Текст книги "Священная война (сборник)"

Автор книги: Андрей Мартьянов

Соавторы: Андрей Лазарчук,Владимир Свержин,Лев Прозоров,Ирина Андронати,Лев Вершинин,Александр Тюрин,Вадим Шарапов,Владислав Гончаров,Павел Николаев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

– Именем Реституционной Комиссии Юга Империи Российской, я, обер-аудитор Боборыко…

Эпилог: 1827 год, май

Ночь подкралась потихоньку – и прыгнула, стремительная, промозглая не по-майски. Вжалась в траву, сгустилась так, что ни зги не увидать; лишь светится костерок, выхватывая из тьмы колесо татарской арбы, да близ огня пофыркиванье: овцы, кони ли – не различить.

Перекрестился, вышел на свет.

– К огню пустишь? – не выговорил, выстонал. Не устояв, качнулся; упал, неловко подвернув ногу, но и не заметил боли; на локтях подтянулся к теплу.

Татарин у огня вскинулся было, но тут же и успокоился, рассмотрев лохмотья мундира; так и остался на корточках, только саблю подтянул поближе.

– Зачем не пускай? Степ болшой, ты болной. Надо пускай…

– А крест-то? – скривился, выворачиваясь к теплу боком.

– Э, кырест… – татарин тоненько хихикает. – Махметка так думай: Мухамет пророк, Иса-Муса тож мало-мало пророк. Они понимай. Голодный, урус? Ашай…

Господи Иисусе! шурпа! жирная, теплая еще, с мягким хрящом на дне пиалы. Выхлебал вмиг, через край, кусков не разгрызая.

– Хорош шурпа Фатма варыл, а, урус?

– Ага! – только и выдохнулось в ответ благодарно.

– Э! Баба Махметкин хорош, малайки хорош, баран-овца хорош; богатый Махметка бай, а?

Теперь, оклемавшись чуток, рассмотрел благодетеля: подборист, плосколиц, бородка реденька, а глаза веселые. Славный татарин, ей-богу!.. а руки жилистые, сильные.

– Русскому-то где выучился?

– Караблык-аул… Севастопл знай, кунак? Там жил, урус-апчер горы водил; бик якши таньга[111]111
  Деньги (тат.); далее – искаженная русско-татарская речь.


[Закрыть] апчер давал… Куда шагай, урус?

Не стал скрывать:

– На Кубань…

– Кубан, Кубан… – забавно прижмуриваются редкие брови. – Все тепер одно знай: Кубан. И Махметка – Кубан. Зват как?

Смешок выдавил через силу, аж зубы скрипнули.

– Никак. Был да сплыл молодец…

– Зачем никак?.. йок никак! яман… Вот: стану зват Урус, а? якши имя, бик якши! Шагай вместе, Урус, а? Кубан пришли, Махмет баран паси… ты, кунак, умей баран паси? йок? ай, яман… ну, к мулла ходи, говори: Аллах верю, к мусулман хочу… мулла тебе башка брей, абрек будешь, а, Урус?

– Там поглядим. А вместе… что ж. Ты-то с какой радости тут? Татарин разводит руками.

– Тихо сиди, Урус, малайки спат в арба. Аллах акбар… Махметка Кырым жил, яблук-алма имел, баран-овца имел, Фатма свой имел – что еще? Нет, умный люди приходи, так говори: газават наступай! бери, Махмет, ятаган, уруса рэжь… Аллах велел! Мудрый люди – мулла, бай… как проверяй?.. Махметка Мекка не бывай, мулла бывай. Э! Глупый Махметка, сапсем дурной башка… урус-апчер хватай, горла рубай: а, елдак-шайтан, Кырым хотел? Вот тебе Кырым…

– Ну?

– Ай! тепер в Кырым цар-султан воюй; умный люди Стамбул беги; мулла Стамбул живи, бай Стамбул живи тоже. Махметка куда беги?

– Да уж, бедолага…

Подумалось: а не ты ли, брат?.. и отступило, пропало; какой же людорез, коли так густ во рту вкус дареной шурпы? Улыбнулся; в ответ – тоже улыбка.

– Ак-Миклай яман, турк-султан яман… Махметка умный тепер; все понимай; Фатма арба сувай, малайки арба сувай, баран-овца бери… хуш, Кырым! Кубан шагай…

Пригляделся к лежащему. – Э, Урус!

