Текст книги "Der Architekt. Проект Германия"

Автор книги: Андрей Мартьянов

Соавторы: Елена Хаецкая
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

Неожиданно она произнесла совершенно ясным голосом:

– Меня укачало.

Я сказал Гортензию, чтобы остановил машину. Луиза отошла подальше. Я покурил раза два, когда она наконец вернулась, обтирая лицо снегом.

– Едем дальше.

* * *

Штаб находился в деревне Балочья, в десяти километрах севернее Пичуги, в жилой избе. Рослая сухопарая женщина средних лет и двое детишек, а с ними – бабка ютились в одной комнате, штаб размещался в другой. Печка топилась из той комнаты, где был штаб, поэтому туда в любой момент бесцеремонно входила бабка с охапкой обледеневших дров. Бабка была глухая, разговаривала басом.

Чесноков мне еще загодя сказал:

– Ты по мадаме отчитаешься, а по перестрелке я сам напишу и отправлю куда следует. – Палец в потолок. – Если тебя потом в устной беседе спросят, просто расскажешь, как было.

Луизу в угарной избе сразу потянуло в сон. Я заглянул на хозяйскую половину, спросил у женщины – нельзя ли устроить гостью на кровать. Та согнала ребятишек и помогла Луизе лечь. Громким шепотом осведомилась у меня:

– Чего она так ослабела-то? С виду вроде откормленная.

– Сына нашла, – объяснил я.

– Так радоваться надо, – заметила женщина и пустила из угла глаза сухонькую слезку. – Вон, у меня, – она кивнула на угол, где под потолком притулилась черная икона, – две похоронки. На старшего сына и на брата.

Я вышел в штаб и сел за стол. Самочинно допил чай, оставшийся от командующего, – один только Шумилов кладет столько сахара. Потом явился майор Силантьев.

Я встал. Он махнул рукой и рухнул на лавку у стены, широко, мучительно зевая.

– Ну что там, докладывай.

– В общем, товарищ майор, свидание прошло по плану, – сказал я. – Только вот по дороге нас обстреляли.

От такого известия Силантьев мгновенно проснулся:

– Как – обстреляли? Кто?

– Банда мародеров. В развалинах прятались… По мародерам полковник Чесноков подробно доложит.

– Полковник Чесноков, – с непонятной горечью вздохнул майор Силантьев. – Да уж, Чесноков – сила… Фрау-то часом не зацепило?

– Нет, цела.

– Сильно напугалась?

– Она хорошо держалась, – сказал я. – Сержанта Гортензия по голове немного задело. А вот обер-лейтенант Шаренберг ранен тяжело.

– Черт! – Силантьев аж подскочил. – Где он?

– В госпитале в Егоровке.

– Врач что говорит? Там вообще толковый врач?

– Врач толковый… Туда связь провели, можно вечером позвонить – справиться.

– Ясно. – Силантьев пожевал губами. – А что Шпеер?

– По мне, так поправляется. Хотя полудохлый еще, конечно.

– Как у фрау прошла встреча с сыном?

– Нормально.

– Еще что-нибудь? – спросил Силантьев, сильно двигая бровями. – Может, у тебя имеются какие-то соображения? Не таись, выкладывай.

– Предполагаю, фрау Шпеер захочет сегодня связаться с Москвой.

В комнату ввалился Чесноков. От него пахло морозом, дымком, машинным маслом. Он положил ППШ на скамью, уселся рядом и сразу закрыл глаза.

– Шмайссеры сдал, – сообщил он.

Я замолчал.

– Ну, не стесняйтесь, товарищ лейтенант, – настаивал майор Силантьев. – Какие у вас идеи насчет дальнейших намерений фрау?

– Она попросит, чтобы ей позволили забрать капитана Шпеера прямо сейчас.

– Рекомендации? – Силантьев в упор посмотрел на меня.

– Мои?

