Текст книги "Время Лиха(СИ)"

Автор книги: Андрей Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

– Я и не покупаю...

– А вообще, мне передали, что он на зоне был опущенным. То есть на самой низкой ступени по их иерархии. Так что должен вести себя тихо. Смотри, Иван, это всё между нами...

– Понятное дело.

Когда Иван вернулся с водой, Дарья уже прибрала двор, сидела на дровяной колодке, наблюдая за серой курицей, которая квохтала по-особому и, возможно, планировала стать квочкой.

– Неужели сядет на яйца? – спросил Иван, подойдя к жене. – У нас обычно июньские квочки...

– Поглядим. Ранние, конечно, лучше... Да ты садись. Расскажешь мне, как там, в "тридевятом царстве". Вижу: съездил неудачно. Не переживай, главное, вернулся жив-здоров.

– Разве что жив, – согласился Иван, усаживаясь на дрова.

– И там отказали?

– До Генпрокуратуры я даже не добрался...

– За три дня?

– Ну, что... Только сошёл с поезда, не успел и сориентироваться – ни паспорта, ни денег...

– Ты же всё во внутренний карман прятал.

– Доставал десятку на проезд. А тут все повалили на выход, вот и сунул в

128

куртку... Да паспорт-то нашёлся. Бомж какой-то подобрал. И на обратный билет по карманам наскрёб. Только пришлось в милиции переночевать. Пока выясняли личность... Надолго теперь запомню товарища лейтенанта Карнаухова...и День космонавтики.

– Тебя там не били? А то в Москве сейчас террор из-за тех событий...

– Кто?

– Да хоть те, хоть те.

– Милиция – нет, а в камере...там не КПЗ, а как-то по-другому...эти сидели...поклонники содомского греха. Так их здорово унижали.

– Вот не хотела я, чтоб ты ехал. Побывал уже в двух прокуратурах, не всё ли равно. Раз "внизу" такое позволяют себе, значит, с "верхов" идёт. Если б не убедил меня, что журналисты помогут, ни за что не отпустила бы...

– А к журналистам не с чем было обращаться. На следующий день почти добрался до места и попал в какую-то демонстрацию. Запрудили всю улицу так, что даже по тротуару нельзя было пройти. Ну, думаю, толпа вынесет, куда надо, встал с ними... В глазах аж рябило от плакатов и флагов. Прямо как будто живая река течёт по улице. А тут другая демонстрация. Потом омоновцы... Портфель с бумагами потерял, пуговицы – как срезало. Нас, человек пятнадцать, вынесло под какой-то навес над входом в магазин. Два раза ударился о железный столб. А когда разбили витринное стекло, меня чуть внутрь магазина не забросили. Думаю, схватят ребята, как вора, за то, что под шумок полез что-нибудь стянуть. Ну, и упёрся руками... Там уже санитары бегали. Видят, что у меня кровь на ладонях, предложили ехать в больницу. Решил: из этого ада лучше побыстрее выбраться. Согласился.

Дарья уже схватила мужа за руки и разглядывала их.

– Да не думай. Царапины.

– Стеклом порезался – и царапины?

– Ты ж видишь: уже зажило. Меня ещё и ночевать оставили. Ни на ночлег, ни на еду не пришлось тратиться.

– Иван. Говори правду. С маленькими порезами на руке не госпитализируют.

129

– А чего мне скрывать? Два ушиба да вот руки.

– У тебя было сотрясение?

– Не было у меня никакого сотрясения.

– Не обманывай.

– Не бы-ло... Нас, раненых, привезли человек двадцать, вот и оставили.

– Всегда ты свои болезни скрываешь... А в камеру за что посадили? Паспорт же нашёлся...

– На всякий случай... Это ещё ерунда. Там один мужик сидел, Толик, так он получил пятнадцать суток за то, что был свидетелем.

– Как это?

– Видел, как у соседки квартиру обворовывали. Преступников поймали, и для Толика началась "счастливая" жизни. По два раза в неделю, говорит, вызывали – это как минимум. Потом начал ездить на суд. Всё никак не могли приговорить домушников. Работы у него нет, ездил зайцем. Поймался – ссадили. За то, что не прибыл вовремя, дали пятнадцать суток. Судья прямо сказала, что надо жить так, чтоб ничего не замечать... Воров, кстати, отпустили прямо из суда, дав по году условно.

