Текст книги "Der Architekt. Проект Германия"

Автор книги: Андрей Мартьянов

Соавторы: Елена Хаецкая
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

– Как думаете, – очень осторожно начал я, – в случае… В самом неожиданном случае нам удастся договориться с русскими? Вы рисуете их закоренелыми прагматиками и утилитаристами с холодной головой?

– Думаю, нет, – бесстрастно ответил советник. – Я получал через Абвер сводки по состоянию дел в Советском Союзе в текущем году. Сталин не просто зол. Сталин взбешен. Мы разбудили монстра. Вы знаете, что русские не просто восстановили промышленность после военных поражений, но и…

– Знаю, – перебил я. – Экономическая разведка у нас пока работает должным образом. Признаться, я очень опасаюсь мощи, сосредоточенной на Урале.

– Правильно делаете, – кивнул Хевель. – Военное производство раскачивается, людские ресурсы безграничны, а на фоне нашего топтания под Сталинградом… У меня нехорошие предчувствия, господин Шпеер. Чтобы договориться со Сталиным, необходимо нанести ему серьезнейший удар, вновь поставить в критическое положение. Этого мы сделать не в состоянии.

«Конечно, не в состоянии, – подумал я. – Летнее наступление окончательно выдохлось, проклятущий Сталинград так и не взят, германская военная промышленность работает в изнашивающем режиме, усилить группировку на Волге мы не можем: только вчера генерал-полковник Йодль высказал мнение о том, что Генштабу следует немедленно разработать план отхода наших войск от Сталинграда. Фюрер даже слышать об этом не хотел, но теперь отступление представляется неизбежным…»

– Рекомендации прежние, – сказал Хевель. – Сосредоточить усилия на западном направлении. Для начала – Франция. Превратить ее из побежденного и растоптанного сателлита если не в союзника, то в максимально лояльное государство. Как я говорил, ныне такой вариант более чем возможен.

– Воля ваша, – сдался я. – Пусть это будет первым шагом на дипломатическом поприще. Сможете обговорить подробности с графом Шуленбургом?

– Даете санкцию? – поинтересовался советник. – Что ж, «заниматься политикой» не менее азартно, чем воевать. Меморандум ждите завтра во второй половине дня. А утром я прозондирую обстановку в Виши через агентуру МИД и военной разведки. Кстати, а где адмирал Вильгельм Канарис? Разве он не участвовал в вашем… гхм… предприятии?

– Представления не имею. – Я лишь руками развел. – Гейдрих ничего не говорил.

– Вы слишком мало информированы для канцлера, – вздохнул Хевель. – Слишком мало. Постарайтесь исправить это упущение как можно быстрее: побеждает тот, кто владеет информацией в полном объеме! Особенно когда идет такая война…

* * *

Да, боевые действия продолжались.

Раньше в военные вопросы я вникал лишь постольку, поскольку они были связаны с производством вооружений и боеприпасов, однако теперь приходилось минимум два раза в день знакомиться с фронтовыми сводками, что добавляло общего уныния. Вчера пришло известие о разгроме наших сил под Эль-Аламейном – Африканский корпус и итальянские союзники стремительно отходят под натиском многократно превосходящих британских сил. Роммель отчаянно взывает о помощи: снабжение, техника, люди.

В Сталинградское сражение брошена свежая 389-я пехотная дивизия, но перелома как не было, так и нет – русские продолжают с невероятным упорством держать оборону. На Кавказе неподалеку от Орджоникидзе наши войска перешли к обороне, ведутся позиционные бои – наступление группы армий «А» приостановлено, 1-я танковая армия Эвальда фон Клейста в тяжелом положении. Прорыв на Баку отходит в область желаемого, но недостижимого.

* * *

Хевель прав: предчувствия самые недобрые. Остается надеяться, что генералитет не допустит ошибок. Военные хотели избавиться от вмешательства Гитлера? Извольте, полная свобода действий.

* * *

– Что вы сказали, Олендорф?! – Я едва не сорвался на крик. – Повторите! Вы хоть понимаете, о чем говорите?!

