной стрекочущей камеры и людей вокруг нее.

– В который раз вы рожаете, мадам? – спросила акушерка, приступая к сбору анамнеза.

Вопрос вызвал истерический хохот у «роженицы» и «доктора». Чуть съемку не сорвали.

Встретив, как и планировали, новый год в Париже, троица отплыла в Америку.

Пересекли Соединенные Штаты с востока на запад, потусовались в Голливуде, а затем отбыли в Мексику, где на деньги писателя Эптона Билла Синклера, симпатизировавшего коммунистам, снимали картину «Да здравствует Мексика!». Ясное дело – картина повествовала о тяжелой доле простого мексиканца.

Увы – картина не была окончена.

Забегая далеко вперед, скажу, что в 1979 году скучающий от безделья Александров из отснятого материала всё же смонтировал этот «великолепный» фильм, которому на Московском международном кинофестивале обеспечили почётный приз «За выдающееся и непреходящее значение для развития мирового киноискусства». Голливудские деятели скрипели зубами от зависти и заливали горе галлонами виски.

Под конец поездки Александров и Эйзенштейн рассорились.

Александрову хотелось самостоятельности. Ему надоел истеричный всезнайка Эйзенштейн, который без каких-либо на то оснований считал себя гением.

Александров тоже считал себя гением, но, сами понимаете, считал вполне обоснованно.

Вернувшись домой, Григорий Александров узнал, что его жена живет с актером Борисом Тениным, знакомым ей еще по «Синей блузе». Развод был оформлен быстро и без сожалений.

Вскоре Александрова вызвали в Кремль, к Сталину.

– А чувствуете ли Вы, товарищ Александров, в себе силы для самостоятельной работы? – спросил Сталин.

– Да, товарищ Сталин! – вытянулся Александров, почувствовав за спиной горячее дыхание Фортуны.

И, внимая мудрым указаниям вождя, снял (вернее, смонтировал из кусков кинохроник и «Октября») двадцатидвухминутный документальный фильм «Интернационал», прославляющий Сталина.

Любишь кататься по заграницам – умей услужить.

Следующая встреча со Сталиным состоялась на даче великого пролетарского писателя Максима Горького. В самом начале 1933 года.

Вождь посокрушался, что советскому народу не хватает веселых фильмов, и попросил Александрова снять для народа какую-нибудь комедию.

Просьбы товарища Сталина исполнялись быстрее повелений Чингисхана. Умел мужик себя поставить, еще как умел.

Александров снял фильм «Веселые ребята». Музыкальную комедию. Заодно и женился на исполнительнице главной женской роли Анюты – Любе Орловой, которую приметил еще на сцене музыкального театра при МХАТе.

В фильме играли джаз – музыку угнетенных негров. Тогда это разрешалось. Вредоносной музыкой «безродных космополитов» джаз станет почти два десятилетия спустя.

Александров немного перестарался.

Переборщил с весельем и не включил в сценарий ни одного партсобрания.

Ясное дело – взыскательная и беспристрастная советская критика встретила фильм в штыки, утверждая, что в нем недостаточно «революционного пафоса».

Пафоса в картине не было вообще, что правда то правда.

Перестраховщики из Наркомата просвещения РСФСР запретили выпускать картину на экраны кинотеатров. Не знали о том, что товарищ Александров выполнял поручение товарища Сталина.

Горький, который был в курсе дела, а также был вхож в Кремль, организовал просмотр «Веселых ребят» для Сталина и его приближенных.

Сталину фильм понравился.

Пятью минутами позже фильм очень понравился всему Наркомату просвещения РСФСР и всем критикам. И всем честным людям тоже. Многим до сих пор нравится. Мне тоже – фильм смешной, веселый и действительно совсем не коммунистический.

Картина «Веселые ребята» получила приз Венецианского кинофестиваля.

Следующим был фильм «Цирк». Пошловатая агитка, раскрывающая мнимые преимущества социалистического образа жизни.

Разумеется, Любовь Орлова играла в «Цирке» главную роль.

Склонен думать, что не без помощи агентов Коминтерна фильму «Цирк» дали Высшую премию на Международной выставке в Париже в 1937 году. Больно уж бездарная картина.

