Текст книги "Дороги веков"
Автор книги: Андрей Никитин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)
Так неожиданно взошла на историческом небосклоне звезда графа Алексея Сергеевича Уварова, на многие десятилетия определившего развитие археологической науки в России и интерес к историческим знаниям вообще.
Граф А. С. Уваров, основатель московского Исторического музея и Русского археологического общества, был одним из первых крупных учёных-археологов. Заслуги его перед археологией, в особенности первобытной, до него не привлекавшей специального внимания исследователей, неоспоримы. Но и по сей день археологи-слависты с грустью вспоминают его имя. Задумав подтвердить или опровергнуть летописи, повествующие о раннем расселении славянских и иноязычных племён, Уваров решил предпринять раскопки курганов, скрывавших под своими насыпями останки обитателей Владимирской (по летописи – мерянской) земли.
А. С. Уваров был человеком с размахом, но главное – с необходимым капиталом и связями, и в 1854 году командировал археолога и нумизмата П. С. Савельева, выхлопотав ему полк солдат, в Переславский уезд. Раскопки почти двух тысяч курганов, оставшихся в наследство от веков, были закончены чуть ли не в один сезон. Результатом была великолепная выставка найденных предметов, которую лично осмотрел император, первая монография о древней истории центра русской земли – «Меряне и их быт по курганным раскопкам» – и попрёки последующих поколений археологов, в наследство которым достались груды прекрасных вещей, однако никак не паспортизированных: в день вскрывалось до полусотни курганов, а документация, как видно, не велась…[10]10
Сейчас автор с удовольствием отмечает, что представления тех лет о методах раскопок А. С. Уварова и П. С. Савельева не соответствуют действительности. В результате долгого скрупулёзного изучения музейных и архивных материалов ленинградскому археологу В. А. Лапшину удалось установить, что всё найденное в курганах П. С. Савельевым было строго документировано. Благодаря фиксации находок в журнале раскопок исследователь смог восстановить около 70 процентов всех комплексов вещей из погребений, которые были перепутаны уже после смерти обоих археологов. Научный подвиг В. А. Лапшина в этом случае оказывается подвигом и гражданским, позволившим полностью реабилитировать память о зачинателях русской археологической науки от наветов их невежественных преемников, к которым в данном случае вынужден причислить себя и автор. – А.Л.Никитин
[Закрыть] Вещи оказались «немыми». Заставить заговорить их могло лишь чудо – открытие новых могильников того же времени, не замеченных усердным исследователем.
Но П. С. Савельев поработал на славу. Не раз и не два, обходя вокруг Плещеева озера, мы с Вадимом пытались усмотреть среди громадных оспин, испещривших зелёные склоны берега – у села Веськова, на горе Гремяч возле музея «Ботик», под Городищем, в зарослях дубняка и орешника под деревней Криушкино, – следы пропущенных или оставленных раскопщиками насыпей. Напрасно! Словно гигантским гребнем в сотни лопат был «прочёсан» этот край. И, как бы по молчаливому сговору, археологи-слависты поставили крест на этих местах.
Погребение, раскопанное мною в Купанском, было сродни чуду. Правда, лишь в том случае, если здесь были и другие захоронения, а не одно это случайное погребение.
Обо всём этом мы не раз говорили с Вадимом. В отличие от меня он верил, что находка не была случайной и в песке купанских дюн, под домами и бараками старого посёлка, лежит никем ещё не тронутый славянский могильник.
– Понимаешь, – доказывал он мне, – ну просто должен быть здесь могильник! И место подходящее, и песочек… А время-то какое: одиннадцатый век, славяне только-только сюда пришли, расселились, ещё о новом Переславле и мыслей нет, живут на Клещине городище. Но если есть здесь могильник, должно быть и поселение. Ты мне только пару черепков покажи, а дальше я уже всё сам найду.
Но черепков как раз и не было. И теперь, вертя в пальцах вот этот единственный, принесённый из-за Козьей горки Романом, Вадим поглядывал на меня хитрым заговорщическим взглядом, в котором искорками мерцала надежда: а вдруг то самое?
– Ну как, пойдут для дела?