– Более чем, господин рейхсканцлер, – бесстрастно ответил бригадефюрер. – Тело не найдено. В прилегающей к месту катастрофы местности был обшарен каждый квадратный метр, но… Но итог именно таков. Это неоспоримый факт.

…Поздно вечером 6 ноября из Вайсрутении вернулась оперативная группа под руководством Отто Олендорфа. Мне немедленно позвонил Гейдрих: Шпеер, бросьте все дела, хотя бы и наиважнейшие! Я вас жду на Принц-Альбрехтштрассе, в штаб-квартире РСХА. Как можно быстрее!

Встретились мы не в бывшем кабинете Гиммлера на втором этаже, а в бомбоубежище под зданием. Неотлучный Карл Дитмар, фактически превратившийся в моего адъютанта от СД, провел через несколько постов по лестнице к полуподвалу, потом на старомодном лифте с ажурной решеткой вниз. Ярко освещенный коридор с не режущей глаз темно-салатовой краской на стенах и плиткой на полу. Направо толстенная герметичная дверь. За ней что-то вроде скромного зала для конференций: овальный стол, десяток стульев, место стенографиста, радиоточка.

– Никак не могу пожелать вам доброго вечера. – Меня встретил лично рейхсфюрер. – Новости обескураживающие, увы. Олендорф, штандартенфюрер Панцингер и гауптштурмфюрер Копков спустятся через две минуты. Могу предложить вам разве что минеральной воды.

– Что стряслось? – напряженно спросил я. По спине пробежали мурашки размером с гиппопотама. – Он жив?

– Дискуссионный вопрос, – мрачно отозвался Гейдрих. Когда шеф РСХА в дурном настроении, то благодаря античной формы носу и сдвинутым светлым бровям становится похож на горгулью-альбиноса. – Возникло столь неожиданное осложнение, что я, буду откровенен, напрочь обескуражен…

Объявился Отто Олендорф, по виду очень уставший, но как всегда элегантный и чисто выбритый. С Фридрихом Панцингером я был мимолетно знаком раньше – строгий, если не сказать насупленный тип в круглых очках. Хорст Копков, подтянутый крепкий молодой человек, неуловимо смахивающий на Гейдриха, только ниже ростом и волосы темные. Рейхсфюрер рекомендовал его как безупречного следователя и оперативника – схватывает на лету и гениально систематизирует информацию. В конце прошлого лета именно под его руководством были разгромлены несколько резидентур «Красной капеллы»; я видел доклад, представленный Гитлеру.

На привычное германское приветствие рейхсфюрер только отмахнулся – не до того, господа. В былые времена столь предосудительный жест выглядел бы святотатством.

– Докладывайте, бригадефюрер, – бросил Гейдрих. – Глава правительства обязан знать все подробности.

По счастью, Олендорф избежал мерзкого полицейского канцелярита, от которого у меня начинали ныть зубы: излагал просто, доходчиво и скрупулезно. Взрывное устройство оказалось в самолете перед вылетом из Смоленска. Покушение организовывала «армейская оппозиция», окопавшаяся при штабе группы армий «Центр»: офицеры, близкие к фельдмаршалу фон Клюге и лидеру заговорщиков в Вермахте генерал-майору Хеннингу фон Трескову.

Восстановить картину катастрофы труда не составляло: бомба сработала, вырвав сегмент из фюзеляжа самолета и повредив гидравлику. «Кондор» начал стремительно терять высоту. Воспользоваться системой аварийного спасения фюрер или не смог, или испугался – мало кто в этом мире может представить себе Адольфа Гитлера, прыгающего с парашютом.

Дальнейший ход событий стал фатальным: падение вблизи лагеря большевистских бандитов. Партизан, судя по оставленной стоянке, было довольно много – несколько десятков. Они первыми и обнаружили разбившийся «Кондор». Выгребли все бумаги подчистую, даже личные письма. Трупы оставили на месте. На болоте найдены все тела, за исключением четырех, причем с огромной долей вероятности предполагается, что двое – доктор Брандт и советник Штрауб – погибли во время взрыва: их вышвырнуло из салона. Отсутствуют тела генерала Кортена и…

– Иисусе, Мария и святой Варфоломей, – только и выдавил я. Воскликнул в сердцах: – Только не это!.. Вы хоть понимаете, о чем говорите?!

