Текст книги "Эпоха бедствий"

Автор книги: Андрей Мартьянов

Соавторы: Марина Кижина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

Никто не ответил Калиббу, хотя вымуштрованные воины обязаны были его окликнуть. Десятник нахмурился, повторив сигнал.

Тишина.

Калибб слегка оторопел. Впервые за двадцать лет беспорочной службы в охране самого шада, где звание десятника было почти равнозначно армейскому тысячнику, выставленный караул – будь то в мельсинском дворце, охотничьем лагере шада где-нибудь под Кух-Бенаном или в военном становище – не пожелал ответить. Это могло означать две вещи. Первое и наиболее невозможное: охрана самовольно покинула пост. За подобные выверты виновные карались немедленной смертью. Второе: напал хитроумный враг и перебил всех. Однако уничтожить сразу четверых отлично владеющих оружием телохранителей шада крайне сложно. Хотя бы один мог поднять шум и переполошить прочие посты охраны.

"Их могли срезать одновременными выстрелами из нескольких самострелов, напряженно прикинул Калибб, без сомнения принимая вторую версию, объяснявшую молчание караула. – Но в такой кромешной тьме невозможно попасть одновременно четверым в сердце или горло. Если, правда, у тебя нет зрения волка или рыси..."

Десятник принял самое простое решение – не поднимать панику, а пойти и глянуть самому. Благо двигаться он умел тише белого барса, выслеживающего муфлона на снежных склонах. Света было недостаточно – луна Сиррах закрылась черным пятном затмения, но блеска звезд хватало для того, чтобы смутно разглядеть происходящее в окружности семи или десяти шагов.

Ужасно мешали колыхавшиеся из-за ледяного ветра Аласора листья тощих оазисных пальм, создававшие шевелящиеся неприятные тени, складывавшиеся то в пасти чудовищ, то в силуэты крадущихся к середине лагеря мергейтов с обнаженными саблями в руках. Однако Калибб недаром много лет охранял саккаремских повелителей – вначале шада Бирдженда, а затем его сына Даманхура. Он знал, что любое движение должно сопровождаться звуком. Пусть очень тихим, незаметным, но все-таки звуком. Тени безмолвны, и бояться их не следует. Если впереди крадется степняк-смертник, то под его мягкими сапогами непременно зашелестит трава или осыплется песок, будет слышно его дыхание, появится запах... А сейчас все тихо, будто в склепе.

Калибб почувствовал, что его колотит. Нет, вовсе не от страха – проживший на свете сорок два года, из которых два десятка лет было отдано ремеслу меча, десятник давным-давно отучился бояться телесного противника, а бестелесные твари, как известно, вреда человеку нанести не могут. Руки и колени дрожали от холода. Калибб с удивлением отметил, что изо рта идет густой пар. Не мгновенно рассеивающиеся язычки призрачного тумана, какие обычно выдыхаешь во время холодной пустынной ночи, а настоящие клубы нагретого человеческими легкими воздуха.

Подойдя на расстояние пятнадцати шагов к караулу, он заново повторил сигнал – три удара и еще один.

Абсолютное, гробовое молчание. Даже широкие пальмовые листья не издают обычного жесткого похрустывания, хотя продолжает дуть довольно сильный ветерок. По крайней мере, он колыхал полы халата десятника.

Калиббу ничего не оставалось делать, как обнажить саблю и выйти на то место, где должны были стоять стражники седьмого караула внешней охранной цепи.

Пусто. Никого. Не брошены на сухую почву вещи или оружие, нет трупов, и только в звездном свете на темной траве виднелись какие-то беловатые силуэты. Поначалу Калибб просто скользнул по ним взглядом, осмотрел близлежащие заросли черной осоки, окружавшей текущий по оазису ручеек, и свободной левой рукой сдернул на всякий случай с пояса маленький, укладывавшийся в ладонь, пятизарядный самострел – идеальное и бесшумное оружие. Когда один стальной болт выбрасывается тетивой с ложа, достаточно большим пальцем руки взвести механизм ворота, одновременно натягивающий металлическую струну и выдавливающей из полой внутри рукояти новую стрелу, готовую отправиться по назначению. Пять мгновенных выстрелов тяжелыми стержнями размером с калам писца.

– Стража Солнцеликого шада, – почему-то неуверенным и тихим голосом провозгласил Калибб. – Если кто меня слышит, требую отозваться, иначе умрешь!