– Ещё бы, Роман Иванович, спасибо большое! Так, говорите, у варниц? Обязательно посмотрим…
Вадим расстёгивает ватник и старательно прячет черепок в нагрудный карман. Остальные Саша уносит в дом. «Ещё черепочков прибавилось!» – говорит, наверное, сейчас Прасковья Васильевна.
Снова усаживаемся в лодку. На этот раз мотор заводится неожиданно быстро, и мы скользим по свинцовой холодной воде.
За те несколько дней, что осваиваем мотор, я успел привыкнуть к новой скорости проносящегося и меняющегося вокруг пейзажа. Я уже не напрягаюсь, у меня не устаёт рука, не затекает спина, а главное, сквозь грохот мотора я ухитряюсь слышать, о чём говорят мои друзья.
Они удобно устроились на носу, следят за проплывающими в небе кронами сосен и ведут неторопливую беседу всё о том же неолите, которому посвящены здесь все наши дни. На этот раз темой дискуссии служат размеры Польца, та громадная территория – около ста тысяч квадратных метров, – по которой разбросаны находки. Настоящий районный центр тех времён! И удивительно насыщенный всем, чем только можно. По прошлым раскопкам я знаю, что иногда здесь нельзя двинуть лопатой и слой приходится разбирать ножом.
И сейчас Саша, наш главный спорщик, кипятится, доказывая Вадиму, невозмутимо взирающему на небо, что здесь-то не так.
– Пойми ты, не может это быть одним поселением, не может! Наверняка их здесь было несколько… А каждое последующее не совпадает с предыдущим. Вот копай на разных концах – и материал будет разный…
– Может быть, они жили здесь непрерывно.
– Чудак! Ну сколько жили? Тысячелетие? Два? И на одном месте всё?
– Куда же им бежать было? И зачем?
– А войны? А эпидемии?
– Что же что войны… Из-за чего воевали? Опять же из-за озёр, из-за дичи. Ну, пришёл кто-нибудь, перебил здешних, сам на их место сел… Тут поинтереснее штука есть: откуда они кремень брали? Своего-то у них не было – нет здесь нигде известняков, не выходят они на поверхность. На Оке или на Верхней Волге просто: поработай с часок киркой на обрывах, и хватит тебе кремня на целый год…
– Вот и привозили оттуда.
– А там свои гаврики сидели и за так кремня не давали. А кремень верхневолжский у них есть. Вот тебе и загадка!
– Слушай, начальник, а что они пили? Для сугрева-то? Им ведь даже пива сварить не из чего было – земледелия-то ещё не знали…
– Мухомор пили, – кратко бросаю я. – А заготавливали они мухомор по осени всем обществом и выдавали по календарным праздникам на разгул души…
– Мухоморовку, значит… Слушай, а соль они знали?
– А хлебушек белый пекли? А сельдь-залом делали? – ехидствует над Вадимом Саша.
Но тот знал, что спросить.
Мы знаем много, но, в сущности, ничтожно мало. Мы ухватываем только схему, только генеральную линию исторического процесса, но это не означает, что мы ухватываем саму жизнь. Достаточно открыть любой учебник истории, любой раздел его: там будет перечень событий, лиц, даты, будут названы силы, суммированные до безликости, которые эти события вызвали, но не жизнь.
Облик жизни складывается из тысячи мелочей, на которые живущие не обращают внимания, не замечают их до тех пор, пока вдруг та или другая мелочь из этой жизни не выпадет.
Что мы знаем о пище неолитического человека – не о том, что он употреблял в еду (хотя и этого мы как следует не знаем), но о том, как именно он употреблял эту пищу?
О том, что он её варил, можно судить по черепкам, сохранившим остатки нагара на стенках горшков. О том, что он ел и рыбу, и мясо, свидетельствуют кости рыб и животных. Но как готовил человек эту рыбу и мясо? Чем приправлял и заправлял? Ел в виде шашлыков, рагу, супов, похлёбок? Это от нас скрыто, как и то, употребляли ли в неолите соль? А ведь человек мог обратить на неё внимание, по крайней мере здесь, рядом с выходами соляных источников.
– Думаю, знали. Хотя прямых доказательств этому нет…
Правда, у меня есть ещё доказательства косвенные, вернее, догадки. Если их привести в стройную систему, они тоже свидетельствуют «за». Первая из них та, о которой только что говорили Вадим и Саша.