– Лучше, чем хотелось бы, – проронил Олендорф. – Копков?

– Мы убеждены, что фюрер погиб, – сказал Хорст Копков. – В момент падения самолета он, несомненно, находился на своем месте. Ремень кресла оторван, много крови. Судя по вырванным волосам, прилипшим к свернувшейся крови на кромке столика, он ударился головой, травма должна была оказаться смертельной.

– «Должна была» или «оказалась»?! – рявкнул я.

– Оказалась, – упрямо сказал гауптштурмфюрер. – Там же найдены… гм… частицы мозгового вещества, в Минске мы провели исследование биологического материала под микроскопом. Открытая травма черепа. После такого не выживают.

– Но почему исчезло тело? И куда подевался генерал Гюнтер Кортен?

– Не надо думать, что русские кромешные идиоты, – вмешался Гейдрих. – Читать они умеют, а учитывая, что до войны в школах СССР великолепно преподавали немецкий язык, среди партизан наверняка отыскался хоть один, способный разобрать документацию ОКВ-ОКХ, которой был доверху набит самолет! Прекрасный сюрприз для Вицлебена и Йодля – секретнейшие бумаги в руках противника! Русские, несомненно, узнали, кто именно свалился к ним на голову. И, предполагаю, забрали тело с собой. Трофей.

– Вы говорите чудовищные вещи, – потрясенно промямлил я. – Чудовищные!

– Правда частенько бывает устрашающей, – ничуть не смутился рейхсфюрер. – Принимайте ее такой, какая есть. Черт с ним, с Кортеном – что теперь прикажете делать нам? В свете изложенных фактов?

– Государственные похороны, незамедлительно, – отозвался Олендорф. – Открытый гроб, прощание. Найти в любом берлинском морге подходящее тело, загримировать. Нельзя дать русским такой козырь! Вообразите, что произойдет, если они переправят труп за линию фронта и выставят его на всеобщее обозрение в московском зоопарке?!

– Что с партизанами? – напрямую спросил Гейдрих.

– Пока ничего. Данный регион Вайсрутении – сплошные леса, болота и непроходимые дебри с редкими проселочными дорогами. Мы приблизительно определили направление, куда ушли бандиты – северо-восток, двумя или тремя группами. Поиски ведутся всеми наличными силами. У партизан очень сообразительный командир: моментально понял, что надо бежать без оглядки. Базу они покинули в тот же день.

– Вызовите сюда немедленно министра пропаганды Фриче, – распорядился Гейдрих. – Панцингер, вы изложите ему официальную версию и проинструктируете. С похоронами решим так: общее прощание со всеми погибшими, всеми до одного. В Потсдаме, Гарнизонная церковь… Объявить, что по завещанию фюрера погребение должно быть максимально скромным, не допустить массового паломничества – сейчас это не нужно. Затем – Танненбергский мемориал, захоронить рядом с Гинденбургом: символично и достаточно удалено от центра Германии. Шпеер, вы не возражаете?

– Нет, – кратко сказал я. – Но вы можете гарантировать…

– Сейчас, – отрубил Гейдрих, – я ничего не могу гарантировать. Ни-че-го. Фактор случайности, приведший нас к нынешнему положению, никто предвидеть не мог. Окажись я мистиком вроде Гиммлера, увидел бы в этом волю провидения. Однако предпочту остаться материалистом в большевистском понимании данного слова: благодаря цепи нелепых совпадений весь наш замысел оказался под угрозой. Придется исправлять. Олендорф, пожарную команду, как и прежде, возглавите вы – доведите дело до конца.

– Слушаюсь.

– Особое внимание на партизан. Если будет необходимо, запросите подкрепления из Германии – парашютистов Штудента, лучшие части СС, кого угодно! Только найдите их!

– А это не будет лишним? – спросил я. – Насколько я понимаю, противник обладает разветвленной сетью агентуры в Вайсрутении и прилегающих к ней районах Генерального округа Литва. Нашу активность немедленно заметят, и русские сделают однозначные выводы: германские силы что-то ищут, что-то крайне важное… Полагаю, красное подполье уже успело радировать о необычной находке. Зачем давать Москве пусть и косвенное, но подтверждение?

