Текст книги "Der Architekt. Проект Германия"

Автор книги: Андрей Мартьянов

Соавторы: Елена Хаецкая
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

Дядя Дэдэ мельком оглянулся на меня и неспешно спросил о чем-то Нину. Та кивнула. Он щипнул ее за бок и встал.

Нина застыла с полуоткрытым ртом. Дядя Дэдэ снова ослепил меня синевой своих глаз и кивнул, чтобы я следовал за ним. Я подчинился. Мы прошли через столовую, где замотанная в удушающий траур Жанна собирала посуду. Дядя Дэдэ на ходу что-то приказал Жанне и повел меня дальше – в кладовую. Там он зажег лампу, обернулся и велел мне следовать за ним. Мы спустились в винный погреб, из погреба проникли в ледник, там совместными усилиями отодвинули один из тяжелых стеллажей, открыли толстенную дверь и наконец очутились в подземелье.

Дядя Дэдэ поводил лампой вверх-вниз, чтобы я лучше мог видеть, и я не удержался – ахнул. Небольшое помещение было набито оружием: винтовки, автоматы, пистолеты, два пулемета, шесть ящиков с гранатами. И коробки со взрывчаткой.

Лицо дяди Дэдэ, подсвеченное лампой, казалось дьявольским: огромный нос, провалы глаз, черные морщины, растрепанные седые космы. Он ухмыльнулся и что-то сказал, махнув в сторону стеллажа, а потом вышел и унес лампу. Он поставил ее на пороге и отошел на середину винного погреба.

Я взял один из ящиков, вскрыл. Взрывчатка английская – мастичная. Я только слышал о такой. В отдельной коробке находились кислотные взрыватели. Не слишком надежно, но компактно и, по-видимому, удобно. Я ведь не знаю, какой у Святого план. Чтобы разнести весь отель «Маджестик», такого количества определенно не хватит. Тут нужен хороший грузовик с динамитом. Но для грузовика нет горючего. Да если и найти – на него сразу обратят внимание. Лучше всего, конечно, авиационная бомба. Англичане – мастера бомбить мирные объекты.

Я взял ящик со взрывчаткой, под одобрительное ворчание дяди Дэдэ вынес из подвала. В этот момент появилась Жанна с двумя большими чемоданами. Она хмуро посмотрела на дядю Дэдэ, потом на меня, бросила чемоданы на пол и вышла. Дядя Дэдэ сказал ей что-то вслед и безрадостно засмеялся.

Я поставил ящик рядом с чемоданом. Дядя Дэдэ помог мне переложить взрывчатку в чемодан. Потом мы проделали то же самое со вторым чемоданом. Тяжеловато, конечно, но до вокзала в Виллер-Котре дотащить можно.

* * *

Тащить, однако, не пришлось – Пьер уже запряг в телегу лошадь. После подвала по-летнему теплый воздух воспринимался как благословение. Нина прощалась с Жанной, целуя ее в сухие щеки. Жанна перекрестила ее, потом обняла и заплакала. Заплакала и Нина.

Дядя Дэдэ прикрикнул на обеих. Я забрал мой пиджак. Дядя Дэдэ пожал мне руку и сказал, что любит поляков.

Я вдруг понял, что он видит нас с Ниной насквозь. И даже то, о чем ни она, ни я не догадываемся, ему тоже известно. Крестьянин так устроен – он может правильно судить обо всем земном с грубой, неотразимой проницательностью. Зато многие более возвышенные материи остаются для него неизведанными. Впрочем, по большей части эти материи не имеют, по большому счету, сколько-нибудь существенного значения.

* * *

Всё, что мы делали, определяла сейчас непоколебимая воля Святого. Затеянная им операция должна была стать последней в его жизни, и он схватился за нее с жадностью старика, на склоне лет встретившего любовь – какую-нибудь бледную цветочницу, которая не сказала решительного «нет» и заставила старое сердце трепетать и рваться.

Мы вернулись в отель около десяти часов вечера. Маршан встретил меня кислой улыбкой, которая неубедительно имитировала радость:

– Хорошо прогулялись, господин офицер?

– О, – ответил я в тон, – погода за городом была просто чудесной. Такой свежий воздух. Позаботьтесь о моем багаже, пожалуйста.