Я удивился. Обычно от меня требовали только информацию. Анализом и составлением рекомендаций занимались более компетентные товарищи. Но собственное мнение у меня, естественно, уже сложилось, и я его изложил:

– Считаю, связь с Москвой ей нужно предоставить. Или пусть поговорит с Екатериной Павловной, например, по линии Красного Креста. Товарищ Пешкова ей обрисует ситуацию, да и утешит заодно. А вот капитана Шпеера передавать немцам сейчас преждевременно. Пусть сперва за Дон отойдут, а еще лучше – за Днепр… Ну, это не мне решать…

Чесноков рядом со мной пошевелился и что-то пробурчал невнятное.

Силантьев настойчиво ждал, пока я выскажусь до конца.

Я и высказался:

– Вообще капитан Шпеер еще слишком слабый после тифа. Оклематься бы ему получше. Нельзя его никуда тащить, помрет по дороге. Продует его где-нибудь на сквознячке – и привет.

– А это правда? – прищурился Силантьев. – Или просто удобный предлог задержать его у нас?

– Доктор Перемога подтвердит.

Теперь я отчетливо слышал, как Чесноков похрапывает.

– Кстати, о докторах, – продолжал я, – мне еще нужно встретиться с главврачом госпиталя для военнопленных в Сталинграде, подполковником медицинской службы Шмиденом. Только не в самом его госпитале, а где-нибудь на стороне.

– Зачем?

– Посылка из Москвы, – напомнил я.

– Да, точно. – Силантьев протер глаза. – Почему сам ему не отвезешь, прямо в госпиталь?

– Оставлять фрау без присмотра – не имею права, а тащить фрау в настоящий госпиталь для военнопленных… тоже не имею права.

– Молодец, – сказал майор, – до мелочей всё продумал. Мыслишь политически грамотно.

– Спасибо, товарищ майор.

– Наверное, много времени свободного было, чтобы думать?

– Не жалуюсь, товарищ майор.

– Отправишь фрау в Москву и тогда сам съездишь к Шмидену, – сказал Силантьев. – Ему, небось, недосуг по тайным свиданкам бегать.

Чесноков во сне захохотал.

– Какие-нибудь любопытные вещи в письменном виде сообщить не хочешь? – спросил меня Силантьев.

– Бумага найдется? – спросил я.

– Ну когда же у нас для тебя бумаги не находилось? – Силантьев кивнул на полку, где под старыми банками с чем-то высохшим лежало несколько листков. – Пиши.

Я тщательно записал свои наблюдения и заключил так:

«Складывается впечатление, что фрау Шпеер – самостоятельно мыслящая, умная, волевая женщина. Вместе с тем, разумеется, она будет предельно лояльна к режиму, который устанавливает ее старший сын. Об имеющихся репрессиях в германском партийном и правительственном аппарате, особенно против фашистов гитлеровской школы, высказывалась положительно».

* * *

Громкий бас, внезапно прозвучавший над ухом, вырвал меня из пустоты.

Я подскочил. Оказалось, я заснул прямо за столом. Глухая бабка схватила мой отчет и потащила на себя. В следующее мгновение она с силой поставила горшок с отбитым краем на мои бумаги, ахнула, схватилась за грудь и попятилась. Так задом и выбралась из комнаты. Я слышал, как она топочет в соседнем помещении, охая и гулко причитая.

Я закрыл глаза, сосчитал до трех, открыл их и еще раз осмотрелся.

В руке у меня был пистолет. Другая вцепилась в бумаги, исписанные карандашом. Последняя строчка накарябана совсем невнятно, буквы потянулись книзу и как будто осыпались – видать, дописывал уже во сне.

Так. Почему я держу пистолет? Что вообще произошло?

Чесноков храпел, размякнув на лавке. Рот приоткрыт, голова запрокинута.

Я с подозрением смотрел на него. Видел он или не видел, как я с оружием на бабку кидаюсь?

– Во конфуз-то вышел, – отчетливо проговорил Чесноков. – Нервический ты, Терентий, прям курсистка какая. Нельзя так.

Он крепко растер себе загривок ладонью, вздохнул и поднял на меня свои яркие черные глаза.

– А зачем она отчет забрать пыталась? – пробормотал я и заглянул в горшок. Там плескалось молоко. Совсем немного, на донышке.