– Там не только предполагаемый, – Гейдрих слегка запнулся, – труп. У них в руках документы исключительной важности! Я в общих чертах представляю, что за бумаги могли находиться в самолете: оперативное планирование, свежие директивы войскам, инструкции ставки. Боже мой, недоумки из штаба фон Клюге преподнесли Вермахту подарочек в стилистике мадам Тофании ди Амадо![12]12
  Известная итальянская отравительница XVII века, создательница «акватофаны», яда без вкуса и запаха.


[Закрыть] Впрочем… Вы правы, Шпеер, суета окажется слишком заметной. Олендорф, постарайтесь обойтись без ненужной энергичности. Внешне операция должна выглядеть как самая обычная охота за партизанами. И, как вы все понимаете, ни единое слово, произнесенное здесь, не должно выйти за эти стены.

Еще бы. Я давно перестал испытывать трепет при словах «государственная тайна», благо знаю их столько, что половину успел перезабыть. Но сказанное сегодня в бункере под резиденцией РСХА должно умереть вместе со мной. Вместе с Гейдрихом, Олендорфом и его помощниками.

Еще позавчера мне казалось, что мы ходим по грани. Сегодня, полагаю, грань мы переступили…

* * *

Я ожидал услышать этот вопрос от матери с самого ее приезда. Она с удручающей постоянностью намекала: ты теперь первый человек в стране (неправда – первый все-таки рейхспрезидент), у тебя колоссальное влияние, ты можешь командовать фельдмаршалами. Хорошо, слово «фюрер» больше никогда не звучало: мама поняла, что это крайне неуместно.

–.. Ты мог бы позаботиться об Эрнсте. – Слова наконец-то прозвучали. – По радио постоянно говорят о страшных боях на Волге, последнее письмо от твоего брата пришло три недели назад. Я опасаюсь, не случилось бы чего непоправимого. По-моему, с него достаточно Восточного фронта, полтора года. Разве нельзя…

Дальнейшее было предсказуемо. Если Эрнсту так хочется воевать, то почему именно Россия и Сталинград? Он опытный офицер, такие наверняка требуются и в Африке. Я поморщился – именно в Африке обстановка сейчас стремительно ухудшалась, и Генштаб во главе с Йодлем ломал головы, как помочь Эрвину Роммелю. Только Эрнста в Африканском корпусе и не хватало – одно дело позиционные бои в Сталинграде, и совсем другое поспешное отступление к Тунису с хронической нехваткой горючего, боеприпасов и продовольствия.

Эрнст, Эрнст. С его вечным комплексом младшего брата, стремлением к самореализации на фоне совершившего невероятный карьерный взлет умницы-Альберта, с тотальным отсутствием гибкости: попытайся я сейчас перевести Эрнста из его 2-го танкового полка куда-нибудь в Данию, Францию или Грецию, он завалит рапортами непосредственное начальство. Не брошу боевых товарищей и родное подразделение! До конца исполню свой долг перед Великой Германией! Хох, хох, хайль!

Тьфу.

Мама этого понимать не желает. Она человек старого воспитания, для нее фигура канцлера сакральна, мистична – канцлер Империи может всё. Щелчок пальцами – и к моим ногам падут вражеские города, туземные вожди принесут клятву верности, взмоют в небо тысячи самолетов и двинутся в атаку прославленные танковые армии.

Чисто теоретически я и впрямь могу устроить нечто похожее, но только не в случае со злюкой Эрнстом. Убежден, что там, на фронте, он счастлив. В том числе и потому, что не наблюдает в окружающем радиусе родного брата, коего ему со времен школы ставили в пример.

– Я постараюсь что-нибудь сделать. – Ложь во спасение? Почему бы и нет, потом всегда можно отговориться, сославшись на военную бюрократию, издержки боевых действий и любые другие обстоятельства. – Мама, но ты ведь знаешь его настроения…

Мать промолчала, продолжая возиться с разделкой индейки: готовила в доме ныне только она, не допуская на кухню мою жену и домоправительницу. Уверяла, что хочет вспомнить счастливые тридцатые, когда любые продукты покупались в магазине или на рынке без опостылевших продовольственных карточек. Меня и прежде-то снабжали по высшему разряду, а теперь канцлеру полагался вовсе неограниченный ассортимент из правительственного распределителя RMEL.[13]13
  Имперское министерство продовольствия и сельского хозяйства (Reichsministerium für Ernährung und Landwirtschaft).