Порыв ветра зашелестел в осоке. Палец десятника непроизвольно нажал на медный крючок спуска. Болт с визгом улетел в траву и было слышно, как он ткнулся в прибрежный песок ручейка.

– Все демоны Нижней Сферы и зубастая их мамаша! – процедил сквозь зубы Калибб, заново взводя самострел. Бронзовый, смазанный лучшим маслом болтик выполз и затаился в желобе под тетивой. – Ну, вылезайте!

Это уже было ошибкой. Ни в коем случае не следует провоцировать возможного противника. Десятник был обязан закричать и поднять общую тревогу. Или продолжать разведку в тишине.

Калибб завопил, но вовсе не в попытке созвать остальную стражу, которая должна будет уничтожить врага. Десятнику вдруг почудилось, что его ноги оказались в огне – в самом жарком сердце кузнечного горна.

Он попытался подпрыгнуть, это не удалось. Калибб грузно завалился на левый бок и тотчас учуял отвратительный запах горящего хлопка и шерсти, а левый локоть будто бы погрузился в расплавленный металл. Прямо перед глазами обезумевшего от боли десятника запрыгали волны кромешной мглы, он заметил, что лежит в чем-то наподобие довольно большой лужи разлитого масла из черных оливок. Только это озерцо не было спокойным и гладким, а волновалось и кипело брызгами, словно в ярости. Последним, что увидел Калибб, была внезапно поднявшаяся из черной жидкости трехпалая лапа, с размаху накрывшая его лицо.

"Силуэты на траве, – в самый последний миг телесной жизни подумал Калибб. – Прах сожженных этой мерзостью караульных..."

Небольшая черная лужица, завершив свое дело и оставив на полянке оазиса еще одну горку пепла в форме человеческого тела, приостановилась, будто раздумывая, и поползла куда-то в глубь оазиса. То, что крики пожранного человеческого существа встревожили соседние караулы, ее ничуть не беспокоило.

* * *

– Государь, диспозиция крайне проста: центр составит пехота Аррантиады и сегванов, за ними и по флангам расположатся конники, а за скалами на полуденном восходе встанут резервные десять тысяч тяжелой кавалерии нарлакские, саккаремские и халисунские отряды. Без всякого сомнения, мергейты вначале ударят по более легкой добыче – пешим воинам, однако дорогу им перекроют тяжеловооруженные латники, замаскированные рвы и приготовленные для лошадей колья. Даже если степняки прорвутся, они намертво увязнут в битве с пехотой. В это время слева и справа их обойдет наша конница. Войску резерва останется только завершить разгром...

– Послушать вас, благородный Гермед, так выиграть сражение с мергейтами куда проще, чем выпить чашу шербета. Спрашивается, почему мы всегда проигрывали?

– Солнцеликому должна быть хорошо известна тактика варваров. – Аррантский посланник, входивший в военный совет шада Даманхура, говорил снисходительно, балансируя на той границе, где вежливость рискует превратиться в изощренное хамство. – Вначале в атаку идут один-два тумена, завязывают битву, после чего изображают паническое отступление. Естественно, противник бросается их преследовать и попадает в ловушку... Мы поступим иначе. Военачальники дождутся, пока в сражение не вступит хотя бы половина конной армии Гурцата, и только затем начнут обходные маневры, замыкая кольцо. К закату победа будет нашей.

В отличие от своих тысячников и командиров чужеземных отрядов, шад не стоял над расстеленным на ковре подробнейшим планом Аласорских взгорий и примыкавших к ним областей пустыни, а полулежал, – рана, полученная в Меддаи, все еще сильно беспокоила, однако присутствие сакка-ремского властителя на большом совете было необходимо. Даманхур сам не пойдет в бой – гвардию Полуденной державы поведет наследник Абу-Бахр. Между прочим, нынешним вечером шад, по наущению Энарека, составил еще одно завещание, в котором трон Саккарема переходил отнюдь не к Абу-Бахру (во время битвы всякое может случиться), а ко второму сыну, Туринхуру, сейчас являвшемуся наместником Дангары. Если первый наследник не погибнет, это завещание немедленно отправится в огонь.

Абу-Бахр тоже находился в шатре, стоя справа от своего отца, – невысокий, но сильный молодой человек с бесстрастным смуглым лицом молчал, предоставляя право принятия решений Даманхуру и его советникам. За его спиной маячила клиновидная бородка дейвани Энарека – царедворца, наиболее близкого к шаду Даманхуру и являвшегося первым управителем государства. Как ни странно, именно Энареку, который в жизни не брал в руки сабли, предпочитая возиться с пергаментами и архивами, Даманхур доверил командование засадным полком, насчитывавшим более десяти тысяч лучших кавалеристов Саккарема и дворян Нарлака, по своему желанию решивших принять участие в войне.