Я тряхнул головой, сложил бумаги, спрятал в карман. Вышел на двор, обтер лицо снегом. «Фиат» стоял пустой, зиял парой дырок. Гортензий незнамо куда сгинул. Геллера тоже не наблюдалось.

Я вернулся, выпил молоко.

Нервный я стал, это точно. Бабка мне угощенье принесла, а я на нее с пистолетом. Спросонок, конечно, но все-таки…

– Куда немец ушел, не видели, товарищ полковник?

Чесноков успел опять заснуть. При звуке моего голоса он встрепенулся.

– Покоя от тебя нет, Терентий.

– Где капитан Геллер, не знаете, товарищ Чесноков? – повторил я.

– С Гортензием куда-то подался, – сказал Три Полковника. – Да чего ты, как курица, хлопочешь? Взрослые мужики, разберутся, что им делать. Твоя забота – фрау Луиза.

– Она спит.

– Вот и хорошо, – оборвал Три Полковника. – И я тоже спать хочу.

Я заглянул на жилую половину дома.

– Вон он, прибить меня хотел! – взвыла бабка, едва меня завидев. Она сидела на низкой скамеечке, покачиваясь и держась за грудь. – О-ой, матушка моя, прибить хотел! Немец хотел, теперь наши пришли – опять то же самое!..

– Бабуль, простите, это я во сне, – сказал я. – Я не нарочно.

Женщина-хозяйка смотрела на меня осуждающе, дети – с веселым любопытством. Фрау Шпеер от всех этих криков проснулась и приподнялась на постели.

– Не подходи! Ирод! – рявкнула бабка. Она плюнула себе в подол, встала и вышла на двор. Скоро я услышал стук топора.

Женщина махнула рукой:

– Сейчас такие времена… Все озверели.

– Дяденька командир, дайте пистолет посмотреть.

Дети без всякого страха лезли ко мне.

– Дяденька, у вас сахар есть? Дяденька, вы Гитлера видели?

Я отдал детям остатки сахара, полученного от Перемоги. Сахар так и лежал у меня в кармане, смешавшись с табачными крошками.

Женщина наблюдала за мальчиками с грустной улыбкой.

Я показал за окно, где бабка зверски расправлялась с дровами:

– Мама ваша или свекровь?

– Да просто бабка, – ответила женщина. – Ничейная. Подселилась к нам в ноябре. Боевая бабка. Была в партизанах. Кашеварила и собственноручно забила поленом двух фрицев. Так люди говорят.

– Охотно верю, – пробормотал я.

– Там и оглохла, когда пушка стреляла, – добавила хозяйка.

– А вы кто? – спросил я. – Почему за Волгу не ушли?

– Не успела, – вздохнула она. – Совхозный скот угоняли, началась бомбежка… Петьку в сутолоке потеряла, едва отыскала. Домой зашли – а там уж немец…

Она замолчала.

– По профессии вы кто?

– На что вам знать? – Она пристально взглянула на меня. – Для протокола интересуетесь?

Я не ответил.

Она поправила черный платок, клюнула в мою сторону носом:

– Учительница арифметики, вот кто. У нас в селе большая школа была, со всей округи к нам приезжали. У меня ведь только Петька родной, – она кивнула на мальчика постарше. – А вот этот, – она показала на второго, лет четырех, который, пуская липкую слюну, увлеченно шарил у меня в кармане, – приблудный. В степи подобрала, совсем одичал. Теперь вот обоих поднимать надо. Только тем и живу.

– О чем она рассказывает? – тихо спросила меня фрау Шпеер.

– Про детей, – объяснил я. – Один у нее свой, второй – сирота.

Едва заслышав немецкую речь, учительница закоченела.

– Кого это вы, товарищ лейтенант, ко мне в дом привели? Я думала, она наша. Сына нашла… Порадовалась за нее… А это, оказывается, курва германская.

– Товарищ учительница арифметики, – строго сказал я, – не проявляйте несознательность. Вы же грамотный советский человек. Для вас текущий момент должен быть отчетливо понятен.