Польцо – совершенно исключительное по размерам древнее поселение, для наших мест, разумеется. В его земле хранятся не только напластования разных культур, сменявших друг друга, но, что гораздо загадочнее, вещи явно не местного происхождения. Об этом можно судить по формам орудий, по материалу, из которого они сделаны, по орнаменту на черепках, по составу глины. Их мало, но они всё же есть.
И зачастую их родина оказывается за несколько сот километров от Плещеева озера.
Как и почему – второе важнее – попали они сюда?
Вывод напрашивается один: в результате торговли, обмена. Но что могли предложить в обмен обитатели этих мест, не имевшие даже собственных месторождений кремня, столь же важных для той эпохи, как нефть, урановые руды, железо и марганец для современной?
Соль?
– А ты не пробовал искать у варниц? – спрашивает Вадим.
– Пробовал. Только напрасно: усольцы там всё перекопали. Даже намёка на черепки нет…
Последний поворот. Я направляю лодку прямо на отражение высокой трубы новой бани, которое колышется от слабых волн и, сокращаясь, убегает из-под носа. Глушу мотор, резко выкидываю его на себя из воды. Становится тихо. По инерции, теряя скорость, лодка скользит и мягко утыкается носом в трухлявые чёрные сваи. Саша выпрыгивает из лодки и рывком втаскивает нас на берег. Потом, подхватив рюкзак, идёт в магазин. Я тоже вылезаю и иду с бидоном направо, к маленькой поржавевшей крыше, торчащей над обрывом берега. Здесь керосиновая лавка.
Вадим остаётся у лодки.
Когда я вернулся, он стоял на мостках, облокотившись о перила, и смотрел на купанские огороды, сбегающие по буграм к реке.
– Что, тоскуешь?
Вадим повернулся и подбросил на ладони черепок, принесённый нашим хозяином.
– Копать надо! Быть здесь могильнику… Не зря ты тогда со Степаном погребение раскопал.
– Где копать-то? Всё не перекопаешь, а курганчиков не видно. Может, они просто какого-нибудь бедолагу, скончавшегося в пути, здесь зарыли?
Всё может быть. И мы стоим с ним рядом и смотрим на огороды.
Со стороны станции доносятся гудки маневровых паровозов. Там кипит работа, днём и ночью вывозят торф.
На противоположном от нас берегу чернеют фигуры нахохлившихся удильщиков. После тёплых дней снова потянуло холодом. Плотва уже прошла, отнерестилась, но рыболовы нет-нет да и вытащат какую-нибудь зазевавшуюся рыбину.
Наконец из-за бани появляется довольный Саша с дымящейся сигаретой. Важно, не спеша спускается он по песку, неся набитый рюкзак.
– Получайте, тунеядцы! Не какая-нибудь «Прима» – московская! – говорит он, оделяя нас красными пачками сигарет. – Вот, говорил вам, что надо заказывать хлеб? То-то, сидели бы сейчас ни с чем, а так – оставили… Небось опять о братьях-славянах вздыхали? А что, если нам их поискать, покопать, пока Польцо стоит без рабочих? А? Всё-таки дело…
– Правда, начальник, может, копнём? – загорается Вадим. – Ну, поищем день-два, пару траншеек заложим возле того столба, где ты со Степаном копал… Не найдём погребений – и бог с ними!
В предложении этом есть разумный смысл, и, многозначительно отпустив: «Надо подумать…» – я усаживаюсь в лодку, повернув её в сторону плотины…
Ушли в сторону надвигавшиеся было тучи, вечернее усталое солнце красит землю в оранжево-красный цвет. Тени длинные, почти чёрные. Повороты, повороты… Мы тарахтим вдоль Усолья, а навстречу плывут рыбаки, возвращающиеся с озера Сомина. Лодки расходятся, качаются на встречных волнах, и справа остаётся Козья горка.
– Может, прямо сейчас и заглянем на варницы? – спрашивает Саша. – А потом и за инструментом…
Он благодушествует, полуразвалившись на носу лодки. Конечно, он едет с нами – каждый из нас любит порой побрюзжать и постращать другого. Жизнь идёт, и, если она сама не подсовывает нам никаких встрясок, в меру своих сил мы пытаемся её разнообразить, как разнообразят её удачи и невзгоды.
