Текст книги "Der Architekt. Проект Германия"

Автор книги: Андрей Мартьянов

Соавторы: Елена Хаецкая
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

– Меня зовут Фридрих фон Рейхенау, – неожиданно заговорил бледный молодой человек. Голос его ломался и дрожал.

– Надо же, какая знакомая фамилия, – протянул я. – Где-то я ее слышал, а?

– Вы отлично знаете, где ее слышали, – вступил Шпеер. – Перестаньте издеваться. Делайте то, зачем приехали.

– Я и делаю, – ответил я. – Выясняю личности. А издеваетесь вы над собой сами. Ваш отец, Фридрих, вовремя умер, иначе его бы повесили как военного преступника. Но у нас говорят, что сын за отца не ответчик. Теперь вот что: полезайте в «виллис».

– Нет уж! – завопил мой сержант. – Полную машину вшей мне напустят!

– На морозе вши передохнут, – сказал я безжалостно. – Вы же видите, товарищ Гортензий, что эти люди находятся в состоянии крайнего истощения. Их надо транспортировать как можно быстрее.

– Ладно, упихивайте своих драгоценных фрицев, – пробурчал Гортензий.

«Виллис» сорвался с места. Вырезанная из газеты фотография Альберта Шпеера осталась темнеть на снегу.

* * *

Утро третьего февраля сорок третьего года выдалось не такое свирепое, как предыдущие: всего двадцать градусов ниже нуля. Погода стояла ясная – солнце, безветрие.

Иностранные журналисты должны были прибыть на аэродром Гумрак в четырнадцать ноль-ноль. Ну, «ноль-ноль» – это так, для красного словца. На самом деле ждать пришлось до вечера.

Кроме меня, иностранцев встречало еще несколько человек, в том числе переводчик с английского – специально выписанный преподаватель из Ленинграда, в пальто с каракулевым воротником и каракулевой шапке. Шапка была ему велика, и он постоянно ее поправлял.

Переводчик ворчал, что «намерзся в Ленинграде на всю жизнь» и что «нет больше сил торчать на холоде», хотя на самом деле мы сидели в теплой столовой для летного состава и пили чай. Раздатчицы жалели ленинградца, совали ему сахар, который он шумно разгрызал длинными желтыми зубами.

Меня два дня назад опять вызывал командующий Шестьдесят четвертой армией.

– Наслышан, как ты своего тифозного фрица отыскал, – сказал генерал-лейтенант Шумилов. – Молодец.

– Это не я молодец, это доктор Шмиден, – признал я. – Он Шпеера вспомнил.

– Он что, всех своих больных помнит? – удивился генерал-лейтенант.

– Не знаю, товарищ командующий. Но он в принципе мужик что надо, – сказал я. – В своем деле ас и вообще – с пониманием. За Шпеера, кстати, десять ящиков тушенки затребовал.

– Не жирно ему будет – десять ящиков за одного фрица?

– Он ведь не для себя…

– По вашему мнению, надо удовлетворить?

– Если есть такая возможность – надо.

– Так это всё равно капля в море, – возразил командующий.

– Иногда капли достаточно, чтобы человека спасти.

– Вы, товарищ лейтенант, фрицев за людей считать начали? – прищурился командующий.

– С тех пор, как мы их побили, я их постоянно за людей считаю, – ответил я. – Мы на эту тему уже беседовали. Насчет того, что я не страдаю излишней ненавистью к противнику.

– Ладно тебе, Морозов, – вздохнул генерал-лейтенант. – Не придирайся к словам. Скоро тебе представится хороший случай понаблюдать этих «людей» во всех подробностях. Вот и уточнишь впечатления.

Я насторожился:

– Другое задание? Мамаша Шпеер отменятся?

– Не надейся, – генерал-лейтенант закурил, протянул мне пачку. – Не отменяется. А вот скажи мне, Морозов, если бы ты был канцлером Германии, – отпустил бы ты свою родную мать в Россию?

– Я же не канцлер, товарищ командующий.