– Для меня-то как раз отчетливо понятно, что они тут вытворяли, пока им хозяйничать дозволялось, – холодно проговорила женщина. – Мальца кто осиротил? – Она схватила мальчика, как раз нащупавшего в моем кармане остатки сахара, и дернула к себе.

– Мамка! – взвыл ребенок.

– Кто осиротил его, спросите ее, свою фрау!

– Мамка-а-а-а! – тянул мальчик. Белая головенка его моталась.

– Ну хватит. – Я взял учительницу за руку.

Она отпустила ребенка, вырвалась от меня.

– Ишь какой. Сразу видать, начальник, – съязвила учительница.

– А вам начальники не нравятся? – спросил я.

Я еще раньше приметил у нее под кроватью небольшой продуктовый склад – мешок и десяток консервов. Наверняка от щедрот Шумилова.

– Что мне нравится или не нравится – не ваше дело. Мне детей надо вырастить, – сказала учительница. – И не вам судить меня. Я – мать.

– Ясно, – сказал я. – А я лейтенант Морозов. Вас, простите, как по имени-отчеству?

Тем временем мальчик снова полез ко мне в карман. Мне это порядком надоело, и я показал ему кулак. Он отскочил и начал корчить мне рожи.

– Меня зовут Капитолина Сергеевна, – холодно проговорила учительница.

Я вдруг представил себе, как она входит в класс, обводит учеников орлиным взором и произносит эти самые слова. А дети вразнобой повторяют: «Здрасьте, Капитолина Сергеевна».

– Хотите водки? – просто спросил я.

– Хочу.

– Идемте в штаб.

Она вышла вслед за мной.

Я обернулся к фрау Шпеер:

– Постарайтесь отдохнуть. Вечером генерал-лейтенант приедет, я вас разбужу.

– Хорошо, – послушно сказала Луиза.

Капитолина Сергеевна уже сидела за столом, сложив руки, как ученица.

– Налюбезничались с фрау? – осведомилась она.

– А вы от немцев тоже продукты брали? – спросил я.

– Что я от немцев для моих детей брала, – сказала Капитолина Сергеевна, – это между мной и командиром партизанского отряда «Заря коммунизма». Если так любопытно, найдите товарища Коваленкова Петра Григорьевича. У меня от него секретов не было.

– Это муж ваш? – спросил я и сразу почувствовал себя глупо.

– Муж? – Она зло смотрела прямо мне в глаза. – Коваленков – командир партизанского отряда. А вот про мужа я бы у вашего начальства спросила: где он, где отец Петьки? На тех хоть похоронки пришли, а про него – ни слуху ни духу, и писем нет.

– Послушайте, Капитолина Сергеевна, сейчас под Сталинградом боевые действия закончены. Готовится частичный обмен пленными. Вы глубоко осознаете данный факт или, может быть, виноват – не одобряете его?

– А что вы делаете с теми, кто не одобряет? – с вызовом осведомилась она. – Расстреливаете?

Я молчал.

– Или просто арестовываете? – продолжала она напирать. – А арестовав – куда отправляете, лес валить?

– Вам как отвечать – как полной дуре или как сознательной гражданке? – не выдержал я.

– Мамка-а-а! – звал ребенок из-за занавески.

Не поворачиваясь, она надсадно закричала:

– Петро, глухой, что ли, – не слышишь – Василь чего-то хочет? Дай ему попить или чего там!..

– Вижу, вы сознательная труженица среднего образования, – с напором продолжал я. – В советской стране человек вправе иметь какое он хочет мнение по любому вопросу. Но идет война, положение сложное.

– Ну-ну.

– А вот меня учительница сильно бранила, если я с «ну» начинал, – заметил я. – Говорила: «Не нукай, не запрягал».

– Отыграться захотели? За то, что вам в детстве двойки ставили? – Она сощурила глаза до щелочек.

– Вы от разговора не уходите, Капитолина Сергеевна. Положим, вы у меня болтать начинаете много. Разные глупости. Что немец сильнее, что всем нам конец, сдаваться надо, пока не поздно. И прочее. Представили?