– Бывают же самоуверенные люди, – продолжает через некоторое время размышлять Саша, так и не получив ответа на свой вопрос-предложение. – Инструмент найти! Да где же его найдёшь? Так он и ждёт нас на прежнем месте… Давно уже кто-нибудь его прихватил. А если и лежит, что ж, все кочки до самого Сомина озера обшаривать? Я и то не помню, где мы тогда приставали: то ли до магистрального канала, то ли после. Зряшное дело!..
– Ты бы лучше по берегам смотрел, коли так, – прерывает его Вадим. – Глядишь, и помог бы найти, а то бубнишь себе под нос…
– У нас на поиски главный есть, – возражает Саша. – Небось должен же он реку знать…
Вот-вот, опять в мой огород камешек! Пусть его. Коряги – дело другое, на моторе я раньше не ходил. Но что касается берегов и ориентиров, то могу их перечислить во всех деталях от самого Сомина до Плещеева озера. И где мы приставали последний раз – тоже знаю.
– Саша, хватай струмент! – кричу я ему, круто поворачивая лодку к низкому приболоченному берегу, где на одной из кочек чернеет небольшой свёрток с ключами.
Мотор глохнет.
Несколько обескураженный, Саша вылезает на берег, поднимает брезентовый свёрток с инструментами и прыгает назад в лодку.
– Вот так-то, Сергеич, так-то! – смеётся Вадим, потом поворачивается ко мне. – Ну что, к варницам?
…Вытащив лодку неподалёку от Козьей горки, мы разбрелись по полю.
На мягкой и влажной пашне с полкилометра вдоль реки, как раз напротив Усолья, хорошо видно огромное чёрное пятно – место бывшего посада и варниц. У краёв пятно сереет, светлеет, сходит на нет, уступая место светлым белесоватым пескам, чуть приглушённым болотистым перегноем. В пятне повсюду торчат и лежат черепки. Чёрные, коричневые, красные и жёлтые, чёрные со свинцовым отливом и графитным лоском. Вот этот черепок с перехватом был частью высокого узкогорлого кувшина XVII века, а серый и шершавый скол на его поверхности – напоминание об отбитой ручке. И ручка лежит рядом, только не от него, а от какого-то другого кувшина. Донца и крутые бока маленьких горшочков, куски огромных и толстых горшков. Остатки большого и сложного хозяйства, в котором без кузницы не обойтись.
И действительно, немного спустя Вадим поднял сначала один кусок шлака, потом другой, он стал попадаться всё чаще и чаще, и наконец мы вышли на место древнего железоделательного производства. Кроме шлака здесь лежали крицы – крупные лепёшки полуфабриката, приготовленного здесь же, по-видимому, из местной болотной руды, плиты которой я изредка встречал на торфяных полях.
Мы двигались зигзагами, прочёсывая поле и собирая находки сначала в карманы, потом в отогнутые полы плащей, затем стали относить их к лодке. Ноги проваливались в рыхлую влажную землю. Начало смеркаться, а мы обошли ещё только половину участка, но – увы! – ни одного кусочка керамики, сколько-нибудь напоминавшей черепки двенадцатого века, пока нам не встретилось. Похоже, что старания наши напрасны.
Пора было возвращаться.
– Так ты говоришь, соляные источники как раз здесь были? – каким-то странным голосом спросил у меня Саша.
– Да, где-то здесь. А почему ты спрашиваешь? – не отрывая взгляда от пашни, ответил я.
– Так просто спросил. Вот знать хочется: дисциплинарный устав у нас есть, а поощрения какие-нибудь предусмотрены?
– Всё, всё тебе, Сергеич, будет: и щука с перцем, и кофе с какавой, и рыбу чистить вне очереди! – в тон ему ответил Вадим обычной экспедиционной присказкой.
– А тебе-то что с твоими славянами? – как обычно взвился Саша, но тут же сменил тон. – Похоже, начальничек, твои охотнички солью промышляли… Вот они, самые что нина есть доподлинные!
В руках Саша держал черепок. Да, это была она, такая знакомая, ни с чем её не спутаешь, неолитическая керамика: толстая, синевато-красная, покрытая глубокими коническими ямками. Средневековые усольские солевары, по-видимому, каким-то чудом не перекопали небольшой участок возле берега. И теперь, когда при пахоте плуг поднял более глубокие пласты, он выворотил этот черепок на поверхность.