– Это тебе повезло, Морозов, что ты не канцлер, – проговорил Шумилов. – Ну так я тебе скажу. Естественно, Шпеер без личной охраны ее к нам не отправил.

– Логично.

– Да погоди ты – «логично»! – с досадой отмахнулся командующий. – Как, по-твоему, кого он приставил ее охранять?

Я стал думать. Посылать с фрау Шпеер целый взвод – жирно, да и без толку. Взвод здесь покрошат – не заметят. Нет, к ней человек двух приставили, не больше, – какие понадежнее.

– Думаю, это пара офицеров ихней госбезопасности, – предположил я.

– В правильном направлении мыслишь, товарищ Морозов, – одобрил командующий. – Но в обстановку проникаешь недостаточно глубоко. Если Шпеер пришлет сюда двух каких-нибудь эсэсовцев, то наши их не сходя с места повесят. И не обязательно за шею.

– Значит, люди не из госбезопасности, а из Вермахта, – сообразил я. – Такие, которые могут гордо объявить, что они, мол, простые солдаты Германии и честно сражались за фатерлянд.

– Близко, – кивнул Шумилов. – Ладно, слушай. По нашим данным, это офицеры Люфтваффе – обер-лейтенант Шаренберг и капитан Геллер. Оба асы, креста ставить некуда. Орденов – перечень едва не на две страницы. С одной стороны – красивая декорация для дамы, а с другой – если вдруг неприятный инцидент, они смогут ее защитить, все-таки не хрен собачий, а боевые офицеры.

– Так ее и я смогу защитить, – напомнил я.

– С немецкими летчиками будешь в этом смысле сотрудничать, – приказал командующий. – Любить их не обязательно.

– Да какое может быть «любить», когда они в сорок первом… – начал было я.

– Кстати, – перебил Шумилов, – оцени, до чего тонкая штучка этот Альберт Шпеер – если, конечно, это его идея, а не кого-то шибко умного из его окружения. Оба – и Шаренберг, и Геллер – истребители. Воевали, вроде, не здесь, а в Африке. Мол, они-то честно бились с противником один на один, а мирное население штурмовали другие…

– Будто истребители штурмовкой не занимались, – проворчал я.

– Про это сделаем вид, что забыли, – предупредил генерал-лейтенант. – С нашей стороны, кстати, тоже произведен удачный ответный ход.

Я уже свыкся с информацией про двух зверюг из Люфтваффе и решил было, что это всё, ан нет, у родного командования всегда найдется для тебя еще что-нибудь вдогонку.

– Выпьешь? – предложил Шумилов.

Я кивнул и сам разлил по стаканам водку.

Генерал-лейтенант быстро опрокинул стакан. Горло У него дернулось.

– Они прилетают из Швеции в Москву втроем: фрау и оба ее фрица. Там их встречает и в дальнейшем сопровождает полковник Чесноков, из Управления Особых отделов. Слыхал про такого?

Я помотал головой.

– Пей водку, товарищ лейтенант.

Я послушался и разлил еще.

Командующий потер глаза ладонью.

– Чесноков – любопытнейшая личность. Тебе полезно будет с ним познакомиться. Его называют Три Полковника. Неужели не слыхал?

– Нет, товарищ командующий.

– Чесноков был полковником еще в царской армии, – сказал Шумилов. – Быстро выслужился во время империалистической. Сейчас ему лет шестьдесят… Революцию встретил где-то в Галиции. Он и раньше недоволен был порядками в старой армии, открыто высказывался против тупости командования, неумелого использования техники… В семнадцатом вместе с солдатами перешел на сторону восставшего народа. В РККА с восемнадцатого года. Участвовал в обороне Царицына, под командованием товарища Сталина…

Он замолчал, пожевал губами.

– В тридцать четвертом Чесноков был разжалован и два месяца провел под арестом. Восстановлен. В тридцать восьмом история повторилась и снова ненадолго, органы разобрались, отпустили. Звание полковника ему вернули, почитай, в третий раз. Поэтому – Три Полковника.