Маршан живо ухватил чемоданы и спрятал их под стойкой с ловкостью, которая заставляла заподозрить в нем вокзального вора.

Отель больше не казался безжизненным склепом. По лестнице, бодро вскидывая колени и блестя сапогами, вверх и вниз перемещались офицеры, из ресторана доносилось хоровое пение «Марсельезы», в холле несколько человек шумно общались между собой и, заметив меня, вдруг на миг замолчали, а потом, как ни в чем не бывало, возобновили беседу. Повсюду ощущался дух товарищества, в воздухе висел сигаретный дым.

Я по-хозяйски обнял Нину за плечи:

– Ты к себе, дорогая, или ненадолго поднимешься в мой номер?

– Я к себе, дорогой, – ответила Нина. – Увидимся на банкете.

– На банкете? – удивился я.

Она приподняла свои русые, тонко выщипанные брови:

– Естественно. Несколько девушек из «Ревю» приглашены выступать.

– И вы в их числе?

– Разумеется. Меня почти всегда приглашают.

– Пользуетесь успехом?

– А почему вы иронизируете, Эрнст? – прищурилась Нина.

– Разве я иронизирую?

– Мне так показалось.

– Вовсе нет. – Я легонько поцеловал ее в лоб. – До встречи.

Ее глаза странно блеснули, она улыбнулась так, словно боялась заплакать, повернулась и вышла, а я подошел к группе офицеров Легиона. Они чуть расступились, впуская меня в свой круг.

Приземистый человек с волевыми, рублеными чертами лица протянул мне руку:

– Добро пожаловать.

– Тауфер, – представился я.

Он улыбнулся – и продолжал улыбаться всё шире – пока я не рассмеялся и не поправился:

– Капитан Эрнст Тауфер.

– Вот так-то лучше, – энергично кивнул он, а остальные подхватили смех. – Выправку не скроешь. Где воевали? Африка?

– Восточный фронт, – сказал я.

Они посерьезнели. Мой собеседник, не выпускавший всё это время моей руки, стиснул пальцы, теперь его рукопожатие стало по-настоящему крепким.

– Что ж, камрад, добро пожаловать. Мы все здесь побывали на Восточном фронте и знаем цену тем, кто там сражался. Лейтенант Жак Дорио. Я был одним из первых, кто записался добровольцем в ряды борцов против большевизма. Я отправился под Москву в чине сержанта и пережил там зиму сорок первого года.

Я кивнул с пониманием. Мне не требовалось притворяться: я действительно уважал этих людей. Пережить зиму в России – для этого нужно большое мужество.

– А вы где были? – спросил Дорио.

– Харьков, – коротко ответил я. Сталинград вызвал бы слишком много вопросов, а мне не хотелось говорить о себе.

– Можно сказать, вам повезло, – вмешался высокий нескладный офицер. Он чуть наклонил голову и представился: – Майор Жан Бридо. После ряда неудач под Москвой, – он метнул взгляд в сторону Дорио, как будто затруднялся упоминать при нем об этом «инциденте», – Легион был переформирован и направлен в Белоруссию. General Bezirk Weißruthenien. Возможно, вы читали в газетах…

– Белоруссия – это ад, – вставил молодой офицер, на вид совсем юноша, с лицом, изъеденным прыщами и шрамами. В отличие от старших, он говорил по-немецки плохо, с сильным акцентом, и запинался, подбирая слова. – Маленький вонючий ад. Леса, болота. Брр!.. – Его передернуло, и он натужно засмеялся. – Болота кишат комарами и партизанами. Брр!.. – Он опять хохотнул, как будто подавился.

– Это не смешно, – остановил его майор. – Наша служба, капитан, – он обращался теперь ко мне, – сильно осложнялась местными бандитами. Собственно, Легион должен был обеспечивать безопасность коммуникаций в оперативном тылу германских войск на юге Vitebschina.

Услышав жуткое русское название, я поневоле вздрогнул – и снова вспомнил вопрос Нины: скучаю ли я по России? И собственный ответ: как можно скучать по аду?

Но там, где звучали эти названия, – там остались мои товарищи. Скучаю ли я по ним? Я даже не помню их лиц. Память о них превратилась в ноющую боль, вроде зубной, которую, как я знал, не залить шнапсом.