Но первая радость недолговечна. И в душу закрадывается червячок сомнения: а вдруг случайность? Черепок настоящий, но поднят был кем-то не здесь, а в другом месте, на том же Польце, – поднят и положен в карман. А здесь наткнулся на него рукой и выбросил за ненадобностью. Не для мистификации, не по злому умыслу, просто так. Один ведь! А в жизни чего только не бывает…
– А вот ещё один! – воскликнул Вадим.
– И наконечник!
Да, находки не были случайными. В комке земли я углядел жёлтый отщеп кремня. Потом поднял ещё несколько. Черепок мог быть принесён сюда случайно, наконечник – тоже. Но отщепы не приносят. Их бросают, чтобы больше не поднимать. Во всяком случае, до прихода археологов.
Итак, здесь жили охотники неолита. Рядом с соляными источниками. Значит, они знали соль. Вероятно, собирали солёную воду и выпаривали её. И менялись с соседями. За этот такой обычный минерал, без которого нельзя сейчас представить нашу жизнь, они могли получать с Верхней Волги лиловый кремень; через многих посредников – оранжево-красный, как этот закат, янтарь с далёких берегов Балтики, а потом, много позднее, от южных соседей – медные орудия и слитки бронзы. Не в этом ли и заключается загадка этих мест?
Сюда, к этим соляным источникам, отправлялись торговые экспедиции за маленькой горсткой сероватого порошка, насыпанного в кожаный мешочек…
Возвращались домой затемно. Как-то разом перекинули лодку через плотину. Над лесом, над притихшим посёлком в зеленоватом небе висела чистая весенняя луна, расстелившая по реке дрожащую призрачную дорожку. На этот раз лодку вёл Саша, и она летела на полной скорости, вспарывая плёсы, срезая повороты. Но, готовые к неминуемой, казалось бы, аварии, мы готовы были заранее простить её нашему завхозу, первым углядевшему в земле старого Усолья дырчатый неолитический черепок. Но Саша показал в тот вечер высший класс моториста. И когда с разгона лодка ткнулась в дощатые мостки возле нашего дома, взяв рюкзак с хлебом и бидон с керосином, он только произнёс:
– Реку надо знать, отцы-благодетели! Так-то вот…
Но мы простили ему даже это.
…Вот почему сегодня вечером на нашем столе стоит бутылка шампанского.
* * *
Жёлтое – пески; листва и хвоя – зелень,
Небо – сине, белы – облака…
Буйно разметавшимся деревьям
Тяжесть их шумящая легка!
Краски разольются – и болота
Залегли зелёно-голубым,
Повилика стебли обовьёт их,
Сизым дымом вспыхнет гладь воды…
Ярко и торжественно убранство
Мира, окружающего нас!
Постоянное непостоянство,
Душу всколыхнувшая весна…
И когда мучительно и сонно
Повлечёт меня к краям иным,
Вспомню снова: жёлтое с зелёным,
Белое с прозрачно-голубым…
14
Всего сто тридцать километров, и то не по меридиану, а наискосок, – и какая разница! За два дня беготни по городу я успел привыкнуть к лету, бушующему на московских скверах и улицах. А теперь, возвращаясь на Переславщину, обогнал его шествие где-то между Пушкином и Загорском.
Что было? Ничего не было. «Числа не помню. Месяца тоже не было. Было чёрт знает что такое», – мог бы я написать вслед за бессмертным Николаем Васильевичем Гоголем. Была Москва – душная, по-летнему пыльная, с обычной толкотнёй, суетнёй, очередями и тем великим множеством дел, которых никогда не переделать, из-за которых никуда не поспеть, но их всё-таки и делаешь, и успеваешь, и дышишь, как загнанная ломовым извозчиком лошадь, испуганно озираясь на вдруг успевший потемнеть, притихнуть и даже заснуть этот уже отдалившийся от тебя за две с половиной недели естественной жизни город.