Куда там… не слушает уже гость ночной.

Встал, покопался в арбе, кинул к костру кудлатую овчину.

– Дурной мой башка! Болтай, болтай… сапсем твой глаза спи, кунак. Вот тулуп, якши, а?

Помог завернуться, подоткнул полы заботливо, сберегая нежное тепло.

– Э?

– Якши, Махмет. Спасибо…

– Ай, какой дела!..

Притих, уставился в костер, напевая вполголоса что-то без слов, заунывное. Встрепенулся вдруг, вспомнив важное. Не утерпел, нагнулся, потряс за плечо.

– Урус!

– А? Что?! – не удержи татарин, вскочил бы, ошалело озираясь.

– Харош, кунак, все харош… вот скажи: ты жил, я жил, люди кыругом тоже жил. Яман, якши… жил, однако. Тепер – йок, сап-сем карачун… Кырым кыров, Русистан кыров… что такой, ты знай? небо упал, а?

Спросонок не усмехнулся даже наивности степняка. Встряхнул головой, соображая.

– Революция сие, Махмет.

– Как сказал?

– Ре… волю… – и не сумел договорить, не то что растолковать; ткнулся в тулуп лицом, провалился, уж ничего не видя, не слыша. Татарин вновь было сунулся будить, потряс, подергал. Никак; вмертвую рухнул попутчик. Хмыкнул. Огладил усики. Подложил под голову шапку.

– Храпай, Урус…

Отошел, в арбу заглянул. Татарчат троих погладил осторожно, боясь разбудить. Вернулся к костру, уставился в огонь.

– Бисмилля!.. Махметка йок глупый… – опять ломаным русским, будто бы спящему, – Махметка вот как думай: адын малайка делай, два делай, тыри малайка… сапсем хорош, а? Малайка сам не шагай, Махметка бала[112]112
  Бала – ребенок (тюркск.).


[Закрыть] корми. Малайка расти, расти, Махметку корми: ашай, ата. Якши! Пока малайка расти, Махмет камча бери, малайке зад в кыров секи: а, шайтан! а, матер-черт! баран паси, Аллах люби, яблук-алма кушай… Никогда рывалуция не делай!..

Клубится тьма.

Потрескивает в степи костерок.

Гаснет, затухает зарево над Новороссией…

Последнее

Сергей МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ. Подполковник. Член Южного общества. Глава восстания в Черниговском полку. После разгрома под Ковалевкой пленен; осужден вне разрядов.

Повешен 13 июля 1826 года.

Михаил БЕСТУЖЕВ-РЮМИН. Подпоручик. Член Южного общества. Инициатор восстания в Черниговском полку. После разгрома под Ковалевкой пленен; осужден вне разрядов.

Повешен 13 июля 1826 года.

Михаил ЩЕПИЛЛО. Поручик. Из «Соединенных славян». Отличился храбростью в восстании.

Убит 3 января 1826 года под Ковалевкой.

Иван СУХИНОВ. Поручик. Из «Соединенных славян». Отличился храбростью в восстании. После поражения отказался от бегства за рубеж, желая разделить участь друзей. В Зерентуйских рудниках подготовил восстание ссыльных. Предан, приговорен к порке и расстрелу.

Покончил с собой накануне экзекуции 1 декабря 1828 года.

Ипполит МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ. Штатский, 19 лет. Отличился храбростью в восстании. После разгрома под Ковалевкой пленен.

Застрелился 3 января 1826 года.

Иван ГОРБАЧЕВСКИЙ. Поручик. Из «Соединенных славян». Пытался поднять колеблющиеся части в поддержку Черниговскому полку. Арестован 2 января 1826 года. Приговорен к вечной каторге.

Умер на поселении в Сибири 1 января 1869 года.

Михей ШУТОВ. Унтер-офицер. Семеновец. Ветеран Отечественной войны. Член Южного общества. Отличился храбростью в восстании. После разгрома под Ковалевкой пленен.

Прогнан сквозь строй в 1000 человек 12 раз.

Даниил КЕЙЗЕР. Священник села Трилесы. Из дворян. Примкнул к восстанию, благословил солдат и зачитал манифест о начале революции.

Лишен сана и дворянства. Умер в нищете.