– «Тыл» – звучит не очень героически, – вступил другой майор, с костлявым желтоватым лицом. Он выглядел так, словно недавно перенес тяжелую болезнь. – Майор Лакруа.

Я пожал и его руку с очень широкой, мягкой ладонью.

– Там, где русские, – там не бывает «тыла», – произнес я.

Лакруа покраснел от удовольствия, как девушка, которой польстили.

– Вы были там, поэтому и понимаете. Другим этого не объяснить.

– Я был, строго говоря, на Украине, где нет непроходимых лесов и где террористам практически негде прятаться, – возразил я. – Кроме того, на Украине традиционно сильны антирусские настроения, так что там мы встретили определенную поддержку. Ваше положение было гораздо более сложным.

Я нарочно вызывал их на разговор: хотел, чтобы они сами подтвердили мне то, о чем рассказывал Святой.

– Что ж, капитан, – кивнул майор Бридо, – вот вам упрощенная схема того, чем мы занимались. Подразделения Легиона должны следить за тем, чтобы коммуникации оставались в неприкосновенности. Террористы, напротив, стараются эти коммуникации уничтожить. Соответственно, мы стараемся уничтожить террористов.

Прыщавый юноша-лейтенант грубо захохотал:

– Да! Террористы! Они как комары – сколько ни убивай, меньше не становится. Простите. Лейтенант Леруа.

Я пожал его потную ладонь и тайком обтер руку о пиджак.

– Мы уничтожали террористов, а они прятались в домах у местных жителей, – продолжал Бридо.

– И тогда вы уничтожали дома местных жителей? – спросил я в упор.

Майор Бридо пожал плечами:

– Война…

– Да бросьте разводить сантименты! – вмешался майор Лакруа. Его пожелтевшее лицо стало мрачным. – В октябре прошлого года мой батальон вел настоящую войну с бригадой «Chekist». Два моих взвода, в том числе один минометный, вступили в бой с террористами, засевшими в лесах к югу от транспортной линии «Borisov – Orscha». Потом нам в помощь придали солдат СС из моторизированной бригады.

– Возле деревни Staroselje произошло настоящее сражение, – быстро, резко сказал Бридо. – Москва не жалеет для террористов ни оружия, ни людей. Мы точно знаем, что на самолетах в белорусские леса забрасывали кадровых офицеров для руководства бандитами.

– Откуда там столько бандитов? – спросил я.

– Да там полно настоящих преступников, – заметил Лакруа. – Естественно, им нравится убивать. – Он покачал головой. – У меня на глазах подорвался грузовик с французскими солдатами. Наскочил на бандитскую мину. В конце концов, было принято единственно правильное решение: выжечь каленым железом разбойничье гнездо – деревню Staroselje. Солдаты СС и мы плечом к плечу сделали грязную работу. – Он сжал челюсти. – Это вина коммунистов. Нам просто не оставили выбора.

– И много бандитов вы там уничтожили? – спросил я.

– Свыше тысячи, – ответил Лакруа. – Мы ликвидировали их опорную базу и один из отрядов бригады «Chekist», в том числе пятерых советских кадровых офицеров из числа руководства.

– Господа, – вмешался Дорио, – не перейти ли нам в ресторан?

– Жак может пить, не пьянея, как Бахус, – хмыкнул майор Бридо. – А вот нам этого не дано. Кстати, как давно вы с фронта, капитан?

– Порядком, – ответил я. – Я был ранен. Лечился в Потсдаме, теперь решил отдохнуть в Париже.

– Что ж, пользуйтесь последними деньками, – посоветовал Дорио. – Пользуйтесь ими на всю катушку. Скоро германские офицеры перестанут чувствовать себя во Франции как дома. Уж консул Дарлан об этом позаботится. Черт побери, товарищ! Я привык сражаться с немцами плечом к плечу. Я знаю цену фронтовому братству.

– Жак, – остановил его Бридо. – Выражай свои чувства менее откровенно.

– Это приказ? – Дорио поднял на него маленькие, пустые глаза. Я увидел, что он пьян. Бывают такие люди – чем больше пьют, тем больше деревенеют. По виду и не скажешь, что надрались: взгляд холодный, язык не заплетается, речь связная.

– Да, – сказал Бридо. – Это приказ командира. Подчиняйтесь, лейтенант Дорио.