[Закрыть] От этой привилегии я не отказался ради детей – не хотелось вспоминать собственное полуголодное детство времен Великой войны.

Когда мама молчит, не отвечая, это значит только одно: она сердится. Что ж, не буду мешать, тем более что прямо сейчас я ровным счетом ничем не могу ей помочь. У канцлера Германии довольно широкие возможности, но мгновенно извлечь Эрнста из-под Сталинграда, как фокусник достает кролика из шляпы, – это чересчур.

Остается разделаться с десертом – сегодня мать приготовила сырники с корицей и клюквенным сиропом – и идти наверх: поработать с документами часик-другой. Я решил каждый день уезжать из рейхсканцелярии в шесть вечера, чтобы больше проводить времени с семьей, а перевозить жену с детьми в это огромное, холодное и не слишком уютное здание я не решился.

Странно. Раньше я относился к своему архитектурному творению совсем иначе, считал Рейхсканцелярию истинным шедевром, строгим и величественным, полностью соответствующим репрезентативным задачам, стоящим перед ним. Всего за несколько дней резиденция стала восприниматься совсем иначе – контора и контора, ничем не отличающаяся от пропахшей чернилами и сургучом почты в заштатном городишке. Разве только отделка получше.

– Альберт. – Мама внезапно повернулась ко мне. Отложила разделочный нож, машинально вытерла руки о льняное полотенце. – Альберт, я обязана тебя спросить. И услышать в ответ чистую правду. Правду, какой горькой она бы ни оказалась.

О, нет, опять! Кажется, тему с Эрнстом мы по обоюдному молчаливому согласию закрыли, по крайней мере на какое-то время?!

– Альберт, что произошло с партией? – На глазах матери блестели слезы. – Я хочу спросить тебя об этом не как… Не как мать сына. Как один старый член партии другого. Как товарища по борьбе.

Ну и ну. Первую минуту я настолько растерялся, что потерял дар речи. Партия? Да-да, партия, НСДАП. Только сегодня вопрос обсуждался с Гейдрихом – временно решили учредить вместо Рейхсляйтунга «Высший партийный совет» наподобие «Gran Consiglio del Fascismo», давнего изобретения Муссолини. Назначить туда партийных чиновников среднего звена, не успевших запятнать себя коррупцией или открытым воровством, позже провести выборы председателя партии – мы не могли потерять поддержку столь массовой организации с множеством присоединенных союзов и подразделений!

Больше восьми миллионов членов партии должны были знать, что идет очищение рядов, НСДАП избавляется от перерожденцев, ренегатов и саботажников! На пост временного председателя мы назначили Артура Аксмана – до нынешнего ноября рейхсюгендфюрера. Аксман человек молодой и сравнительно безобидный, пользующийся авторитетом у молодежи. Особым умом не блещет, одновременно с тем неплохой организатор. А главное – большая политика не его стихия, Аксмана никогда не воспринимали всерьез и не втягивали в крупные интриги: пусть устраивает для детишек спортивные праздники и парады, это максимум, на что он способен.

Артур Аксман, заметим, самолично явился в РСХА 4 ноября, пытаясь покаяться в существующих и несуществующих грехах и категорически откреститься от «партийного заговора». В конце концов, как руководитель Гитлерюгенда он имел звание рейхсляйтера, а большинство таковых сейчас арестовано… Рейнхард Гейдрих немедля сообразил, в каком качестве Аксман окажется полезен.

– Что с партией, Альберт? – твердо повторила мама.

– Видишь ли, – очень осторожно начал я. – За минувшие годы, особенно с началом войны, произошло очень много страшных и… И неприемлемых для истинных патриотов Германии вещей. Ты знаешь, кто такой Лев Троцкий?