– Неужто такое возможно? Он не сочинял?

– Скорее всего, нет. Его историю знала вся камера, а выдумывать такое среди блатных небезопасно.

– Сколько ж ты, бедный, пережил за эти дни!.. Лучше сидеть дома и никуда не высовываться. Ты сегодня, пожалуйста, ничего не делай. Где у тебя ушибы? Дай, потрогаю...

Дарья ощупала раненую голову мужа и выразила на лице сожаление: шишки были небольшими. Но она-то знала, что, независимо от их размеров, её Иван, конечно же, сильно пострадал.

– Ну, вот видишь: ерунда.

– Да, ерунда!.. Всё равно. Об железо стукнуться – это не шутки. Чтоб сегодня отдыхал. Я буду стирать, а мальчишки мне помогут... Сейчас с каждым днём всё теплее, так дед Степан с утра греет на солнышке свои

130

косточки. Небось, скоро выйдет. Вот и болтай с ним о политике.

– Потом не упрекай, что бездельничаю.

– Когда я упрекала?.. Да и что тебе делать? С хозяйством Юра уже разобрался... И мне будет лучше. А то выйду вешать бельё, а Игнатьич цепляется с разными вопросами. Тут некогда, и не отвечать – невежливо... Да он к тебе всё равно пристанет: ты ж вечером, когда приехал, сам сказал ему, что был в Москве.

– "А поведай-ка, соседушка, каково поживает наша столица белокаменная?" – спародировал Иван.

– Вот-вот.

– Реклама, скажу. Везде реклама. Столько её, что не одну нашу деревню можно купить на эти деньги. Вместе с нами, крепостными...

Иван, действительно, решил отдохнуть в этот день. Но не из-за уговоров жены и не потому, что было воскресенье – работая на себя, он догадывался о выходных только по остающейся дома семье. У него на самом деле болела голова. С этой же сильной головной болью он рано утром ушёл из московской больницы, чтобы до полудня уехать домой. Денег не было, портфеля с бумагами, туалетными принадлежностями и прочими необходимыми вещами не было, а сам он, небритый и помятый, совершенно потерял желание чего-либо добиваться в этом странном городе, совсем не похожем на его деревню, и хотел только одного – вернуться к привычной обстановке и к хорошим людям.

Он прошёлся по сараям, приводя всё после хозяйничанья Юры на свой лад и, согнав кур со спины жующей сено коровы, постоял рядом, чтоб не дать им вновь занять это тёплое и удобное место, ибо, как объяснял Пашка, "рассядутся у коровы на хребте, как на насесте, а в туалет слазить не хотят".

Сам младший сын ремонтировал во дворе старый велосипед и, увидев, что отец не занят, прибежал к нему со своими заботами.

– Пап, а можно заднее крыло вообще снять? А то грязью забивается...

131

– А без крыла грязь будет тебе на спину лететь. Подожди, пусть подсохнет на улице.

– Пап, а как там в Москве? Красиво? Свози нас на каникулах.

– Лучше съездим на Светловский хребет, – ответил Иван после некоторого раздумья. – Прямо на мотоцикле. Там красота, горные озёра, пещеры...

Он вспомнил, как демонстрацию, к которой прилепился, облили водой, как он промок с головы до ног, и потом, в больнице, колотился от озноба, пока оказывали помощь тем, кто пострадал серьёзнее.

– Да, там красота... А что Москва?.. Перед поездом было немного времени. Приехал на Красную площадь. А там даже куранты молчат. Часы на Спасской башне остановили. Ремонт.

– А когда поедем, пап?

– Летом. Когда ночи будут безоблачными. Залезем на хребет и посмотрим на звёзды.

– А ты будешь там рисовать?

– Обязательно.

Сын напомнил о заброшенном в последнее время увлечении и о той страшной картине, увиденной на Красной площади, которая навсегда отпечаталась в памяти Ивана. Ему захотелось сходить на Озеро и успокоить душу. "Да, схожу, – сказал он сам себе, – а то скоро начнутся огороды, и до ноября будешь вертеться, как белка в колесе".