– Я заработал мои погоны под Москвой, – сказал Дорио. – А Дарлан? В сороковом проклятые англосаксы едва не потопили весь… весь его флот… и он даже пальцем не пошевелил! А теперь он стал важной шишкой. Шпеер посадил его на трон Франции. Vive la France! Heil Speer! Бонапарт хренов. Он не будет указывать Жаку Дорио, какие чувства испытывать.

– Испытывай что хочешь, на здоровье, – повторил Бридо, – но следи за языком.

– Мы все рисковали жизнью в белорусских трясинах, – сказал Дорио.

– Я всё помню, – кивнул Бридо. – Мы все это помним, Жак. Просто следи за языком.

– Мы нужны ему, – сказал Дорио. – Дарлану. Мы – его Старая Гвардия, а он – наш Бонапарт. Проверенная в боях, обстрелянная, бесстрашная Старая Гвардия. И сегодня командование Легиона примет окончательное решение по этому вопросу.

– Легион должен занять подобающее ему место в истории новой Франции, – сказал Бридо. – Мы это уже обсуждали. Ты же политик, Жак, ты не новичок в этом деле. Когда ты понял, что коммунистическая партия пытается утопить Францию в трясине интернационализма, ты вышел из коммунистической партии. И был тысячу раз прав. Только национальная идея объединит нас и вернет нам ту страну, которую мы почти потеряли.

– Почти, – сказал Жак. – Вот ключевое слово. Почти. Если Дарлан сумеет это сделать, я подчинюсь Дарлану.

– Он сумеет, Жак. Он сумеет. Он уже сумел.

Дорио отсалютовал и направился в сторону ресторана. Бридо проводил его глазами, но ничего больше не прибавил, а обратился ко мне:

– После официальной части назначен банкет. Присоединяйтесь к нам. Мы будем рады видеть в наших рядах германского офицера – товарища по оружию.

– Разве это не противоречит новой доктрине – Франция для французов? – спросил я.

– Друг мой, – хохотнул майор, – политики, политические доктрины – это одно, а боевое братство, да еще замешанное на крови и грязи Восточного фронта, – это совершенно другое. Никакой Первый консул Дарлан нам в этом не указ. N'est-ce pas?

* * *

Я читал в холле вчерашнюю газету на немецком языке и сам не знал, чего жду. Нина не появлялась. Маршан вызвал коридорного – явился тощий вертлявый парень. Маршан приказал ему отнести багаж господина Тауфера к нему в номер, после чего передал парню известные мне чемоданы.

Тот вдруг знакомо закашлялся. Маршан сунул ему платок, потом стакан воды. Парень выпил воду, вернул стакан Маршану. Маршан обтер края стакана другим платком. Похоже, в карманах он держал целую пачку носовых платков – на все случаи жизни.

Коридорный погрузил оба чемодана на тележку и двинулся к служебному лифту. Он даже не обернулся в мою сторону.

Я сложил газету, рассеянно покурил, затем подошел к Маршану.

– В котором часу банкет?

– В одиннадцать, господин Тауфер, – ответил Маршан.

Я помялся:

– Мне стоит идти?

– А почему бы нет? – Маршан пожал плечами. – Там одних фаршированных уток наготовили на целую дивизию. Заодно полюбуетесь нашим банкетным залом. В отеле «Маджестик» очень красивый зал. Колонны из желтоватого мрамора, – он пошевелил пальцами, – с прожилками.

Я кивнул и не спеша поднялся по лестнице.

Банкетный зал был еще пуст. Забранные бархатными шторами окна до потолка отражались в зеркалах на противоположной стене. Бронзовые канделябры в виде грифонов с женской грудью украшали простенки между зеркалами. Большие столы были расставлены разомкнутым каре. В центре этого каре, перед торцевым столом, где, видимо, предназначено заседать командирам Легиона, на высокой, метра в два, квадратной колонне высилась отлитая в металле голова фюрера. Это было стандартное скульптурное изображение Гитлера, какое еще недавно встречалось в каждом уважающем себя административном здании. Поэтому я не сразу сообразил, что сейчас эта голова была, по меньшей мере, неуместна.

Плафон на потолке остался еще от старых времен. Голая розовая задница какой-то жирной греческой богини нависала прямо над фюрером.

– Кошмар, – сказал я. Мой голос гулко прозвучал в пустом зале.