– Да запросто, – сказала она мрачно. – И представлять не надо, так всё и было.

– Хорошо. Что я, по-вашему, должен делать?

– Не знаю. Расстреляете меня.

– Всех, кто глупости болтает, расстреливать – воевать некому будет.

– Так что вы сделаете?

– Посмотрю, как в бою себя проявите. Если плохо – к директору школы вызову и в угол поставлю. А если хорошо – так и медаль вам на грудь.

– Ну да, рассказывайте!

– Не верите?

– Не верю.

– Дело ваше.

– Вы водки обещали.

Я протянул ей флягу.

Она встала, принесла пыльные стопочки, одну побольше, другую поменьше.

– Свадебные, моих родителей, – пояснила она.

Я выпил с ней водки. Она слегка разрумянилась.

Тут из-за занавески к нам вышла фрау Шпеер.

Капитолина Сергеевна сразу уставилась на нее злющими глазами:

– Сына, говорите, нашла? Фрица поганого. Не добили, значит. И очень жаль.

Она встала и удалилась.

Луиза вздохнула, села на скамью рядом со спящим Чесноковым.

– Я бы хотела связаться с Москвой, – сказала она. – С тамошним представительством Красного Креста. Шведского.

– Зачем?

– Как вы думаете, – Луиза взяла оставленную учительницей стопку, понюхала, повертела между ладонями, – мне разрешат взять в Германию Эрнста прямо сейчас?

* * *

К ночи действительно вернулся командующий. Луиза насела на него со своими вопросами, причем суровый командующий был с фрау Шпеер вежлив, как на банкете.

Я выбрался подышать воздухом.

Гортензий с Геллером устроились в соседней избе. Геллер стоял там под окном, курил, глазел по сторонам, хотя смотреть было особо не на что. Завидев меня, приветливо махнул.

– Звонили в госпиталь? – спросил он.

– Нет еще. К ночи связь обещали.

В избе хозяйничала однорукая калмычка по фамилии Иванова. Ей безразлично было, что Геллер – немец. Калмыки, они такие – ненавидят всего минуту, потом забывают.

Руку она потеряла, когда работала в эвакогоспитале в Сталинграде, летом прошлого года. Под обстрел попала.

Она охотно про это рассказала: «Подозренье на чуму вышло. Выехали мы с главным патологоанатомом армии товарищем Грибановым. Задание у нас было – вскрыть умершего и поглядеть, от чего помер, от чумы или от чего иного. Мне, говорит товарищ Грибанов, самая храбрая медсестра нужна. Я и вызвалась. Тут немец летит, батюшки мои! Снизился, сволочь, так и строчит! Я побежала, а он прямо надо мной летит и строчит, и строчит! В руку мне попал. Меня товарищ Грибанов на себе до госпиталя донес, а руку отнять пришлось – нагноение случилось. Я без памяти была».

Женщина эта мне понравилась. Лицо у нее круглое, как тарелка, смуглое, глаза раскосые, черные, когда улыбается, сразу много морщин, а когда серьезная – кожа натянута на скулах и кажется гладкой. Брови выщипывает по моде. Носит платок, низко опущенный на лоб и сзади завязанный узлом.

– Входи, молоденький, входи, угощайся, тут и лишняя кровать отыщется, – приветствовала она меня.

– Это ваш дом, товарищ Иванова? – спросил я.

Она засмеялась. Зубы у нее черноватые.

– Кто ж его знает, чей это дом? Стоял пустой. Я пришла и стала жить. Тут крыша целая и стены держатся. Ставни мне солдаты помогли навесить.

Капитан Геллер спросил:

– О чем она рассказывает?

Я ответил:

– Как руку потеряла. Она медсестрой была, а немецкий летчик на бреющем по безоружным людям стрелял. В нее вот попал.

Геллер отвел глаза. Посмурнел.

Он очень долго молчал. Потом сказал:

– Я не стрелял.

Из дома вышел Гортензий, обтирая на ходу губы.

– Картошка поспела, товарищ лейтенант, – сообщил он, кося глазами на Иванову.

– Заходите, – повторила она приглашение.