– И зачем такой человек будет сопровождать фрау Шпеер? – спросил я.

– Все, свободен, лейтенант, – оборвал меня командующий. – Зайди на склад, распишись там за ватник и валенки. Добыли для тебя маленький размер.

– Это не для меня, – сказал я, отсалютовал и вышел.

…Самолеты из Москвы приземлились на аэродроме Гумрак, когда уже начинало темнеть. Сразу стало шумно и людно. Корреспонденты вышли на поле, не прерывая разговора, начатого еще в самолете. Они оживленно галдели по-английски. Их было шесть человек.

Преподаватель из Ленинграда сразу расцвел улыбкой и устремился к журналистам. Затарахтел, размахивая руками. Они сперва остановились, удивленные таким напором, затем рассмеялись, обступили его, весело и покровительственно похлопали по плечам. Вся группа, бурно общаясь, покатилась в сторону столовой для летчиков.

Из второго самолета тоже посыпались репортеры. Среди них один определенно был русским. Он разглагольствовал по-английски больше всех, громко и с таким ужасающим акцентом, что зарубежные коллеги только похохатывали. Его это совершенно не смущало. Он держался хозяином, который принимает гостей в большом, хорошо обустроенном доме.

Прибыло также несколько фотокорреспондентов из нейтральных стран. Ими должны были заниматься другие товарищи – переводчики из Особого отдела армии, простые ребята с незапоминающейся внешностью. Важных господ из Международного Красного Креста встречала лично товарищ Пешкова.

Мое задание появилось на аэродроме последним.

Сперва показались немецкие «зверюги». Оба без багажа, в отличных кожаных регланах, фуражках и сапогах, блестевших на свету. И – ни одного ордена, даже нагрудных значков за ранения нет.

Обер-лейтенант Шаренберг был лет тридцати – тридцати двух, рост примерно метр семьдесят пять, лицо прямоугольное, обветренное, волосы светлые, жесткие, глаза серые.

Капитан Геллер – лет двадцати пяти – двадцати семи, рост метр восемьдесят, лицо узкое, глаза и волосы темные. Очень крепко сбитый, прямо квадратный. Английским боксом увлекался, что ли? У нас на заставе в сороковом сержант такой был – быка с одного удара завалить мог.

Оба козырнули мне с безразличным видом. Ну, по всему видать – простые солдаты, честно сражались за Фатерлянд.

Вслед за ними выпрыгнул полковник Чесноков, моложавый, высокий, крепкий, сложения плотного, с черными глазами, бритый наголо, «под Котовского». Этот сразу подал мне руку, быстро стиснул и так же быстро вырвал:

– Принимаем даму. Ее там в самолете укачало, так что деликатнее. Как бы этот тонкий немецкий фарфор не треснул.

Мы с полковником аккуратно вынули из самолета шубу. Из-под шубы торчали меховые унты.

Шубу утвердили на ногах. Элегантная шапочка, обмотанная огромным платком, бледное холодное лицо. Подбородок тяжеловат для женщины. Вообще, на первый взгляд, она проигрывала Пешковой – в той больше старорежимной породы, которая от возраста не портится. Я про Пешкову потом дополнительно выяснял насчет происхождения – полтавская дворянка.

Когда дама обрела равновесие, я козырнул ей:

– Добро пожаловать в Сталинград, фрау Шпеер.

Она высвободила из муфты длинные крепкие пальцы и пожала мне руку. Рука у нее оказалась совсем не холеная. У нее руки как у моей матери – с короткими ногтями, ладонь твердая, привычная к домашней работе.

– Я назначен сопровождать вас, – продолжал я.

Кажется, это прозвучало не слишком приветливо. Мол, назначили, вот и подчиняюсь.

Она так и поняла.

– Ничего не поделаешь. – Фрау Шпеер спрятала руку обратно в муфту. – Ни один из нас не хотел бы здесь находиться, но обстоятельства, как всегда, сильнее отдельного человека.