Я вышел и поднялся еще на один лестничный пролет – к себе в номер.

Не успел я закрыть дверь, как в нее постучали.

– Это коридорный! – раздался голос Тусена.

Я открыл.

Тусен ввалился ко мне, деловитый, озабоченный.

– Принес ваши чемоданы, – сообщил он.

– Пустые? – спросил я.

Он пожал плечами и не ответил. Я налил ему вина из вчерашней бутылки. Мы с Ниной ее так и не допили.

– Подкрепитесь.

Святой жадно припал к стакану.

– Спасибо. Весь день мучает жажда. У меня к вам будет просьба. – Он вынул из кармана какую-то маленькую вещицу, завернутую в платок. Платок принадлежал Маршану. – Подержите у себя. Если со мной что-нибудь случится – Нина знает, что с этим делать.

– А мне можно посмотреть, что это? – осведомился я.

– Можно, но, в общем, вы будете разочарованы.

Я не стал разворачивать вещицу, просто сунул ее в карман. По-моему, Тусена это слегка позабавило. Он вытер губы, красные от вина, и улыбнулся.

– Увидимся в зале.

– Вы там будете?

– Разумеется. Меня наняли в числе других временных работников – обслуживать банкет. Метрдотель по какой-то причине с утра уже страшно пьян. С ним такое редко случается, знаете ли, но тут опять сорвался. И как неудачно – перед таким ответственным мероприятием. В который раз уже Маршану приходится прикрывать его и брать на себя всю его работу.

– Интересно, – пробормотал я.

– Вы находите? – оживился Тусен. – Впрочем, я тоже так считаю. Маршану же пришлось нанимать официантов – в последний момент. И именно он следил за тем, чтобы столы были накрыты как надо.

– Скажите, Тусен… – начал было я.

Он остановил меня:

– Откуда вы знаете мое имя?

– Помилуйте, откуда мне знать имя какого-то француза, нанятого прислугой на один вечер! – возмутился я.

– Очень хорошо, герр Тауфер, очень хорошо. Что вы хотели спросить?

– Почему в зале до сих пор стоит памятник фюреру?

– А, голова Гитлера… – Тусен хмыкнул. – Во Франции всё делается постепенно. У нас даже революции не спешат. Всему предшествуют длительные заседания. Но сейчас уже «голову» начали демонтировать. Так что доступ внутрь колонны – а она внутри полая – обеспечивается очень просто: нужно только отодвинуть уже демонтированную панель. Она там стоит пока просто для приличия и держится, как говорится, на соплях. С этим делом решили пока не торопиться. В отеле считают, что легионерам приятно будет видеть покойного фюрера. Ведь они присягали именно ему, лично. Ну а после банкета, конечно, голову окончательно снимут и куда-нибудь спрячут. В подвале наверняка подготовлен подобающий ящик с опилками.

– Так что с этими чемоданами? – еще раз спросил я. – Зачем вы их мне принесли? Хотите, чтобы их потом здесь обнаружили и начали интересоваться – зачем герру Тауферу два пустых чемодана?

Он молчал.

– Или, быть может, «потом» уже некого будет спрашивать? – настаивал я. – Вы уж предупредите заранее, пожалуйста.

– Мне нужно переодеться, – сказал Тусен. – Могу я воспользоваться вашей спальней?

Спустя несколько минут Святой предстал передо мной одетый в смокинг, как положено официанту хорошего отеля, с приглаженными влажными волосами.

– От чемоданов избавьтесь, – сказал он. – Хоть в окно их бросьте. Это уже не имеет значения. Взрыватель я заложу перед самым началом. За минуту до того, как все перейдут в банкетный зал. Рвануть должно через десять, максимум – двенадцать минут. Вам стоит выйти до того, как…

Я сделал нетерпеливый жест, и Святой кивнул:

– Простите. Я волнуюсь и говорю слишком много.

Он помедлил и нерешительно протянул мне руку. Мне казалось, он хотел меня обнять, но не посмел. Эти французы ужасно сентиментальны.

* * *

Голова Гитлера, венчающая постамент, вызвала всеобщее шумное одобрение.