– Сейчас зайду… А что, у нас тут чума была? Про тиф слышал, про чуму что-то информация не доходила.

– Да не было никакой чумы! – Иванова махнула рукой. – Одно только подозренье. Другая болезнь была, с чумой сходная, но не такая опасная. Названье мудреное, латынское, не запомнила. Были проведены санитарные мероприятия по изоляции инфицированных, на том хвороба и кончилась.

Медицинскими понятиями она оперировала легко, хотя речь в общем была малограмотная, деревенская.

– Ясно, – сказал я.

До нас донесся шум: выстрел, потом как будто спор. Голоса сперва негромкие, спокойные, поднялись на крик. Геллер насторожился, схватился за пистолет.

– Сержант Гортензий, за мной! – приказал я и побежал в ту сторону, откуда слышались голоса.

Два красноармейца задержали машину. Машина была вроде нашего штабного «виллиса», только куда более потрепанная, исцарапанная, с отметинами от осколков.

В машине сидел старший лейтенант. На нем были комсоставовская шинель, меховая ушанка, рукавицы.

В штабе сейчас находилось начальство – да еще один особо важный «объект» (то есть фрау Луиза), – поэтому каждого, кто пытался проехать мимо, останавливали и проверяли.

– Что происходит? – обратился я к красноармейцам.

Один продолжал держать безмолвного командира под прицелом, второй козырнул и доложился.

– Отказывается документ предъявить. Пытался прорваться мимо нас. Мы по колесу пальнули. Так он с нами не разговаривает.

– Ясно.

Мне хорошо был виден профиль офицера – впалая небритая щека, потухший глаз.

Догадка меня стукнула так, словно кирпич с неба упал. И я преспокойно обратился к нему по-немецки:

– Ваши документы, Herr Offizier.

Он аж подпрыгнул, потом повернул ко мне лицо и горько рассмеялся:

– Ach, so. Разумеется.

И протянул мне бумаги какого-то старшего лейтенанта Рябоконя.

Я посмотрел документы, перевел взгляд на человека в машине:

– Кто такой старший лейтенант Рябоконь?

– А? – Он пожал плечами. – Понятия не имею. Нашел в шинели.

– Шинель с мертвого сняли?

– Так точно.

– Сами и убили?

– Нет, господин офицер, он уже был мертвый. Но если вы захотите узнать, доводилось ли мне стрелять в русских солдат, то…

– Выходите, – оборвал я.

Он выбрался из машины и стоял передо мной мрачный, сутулый.

– Это ж фриц! – протянул опомнившийся от изумления красноармеец. И вскинул на него автомат: – А ну, хенде хох!

Немец смотрел только на меня:

– Я не буду сдаваться.

Я тронул красноармейца за плечо:

– Благодарю вас за бдительность, товарищ. Теперь я сам с ним разберусь.

– А вы, простите, кто? Я вам пленного так просто отдать не могу. Мне его надо в штаб доставить.

Я показал ему свои документы. Особый отдел.

Он козырнул мне и, бросая на немца свирепые взгляды, отошел к своему товарищу.

Я снова заговорил с немцем:

– Сдаваться, значит, не намерены? Ну, и что мне с вами делать?

– Да что хотите, то и делайте…

– Ваше настоящее имя?

Он чуть прищурился:

– Майор Краевски, второй танковый полк.

Тут я насторожился:

– Второй танковый? Случайно, с капитаном Шпеером не служили?

Он сжал губы. Помолчал, потом ответил:

– Вот оно что. Капитаном Шпеером интересуетесь?

– Отвечайте на поставленный вопрос, – потребовал я.

– О да. Хайль Шпеер, – кивнул Краевски. В его глазах мелькнул огонек, но сразу погас.

– Где вы с ним расстались?

– Там же, где со всеми остальными, – в Сталинграде. Как давно – не могу сказать. С тех пор будто вечность прошла.

Майор Краевски может быть полезен, соображал я. Еще не знаю точно, как. Но желательно бы его сохранить. Может, в тот же госпиталь направить, к Перемоге. Завтра решу окончательно.