Сергей ВОЛКОНСКИЙ. Генерал-майор, князь. Один из основателей и руководителей Южного общества. Арестован за несколько дней до восстания в Черниговском полку.

После 30 лет каторги умер в Москве 28 ноября 1865 года.

Артамон МУРАВЬЕВ. Полковник конной артиллерии. Отказом поддержать восставших предопределил их поражение под Ковалевкой. Несмотря на это, осужден по второму разряду. Умер на каторге.

Право же, а его-то за что?

Иван ПАСКЕВИЧ. Фельдмаршал. Крупнейший военачальник николаевской эпохи. В войнах с персами, турками, поляками и венграми не знал поражений. Граф Эриванский. Князь Варшавский.

Как видим, преуспел. И не без оснований…

Иван ДИБИЧ. Генерал от инфантерии. Граф Забалканский. Умер от холеры в 1831 году, безуспешно пытаясь подавить восстание в Польше.

Ну, не всем же везет…

Устим КАРМАЛЮК. Украинский гайдамак. Больше двадцати лет, как умел, боролся с панами. Бывал на каторге. Бит шпицрутенами и кнутом. Убит из засады в 1835 году.

Зато погулял.

Михаил ВОРОНЦОВ. Граф. Генерал от инфантерии. Герой Отечественной войны. Генерал-губернатор края Новороссийского, позже – наместник Кавказа.

Англоман. Сторонник конституционного устройства.

Впрочем, на карьере сие не отразилось…

О Станиславе БОБОВИЧЕ, иных «младороссах», Кирилле МАНСУРОВЕ, гайдамаке ПАНАСЕ, татарине МАХМЕТКЕ, корнете ВАДИКЕ, обер-аудиторе БОБОРЫКО и многих других, в повести этой вскользь упомянутых, сведений История не сохранила…

Владимир Свержин
Образ гордой дамы

Эта война уже не шутка, если наши дамы не знают, как правильно надеть модную шляпку.

Ретт Батлер

Император страдал. Взгляд его голубых, чуть навыкате, глаз был устремлен на докладчика, на самом же деле он был погружен вглубь самого себя, туда, где истекала кровью страдающая душа венценосца.

От грозного отца своего он перенял манеру напускать величественно-бронзовый вид, занимаясь делами государства. По его мнению, так должно было выглядеть Лицо Империи. При дворе шептались, что в эти часы неподвижный лик государя более похож на раскрашенную маску и отнюдь не величествен, но такова уж была сила привычки.

Император страдал и бдительно следил, чтобы не дрогнул уголок губ, не опустились веки и, главное, не блеснула в уголке глаза слезинка.

Ему уже было за сорок, изрядно за сорок. Ей – двадцать с небольшим. При дворе ее величали Гранд Мадемуазель, и до недавнего времени она носила гордую, известную всякому русскому фамилию Долгорукова. Уже несколько лет длился их роман, что само по себе было делом обычным для придворной жизни: красавица-фрейлина с тонким умом и манерами, полными изящества, и увенчанный лаврами император – что могло быть понятней и естественней?

По традиции оставалось соблюсти лишь одну незначительную формальность – для отвода глаз выдать фрейлину замуж.

«Вот здесь-то я и оплошал! – явилась непрошеная мысль, приглушая слова утреннего доклада. – Ее гордая и нежная душа и без того тяготилась ролью любовницы, а уж против фиктивного брака должно было восставать все ее существо. Да еще выбор…»

Господи, как он мог сделать такой выбор?! Дернула же нелегкая вытащить этого чертова повесу из долговой ямы, да еще преподнести ему такой, вот уж, верно, царский подарок. Глупец! Глупейший глупец! На что надеялся?! Чего доброго, Сашенька еще и влюблена в собственного мужа!

В беспорядочных мыслях Александра, надо признать, был свой резон. Худшей кандидатуры на роль мужа, чем генерал-майор свиты его величества Петр Альбединский, было, пожалуй, не сыскать – командир лейб-гвардии гусарского полка, в недавнем прошлом служивший военным атташе в Париже, он был отозван по личной просьбе Наполеона III за роман с императрицей Евгенией – статный красавец, балагур, кутила…

«Но ведь я же хотел как лучше! Почему Сашенька не понимает столь очевидных условностей? Нет, нет! Не может быть, чтобы она любила мужа! – терзаемый отчаянием монарх, сам того не желая, вспомнил жаркие объятья, нежный шепот… У него болезненно защемило сердце. – Или все же может?!»