– Конечно, фюрер во многом вел чересчур жесткую политику, но все-таки это была личность! Настоящий вождь, – доверительно заметил мне пожилой, с морщинистым лицом породистой гончей собаки полковник Эдгар Пуа. – Не то что этот администратор Шпеер. Без обид, мой друг. Мы ценим всё, что делает для Франции новое правительство Германии, но это не отменяет нашего преклонения перед харизмой фюрера.

В отличие от брата, который со свойственными ему искренностью и простотой легко мог признать, что считает Адольфа Гитлера своим другом, я никогда не общался с фюрером в приватной обстановке. Одно время он виделся мне гением, собравшим в себе, как в фокусе, волю немецкой нации. Но, возможно, я преувеличивал – как вообще свойственно человеку преувеличивать власть того, кто отпустил его на свободу и сказал: «Теперь – можно!» Можно быть сильным, можно взять в руки оружие, можно не стесняться того, что ты немец, и не извиняться перед Европой за то, что в восемнадцатом году она тебя растоптала.

Как и тысячи немцев, я считал, что без Адольфа Гитлера Германия погибнет.

Но вот Адольфа Гитлера нет, а Германия осталась…

– Хайль Гитлер, – сказал я. Это было наименьшим, чем я мог выразить мои чувства.

– Тише, – остановил меня Эдгар Пуа, но его запавшие темные глаза смеялись. – Тише, топ ami.

Уже плескало шампанское, Жак Дорио готовился сказать речь, но его постоянно отвлекали – то хлопали по плечу, то рвались пожать руку, то лезли с объятиями. Очевидно, организационное заседание прошло с ошеломляющим успехом.

Рядом со мной оказался пьяненький толстый лейтенант. Бокал плясал в его руке.

– Вы, наверное, считаете, – говорил он на ломаном немецком, – что французы будут безвольные игрушки в руках Вермахт. Фью! Я был там, в Sicherungsdivision, как вы это называете, нами командовал немец – генерал-лейтенант Иоганн Рихерт. Он думал, французские легионеры – его рабы. Засунул нас в дыру посреди болот, кругом на сотни километров – дикари… Как-то раз сидим мы с камрадами и видим – из леса идет отряд русских: бороды, глаза горят, как у зверей, одежда – эти их жуткие Vatnique, рваные, в клочьях… Явились бесшумно, оружие в руках. Стоят, ничего не делают. Rien ne le font pas. Командир нашего отделения говорит: «Да их в два раза больше, чем нас. Перебьют нас, как кур, так что сиди, Антуан, на своем геройском заду». Hėroïque de cul. – Он похлопал себя по толстому бедру. – Мы ждем. Они ждут. И вдруг все они разом скрываются в лесу. Исчезли. Черт, меня аж в пот бросает! – Он действительно обтер лицо ладонью. – Я раньше служил в жандармерии. Начало войны – облава в Тулузе, мы тогда много народу забрали. Кто без документов. Попался парнишка совсем молодой, с туберкулезом… Я его выпустил – жалко. Но он был француз. Français. А с русскими – как с медведем: то ли нападет, то ли убежит. Постоянно ухо востро.

– Господа! – раздался наконец громкий голос Жака Дорио. – Товарищи! Боевые друзья! Настал час, которого мы ждали с таким нетерпением, настал час, которого ждала вся Франция!..

Он говорил долго, на резком, гнусавом парижском французском. Его лицо краснело всё больше и больше. Наконец он поднял бокал, и все встали и выпили.

Торжественность минуты прошла, мы уселись. Я быстро выпил еще пару. Шампанское показалось удивительно освежающим.

В раскрытых дверях появилась Нина, упакованная в огромное платье из толстых белых воланов, почти как у актрисы в той комедии, которую мы смотрели в Soldatenkino. Ее лицо было сильно накрашено – огромные синие ресницы, очень темные, почти черные губы. Волосы забраны под сетку, усыпанную фальшивыми, блестящими камнями.

– О, – произнес я, выбираясь из-за стола. – Одно мгновение, камрады. – Я обращался сразу к толстому Антуану и моему соседу слева, спокойному человеку средних лет, который с удовольствием кушал, непринужденно демонстрируя воспитанные с детства манеры. – Я позволю себе ввести в наше общество очаровательную фройляйн.

Мой сосед слева поднял голову и с интересом посмотрел на Нину.