– Ладно, – решил я, – давайте так: я вас задержу до дальнейшего выяснения. Вы сдадите сейчас мне оружие, мы пойдем в теплую избу, выпьем сладкого чая. Там картошка поспела. Заодно и поговорим.

Он молча отстегнул кобуру и отдал мне.

Я передал кобуру Гортензию и снова посмотрел на немца:

– Больше оружия никакого нет?

Он покачал головой.

– А если я прикажу обыскать?

Он засмеялся сухим, мертвым смехом и вынул из кармана гранату. Граната была наша, лимончиком.

– Нож есть?

Нож имелся складной, в кармане штанов. Кстати, под комсоставовской шинелью обнаружился вполне себе вермахтовский мундир. Только истрепанный донельзя. Где ж Краевски прятался всё время с капитуляции?

– Больше ничего? Только не врите, я вранье сразу вижу.

– Больше ничего.

Мы вошли в избу к Ивановой. Та поставила перед фрицем тарелку с синей надписью «Столовая промкооперации № 2», взяла пальцами картофелину из тарелки Гортензия, потом еще одну – из своей, придвинула угощение немцу.

– Горячего чаю ему налейте, – попросил я.

Немец схватил ладонями стакан, приник к нему и замер.

Геллер сидел сбоку, задумчиво поглядывая на происходящее.

Неожиданно Краевски посмотрел прямо на меня и спросил:

– Как вы догадались?

– По взгляду, – ответил я. – У наших совсем другие глаза. Вы – солдат побитой армии.

Он согласно кивнул.

– Ешьте, ешьте, – сказал я.

Майор осторожно отпил чаю.

– Как вы выбрались из Сталинграда? – спросил я.

– Один человек всегда имеет шанс проскочить там, где армия застряла, – ответил мой собеседник. – Мне чертовски повезло: нашел убитого русского командира, «виллис». Собственно, я обнаружил их вместе. Так сказать, комплектом.

– Горючее для машины где брали?

– Сцеживал из подбитых танков.

– Горючее из танков не годится.

– Это из ваших не годится, – чуть улыбнулся он, – а из наших сойдет. Тут много подбитых наших танков…

– Мне придется доложить о вас в штаб, – сказал я.

– Я не хочу считаться военнопленным, – предупредил он. – Я не сдавался. Рук не поднимал.

– Формально вы не военнопленный, – согласился я. – И я вас, формально, не допрашиваю. Мы просто беседуем за ужином. – И я спросил первое, что пришло на ум: – Откуда вы родом?

– Из Пруссии.

– Далеко же вас занесло… Домой не тянет?

Майор Краевски пожал плечами:

– Бывают невезучие люди, Herr Leutnant, которым везде, где нет войны, плохо. И не то чтобы меня на приключения тянуло. Честно говоря, приключения на Восточном фронте мне совсем не понравились. Но там, на гражданке, и жизнь другая, и люди другие, и всё какое-то пресное, тягомотное. А на войну попадешь – вроде, душа успокаивается.

– Созидательным трудом заниматься не пробовали? – осведомился я. – Говорят, сильно успокаивает нервы.

– Видимо, придется, – согласился он.

– Ну вот и договорились… Вы ешьте, ешьте, только потихоньку. Наголодались в Сталинграде?

– Было такое, – признал он.

Теперь он то и дело посматривал на Геллера. Но у него сил не хватило летчика расспрашивать, а тот упорно молчал.

Гортензий громким шепотом спросил меня:

– А что мы с этим фрицем делать будем?

– Ночевать оставим, – сказал я. – Не на мороз же выгонять. Утром в штаб его отведу. Может, знает что-нибудь полезное.

– Его бы связать! – предложил Гортензий.

– Не нужно.

– Он нас ночью всех перережет, – предрек Гортензий.

– А вы сохраняйте бдительность, товарищ Гортензий.

– Может, напоить его? – предложил, поразмыслив, Гортензий. – Пьяный он никого не зарежет.

– Я обдумывал этот вариант, – сознался я. – Как наиболее гуманный. Да только убьет майора водка, если употребить ее в потребных количествах.