– Да, – сказала мать. – Русский революционер, еврей. Идеолог радикального большевизма. О нем рассказывали на собраниях низовой партийной организации в Мангейме. Очень жестокий и бессовестный человек. Кажется, его убили несколько лет назад. Но при чем тут…

– При том, – с нажимом сказал я, – что в нашей партии завелись свои Троцкие. Самовлюбленные, уверенные в своей безграничной правоте, но вместе с тем неумные и беспринципные люди. Произошло это не сейчас и не вчера.

Она хочет правды? Хорошо, пускай. Я могу рассказать, в какого монстра превратилось частное предприятие имени рейхсмаршала – «Рейхсверке Герман Геринг». Про знаменитый «свинарник Лея». Про то, что производящие танки фирмы «Хеншель» и «Порше» с огромным удовольствием не отправляли бы свои машины на фронт, а устроили грандиозное танковое сражение между собой – с бомбардировками конструкторских бюро конкурента, сносом фабрик и отправкой инженеров соперника в концлагеря. Лишь бы получить государственный заказ.

Про то, что в «фонды гауляйтеров» с начала 1942 года ушло более миллиарда двухсот миллионов марок, растворившихся незнамо где. Впрочем, почему же «незнамо» – порядок есть порядок, суммы учтены. Представительские расходы. Банкеты. Содержание резиденций и строительство новых. Подарки, конечно же (в основном друг другу): «Досточтимый обергруппенфюрер СА и гауляйтер Померании Франц Шведе-Кобург! В ознаменование двадцатой годовщины вашего пребывания в рядах партии фюрера позвольте преподнести вам от гау Кёльн-Аахен картину Питера Пауля Рубенса „Агамемнон“, истинный шедевр творчества великого мастера…»

По документам картина проводится как купленная на бюджет указанного гау. В действительности «Агамемнон» был конфискован в Бельгии у какого-то еврейского коллекционера, в 1939 году предусмотрительно сбежавшего в Британию. Догадаться, в чей карман ушла фиктивная стоимость полотна, нетрудно: группенфюрер и имперский комиссар обороны гау Кёльн-Аахен Йозеф Гроэ. Взят под стражу позавчера.

Уничтожением коррупции в СС сейчас занимается Гейдрих, как человек совершенно бескорыстный – по-моему, он единственный из всего прежнего руководства этой организации не построил себе дворец с огромным штатом прислуги, удовольствуясь скромной виллой под Прагой во времена почетной ссылки в Богемию. Сейчас он расположился с женой Линой фон Остен и детьми на служебной квартире в Берлине. О том, что творилось в его ведомстве с попустительства и безмолвного согласия Генриха Гиммлера и присных, я и думать не хочу. Но знаю, что масштабы воровства не уступали внутрипартийным.

И всё это я должен рассказать матери? Человеку, свято верившему в идеалы национал-социализма и новой Германии? Разочаровать ее навсегда?

Увольте.

Рейнхард Гейдрих – человек настойчивый. Он все-таки прислал мне пакет с кратким экстрактом по донесениям наших разведывательных сетей в России 1936-38 годов и собственноручной припиской: «Весьма занимательное чтиво на ночь. Ознакомьтесь, чтобы лучше понимать ментальность противника и составить представление о методах Сталина в положении, весьма схожем с нашим».

«Краткий экстракт» состоял из полусотни машинописных страниц, где тезисно были изложены соображения как нашей агентуры, так и специалистов, проводивших анализ информации в РСХА. О тогдашних событиях я слышал в основном из радиопрограмм и читал в газетах – но всё же есть разница между пропагандой в прессе (черт, Йозеф Геббельс за прошедшие дни отправил из заключения уже восемь писем на мое имя! Я так ни одно и не прочел) и выкладками профессионалов, от которых зависела внешняя политика государства и информирование рейхсканцлера!

Ситуация выглядела неприглядно. Я привык думать, что большевики – сплоченная, фанатичная партия, безоговорочно подчиняющаяся вождю. Ничего подобного! Уйма фракций и течений, многие из них радикальны – это к вопросу о Льве Троцком, который руководил своими последователями из эмиграции. Оппозиция в армии, промышленности, Коминтерне, собственно в высших эшелонах ВКП (б). Да еще агентура монархических и буржуазно-либеральных эмигрантских кругов в довесок к троцкистам, просто недовольные большевиками люди из числа «бывших», сонм различных националистов, беспрестанная напряженность на Дальнем Востоке. Et cetera, nec plus ultra.