– Вы успели завести здесь такое приятное знакомство? Поздравляю, камрад. Конечно, ведите ее к нашему столу. Она, кажется, только что выступала в «Ревю». Великолепные ноги. Она будет превосходным украшением стола. Может быть, мы попросим ее станцевать для нас еще раз.

– На столе! – добавил Антуан и засмеялся, брызнув соусом.

Я тоже засмеялся и полез на волю. Должно быть, я здорово шумел, потому что один из официантов обернулся в мою сторону. И тут Антуан застыл с раскрытым ртом.

– Эй, ты! – крикнул он, указывая на официанта вилкой.

Святой – это был он – поднял брови:

– Мсье обращается ко мне?

– Да, ты! – повторил Антуан. – Подойди сюда. Это ведь ты, а? Узнаешь меня? Какими судьбами? Ну, дружище, до чего же я рад, что ты жив-здоров! Помнишь, как мы встретились в Тулузе? Надо же, ты все-таки выбрался!

Он говорил по-французски, но я хорошо понимал смысл происходящего.

И Святой, ни единым движением не выдав, насколько опасно сейчас задерживаться в банкетном зале, спокойно подошел к Антуану и остановился в полупоклоне.

Антуан ткнул пальцем ему в грудь и начал расспрашивать. Святой отвечал вежливо, сдержанно.

Я уже совсем дошел до выхода. Нина тревожно смотрела на меня. Ее накрашенные губы растягивались в мертвой улыбке, она поводила бедрами, так что воланы ее юбки колыхались.

На мгновение я обернулся и поймал взгляд Святого: отчаянные глаза, расширенный зрачок. Святой шевельнул губами – и тут грянул взрыв.

Последнее, что я видел, – голова Адольфа Гитлера, которая пушечно выстрелила вверх и вонзилась в розовую задницу плафонной богини.

* * *

Поезд отправился полчаса назад. «Париж – Страсбург». Купе первого класса. Колеса уверенно стучали под полом, вагон уносил меня всё дальше от отеля «Маджестик».

Доброжелатель с авеню Фош – если только он действительно был оттуда – вручил мне билеты лично. Когда через час после взрыва – была уже глубокая ночь – он ворвался в отель «Маджестик», впору было пожалеть беднягу: шляпа сбита, галстук перекошен, изо рта чуть не пена идет. Он вбежал в мой номер, где застал идиллическую картину: моя парижская любовница, танцовщица «Ревю», поила меня с ложечки остатками красного вина. На ней всё еще был костюм с пышным шлейфом, она только сняла туфли.

Агент сорвал с себя шляпу, рухнул в кресло, вырвал у Нины бутылку и прикончил одним махом. Выдохнул, обдав ее винными парами, улыбнулся кривой и жалкой улыбкой и наклонился надо мной.

Я отвернулся. Мне противно было смотреть на него. Перед глазами у меня всё еще стоял прощальный взгляд Святого.

– Вам рекомендуется немедленно покинуть Париж, – сказал агент. – Куда желаете направиться? В Ниццу?

– К черту Францию, – сказал я чужим голосом. Я плохо себя слышал после взрыва. – Я хочу назад, в Германию.

– Значит, Страсбург, – решил агент. – Вам доставят билет завтра. Принесут прямо в номер. Пока никуда не выходите. Я лично принесу. Поняли?

– И в планах нет никуда уходить, – ответил я, наугад протянув руку и поймав Нину за волан шлейфа. – Мне есть чем заняться.

– Вам чертовски повезло, – сообщил агент. – Здесь просто кровавая каша… Я только что из банкетного зала. Внизу, на улице, нашли пустые чемоданы, в которых, очевидно, пронесли взрывчатку. Почти нет сомнений в том, что замешан персонал отеля.

– Мне это неинтересно, – с трудом двигая губами, сказал я. – Оставьте меня в покое.

– Да. Конечно. – Агент вытер лицо платком, встал, надел шляпу, поправил галстук. – Разумеется. Прошу прощения, господин Тауфер.

Он вышел и аккуратно закрыл за собой дверь.

Нина поправила мою подушку, пригладила мои волосы.

– Он ушел? – спросил я беспокойно.

– Ушел, ушел, – ответила она. – Я подам воды.

– Нина, ложитесь спать.

– Я привыкла подолгу не спать. Бывало, целыми ночами сидела со Святым. Он боялся смерти, знаете? Иногда плакал от страха. Говорил, поверить не может, что скоро умрет.