Я удивился тому, насколько легко понимаю ее. Допрашивая пленных, я вечно требовал, чтобы они говорили помедленнее: немцам свойственно тараторить и глотать целые слоги. Кроме того, у них – как и у нас, впрочем – в ходу всякие сокращения. Пока не привыкнешь, не сообразишь, о чем они. Например, Тацинская называется у немцев просто Tazi.

Но в исполнении фрау Шпеер немецкий язык звучал практически красиво. Наверное, впервые я смог это оценить.

Фрау Шпеер рассматривала меня. Не знаю, что она там видела в сумерках.

– Готовы? – осведомился я. – Идемте. Нужно побыстрее разместиться – и на ужин. В столовой уже накрыли.

И зашагал по аэродрому. Они топали вслед за мной: полковник Чесноков под руку с фрау Шпеер, следом за ними обер-лейтенант Шаренберг и последним – капитан Геллер. Этот почему-то всё время оборачивался.

Я отвел моих подопечных в казарму для летчиков, наспех отстроенную после бомбежек. Для фрау Шпеер выделили отдельную комнатку. Сопровождающих ее летчиков и нас с Чесноковым разместили рядом.

– Здесь вы будете жить, – показал я фрау Шпеер ее новое обиталище.

Комнатка была крошечная, зато с настоящей кроватью и стулом. Кровать стояла неплотно к стене – мешал круглый бочок общей с соседним помещением печки. Печка была выкрашена темно-синим, стена выбелена.

Я думал, фрау Шпеер привыкла у себя там, в Германии, к хоромам, но она при виде убогой каморки даже глазом не моргнула:

– Очень уютно. Мне нравится, когда нет лишнего пространства.

– Да и теплее, – подхватил Чесноков, заглянувший мне через плечо.

Оба немца, отстранив Чеснокова и меня, по очереди вошли в комнату фрау Шпеер, постояли возле кровати и вышли. Шаренберг, по-моему, поморщился.

Я обратился к фрау Шпеер:

– Я скажу сержанту, чтобы принес ваш багаж. Вы его в самолете оставили – багаж? И вот еще, фрау Шпеер, вы должны сейчас же вернуть летчику унты. Все равно ходить лучше в валенках.

С этими словами я поставил на кровать новенькие валенки и положил рядом ватные штаны.

– И наденьте это. Так лучше для вашего здоровья. Все-таки – мороз. Это сейчас двадцать градусов, к ночи совсем похолодает. А в степи еще и ветер.

– О, вы заботитесь о моем здоровье, как мило, – заметила она.

Она размотала огромный вязаный платок, сняла шапочку. Я увидел аккуратно причесанные волосы, седые, с белокурыми прядями. На меня пристально смотрели ледяные голубые глаза.

Вообще она оказалась довольно красивой – стройная, рост чуть выше среднего, сложение сухощавое, черты лица правильные, кожа бледная, под глазами заметные синяки – видимо, не высыпается.

– Так я, по-вашему, должна носить эти вещи? – Она подняла тщательно подведенные брови и коснулась ватных штанов.

– Чулки в данных условиях категорически не подходят, – сказал я, сильно покраснев. Я как-то не привык обсуждать с женщинами такие подробности, как нижнее белье.

Утаить мое смущение от взора фрау Шпеер, конечно, не удалось.

– О, – промолвила она, – русские офицеры еще и застенчивы? Это так мило.

– Кстати, о здоровье, – спохватился я и вытащил из кармана флягу с водкой. – Прошу – Vodka. Не этот ваш паршивый шнапс, а хорошая русская Vodka. Если почувствуете, что замерзаете, сразу сделайте глоток. Не бойтесь опьянеть.

– Мне доводилось пить крепкие спиртные напитки, – спокойно сказала она.

– В наших условиях это единственное надежное средство согреться, – добавил я, пропустив ее реплику мимо ушей. – Берегите флягу. И никого не угощайте. У вас, конечно, будут просить… – Я оглянулся на Чеснокова, но тот сделал вид, будто не слышит.