Вот, кстати, и нарлаки – расцвеченные эмалевыми гербами на доспехах и вышивкой на широких плащах мрачные светловолосые подданные великого нарлакского кенига. Старший над ними – конис Борживой из Тархова, суровый высоченный мужчина лет сорока пяти. Нынешняя война на полудне интересовала его только потому, что древнее и обширное владение Тархов ныне пребывало в упадке, и конис здраво надеялся подправить свои денежные дела с помощью добычи. Окружавшая его молодежь явилась в Саккарем утолить жажду подвигов – в последние лет двадцать Нарлак стал на редкость спокойным, если не сказать безмятежным государством, управляемым железной рукой кенига, собравшего множество небольших полунезависимых княжеств под единое управление. Нарлаки твердо верили: мергейты никогда не сунутся в их леса, не смогут преодолеть полосу болот, отделявшую Империю от Вольных конисатов, а следовательно, их жизнь останется скучной и унылой: ратную удаль можно будет показать только на ограниченных множеством правил турнирах да при усмирении холопских бунтов. А тут – величайшая война эпохи!

Тысячники наемного войска старались не вмешиваться в разговор. Они исполнят приказанное тем более Даманхур исправно платит созванным почти со всего света искателям удачи в золоте и серебре, – ни разу не случалось, чтобы выплата наемникам была задержана или позабыта. Сег-ваны, мономатанцы, арранты, горцы из Шо-Ситайна, галирадцы, горные и равнинные вельхи, маны из Аша-Вахишты, воинственные кочевники-джайды Альбаканской пустыни, д ангарское ополчение... Каждый народ представлен в шатре Да-манхура своим вождем и лучшими воинами. Нет только нардарцев, слишком озабоченных обороной собственных границ. Юный Асверус Лаур и его новый приятель – знакомый шаду по долгому разговору в Меддаи Драйбен из Кешта – не в счет. Они отвечают только сами за себя. Тем более что голубиная почта из столицы Нардара не приходит уже более полутора лун.

Более всего шада беспокоил всегда такой сдержанный и рассудительный Энарек. В последние дни с ним что-то случилось – дейвани стал раздражителен, излишне суетлив и зол, а не далее как вчера случилось и вовсе необычное: Энарек бросился в ноги шаду, заявив, что хочет сам командовать резервным отрядом и его сердце разорвется от горя, если Повелитель откажет. Энарек, видите ли, желает постоять с саблей в руке за свое отечество и его монарха, ибо больше не может видеть, как война уничтожает цветущий Сак-карем. Даманхур согласился, – в конце концов, дейвани отнюдь не обделен разумом и хваткой, а если его будут окружать опытные вояки-тысячники, худощавый и слабосильный управитель завоюет свою частицу славы. Энарек не помчится на белоснежном аргамаке впереди отряда, он просто будет отдавать приказы от имени шада. Пускай его...

Однако Даманхур насторожился. Что вдруг взбрело в голову его верному слуге и фактически правой руке? Патриотизм – отличное чувство, но всего должно быть в меру. Есть воины и те, кто ведет их, и вовсе не следует смешивать эти два понятия.

– И что ты об этом думаешь? – Когда облагодетельствованный Энарек ушел, из-за занавески, разделявшей собственный шатер Даманхура, показалась фигура женщины, вернее – девушки. Шад с доброй улыбкой поприветствовал ее кивком, но продолжал вопрошать – лучшей советницы ему было не найти. – Я не могу понять причины, толкнувшей Энарека на столь серьезную просьбу.

Фейран с детства приучили быть заботливой и внимательной к мужчинам, а потому она молча поправила подушки на ложе Даманхура, налила из кувшина шипучего напитка, основанного на сладком белом вине, меде и пряностей, и только потом ответила:

– Он показался мне... – Девушка сделала паузу и сдвинула тонкие брови, решая, как поточнее выразить свои мысли словами. – Странным. В его душе царит смятение, но в то же время он уверен, что поступает правильно.

Это высказывание Фейран можно было истолковать как угодно, однако шад предпочел удовлетвориться его прямым смыслом:

– Кто нынче не пребывает в смятении? Ну что ж, пусть Всесущий Атта-Хадж поможет ему... Ты не могла бы сделать мне перевязку?