Государь был прозорлив. Александра Сергеевна не любила супруга. После навязанной ей свадьбы новоиспеченная генеральша Альбединская просто желала досадить своей хладностью всевластному самодержцу, доказать, что над ее сердцем монарх не властен.

Нынче, когда Александр II пригласил ее на ужин, позабыв, будто бы случайно, позвать и ее мужа, между ними произошел разговор весьма неприятного свойства. Император все еще верил, что со временем гроза утихнет и все образуется – но подспудно знал, что не образуется, и теперь они расстались навсегда. Вернее, «остались друзьями», но, по сути, что это меняло? Он вспомнил, почти ощутил ладонями ее гибкий стан, нежную упругость груди, ласковые пальцы и стиснул зубы, чтобы не закусить губу.

– Вот еще прошение о помиловании на высочайшее имя, ваше величество, – между тем продолжал докладчик.

– В чем там суть? – с усилием отгоняя от себя наваждение плотского греха, проговорил император.

– Да тут дело казусного свойства, – флигель-адъютант императора, капитан 1-го ранга Игнатьев, пожал плечами. – О штанах, можно сказать.

Александр II удивленно поглядел на собеседника и бросил, уже не скрывая досады:

– Что еще за нелепица?! Так они, поди, еще и о нижнем белье своем мне писать начнут!

– Здесь вот какая ситуация, – пустился в разъяснения каперанг. – Мануфактурщик Иван Аврамов и надворный советник Линьков Константин Михайлович, служивший в Адмиралтействе по интендантству, учинили между собой преступный тайный сговор. Линьков так все гладко представлял, что паруса с кораблей Балтийского флота чуть что не каждый месяц, как срок отслужившие, списывал, да за гроши этому самому Аврамову и продавал. А тот, шельмец, из них штаны наловчился шить, да на те же корабли матросам за недорого продавать. Ну, а прибыль, ясное дело, эти лихоимцы между собой делили. Суд им за казнокрадство по пяти лет каторжных работ определил. Теперь они, стало быть, о милости и просят.

– Вот как? – император с облегчением нахмурился, ему наконец явилась видимая причина для негодования. – С чего бы это я стал миловать казнокрадов и пройдох?!

– Ну так, извольте снизойти, ваше величество, этот мануфактурщик Абрамов – продувная бестия, из выкрестов – пишет, что вина его умаляется тем, что те штаны-де удобны и сносу не знают, куда лучше форменных, а потому морякам от них для службы прямая выгода.

– И что ж, сие правда?

– Истинная правда, ваше величество, – подтвердил Игнатьев. – Мануфактурщика этого до крещения Исааком Аврамовичем Леви звали. Так матросы штаны его прозвали «левисбми». Ну вроде как «паруса Леви». Шутники-с.

Император оглядел кабинет. Сейчас вся строгая роскошь апартаментов была ему отвратительна. За окнами Зимнего дворца, покрываясь тонким ноябрьским ледком, замирала Нева, унылой волчицей подвывал холодный ветер, а ему нестерпимо хотелось в весну, в Царское Село, гулять по тенистым аллеям, обняв за талию его несравненную, наполненную жизненным огнем Сашеньку. Но, увы, дорога в прошлое заказана даже могущественным земным царям…

Император обмакнул перо в чернильницу и аккуратно вывел на листе выбеленной бумаги изящный вензель, двойное «А» – Александр и Александра. Вывел, хмуро поглядел на него, еще раз макнул перо и тщательно, чтобы никто не видел следов его слабости, зачеркнул монограмму. Долг государя требовал от него справедливости, и для личной боли здесь не было места.

– Надворному советнику Линькову срок каторги оставить без изменений, дабы наперед знал, как у державы воровать. Касательно же мануфактурщика, – Александр сделал паузу, – в словах его имеется резон. Если и впрямь «левиса» его столь хороши, пусть и далее их для флота шьет, но только с прибыли его стоимость парусов вычесть так, будто они были новехонькие, а затем еще и десять тысяч штрафу наложить, чтобы впредь жулить неповадно было.