– Хорошо, – кивнула фрау Шпеер.

Она смотрела на меня равнодушно. Явно ждала, чтобы я ушел.

Наверное, так и следовало поступить. Но мне вдруг стало обидно: я столько сил угрохал, столько оперативной смекалки применил – да хотя бы добывая приличную Vodka, – а она этого вообще не замечает. Будто всё как надо и никто ей здесь не делал никакого одолжения.

Ну и ладно. Глупо требовать от женщины благодарности за выпивку. Но кое о чем я ей все-таки напомню.

– Почему же вы не спрашиваете о том, ради чего сюда приехали? – осведомился я почти грубо.

Она положила муфту на кровать рядом с валенками и застыла.

Потом медленно повернулась в мою сторону:

– О чем вы говорите?

– Мы ведь знаем, зачем вы прилетели в Сталинград, правда?

– Я почему-то считала, – тихо, медленно проговорила фрау Шпеер, – что моим делом в Сталинграде занимается другой человек.

Я дернул углом рта:

– Какой еще «другой»? Я и занимаюсь. Всеми вашими делами.

– Я думала, вы просто встречаете, а по делу пришлют кого-то старше… По званию и… возрасту… А разве вы?.. Вы?.. – У нее перехватило дыхание, она поднесла ладони к горлу красивым, картинным и вместе с тем совершенно естественным жестом.

Кого другого я бы помучил, но вот насчет фрау Шпеер не сомневался: если я начну тянуть с ответом, она меня никогда не простит. И даже тот факт, что я откопал ее сынка из-под завалов и поместил в относительно человеческие условия, меня в ее глазах не оправдает. Она будет держать на меня зло до конца жизни. И по какой-то причине меня это совершенно не устраивало.

– Да, я нашел вашего сына, фрау Шпеер, и он жив, – сказал я. – Завтра вы сможете его навестить. По крайней мере, я на это надеюсь.

Она подняла муфту, понюхала ее, поджала губы, посмотрела в темное окно – там была сплошная степь, покрытая снегом, и больше ничего. Ветер гнал снежную пыль – на запад, на запад. Туда, где Германия.

– Переодевайтесь и приходите в столовую. – Я вышел и закрыл за собой дверь.

Если фрау Шпеер и плакала, то по ее виду этого сказать было никак нельзя. В столовую она явилась в преображенном виде: валенки и всё такое. Синее шерстяное платье она выпустила поверх толстых ватных штанов, на плечи набросила вязаную кофту.

Она села в сторонке и попыталась было отказаться от ужина.

– Что-то я устала.

Раздатчица поглядела на нее с неодобрением:

– Иностранцы вечно морду воротят. Вон и американе туда же. Всё вылавливали из тарелок куски, рассматривали, как в музее. Можно подумать, бурой свеклы не видывали. Только этот, с Ленинграда, – он всё съел и еще добавки спросил. Наголодался.

Полковник Чесноков подмигнул фрау Шпеер:

– Вы обижаете здешних стряпух, фрау Шпеер, а это – непростительная дипломатическая ошибка.

Три Полковника шпарил по-немецки бойко, однако полностью пренебрегая падежами и родами имен существительных.

Оба немецких летчика равнодушно рубали разогретый и уже снова остывший борщ. Солдаты, что взять. В поздний час в столовой никого, кроме нас, не было. Английские и американские журналисты куда-то исчезли. Может, в шашки играют и обсуждают международное положение, может, спать завалились.

Чесноков круто посолил поданную ему кашу.

– А вы-то почему не едите, товарищ лейтенант?

– Уже поужинал.

– Ну так повторите. Человек военный должен кушать при каждой возможности.

– Тогда на человеке военном перестанет сходиться ремень.

– И опять же, напрасно вы иронизируете, – сказал Три Полковника. – Посмотрите, как на вас портупея болтается! Это оттого, что вы тощий. Отсюда и неряшливый внешний вид. Вот у меня всё туго натянуто, любо-дорого смотреть.