...Все началось еще в Меддаи, после покушения. Энарек проводил тщательное следствие, пытаясь найти злодея, осмелившегося выстрелить в Солнцеликого, однако поиски не приносили никаких результатов до тех пор, пока у входа в небольшой дворец, послуживший пристанищем Даманхуру, не появилась странная компания: нардарец благородного происхождения, совсем юный мардиб по имени Фарр атт-Кадир, варвар с полуночи – самый настоящий патлатый вельх – и тихая девушка-саккаремка. Как ни был любопытен дейвани и как ни оберегал здоровье и покой своего господина, настырная четверка прорвалась к шаду и имела с ним длительную беседу. Мужчины затем ушли, а вот Фейран осталась. И никто, кроме нее самой, Даманхура да приятеля Фейран атт-Кадира, не знал, какие причины побудили ее остаться при раненом саккаремском монархе.

Кэрису девушка сказала просто: "Так надо".

Надо, значит, надо. Вельх не стал расспрашивать.

Даманхур получил заботу и уход, которые могут дать только женские руки, отдохновение от постоянного общества пахнущих сапожной кожей и пылью военных, а заодно и нежданного советника, обладавшего к тому же редкостным для человека даром – чувствовать и предсказывать.

Но в случае с Энареком Фейран не могла сказать ничего определенного. Завтра, когда на рассвете запылится пустыня на восходе и солнце будет бить в глаза войску Даманхура, Энарек поведет в бой десять тысяч отборных кавалеристов. Завтра. Завтра все решится.

Интермедия. О вечерней беседе между двумя взаимоуважающими друг друга людьми

– Госпожа, а вам не кажется, что...

– Не кажется, мой дорогой Луций. Отнюдь не кажется. Согласитесь, он почти недееспособен. Если бы наш Божественный только исполнял роль почитаемого плебсом символа Аррантиады и больше никуда не совал свой нос, то мы могли бы не беспокоиться. К сожалению, он рвется командовать. При всей своей глупости.

– Не скажите... Именно Тиберис придумал эту авантюру с переселением черни из крупных городов на материк. Он умен, но ленив и непостоянен. И у басилевса всегда наготове запасной ход.

– Это меня и беспокоит. Допустим, дело пойдет не по задуманному и проработанному нами плану. Плебс взбунтуется, начнет жечь города и убивать патрициев, выйдут из подчинения военные, – не забудьте, часть легионеров набрана именно из плебеев, и они не потерпят такого надругательства над своими вонючими сородичами. Кто будет виноват? Нет, не басилевс. Исполнитель! Сиречь вы. А если центурионы его личной стражи и этот монстр Агрикул, не отходящий от Тибериса ни на шаг, пронюхают и о моем участии...

– И что вы предлагаете, госпожа?

– Взять все в свои руки.

– Проще говоря, устранить основную причину беспокойства? Вы правильно заметили: Тиберис – это символ. Неожиданная смерть басилевса вызовет волнения в народе и недоумение в армии. К тому же у него нет прямого наследника мужского пола, только дочери.

– И вы женаты на старшей и любимой. Не забудьте, история помнит не менее десятка случаев, когда трон Божественных занимали женщины и счастливо правили долгие десятилетия. Сенатор Луций, вам не следует забывать, что и вы тоже принадлежите к ветви Аврелиадов. Династия не прервется.

– А брат Тибериса? А его бесчисленные дяди? Говорите, нет сыновей?.. У него куча незаконных детей, а по аррскому уложению девятьсот шестнадцатого года стоит им доказать родство – и они могут также претендовать на дворец Хрустального мыса.

Женщина парировала:

– Никто из перечисленных вами зажравшихся бездельников не держит в руках эпархию Арра, Сенат и стражу крупнейших городов. Большинство легатов и трибунов войска – ваши друзья. А если не друзья, то, по крайней мере, чем-то обязаны. Все знают, кто правит страной. Не Тиберис Аврелиад, а сенатор Луций Вителий.

– Допустим, вы меня убедили... Но мне не верится, что вы станете участвовать в столь опасном предприятии бескорыстно.

– Луций, вы любите свою жену? Так я и думала. Люди смертны, а на материках, да и в самой Аррантиаде делают отличные яды. После того как вы нацепите тиару аррантских кесарей, ваша супруга может тихо скончаться. Безусловно, вы будете тосковать и страдать, может, даже устроите жертвоприношения в ее память. Построите храм с выбитой на фронтоне надписью: "Драгоценной Аликриде Вителий от скорбящего мужа".