– Так ведь выкрест же… – ошеломленный царским решением, напомнил капитан 1-го ранга.

– Мне все едино, – оборвал его император. – Мой подданный, стало быть, россиянин. – Александр II вновь потянулся пером к чернильнице и, поймав себя на мысли, что опять желает изобразить заветный вензель, резко одернул руку. – Еще что-то? – он поглядел на Игнатьева, стоявшего с закрытой сафьяновой папкой в трех шагах от ампирного стола. Он казался ему свидетелем этого маленького преступления перед имперским величием, свидетелем его невольной слабости.

– Нет, ваше величество.

– Так чего же вы ждете, любезнейший?

Флигель-адъютант почти жалобно поглядел на государя, подсознательно чувствуя его настроение и вместе с тем вынужденный повторять то, о чем подробнейшим образом докладывал всего минут десять назад.

– Жду ваших распоряжений относительно проекта адмирала Краббе… – «Я уже имел честь докладывать вашему величеству», – хотел было сказать он, но, проглотив начало фразы, продолжил как ни в чем не бывало. – Канцлер Горчаков передал на ваше рассмотрение проект адмирала Краббе. В ответ на слезную просьбу президента Северо-Американских Соединенных Штатов Авраама Линкольна тот предусматривает отправить крейсерские эскадры контр-адмиралов Попова и Лесовского к Тихоокеанскому и, соответственно, Атлантическому побережью Америки для пресечения морского подвоза, организованного англичанами с целью поддержки мятежников-южан. Горчаков пишет, – напомнил флигель-адъютант, – что позиция, занятая Англией в польском вопросе, диктует необходимость эффективных и незамедлительных мер противодействия, одной из коих может стать поддержка господина Линкольна.

«Авраам Линкольн, – про себя повторил Александр II. В самом этом имени ему слышалось что-то неприятное. – Авраам Линкольн… тьфу ты, напасть – Аврамов и Линьков!»

– И что же? – раздраженно поинтересовался император. – Сей президент и впрямь слезно просит?

– Ваше величество, Южные штаты торгуют хлопком, табаком, маисом и прочими дарами природы, однако же почти не имеют своего производства. Южане весьма богаты, слывут аристократами Америки, и англичане с немалой выгодой для себя продают им оружие, боеприпасы и военное снаряжение. Если бы не эти поставки, восстание конфедератов, как именуют себя южане, закончилось бы, едва начавшись. В своей просьбе на высочайшее имя, ваше величество, господин Линкольн пишет, что, следуя вашему примеру, он желал бы сделать свободными негров в своей стране, как и вы – российских крестьян.

Александр II заметно нахмурился. «Авраам Линкольн – Аврамов и Линьков, – рифмовалось у него в голове. – Этот северо-американский выскочка, быть может, и не глуп, но уж точно бестактен.

Конечно, невесть откуда возникшее желание заморского президента следовать русскому царю в деле освобождения подданных – топорная лесть. Но сравнивать русских крестьян с какими-то дикими африканцами – уж это слишком! Его народ от дедов и прадедов наследовал такой строй, и помещик, когда он не лютый зверь, а людям своим – истинный хозяин, им не только барин, но и отец родной! Негоже их с туземцами ровнять! Коли пришел срок сие положение отменить, то потому, что времена изменились…

Флигель-адъютант смотрел на императора в ожидании ответа, но тот не торопился. Его помыслам не хотелось возвращаться к президенту Аврааму Линкольну, который неким чудодейственным образом слился в его сознании с парочкой отменных прохвостов и оттого был еще более неприятен. Мысли государя все так же уносились в аллеи Царского Села. Александр II вспоминал, как впервые сжал юную фрейлину в своих объятиях, и та прильнула к его широкой груди, дрожа всем телом.

Это было на берегу пруда. Где-то далеко громыхала Крымская война, а он шел и рассказывал юной спутнице о Чесменской битве, в ознаменование которой посреди царскосельских вод красовалась величественная, украшенная рострами[113]113
  Рострами назывались носовые части кораблей. По античному обычаю рострами захваченных кораблей украшались колонны, воздвигаемые в честь морских побед.


[Закрыть] мраморная колонна.

Все это осталось в прошлом, и продолжения не будет!

Император поднял глаза на флигель-адъютанта, немо ждущего его слов.