Итог – заговор. РСХА и Абвер убеждены: военно-политический заговор против Сталина существовал, подпитка была как внутренней (оппозиционеры в партии и военном руководстве), так и внешней (международные троцкистские круги). Ого, неофициальные контакты русских генералов с нашими и польскими военными, с Японией, чехословаками, политические амбиции маршала Тухачевского и сплотившейся вокруг него группы!

Неудивительно, что Сталин предпочел нанести упреждающий удар, безжалостно разгромив радикальную оппозицию в верхах, а затем перенеся репрессии на средний и низший уровень. Там-то и началась кровавая вакханалия, о которой рассказывал мне Гейдрих – правительство временно потеряло контроль над исполнителями, что представляло не меньшую угрозу, чем наполеоновские замашки военных и апологетов «перманентной революции» в партии коммунистов.

Финал мог бы оказаться таким же, к какому семимильными шагами шла (да и сейчас пока идет) Германия – захват власти фанатиками-радикалами, дезинтеграция государства, маргинализированная элита, война с внешним противником при незавершенной промышленной революции и не перевооруженной армии. Повторение сценария крушения России 1917 года.

Сталин этого не допустил, без раздумий пойдя на колоссальные жертвы. Я поежился, увидев приблизительные выкладки по арестам-расстрелам 1937 года: арестовано больше миллиона человек, приговорено к смертной казни около шестисот тысяч с допущениями в пятьдесят тысяч в большую или меньшую сторону. Разумеется, в РСХА не знали точных цифр, но могли как минимум предполагать с большой долей вероятности.

Кажется, теперь я понимаю, почему мы до сих пор не взяли Сталинград – опомнившись после катастрофических поражений 1941 года, окончательно сплотив нацию под лозунгом борьбы против «германского нашествия» и почувствовав силу, разгромив наши войска под Москвой, вождь большевиков и его подданные начинают огрызаться. Огрызаться, не боясь удара в спину от внутренней оппозиции, ликвидированной с византийской жестокостью и методичностью, не обращая внимания на случайные жертвы.

Эти соображения тем вечером я аргументированно изложил матери. Любая, самая здравая и благая идея может быть опошлена, извращена и лишена смысла людьми, пытающимися извлечь из нее прежде всего личную выгоду и потешить собственные грешки: тщеславие, корыстолюбие, зависть, гордыню. Так случилось и у нас, к величайшему сожалению. Виновна не партия, не миллионы честных людей, носящих в кармане алый, как свежая кровь, партийный билет НСДАП.

Мы не распознали их вовремя. Не остановили. Не вышвырнули на обочину истории.

Мы это исправим. Партия – как часть народа – избавится от гнили, нарыв будет излечен. Да, хирургическим путем, но иного пути нет. Как это сделал когда-то Сталин, вычистив свою партию от болезнетворных бацилл троцкизма. И воткнув ледоруб в череп его основоположника.

Я не верил в то, что говорил. Лозунги, заклятья и пафосные речи не мой конек, но слова сами слетали с языка. Пусть лучше наши действия будут оправданы перед моей матерью гнусной изменой, чем вещами куда более низменными – открытым разграблением достояния нации, некомпетентностью, возведенной в ранг абсолюта, пошлейшим бюргерством и желанием пристроить к поместью свинарничек ради самой идеи свинарничка. Как воплощения мечты недоучек и деревенщин, лавочников, вознесенных к небесам национал-социалистической революцией…

Пусть лучше так. Ложь, вернее, полуправда во спасение. Во спасение не только отдельно взятой Луизы Шпеер, а всего народа.

* * *

– Хевель, это авантюра. Скажу больше: абсолютно безответственная авантюра! Поэтапный вывод германских войск? Оставление ключевых крепостей на Сомме? Ликвидация оккупационной администрации? Да вы с ума сошли!