– Однако... Впрочем, Аликрида бесплодна. Вы смелы, госпожа. И, как я думаю, предполагаете, что истосковавшийся по женской ласке кесарь Луций Вителий женится снова?

– Предполагаю.

Сидевшая напротив сенатора невысокая молодая патрицианка скрывала лицо под прозрачным лиловым покрывалом, и Луций не мог разглядеть выражения ее глаз. Наверное, как всегда, хитрые и чуточку томные.

– Да перестаньте же бояться, сенатор! – выдержав долгую паузу, за время которой Луций отпустошил вместительный кубок с вином, воскликнула женщина. Неужели вам не надоело вечно быть вторым? Все почести, весь блеск, слава...

– ...Все заговоры, все отравители, все заботы и тяготы, – в тон продолжил Луций. – И вы в придачу. Замечательный набор. Но, если подумать...

– Сколько можно думать? – Женщина в лиловом тяжко вздохнула и вздернула плечики. – Когда начнется переселение, именно вы будете командовать стянутыми на Остров легионами. Если случится худшее – бунт и недовольство в армии, – нам же и лучше. Вы объявите народу и Сенату о вероломстве басилевса и поднимете мятеж. Хрустальный мыс незащищен... А одна ваша знакомая позаботится о том, чтобы стража не проявляла излишнего рвения. Помните события пятисотлетней давности? Свержение прежней династии?

Луций помнил. Тогда Сенат, недовольный правлением басилевса Герия Аргистиса, спровоцировал народные возмущения и посадил на престол Божественных первого кесаря из семьи Аврели-адов. Крови было пролито изрядно, однако патриции, в кои веки объединившись ради единой цели, достигли своего – правил не басилевс, а Сенат.

– А если переселение состоится и пройдет гладко? Знатнейшие семьи и обеспеченные горожане будут славить Тибериса. Именно он окажется избавителем Острова от несчетной орды дармоедов, основателем новых обширных колоний и войдет в историю под каким-нибудь пышным имечком наподобие Тиберис Собиратель Земель.

– И коротенькой строчкой в анналах будет упомянуто: "Приказы басилевса и его волю, продиктованную мудростью богов Киллены, исполнял сенатор Луций". Скажите спасибо, если еще имя правильно напишут.

– Хуже другое, – нахмурившись, сказал сенатор. – Меня очень беспокоит материк. Вы, госпожа, не хуже меня знаете, в чем причина моих сомнений. Мне не хотелось бы однажды узнать что мы воспользовались услугами силы, с которой не имеем возможности совладать.

– Ерунда! – махнула рукой патрицианка. – Вы собрали лучших ученых мужей Острова, они день и ночь корпят в библиотеке Хрустального мыса и, думаю, знают, что делать. Не стоит заботиться о пустяках!

– О пустяках-то как раз и стоит, – возразил Луций. – Сколько серьезнейших дел и замыслов проваливалось из-за глупых случайностей!

– Пусть каждый занимается своим делом. Я займусь Тиберисом, вы – созданием подходящего настроения для мятежа... У меня более выгодное положение – каждый знает, что я не интересуюсь политикой и интригами, предпочитая несложные радости жизни. Никто ничего не заподозрит.

Госпожа внимательно посмотрела на Луция и, поняв, что внятного ответа сегодня не дождется, вдруг засуетилась:

– Ой, уже стемнело, я и не заметила. Послезавтра праздник жертвоприношения, а я хочу немного отдохнуть в столице.

Она поднялась, подошла к сенатору и, приподняв покрывало, целомудренно чмокнула его в щеку:

– Решайтесь, Луций. Второго такого случая не представится.

– Подумаю, – бросил хмурый сенатор. – А вы... Будьте осторожны в городе. Если вас ненароком зарежут в гавани или вы подхватите болотную лихорадку от какого-нибудь мономатанца, я не смогу на вас жениться.

– Не беспокойтесь, – уже стоя в дверях, усмехнулась женщина. – Я уже две луны не хожу в Нижний город. Прощайте, сенатор. Увидимся через день в храме Молнемечущего.

И она ушла, оставив первого Всадника Сената наедине с запретными, но в то же время столь притягательными мыслями о порфире басилевса, золотом лавровом венце, касающемся его седеющих волос, недосягаемой пока вершине власти и, не в последнюю очередь, о самой красивой женщине Аррантиады.