Иван вышел из кошары и поздоровался со Степаном Игнатьевичем, который уже сидел на крыльце с газетой в руках.

– Ну, что, дед, картошку ещё не садишь?

– Время не подошло. А ростки добрые. Хоть сейчас в землю. Егоровна предлагает обработать марганцовкой: по науке.

– Польза есть.

– А ты уезжал куда, соседушка?

– В Москву.

132

– Шутишь али как?

– Али как.

– А я вчерась говорю Егоровне: "Ивана встретил, из Москвы вернулся", а она: "Дурак, он к сестре ездил в соседнюю область". Вот и сама дура. Ну, и как там?

– Горит Москва, – Иван перелез через невысокий заборчик и, приласкав соседского пса, сел рядом со стариком.

– Да я не про то. Выиграл своё дело?

– Нет.

– Понятно... Я вот тоже с утра: прошу её похмелить, не входит в положение. Помру, говорю, на что хоронить будешь? Пенсию-то задержали. Так эта гадюка отвечает: положу до пенсии в погреб. Тебя, мол, и вскрывать не надо, труха одна. Видал?.. А что горит-то? О пожаре, вроде, не сообщалось...

Минуту назад Ивану хотелось в подробностях поделиться тем, что он увидел на краю главной площади страны, но, едва сосед задал вопрос, как желание совершенно пропало. "Грех смаковать такие ужасы, – подумалось ему. – Мы все и так очерствели из-за того, что постоянно видим по телевизору смерть и разрушения. А вот воочию..."

– Не здание. Женщина держала какой-то плакат, а потом облилась бензином и...подожглась... Милиция, правда, быстро вмешалась...

– Бедолага. А что на плакате-то было написано?

– Не знаю, дед.

– Вот... Вот, маленький пожар, а как бы в большой не обратился.

– Народ разный бывает...

– Бывает, овца волка съедает.

Иван вспомнил вокзальных милиционеров. Обратившись к ним, расстроенный и испуганный пропажей, он был уверен, что сейчас будет предпринята какая-нибудь операция по перехвату вора-корманника. Он даже

133

вспомнил среди выходивших пассажиров своего поезда одного типа, который вызывал подозрения. Этот невысокий мужичок лет сорока был явно из другого вагона и остановился в толпе, всем своим видом показывая, что вот он такой вежливый и толкаться не собирается. Странным было то, что у неизвестного попутчика в руках не было ни сумки, ни чемодана. Но в отделении сначала пришлось подождать, потом отвечать на долгие и нудные расспросы, а затем возвращаться в поезд, где, оказывается, "он попросту мог обронить свои вещи". "Один пассажир прятал бумажник под подушкой, – рассказали милиционеры недавний случай, – а потом сдал постель и, не заметив, столкнул его на отопительные трубы. Прибежал, спасайте, мол, московские воры лишили всех сбережений, а бумажник ещё и запылиться не успел. Так потом извинялся за беспокойство". Иван уже понял, что вора не найдут, и потому молчал и решал, что делать дальше. Но решение приняли другие, когда в милиции произошла пересменка. Узнав, что он приезжий, что не имеет документов, удостоверяющих личность, новые ребята не стали слушать "басен про ограбление" и предложили ночлег "в одном уютном месте". Карнаухов, Карнаухов... Ивановы возражения нервировали этого мрачного блюстителя порядка. А Ивана бесил Карнаухов. В том числе из-за того, что оказался однофамильцем одного пакостного мальчишки, который в далёком детстве мстил всем сверстникам за то, что не мог прижиться в дворовой компании.