– Некогда Георг III, король Англии, прислал прабабке моей, Екатерине Великой, письмо, умоляя послать двадцать-тридцать тысяч казаков для подавления мятежа в его американских владениях. Екатерина отказала ему и, более того, велела российским кораблям всяким способом прорывать морскую блокаду, которую британцы вознамерились устроить своим мятежным колонистам. Много ли проку было России от этой помощи американским мятежникам? Игнатьев замялся.

– Не припомню, ваше величество.

– Вот и я не припомню. – Император несколько раз сложил исчерканный лист бумаги, решительно встал из-за стола, подошел к канделябру и поднес безгласное свидетельство своего душевного смятения к вздернутому сквозняком пламени свечи. Бумага быстро обуглилась и вспыхнула. Подождав, пока она почти догорит, император бросил доедаемый огнем листок в бронзовую пепельницу и скрестил руки на груди, немедленно становясь похожим на собственный портрет, глядевший на посетителей в тысячах кабинетов тысяч присутственных мест.

– Проект адмирала Краббе оставить без ответа, – наконец принимая окончательное решение, отчеканил государь Всея Руси. – Горчакову же передать, чтобы разговоров о том, что будто бы мы и впрямь флот к американским берегам намерены послать, в столичных кабинетах было как можно больше, дабы в английском посольстве сие узнали всенепременнейше и из многих не связанных между собою мест. Коли нам Британия во внутренние дела мешается, так с Британией, стало быть, пикироваться и следует. Как говорили древние: «Угроза нападения зачастую куда страшнее самого нападения». До Америки ж нам дела нет, пусть Горчаков от моего имени отпишет господину Линькову… – что за напасть?! – Линкольну, что я всецело приветствую его устремление дать свободу угнетенным жителям его страны, но корабли прислать не могу – с парусами нынче затруднения.

Гул орудий напоминал рев целого прайда взбешенных львов. В звук этот мешались скороговорка картечниц системы Гатлинга и сухой треск ружейной стрельбы, будто кто-то ломал хворост, вязанку за вязанкой. С недавних пор до штаб-квартиры стало доноситься ржание лошадей и крики раненых и умирающих. Президент нервно теребил бороду. Еще позавчера победа, казалось, осеняла крылами их знамена. Генерал южан-конфедератов, Уолтер Файда, угрожавший оружейной столице северян, Питтсбургу, был остановлен.

Этот богемец, сменивший на посту командующего армией Юга генерала Джексона, носил среди солдат прозвище не столь красивое, как убитый полководец, но также говорившее о многом. Его не называли «Каменной Стеной», именуя попросту «Упрямец Уолли».

Как оказалось, именно такой упрямец и нужен был сидевшему в Ричмонде самозванному президенту Дэвису. Кто другой из его воинственных плантаторов, увидев перед самым носом армию самого Улисса Гранта, не отступил бы, а принялся кружить вокруг Питсбурга, выискивая место для удара и заставляя командующего северян без устали следовать за ним, пытаясь навязать бой!

И все же в Вашингтоне казалось еще вот-вот, и Упрямец Уолли будет зажат и расплющен между наковальней Питтсбурга и молотом армии Гранта. Но вчера подобные иллюзии развеялись точь-в-точь, как исчезает ощущение чуда, когда узнаешь секрет фокуса.

Армия гения маневра, генерала конфедератов Роберта Ли, появилась на самых подступах к Вашингтону, будто сгустившись из утреннего тумана. Оборонявший столицу генерал Шерман, обнаружив южан у себя на фланге, попробовал перегруппировать силы, но психологический эффект внезапного удара был чересчур велик. Полки его армии, сформированные из волонтеров, попросту разбегались на глазах. К вечеру пришло сообщение, что генерал Шерман с остатками своих войск отступил в сторону Мэриленда. Вашингтон горел.

Взрыв мортирной бомбы грянул совсем близко. Поднявшиеся вверх по течению Потомака канонерки гвоздили по городу из своих тяжелых орудий.

– Поражение учит побежденных, – проговорил Авраам Линкольн, поворачиваясь спиной к окну. На улице грянул еще один взрыв. Оконное стекло рассыпалось вдребезги, усыпая пол осколками. Президент отшатнулся, чтобы не попасть под звенящий град, стараясь хранить видимость спокойствия.