Я отложил представленный советником МИД Вальтером Хевелем меморандум в сторону. Взглянул на графа фон дер Шуленбурга, также приглашенного на беседу – старый дипломат бесстрастно пожал плечами. Только сам Хевель остался самодовольно-уверенным.

Встретились мы втроем в зале заседаний кабинета министров Рейхсканцелярии, который я окончательно превратил в свой личный кабинет. Огромный зал с изразцовым рабочим столом и камином, который использовал Адольф Гитлер, меня откровенно пугал. Здесь уютнее, масштабы куда скромнее, можно создать по-настоящему рабочую атмосферу, а не блистать в одиночестве на Олимпе безграничной власти – как там, за стеной…

Вальтер Хевель со своим докладом задержался до 8 ноября, но, поскольку у меня было множество неотложных дел, начиная от назначения второстепенных министров и заканчивая неизбывными проблемами производства вооружений и боеприпасов, я даже подзабыл, что советник обязался представить материалы по Франции. Но когда он потребовал немедленной встречи, явившись с объемистой папкой, в которой мог уместиться «Гамлет» с еще полудесятком пьес Шекспира, да в сопровождении министра иностранных дел, я решил отложить назначенные встречи и принять обоих незамедлительно.

Гитлер не зря ценил советника Хевеля. Меньше чем за три дня он провернул исключительную по своему объему работу. Это был даже не меморандум, а заявка на университетскую диссертацию. По пунктам: внутриполитическая ситуация, характеристики на деятелей французской политики, экономические сводки, а с ними – донесения разведок, нашего посольства в Виши (формально государство маршала Петена было независимым), оценка военного потенциала в метрополии и колониях, ресурсная база.

Великолепно! Но собственно предложения моему правительству выглядели болезненной фантазией, отчего я и возмутился. Хевель предлагал сдать Францию без боя.

– Выслушайте, – с обычной вальяжностью начал советник. – Первое и самое важное: мой protege адмирал Франсуа Дарлан повел себя очень предсказуемо. Мне даже чуточку обидно за него… Господин Шпеер, не думайте, у французов осталась своя разведывательная сеть, и о катастрофе в Вайсрутении адмирал узнал очень быстро. Его самолет летел в Алжир, но как только пришло сообщение о предполагаемой смерти фюрера, Дарлан вернулся в Виши. Предварительно приведя в полную боевую готовность военно-морской флот Франции и крепости на средиземноморском побережье. Нам известно, что он несколько раз встречался с маршалом Петеном как главой государства.

– И что же?

– Дарлан решил воспользоваться ситуацией, однако ему не хватает собственных сил: старый маршал нерешителен, а у премьер-министра Лаваля мощное лобби в Виши. Нам следует немедленно предложить адмиралу помощь, а прочее… Прочее изложено в составленных мною бумагах.

– Исключено, – я решительно помотал головой, будто ребенок, отказывающийся от каши на завтрак. – Оставленная нами Франция будет означать одно: туда придут англичане и американцы. Natura abhorret vacuum.[14]14
  Природа не терпит пустоты (лат). Аналог – «Свято место пусто не бывает».


[Закрыть]

– Я разве сказал «оставить»? – мягко возразил Хевель. – Будьте любезны, взгляните на карту, я консультировался с Генштабом и генералом Карлом фон Штюльпнагелем, командующим оккупационными войсками во Франции. Мы оставляем за собой основные точки дислокации подводного флота на побережье – Ла-Рошель, Брест, Лорьян, Сен-Назер, Бордо и прочие. Вермахт постепенно отходит на восток, до зоны немецкой колонизации,[15]15
  Зарезервированная по Компьенскому перемирию территория на северо-востоке Франции, предназначенная для заселения немцами. Возвращение французских беженцев после 1940 года туда было запрещено. Зона включала в себя крупные города – Нанси, Мец, Седан, Реймс, Аррас. Не путать с аннексированной Германией территорией Эльзаса и Лотарингии.


[Закрыть] концентрируясь на нескольких плацдармах, с которых, при возникновении кризиса, можно будет бескровно вернуть оставленные провинции за несколько дней – французская армия сейчас пребывает в полном ничтожестве.