Он наклонился к фрау Шпеер и кратко перевел ей наш разговор:

– Я уговариваю лейтенанта подать вам пример и поесть.

– И ничего на мне не болтается, – сказал я сердито. – Вы нарочно меня дразните, товарищ полковник.

– Ну, такого серьезного и подразнить не грех, – пробурчал Чесноков.

Фрау Шпеер наконец решилась и взяла немного каши.

– Ешьте, ешьте, лучше спать будете, – сказал ей полковник.

Она отложила ложку, взглянула на меня:

– Расскажите о себе. Как вас зовут?

– Лейтенант Морозов.

Она чуть нахмурила тонкие брови.

– Это довольно сложно выговорить – Morozow. Вот у меня простое имя – Луиза. У русских тоже есть такое имя – Луиза, не так ли?

– Да, – подтвердил я. – Есть такое имя.

– А ваше имя как?

– Вряд ли оно проще, чем Morozow, – предупредил я.

– Назовите! – настаивала она.

– Гм, – я откашлялся. – Меня зовут Терентий Иванович.

Луиза так забавно растерялась, что я прикусил губу, чтобы не засмеяться.

А Чесноков крякнул и сказал:

– Терентий Иванович, значит? Ну-ну.

Я насторожился:

– А что тут такого, товарищ Чесноков?

– Да ничего, – буркнул Чесноков. – Молод ты еще для «Терентия Ивановича».

– Меня вполне устраивает обращение «товарищ лейтенант», – буркнул я.

– Ну, не обижайся, – сказал Чесноков. – Обидчивый какой. Молод еще обижаться.

Луиза улыбнулась:

– А я так надеялась, что вас зовут Ivan.

– Ничего не поделаешь, фрау Шпеер.

– A «Morozow» что-то означает? – спросила она. И пояснила: – Знаете, бывают имена со смыслом: «кузнец», например, «гусь», «толстый»…

– Моя фамилия означает «Frost».

– О! – воскликнула Луиза Шпеер. – Вот как? И вы – только лейтенант? Отчего ж не генерал? Был бы – генерал Мороз.

– Знаете, фрау Шпеер, – ответил я, – большая ошибка считать, будто советское командование из чистого коварства включило под Сталинградом плохую погоду. Советское командование способно на многое, но регулировать температуру воздуха не умеет даже оно. Это первое.

Луиза дрогнула и хотела что-то возразить, но я ей не позволил.

– И второе, фрау Шпеер: напрасно вы думаете, что русские, даже тепло одетые, получают удовольствие, вдыхая воздух, остывший до минус сорока градусов по Цельсию.

– Боже мой, да я просто пожелала вам скорейшего продвижения по службе, – сдалась Луиза Шпеер.

Чесноков слушал наш диалог с удовольствием. Он жевал, и уши у него двигались, собирая в складки кожу бритого черепа.

– Поешьте, фрау Шпеер, – сказал я, поднимаясь. – И сразу идите отдыхать. Завтра трудный день.

* * *

Багаж Луизы состоял из одного небольшого чемоданчика. Сержант Гортензий притащил его к дверям Луизиной комнатки и там оставил.

А вот мой груз, поутру доставленный из Москвы, оказался куда более тяжелым. И забирать его я никому бы не доверил. Командующий по поводу этого груза мне много чего наговорил. Но все-таки запрос подписал. «Десять всё равно не дам, слишком жирно», – предупредил он.

Летчики вручили мне зашитую в толстое белое полотно большую посылку с кучей фиолетовых штампов.

– Что у тебя там, а? – спросил штурман. Он уже был слегка навеселе.

– Что надо. Видишь штамп? Это для Особого отдела.

– Да ладно, все ведь знают, что там консервы, – сказал штурман.

– Может, и консервы, – не стал отпираться я. В армии очень мало секретов, которые остаются секретами по-настоящему.

– Вечно вас, особистов, снабжают отдельно, – заметил штурман. – Скажи-ка, твоя мадам сигарет хороших не привезла?