А зимой живём – и ничего, терпим…
Нет-нет, скорее назад, в джунгли Вёксы, к черепкам, плотве, к наконечникам стрел, посылаемых нам через тысячелетия «папуасиками», как любовно называет Королёв древних обитателей этих мест. И не поехал бы я в Москву, если бы не всё тот же треклятый вопрос с деньгами, которые по словам Данилова уже переведены на счёт института. Туда-то они, может, и переведены, а вот когда их ждать обратно в Переславль, когда они появятся на счету экспедиции?
Но всё обошлось. Старый институтский бухгалтер, обучавший не одно поколение археологов премудростям полевой отчётности и подводным камням «финансовой дисциплины», встречавший каждого настороженным и словно бы оценивающим взглядом – сколько пришёл просить? – на этот раз позволил себе лёгкую тень улыбки и, не ожидая вопроса, протянул бумагу:
– У вас всё в порядке. Уведомление о переводе мы уже получили и завтра же вам переведём. Так что можете смело начинать!
Эх-эх, начинать… С кем, спрашивается, начинать? Нет рабочих. А если бы даже и были, то никто не согласится работать за ту плату, которая предписывается финансовой инструкцией Академии наук, той, что получает каждый начальник экспедиции перед выездом в поле. Это раньше было просто: вот деньги, а вот рабочие, которые с радостью готовы махать лопатой за восемнадцать… то бишь теперь за рупь восемьдесят в день. Не та жизнь пошла. И заработки у людей выше, и самих людей на временную работу не найдёшь. Вот и с деньгами так же. Вроде бы они у тебя и есть, числятся, а на поверку как бы и нет: все по графам расписаны, и из пяти тысяч дай бог иметь возможность хотя бы одной распорядиться так, как это для дела нужно.
Остальное же всё – фикция, которую только с одного счёта на другой переводишь…
Тут и крутись, тут и придумывай различные комбинации. И не то чтобы незаконные, а, попросту говоря, дурацкие, чтобы порученное тебе дело до ума довести.
Ну кому, скажите на милость, я эти три или четыре тысячи переведу, чтобы он мне рабочих поставил, да ещё таких, как надо, местных, чтобы ни о жилье, ни о питании их не думать, со своими лопатами, да ещё в нужном количестве? Нет таких волшебников. И остаётся одно – школа. Местная школа ремонтируется, средств на ремонт, как всегда, не хватает, школьников директор организовать может, а уж как они там потом выкручиваться будут – не моё это дело. То ли школьникам засчитают как практику на подсобном хозяйстве торфопредприятия, то ли оформят их как бы временными ремонтными рабочими…
Главное – что в принципе с директором школы мы договорились. И он заверил меня, что не позже двадцать пятого мая первый отряд землекопов выйдет на Польцо. По нынешним временам и это – слава богу!
Так, внутренне ликующий, я ринулся из Москвы на Вёксу.
…Вечером в доме неожиданно появился Володя Карцев. Он приехал на велосипеде и, оставив его у крыльца, долго шаркал ногами в сенях, старательно счищая налипшую грязь и песок. И лишь потом, застенчиво, как-то боком, протиснулся в полуоткрытую дверь в комнату – по-прежнему нескладный, немного колючий от стеснения, каким я увидел его в первый раз у себя на раскопках.[11]11
Это были раскопки 1958 года. (Куза, А. В. Славянский могильник в пос. Купанское близ Переславля-Залесского / А. В. Куза, А. Л. Никитин // Краткие сообщения Института археологии. – 1965. – № 104: Средневековые памятники Восточной Европы. – С. 117–120.) – Ред.
[Закрыть]
И я почувствовал, как вместе с ним вошло всё то хорошее, забавное и трогательное, одновременно романтически-героическое, что связывалось моей памятью с теми годами.
Тогда, холодной и мокрой осенью 1958 года, я впервые заложил раскоп на Польце. Целый год длились долгие, порой казавшиеся безрезультатными переговоры о том, кому финансировать раскопки. Из конца в конец шли письма, рекомендации, отношения, выезжали на место комиссии, мы шагали по Польцу, обмеривали его, сверялись с планами строительства, спорили, закладывали шурфы, тыкали пальцами в слои и потрясали друг перед другом находками… И теперь после стольких лет мне кажется, что разрешением этих дел больше всего я обязан моему другу Славе Королькову, директору торфопредприятия, которому мои «папуасики», как называл он неолитических обитателей этих мест, были не менее интересны, чем мне. Во всяком случае вместе с началом дождей начались раскопки.