Случай ли или Господь Бог пришёл на помощь несчастному провинциалу, явившемуся в столицу в поисках правды... Или равнодушная судьба решила повернуться к Ивану лицом за то, что он провёл в тесной и душной камере страшную ночь, когда проклятая лампочка, казалось, светила тем ярче, чем больше уставала голова от постоянного гула голосов, когда бесконечная история жизни бывшего свидетеля Толика, бубнившего над ухом, вдруг начинала представляться сном уже о его, Ивановой, жизни, а тюремные вши, старожилы камеры, вырастали в полусонном воображении до размеров каких-то сказочных змеев горынычей. Как бы то ни было, но всё разрешилось для Ивана относительно благополучно. Ночью милиционеры вытрясли у какого-то бродяги украденный паспорт, по фотографии один из дежурных, обладавший, очевидно, хорошей зрительной памятью, вспомнил владельца. "Видите, как хорошо, что мы вас не отпустили", – обрадовали Ивана утром. Они был так любезны, что рассказали ему, как найти Генеральную прокуратуру, и уверили в том, что он отыщет её очень быстро, так как вход легко различим и расположен в скошенном углу здания, "как бы

134

между двух улиц". Иван согласился, наконец, что он совсем не потерял по времени и что ночлег в казённом заведении при его скудных финансах был очень кстати...

– Ну что, какую новую сказочку сочинил? – спросил Иван, стряхнув с себя тяжёлые воспоминания.

– Я тебе вот что скажу: тута не сказка, тута жизнь. Почему вся страна не получает зарплаты, знаешь?

– Вся страна работает на сто-двести семей.

– Вот. В самую точку попал. Они хотят, чтобы ваши дети выросли на картошке да капусте. И будет это, значит, поколение без витаминов да всяких белков сплошь неполноценное. А ихние дети жрут, как положено, как детей кормить полагается по всяким там книгам. И будут их сынки, когда вырастут, командовать страной. А все остальные уродами получатся, одним словом. Сто пятьдесят миллионов уродов. Вот цель!

– Вчерась читал, – продолжил дед Степан, не дождавшись мнения Ивана. – Один высокий чин получил от государства огромные деньги, чтобы, значит, выдавать кредиты тем, кто желает построить или купить себе жильё. Ну, вроде вас с Дашкой, чтоб могли дом свой достроить, а не соседствовать со всякими пьяндыжками. Как-то называется это дело... Вроде – симпатичного... Симпотека, что ли. Вот. Деньги он под проценты отдал и наживался постепенно. А тут выдвинули его, значит, в министры. Ага. Стали смотреть: а чего полезного он совершил на своём посту. Тут этот кандидат и выдал кредиты нескольким своим родственникам на жильё. Для отводу глаз, мол, я работал-трудился на благо Отечества, а не сидел сиднем... Вот такой у нас министр будет. Воровством, получается, пост заслужил...

Иван снова подумал что-нибудь рассказать собеседнику. Например, как он занял в камере, в Москве, чужое место на нижних нарах, пусть и сидячее, но всё равно ценное в той тесноте; как вернулся хозяин, игравший в карты в противоположном углу, и собрался было драться с Иваном, но, выяснив, что тот из деревни и живёт своим хозяйством, вдруг подобрел и согнал кого-то сверху. "Дурак ты, Ваня, что приехал, – сказал урка. – Это у тебя там правда, а тут её давно в канализацию спустили". Но солнце пригревало так нежно, воробьи так беззаботно прыгали по штакетинам забора, что Иван поленился на слова. Быстро мелькнула ленточка воспоминаний, как выходил из камеры

135

вверх по лестнице, споткнулся от страха, что высылают за двести первый, как при диктатуре; как убёг рано утром из больницы, где его оставили не столько из-за ушибов, сколько по доброте медсестры Витальевны, которая узнала его историю; как почувствовал себя счастливым, встав на железную ступеньку вагона, который рад был увезти его домой. Всё это быстрым поездом пронеслось в памяти и сразу поблекло, выцвело.

– Дело о баранах закрыто, – сказал он себе, но оказалось, вслух.

– А я тебе говорил, – ответил дед Степан. – Чего подвиги совершать? Сейчас кто первее, тот правее. Живи да и живи. Оно и выгодней для здоровья...

– Да ведь допекли, – объяснил Иван. – И не столько меня, сколько Дашу. В школе ж сокращение будет. Галина Ивановна видела в районо, что составляются списки. Вроде бы по всем школам. По Озёркам – самый большой. Значит, Дарья будет под номером один. Отомстят.