– Не знаю, не спрашивал.

– Все ты спрашивал, просто делиться не хочешь, – горестно вздохнул штурман.

Я отдал ему предпоследний «Казбек».

Он сунул пачку в карман с обидным равнодушием.

– Ладно, забирай свои консервы. Обожрись ими, – сказал он.

– Обожрусь, не сомневайся.

– Смотри, чтобы рожа не треснула.

– Не треснет, не бойся.

Я ушел, уволок посылку. Чуть пуп у меня не развязался.

* * *

Перед сном я вышел подышать.

Ветер улегся, по темно-синему небу протянулась тонкая красная лента умирающего заката. Ни души кругом – ни одного самолета в небе; ни машины, ни человека – на белом снегу. Ровная степь протянулась до горизонта. Стояла полная тишина. От мороза воздух казался сделанным из хрусталя.

– Куришь? – услышал я голос Чеснокова и с досадой обернулся.

Три Полковника пристроился рядом и тоже задымил.

– Хороший был денек, – заметил он. – А вот завтра ударит настоящий мороз. Это ты молодец, что ватными штанами для фрау озаботился.

– У меня государственный ум, – сообщил я. – Меня сам командующий товарищ генерал-лейтенант Шумилов спрашивал: как бы ты действовал, Морозов, если б ты был канцлером Германии? Я чуток поразмыслил и пришел к выводу, что первым делом раздобыл бы валенки и ватник.

– Правильно говорил товарищ Ленин, что в Советском Союзе любая кухарка сможет управлять государством, – одобрил Чесноков.

– Не говорил такого Владимир Ильич, – сразу возразил я, вспомнив политзанятия. – Это из стиха пролетарского поэта Маяковского:

 
Дорожка скатертью!
Мы и кухарку
каждую
выучим
управлять государством!
 

– А Ленин так сказал: «Обучение делу государственного управления должно вестись сознательными рабочими и солдатами. И к обучению этому немедленно надо привлекать всех трудящихся».[24]24
  Неполная цитата из статьи В. И. Ленина «Удержат ли большевики государственную власть?» от октября 1917 года.


[Закрыть]

– Кухарка что же, не из трудящихся?..

Мы помолчали.

Я поймал себя на том, что начинаю привыкать к Трем Полковникам.

– Ты где по-немецки намастрячился, Морозов? – спросил он.

– В армии был у нас специальный курс для всех желающих, – ответил я. – Еще до войны.

– Понятно… Еще до войны, – повторил Три Полковника и вздохнул. – А у меня был домашний учитель Карл Иванович… Ты, наверное, считаешь, что Карл Иванович – это что-то из «Детства» Льва Толстого, ан ошибаешься: это такое особенное состояние русской жизни. Вся русская жизнь тогда стояла, как вода в озере. Так, рябь иногда по поверхности пробегала… Это потом плотина рухнула и потекли потоки огромных вод… И Карла Иваныча смыло, и всё… И я, как следствие, перезабыл немецкий язык практически к едреней матери. Представляешь, всерьез верил, что «Mutter» – мужского рода, раз кончается на -er. Проспорил штурману бутылку водки. – Он плюнул. – Хорошая была водка, московская.

– У нас на погранзаставе, – сказал я, – служил один старший лейтенант, в сорок первом. Так он просто обожал немецкую культуру. Шиллера в оригинале читал… Когда война началась, он чуть с ума не сошел. Как, говорит, может народ, давший миру Гёте, быть таким вероломным!..

– И что с ним случилось, с этим старшим лейтенантом?

– Погиб в первые часы войны, как и почти вся наша застава.

– А ты как выбрался?

– Я по немецким тылам шел с артиллерийской частью. У нас сначала одно орудие оставалось, потом мы его тоже бросили, снарядов-то не стало. За месяц до своих доползли. Нас пятнадцать человек из окружения вышло…

По небу пролетел самолет, и хрустальный мир снова предстал населенным. Больной, израненный мир. Мы отбили его у врага, и теперь нам придется его лечить.