Лаборантов у меня было двое: Степан Михайлов, которого я быстро научил разбираться в керамике и нехитрых тайнах ведения плана раскопа, и Наташа Кирьянова – большеглазая, застенчивая, казалось, всему на свете удивлявшаяся студентка нашего факультета, приехавшая со мной из Москвы. Ещё было девять десятиклассников и Володя Карцев.[12]12
Владимир Дмитриевич Карцев родился в 1941 году, а значит, в 1958 году ему было 17 лет. – Ред.
[Закрыть]
В ту далёкую уже, холодную и мокрую осень я впервые заложил раскоп на Польце. Лаборантов у меня было двое: Степан Михайлов, которого я быстро научил разбираться в черепках и нехитрых тайнах ведения плана раскопа, и Валя – застенчивая, большеглазая, казалось, всему на свете удивлявшаяся студентка, приехавшая со мной из Москвы. Ещё было девять десятиклассников и Володя Карцев.
На долю Володи выпала нелёгкая судьба. Мать его была больна, он был старшим, и, чтобы поддержать семью, ему пришлось распрощаться со школой.
Медлительный, неторопливый, с большим, полным, ещё ребяческим лицом и крупными, уже рабочими руками, он выделялся среди остальных не только старанием и тщательностью работы, доходившей до виртуозности, но и своей пытливостью, безостановочной и ненасытной. Он хотел знать всё. Это было не праздное любопытство: Володя не мог выполнять работу, если от него был скрыт её смысл. Каждый черепок, каждое орудие, каждый отщеп, звякнувшие под его лопатой, Володя очищал от песка, вытирал о ватник и старательно разглядывал, пытаясь понять, что к чему. Наверное, потому что в известной степени считал и себя археологом, раз уж пошёл работать в археологическую экспедицию. Затем начинались вопросы. Эти вопросы, задаваемые медленно, бесконечно добродушным и благожелательным голосом, выводили из себя Валю, на участке которой работал Володя. Думаю, иногда он этим злоупотреблял: порой в его глазах мне случалось замечать огонёк лукавства, вспыхивающий и исчезающий в щёлках припухлых век… Простые, односложные ответы его не удовлетворяли. Валя выходила из себя, в сердцах кричала, бежала на другой конец раскопа, где нужно было отмечать новые находки, а Володя неприметно ухмылялся и снова брался за лопату.
Во время перерыва он подсаживался ко мне, и у нас начинался долгий разговор, останавливаемый только началом работы.
Последние годы Володя учился в Ростове, в сельскохозяйственном техникуме, поэтому я не ожидал его увидеть здесь. Но оказалось, что с ученьем ему опять пришлось проститься из-за болезни матери, он вернулся домой, в Купанское, работал осень и зиму в бригаде плотников, а теперь, узнав о моём приезде, поспешил сюда.
– Теперь на мотовозе буду работать, Данилов меня берет, – говорил Володя, привычно растягивая слова и налегая на «о». – Дома пока всё в порядке, матери легче, а то без меня она тут маялась… Значит, вы на всё лето? Вот бы мне опять покопать с тобой!
– Ты же знаешь, Володя, что для тебя всегда и место и лопата найдутся. Приходи, я только рад буду. Поставлю тебя лаборантом, мне же легче…
– Не выйдет. На постоянную работу берут, тут думать уже не приходится. Да и по хозяйству дома тоже дел много, матери помогать надо. А так бы пошёл. Хочется! Я ведь здесь раскопки производил, не говорили тебе ещё?
– Пока не слышал. Где же это тебе довелось?
– На площадке. Весной этой, когда плотничал. Мы около девятнадцатого барака яму выгребную копали. Песок там, копать легко. Вот я копаю и смеюсь, что настоящий шурф закладываем, вот-вот сейчас покойника откопаем. Надо мной, конечно, смеяться стали: чего здесь в песке найдёшь интересного? Песок – он и есть песок… А я не зря говорю: ещё с первых штыков приметил, что вроде бы на этом месте пятно какое-то от древней ямы. Тут как раз Юра Нестеров подошёл, он в соседнем бараке живёт, у нас клубом заведует. Помнишь, приходил как-то к нам в ту осень? Подошёл, посмеялся: дескать, опять по раскопочному делу? Ну а я говорю: подожди, вот откопаю сейчас… И понимаешь, как раз в это время лопатой кость задел. Смотрю – вроде бы на человечью похожа. Тут уж я всех из ямы выгнал. Зачистить, говорю, следует, посмотреть, что и как… Мужики, конечно, ругаются, дескать, время идёт, работать надо, а ты тут с костями возишься, чистить их вздумал…
Саша с Вадимом, в момент прихода Володи игравшие в бесконечный бридж, давно оставили карты и слушали его рассказ.