Я промолчал.

Она принесла мне воды и задремала, сидя рядом в кресле. Я рассматривал ее лицо, обмякшее после тяжелого дня, и живо представлял себе Нину старушкой. Красивой, благообразной старушкой, вроде мадам Коллонтай. У нее будут чистая гостиная, стол со скатертью, чашки без щербин и трещин. Я взял Нину за руку, она даже не пошевелилась.

* * *

Поезд на Страсбург отправлялся вечером. Газеты вышли с огромными заголовками. Я не читаю по-французски, но всё же купил выпуск у мальчишки в огромной, не по размеру, кепке. Занял место в купе первого класса, газету положил на колени. Меня никто не провожал. Париж долго тянулся за окном – угрюмыми домами, фабричными зданиями, скучными предместьями – потом вдруг, как-то незаметно, иссяк и сменился ровными зелеными полями.

Я развернул газету.

На первой полосе красовался банкетный зал отеля «Маджестик». Голову фюрера предусмотрительно убрали из кадра, и картинка выглядела на удивление знакомой: изуродованные стены, трупы, разбросанные среди обломков. Взрыв в отеле «Маджестик» в одно мгновение сдернул ненавистную мне декорацию мира с его белыми статуями среди зелени Люксембургского сада и элегантными женщинами на велосипедах – мира, где мне не было места – и заменил ее привычным зрелищем руин и смерти.

Вернул мне войну.

Я глубоко вздохнул. Я смотрел на фотографию в газете и чувствовал себя исцеленным. Париж не сумел уничтожить меня, хотя, видит бог, очень старался. Будь благословен Святой, он вернул меня к самому себе, домой.

«…Кавалер ордена Почетного легиона, полковник Эдгар Пуа…

…Кавалер ордена Почетного легиона, лейтенант Жак Дорио…

… Кавалер ордена Почетного легиона, капитан Марсель Деа…

…Майор Бридо…

…Лейтенант Леруа…»

Я читал список погибших, рассматривал маленькие фотографии взорванных террористами офицеров Легиона. На снимках они выглядели молодцами: усы, геройский взор.

Газета ничего не писала о Маршане. В статье я не видел его имени. Жив ли он? Арестован? В бегах?

Остальные – Ренье, Дюшан – тоже куда-то сгинули. Нина приняла здравое решение не искать с ними встреч.

– Обещайте, что уедете в Ниццу, – повторял я.

– Да вы действительно контуженый немец, – смеялась она. – Зачем мне ваша Ницца? Думаете, если о моей связи с заговорщиками станет известно, мне это поможет? Лучше уж я буду вести себя как обычно. Это вызовет меньше подозрений.

– Кстати, – вдруг вспомнил я, – Святой оставил мне какую-то вещицу. Сказал, если с ним что-нибудь случится, вы будете знать, что с этим делать.

Нина насторожилась:

– Что за вещица?

– Понятия не имею. Времени не было посмотреть.

– Где она?

– У меня в кармане пиджака.

Нина встала, пошарила в кармане и вытащила сверток – платок, принадлежавший Маршану. Она осторожно откинула уголки – мелькнуло пятно крови. Вчера Святой кашлял, и Маршан дал ему этот платок. Нина тихо вздохнула.

Я приподнялся на постели:

– Ну, что там такое, в конце концов?

Нина горько рассмеялась и протянула мне на ладони игрушечный гробик.

Я даже не сразу сообразил, что именно она мне показывает, настолько это оказалось неожиданным.

– Святой увлекался похоронами мышей и птичек? Бывает такое психическое отклонение, я об этом слышал еще в гимназии… Наш учитель, герр Шнубе…

– Что за глупости, Эрнст! – возмутилась Нина. – При чем тут ваш учитель?

– А говорили, что ваш Тусен горазд не только гробы стругать, – пробормотал я.

– Гробы – в том числе.

– После той кровавой каши, которую он устроил в отеле, понадобится много гробов, – сказал я. – Только стругать их будут другие. Или у него в мастерской хранится запас?

Нина позволяла мне говорить все эти глупости и как будто не слушала. Смотрела на маленький гробик и молчала. Наконец я выдохся.

– Объясните мне, наконец! – взмолился я.