– Это ещё предположение. А нет, так плюньте. Вон – разводи хозяйство. Я тебе скажу: врут, что мы бедно живём. Многого хотим да на воров высоких смотрим и равняемся. Вот! – старик развернул газету. – Видишь: "Что имеем дома". Телевизоров сто шестнадцать штук на сто семей, холодильников – девяносто пять, легковых автомобилей – двадцать шесть. Да, тут и Япония . У них больше. И всё равно у нас немало. Хоть в сравнении с другими советскими республиками. Делаю вывод. Не так мы и бедны. А если б начальство не мешало жить? Представь! У нас, вишь, многие хотят, чтоб по колени в серебре да по локоть в золоте...

Иван вспомнил учителя, ходившего на рыбалку босиком.

– Всё это средние цифры. У кого-то пять машин, а у нас с тобой на две семьи одна старая лошадь да Пашкин велик. Да и не барахло нужно русскому человеку, а справедливость. А этого сейчас по два грамма на сто семей... Ладно, спасибо за политинформацию. Давай, дочитаю.

– Калитку к нам когда сделаешь?

– Боюсь! – Иван уже перемахнул через заборчик обратно в свой двор. – Тогда работать не будем. Только в гости ходить друг к другу...

– Ничего, я Егоровну на цепь посажу, чтоб не отвлекала занятых людей!

136

До обеда Иван помогал жене: выкручивал бельё. Дарья же, как всегда, стирала и варила одновременно, и к тому времени, когда со стиркой было покончено и Юра вынес последнее ведро грязной воды, на печке уже доходил до готовности борщ, а Паша, бывший с утра ответственным за горячую воду, экспериментировал над каким-то липово-шиповниковым чаем.

Обедать сели все вместе. Старшие члены семьи позволили себе по рюмочке домашнего вина за возвращение Ивана с мытарств, а вот младшие несколько разочаровались в меню.

– Борщ и без мяса! – выразил недовольство Паша.

– Что тебе не нравится? То картошка, то капуста, а теперь всё вместе, – сыронизировал Юра.

Дарья вынуждена было оправдываться перед детьми, потому что знала: вслух они говорят гораздо меньше, чем думают про себя. Если кто-то живёт по принципу "ни в чём себе не отказывать", то их семья, скорее, следовала такому: "во всём себе отказывать". Мальчишки, конечно, понимали трудности, ничего не требовали и не надоедали с упрёками, но... Но если у детей одного возраста разные возможности, то запросы-то одинаковые. Прежде Иван мог сказать: "Давайте больше работать – будем лучше жить". Но последние сюрпризы от власти, убийственный рост цен и слух о её, Дарьи, сокращении сильно убавили веру в то, что источник достатка – труд.

– А что вы хотите, что б я варила? Целую свинью за зиму съели, а молока нет: корова в запуске. Одним погребом и живём...

– Пойдите, тоже километр проводов срежьте. Сдадите на цветмет – хватит на бочку варенья и корзину печенья, – вмешался в разговор Иван, который ел, положив перед собой газету деда Степана.

– Не надо мне такого печенья, – ответил Паша. – И так деревня вторую неделю без света. Всё время руками стирать да со свечкой сидеть?..

– Ёлки-палки! – воскликнул Иван и, глянув на жену, – Слушай! – стал читать.– "Лишь через полтора месяца г-н Соломатин объявился в Морске и сразу в прокуратуре Речного района. Объявился вместе со своими охранниками, которые были с ним в ресторане в роковую ночь убийства и которые дружно дали показания, что Иванчук, находясь в состоянии алкогольного опьянения, четырежды падал и ударялся о металлический

137

бордюр. Данная версия показалась наиболее правдоподобной работникам прокуратуры, которые тут же прекратили уголовное дело. На вопросы сотрудников Управления по борьбе с организованной преступностью, как быть с показаниями других свидетелей, которые опровергают версию охранников Соломатина, работник областной прокуратуры Барабаш К.А. ответил: "А вы устройте этим свидетелям очную ставку с Соломатиным и посмотрите, что они после этого скажут".

– Да-а... – покачала Дарья головой. – Газета прямо обвиняет этого прокурорского в связях с преступниками. Интересно, в суд подаст?