Совсем недавно подобный маневр проделал хитроумный Улисс Грант, огнем канонерок сравняв с землей или взяв на штык форты на Миссисипи. Для армии президента Дэвиса урок не прошел даром. Сегодня, на максимальном ходу проскочив мимо береговых укреплений федералов, корабли южан бомбардировали не какие-нибудь форты, а столицу Соединенных Штатов.

Брайан Смит, дежурный генерал при президенте, старался держаться молодцом и докладывать четко и без запинки, но получалось довольно слабо.

– Конфедератов удалось остановить на подступах к городу, но одному Богу известно, сколько мы продержимся. Патронов не хватает. – Генерал Смит замялся и вдруг перешел с делового тона на доверительный или, вернее, отчаянный. – Мой президент, вас же предупреждали, что карабины Спенсера съедают патроны быстрее, чем куры склевывают просыпавшийся овес! Наши солдаты, быть может, отличные стрелки – но, увы, никудышные бойцы! Они палят вдесятером по одной цели, пока та не свалится, дырявая, как решето. В результате у нас имеется множество прекрасных карабинов и почти нет патронов к ним! Есть ганфайтеры, но нет солдат!

– Сейчас не время говорить о достоинствах и недостатках оружия, – отрезал Линкольн. – Тем более, с патронами или же без, вам не выбить канонерки из Потомака.

Длинное лицо американского президента помрачнело. Если бы только этот чертов русский царь не снюхался с англичанами и прислал сюда крейсерские эскадры – все могло быть по-другому! Союз успел бы достроить свои корабли, и уж тогда южанам не проскочить!..

Воистину безумием было начинать войну, имея всего 90 боевых кораблей на тысячи миль двух океанских побережий. Но выбора не было – южане тщательно подготовились к восстанию и ударили только тогда, когда сочли момент выгодным для себя.

Вялые попытки северян блокировать подвоз оружия, снаряжения и боеприпасов из Англии и Франции только ухудшили ситуацию. После двух-трех захваченных транспортов в Старом Свете будто взбесились. Торговые дома, как в дни знаменитых пиратов, старины Моргана и Тича Черной Бороды, снаряжали на свои деньги корабли эскорта. Все эти вооруженные клипера, винтовые корветы и мортирные боты, едва сойдя со стапеля, подымали флаг мятежной конфедерации и сдавались в «аренду» самозваному президенту южан Дэвису. Война на море была вчистую проиграна!

Президент Линкольн хмуро поглядел на генерала Смита. Еще совсем недавно этот горе-вояка, толкующий нынче о недостатках и достоинствах солдат и карабинов Спенсера, возглавлял адвокатскую контору в Нью-Йорке. Деньги и умение цветисто говорить в первые часы патриотического угара сделали законника бригадным генералом – но сделать его воином не могли ни воля толпы, ни сам президент.

– Мне нужен полковник Турчин, – мрачно глядя на генерал-адвоката, произнес Линкольн.

– Но ведь он же под арестом, – Смит поглядел с недоумением. – Он преступник!

– Мне он нужен здесь и сейчас, – не обращая внимания на заявление дежурного генерала, продолжил президент. – Слышите, я даю вам полчаса, нет, двадцать минут. Русский Громобой должен стоять здесь!

Генерал Альбединский с удовольствием сбросил ментик на руки подоспевшего денщика и размашистой походкой направился в зал, откуда слышался печальный звук рвущего душу полонеза.

«Ну почему, почему все так! – не слыша звуков музыки, размышляла Александра Сергеевна Альбединская, в девичестве Долгорукова. – Как может Александр с его умом и тонкостью душевной не понимать, в сколь щекотливое положение он ставит меня, всех нас?! Любимый, на миг оторвавшись от судеб мира, велел мне любить другого, и я пред Богом поклялась в том! Но Петр – весьма достойный человек и ничем не заслужил, чтобы его честь и доброе имя были втоптаны в грязь злою молвой. К тому же он, на беду, влюблен в меня! Чем же я могу ему ответить? Как все это больно, мерзко и обидно! Неужели его величество, словно капризное дитя, так желает добиться своего, что ему вовсе нет дела до такой мелочи, как чувства его игрушек?»

Она продолжала музицировать, то ли намеренно не замечая, то ли и впрямь не услышав прихода мужа.