– …Ну, значит, расчистил я его по правилам, скелет этот, замерил, даже компас ребята притащили… Тут народу набежало, столпились все, смотрят. Он, значит, на спине лежал, головой к реке, на запад, и ноги чуть приподняты, градусов на двенадцать. Вокруг угольки и пятно от ямы, в которую его положили.
– А с упокойничком было что-нибудь? – не выдержал Андрей.
– А с покойником что-нибудь было? – не выдержал Вадим.
– Особенно ничего, только вот колечко одно с лучиками, вроде бы серебряное. Я его под черепом нашёл, когда разбирать стал… и волосы чёрные, так, пучок небольшой. А кости совсем плохие, и череп рассыпался…
– А колечко, колечко-то где?
– А я принёс его! Его хотели в школу взять, да я не дал: затеряете, говорю, а я Андрею Леонидовичу отдам, когда он приедет. А кости у Нестерова, в клубе…
– Принёс я его! В школу хотели его взять, да я не дал: затеряете, говорю, а я археологам отдам, когда приедут…
Володя полез за пазуху и достал пакет. Он развернул газетную бумагу, вытащил спичечный коробок, поставил его на стол и осторожно открыл. В нём лежало серебряное височное кольцо – плоское, со щитком внизу, от которого отходили семь лопастей, оканчивающихся расширениями, как будто на них повисли крупные капельки металла.
– Вятичи! – ахнул Саня. – Доподлинные! Баба была…
– Вятичи! – ахнул Саша. – Самые что ни есть… Женщина была.
– Женщина? – переспросил Володя. – Вот я и смотрю, что кости больно тоненькие, слабый человек был… А волосы чёрные, поди, косы.
– Вятичи вятичами, да не совсем, – в раздумье проговорил Вадим, рассматривая находку. – Тут даже и не скажешь сразу: лопасти это или лучи? И вятические кольца побольше да поопределённей… Здесь же сразу как бы и вятичи и радимичи. Похоже, круг здесь и смыкается!
Володя Карцев в раскопанном им случайно погребении нашёл височное кольцо. В те времена женщины ещё берегли мочки своих ушей и украшения вплетали в волосы. Раскапывая курганы на территориях, занимаемых некогда славянскими племенами, известными по летописям, археологи выяснили, что у различных племён были различные типы украшений, в частности височные кольца. У двух славянских племён – вятичей и радимичей, согласно легенде ведущих своё происхождение от двух братьев, Радима и Вятко, пришедших в наши края «из ляхов», – украшения оказались очень похожими. Разница была только в височных кольцах да в тех территориях, на которых их находили. Судя по погребениям, Радим отправился вниз по Оке, а Вятко прошёл севернее, на Верхнюю Волгу. Южные, западные, северные границы этих племён были очерчены довольно точно, а вот восточная граница до сих пор оставалась загадкой.
Вадим полагал, что именно здесь, на Переславщине, могло происходить смешение родственных, когда-то разделившихся племён. И вот это височное кольцо, сочетавшее в себе признаки обоих типов, казалось, подтверждало его догадку.
– А по-русски так и будет – то ли лопасти не получились, то ли лучи расплылись при отливке. По размерам вроде радимичское, а по орнаменту – вятичское. Стало быть, обособленности не было, смешивались и перемешивались, женились друг на друге, жили вместе, новую культуру создавали…
– Это какую же? – спросил Андрея Володя, внимательно прислушивавшийся к разговору.
– Общерусскую, паря, ту самую, в которой и сейчас живём! – не удержался, чтобы не съязвить, Саня, хотя ответ был в общем правильный.
– Вот, отцы, завтра и начнём копать на этом бугорке! – резюмировал Вадим. – А мы ещё голову ломали, откуда начинать…