Вышедшая в 1938 году комедия «Волга-Волга» (премьера фильма состоялась 24 апреля 1938 года) пользовалась привычным для творений любимого режиссера вождя успехом. Угадайте, кто играл в ней главную женскую роль?

«Волга-Волга» стала любимым фильмом Сталина. Он смотрел эту картину очень часто.

Сюжет фильма прост и незатейлив.

Провинциальный божок – начальник управления мелкой кустарной промышленности города Мелководска Бывалов (само собой – бюрократ и карьерист) мечтает о переводе в Москву.

Однажды из Москвы приходит телеграмма о том, что необходимо направить на творческую олимпиаду самодеятельный коллектив. Вначале Бывалов никого посылать не хочет, так как считает эту затею пустой.

В городе есть два творческих коллектива, один из которых играет классическую музыку, а другой – народную. Руководители и музыканты обоих коллективов убеждают Бывалова в том, что ехать в Москву на соревнование надо обязательно и что ехать должны именно они. В итоге Бывалов везёт в Москву на пароходе коллектив с классическим репертуаром. Их соперники во главе с письмоносицей Стрелкой (вы еще не догадались, что ее играет Любовь Орлова?) плывёт вслед за ними…

В 1940 году Александров «сдает» очередную агитку – «Светлый путь». О возможностях, которые социализм открывает перед человеком.

В конце октября 1941 года Александров и Орлова эвакуируются в Алма-Ату, но почти сразу же Григория Александрова переводят в Баку руководить местной киностудией, а в сентябре 1943 года Александрова возвращают в Москву и вручают ему руководство «Мосфильмом».

В 1947 году Александров снимает комедию «Весна». Любовь Орлова исполнила в этом фильме сразу две роли и обе, конечно же, главные – жизнерадостной актрисы Веры Шатровой и суровой женщины-ученого Ирины Никитиной.

В историю фильм «Весна» вошел тем, что в нем впервые появилась в качестве экранной марки «Мосфильма» скульптура «Рабочий и колхозница» скульптора Веры Мухиной. Впрочем, свою премию на Венецианском фестивале 1947 года «Весна» получила.

В 1948 году Григорий Александров был удостоен звания народного артиста СССР.

Кстати говоря, в ряды Коммунистической партии Александров вступил только в 1954 году. Вы спросите, почему он не сделал этого шага раньше? Неужели хотел сэкономить на членских взносах? Ответ прост – биография каждого вступающего в партию внимательно и придирчиво изучалась. Просеивалась через мелкое сито. Рассматривалась в лупу. Григорий Александров явно не желал привлекать постороннего внимания к своему прошлому. Решился же он стать коммунистом только после смерти Сталина, когда «жить стало свободнее».

Руководителем «Мосфильма» Александров пробыл недолго.

С 1951 года он становится художественным руководителем режиссерского курса во ВГИКе.

А также ведет активную общественную работу. Активно ездит за границу в составе различных делегаций, выступает перед трудящимися, дает интервью.

Умирает Сталин – и отношение к Александрову резко меняется.

Его не обижают, нет – на него просто не обращают внимания.

В 1958 году он снимает фильм «Человек человеку…». Критика признает картину неудачной.

В 1960 году проваливается еще одна картина – «Русский сувенир».

Александров на время оставляет кинематограф и вспоминает о театре. В 1963 году он ставит на сцене Театра Моссовета пьесу Дж. Килти «Милый лжец», в основу которой легла переписка Бернарда Шоу и актрисы Патрик Кэмпбелл. Главную женскую роль исполняет… Любовь Орлова!

Теперь главное занятие Александрова – общественная работа. Он пишет мемуары – книгу «Эпоха и кино», в которой весьма вольно обращается с фактами, выступает где попросят, открывает мемориальные доски.

В память о прошлом Александров поучаствует в съемках нескольких телефильмов, а в 1974 году сделает последнюю попытку вернуться в большое кино – снимет художественный фильм «Скворец и лира». Шестидесятивосьмилетняя Любовь Орлова сыграет в нем разведчицу Людмилу Грекову, которая по сценарию была вдвое моложе ее.