– Браво, браво, Сашенька! – Петр Павлович несколько раз хлопнул в ладоши, чтобы привлечь к себе внимание. – Отменно хорошо!

Александра Сергеевна встала, подошла к мужу и холодно коснулась губами его щеки.

– А представляешь, душа моя? – с места в карьер, как и надлежало отчаянному кавалеристу, начал командир лейб-гвардии гусарского полка. – У меня для тебя имеется презабавная новость: нынче в Офицерском собрании граф Ламберт читал вслух статью из американской газеты. Так вот, там пишут, что некий полковник Джон Бэзил Турчин, именуемый в статье также Русским Зверем и Неистовым Казаком, арестован и отдан под суд за… – генерал наморщил лоб, припоминая точную цитату, – «свирепость, вообще свойственную азиатским варварам». Там еще говорилось, что он в свой полк набрал беглых негров и будто бы возил за собою жену, да так, что однажды сия дама солдат в бой водила! Нелепица, поди, но я вот что подумал: этот самый Джон Бэзил Турчин, командир 19-го Иллинойского полка – не Иван ли Васильевич Турчанинов?

– Навряд ли, – тихо проговорила его жена.

– Но ведь Неистовый Казак… – продолжал настаивать генерал Альбединский, – это так похоже на Ваньку! Воистину, шальная голова!

– Прости, дорогой, мне нездоровится, – Александра Сергеевна плотно запахнулась в шаль из дорогой тибетской шерсти и, повернувшись, направилась в свой будуар. Она не слышала, что еще говорил муж у нее за спиной.

…В тот год она впервые начала появляться в свете и едва ли не сразу увидела Его. Среди рафинированных утонченных аристократов столичного бомонда, среди паркетных гвардейцев полковник Иван Турчанинов выглядел, как паровой фрегат меж прогулочных яхт.

Отважный воин, блестящий выпускник Академии Генерального штаба, он был полковником уже в тридцать три. О нем судачили в салонах, предрекая великое будущее, о нем толковали в штабе гвардии, где появление громогласного казака, подобно Летучему Голландцу, сулило неминуемую бурю тем, кто, по его мнению, смел недостаточно усердствовать на службе государю. Та энергия, тот блеск, с которым он, по общему мнению, совершал всякое порученное ему дело, потрясли воображение юной Александры. Яростный, страстный потомок донских атаманов казался маленькой княжне кем-то вроде героев рыцарского романа, пришельцем из другого, необычайного мира.

Покойный император Николай Павлович, высоко оценив широкие познания Турчанинова в артиллерии и фортификации, приказал ему заняться подготовкой береговых укреплений Финского залива к ожидаемой высадке британского десанта. С этой задачей полковник справился превосходно, был награжден золотыми часами с бриллиантовым вензелем и личной благодарностью государя. Но, что более важно, в скоро подоспевшей Крымской войне англичане так и не решились нанести удар по самому уязвимому, казалось бы, месту России – ее столице.

У романтичной Сашеньки замирало сердце, когда она встречалась взглядом с этим Неистовым Казаком.

Они объяснились в первый день Крымской войны. Она обещала любить его, он просил не ждать, ибо отправлялся в Севастополь, «который вовсе не похож на штаб гвардии».

О его доблести там она узнала позднее из рассказов молодого артиллерийского подпоручика, служившего под началом ее любимого. Этот офицер, описавший в своих «Севастопольских рассказах» кромешный ад, который ему довелось пройти, состоял с ней в дальнем родстве и впоследствии в беседах не раз живописал отвагу своего командира.

«Милый Левушка Толстой», – печально улыбнулась Александра, вспоминая родственника. Как смешно он ухаживал за ней по возвращении в столицу…

Она прикрыла за собою дверь, уселась на обитый атласом стул перед высоким трюмо и заслонила лицо руками, чтобы не видеть в зеркале, как наполняются слезами ее глаза.

Крымская война смешала все планы, завязала в узел дороги, до того казавшиеся безукоризненно прямыми. Полковник Турчанинов был снова зван ко двору – и не просто зван, а получил распоряжение организовать коронационный парад по случаю восшествия на престол его недавнего начальника по штабу гвардии и доброго приятеля, цесаревича Александра Николаевича. Отныне императора Александра II.