– Что же делать? – Гортензий совсем расстроился. – Не везет мне!

Но я уже принял решение.

– Так, майор Краевски, – обратился я к немцу, – мы отдаем дань вашему мужеству и вашей откровенности. Поэтому, пожалуйста, дайте мне честное слово офицера, что не предпримете никаких попыток сбежать. В противном случае придется вас связывать, а мне бы этого не хотелось – вы, по-моему, нездоровы.

Он дал слово.

– Товарищ Иванова, – я подозвал калмычку, – устройте его переночевать. Оружие он сдал, голодом и холодом ослаблен, от тепла и вашей картошки его развезло – думаю, вреда не причинит. В той же комнате будет спать сержант Гортензий.

– Сделаю, – не моргнув глазом отвечала санитарка.

– Благодарю за ужин. Капитан Геллер, вы уступите майору Краевски кровать?

Геллер молча кивнул. Мне показалось, что эта встреча его сильно поразила. Может быть, даже сильнее, чем утренние мародеры.

Капитан начал понимать, что тут происходит.

Я вернулся в штаб. Командующий что-то писал, фрау Шпеер с заплаканным лицом дремала на лавке у стены. Я понял, что разговор ее с Москвой состоялся.

При моем появлении командующий поднял голову.

– Разобрались, что за стрельба была?

– Разобрался, товарищ командующий.

– До утра ждет?

– Вполне.

– Хорошо. Вы уже позаботились насчет ночлега вашей подопечной? Сами будьте, естественно, рядом. Спать вполглаза! А лучше – совсем не спать.

– Вопрос деликатный, – я вдруг смутился. – В одной комнате с женщинами ночевать?

– Будто до сих пор не приходилось?

– Приходилось, но… не так.

– Скажите просто, что эта фрау на вас страху нагоняет.

– Не столько она, сколько эта учительница, Капитолина Сергеевна, – признался я. – Ох и строга…

– А вы ведите себя безупречно, – посоветовал командующий. – Как и подобает красному командиру.

– Случается, как раз за безупречное поведение от дамы по морде и схлопочешь, – пробурчал я.

С печки донеслось:

– Ирод! Охальник!

Там шумно закопошилась бабка. А с ней и оба мальчика.

– Я не пойму, глухая бабка или не глухая? – не выдержал я.

– Когда надо – очень даже не глухая, – подтвердил командующий. – Так что забирайте фрау и идите отдыхать.

* * *

После ночлега на полу на старом матрасе, выломанном из какой-то доисторической кровати, у меня ломило всё тело. Луиза Шпеер еще спала. Ее лицо было совсем белым, оно почти не выделялось на белом кружеве подушки. Шпильки высыпались из прически и валялись рядом.

Я собрал их и положил на покрытый вязаным пожелтевшим кружевом буфетик.

Постоял рядом с ней, потом постоял у окна. Куда подевалась Капитолина Сергеевна – не знаю.

Мальчики сладко сопели на печи. Ничейная бабка с энергией стахановца уже орудовала где-то в сарае.

Внезапно под окном, где я стоял, возник Гортензий.

Я даже отпрянул от неожиданности:

– Вы с ума сошли, товарищ сержант? Что это вы выпрыгиваете, как чертик из коробки?

– Помер, – трагическим голосом произнес Гортензий.

– Кто помер? Что вы несете?

– Помер! – повторил сержант.

– О ком вы говорите?

– Майор вчерашний. Краевски. Проснулись – а он уже холодный.

– Он ранен был, что ли?

– Да нет… Осмотрели его со всех сторон – следы от ранений на теле есть, но все старые, зажившие. Санитарка подтвердит.

– Покончить с собой не мог? Яд? – предположил я.

– Он жить хотел, – напомнил Гортензий.

– Да не очень-то хотел, если его послушать…

– Не, товарищ лейтенант, с собой он не кончал, – уверенно сказал Гортензий. – Я за ним смотрел. Он как лег, так и заснул. И не двигался больше.

– Тогда остается одно объяснение, – сказал я. – Сердце. Сердце Шестой армии…