– Не в том дело. Барабаш принимал меня с жалобой. Пашкин "крёстный отец".

– Да я такого "папашу" за одно место на сосне подвешу! – с детской откровенностью пообещал "крестник" и после Юриной оплеухи пояснил. – За уши, за уши! А ты что подумал, детинушка?!

– Что-нибудь более весёлое там пишут? – спросила Дарья, уводя семью от неприятных воспоминаний.

– Конечно, – улыбнулся Иван. – Весёлого очень много. Правительство подарило странам-должникам России пятьдесят три миллиарда долларов... Из десяти миллиардов рублей ущерба, выявленного Счётной палатой, удалось вернуть только четыре... Исчезли два с половиной миллиона рублей трансфертов... Потери бюджета из-за соглашения о разделе собственности – не менее одного миллиарда рублей... На аренде квартир в Москве иностранцам бюджет теряет около трёх миллиардов долларов ежегодно...Что не смеёшься? Что ни статья, то юмореска... Между прочим, твои деньги. Я с государством не соприкасаюсь.

– Твои тоже, папа, – возразил Юра.

– Не знаю. Прямо меня никто не обдирает. Налоги не плачу. Только сборы, если мясо или сметану на базаре продаю.

– Обдирают, пап. Они ввозят из-за границы мясо, которое дешевле нашего, потому что их фермерам государство платит дотации. Следовательно, ты продаёшь дешевле, чем тебе надо, и прибыль у тебя почти нулевая. Мясо должно стоить в пять раз дороже, а зарплата должна быть в двенадцать раз больше. Так говорит наш историк. За границей от прибыли предприятий на

138

зарплаты идёт пятьдесят процентов, а в России всего одиннадцать...

– Ну, ваш историк – голова. Ему б министром работать... А тебе – заместителем...

"А найду ли я какую-нибудь тысячу долларов в год, чтобы устроить Юру, например, в финансовый институт? – задумался Иван, выпивая чай и убрав неприятную газету в сторону. – Интерес у него есть, и в навозе, как я, не будет ковыряться с такой специальностью... Нет, там же все злоупотребляют. Или не работай, или участвуй в аферах начальника... Я хожу в сарай, потому что надо, а они с Пашкой всем овцам и даже курам клички придумали. Для него по хозяйству управиться, как для Пашки сходить на Озеро искупаться... В городе он затоскует... Не дай Бог ещё по материным стопам пойдёт – в педагогику. Работать на государство – последнее дело. Уж лучше свиней разводить... А в городе его ум да порядочность никому не нужны. Погибнет там. Получит, какое пожелает, образование – и обратно к нам в деревню. Для дела там всё равно не позволят работать..."

– Так, пацаны, отдыхайте. А я схожу на Озеро, пока тепло, и сам напою скотину.

Иван натянул кирзовые сапоги на тёплые носки, открыл дверь на веранду и – обомлел: пьянчужка Башкатов, "сватовавшийся" недавно к Дарье, и сам "сват" Степанчук, подхватив стоявшие на полу паяльные лампы – одну Иванову, другую Орлова – уже выходили во двор. Увидев хозяина, они на секунду замешкались и тут же, бросив краденое, рванули в дверной проём. Иван успел только залепить Башкатову хорошего пинка по спине. Оба вора побежали к калитке, в которую в это время входил приятель и одноклассник Юры Валя. Шушера круто развернулся к своему забору, очевидно, сообразив, что из-за мальчишки их бегство не будет достаточно быстрым, а его подельник растерялся. Иван настиг его и ударил в ухо, отбросив прямо на рвавшуюся собаку. Можно было добить поверженного врага, но с окровавленным носом и в куртке, быстро превратившейся в лохмотья, он показался Ивану таким жалким, что оставалось только махнуть рукой и посоветовать убираться.

Дарья и дети уже выскочили из дома.

– Огородом прошли, – догадалась жена. – Видать, шли денег занимать, а тут

139

добыча подвернулась. Нет, ты погляди! Прямо разбой среди бела дня!.. Ваня, ты только не бей Кольку в его дворе. Будешь неправ.

– Тварь! Бога ты не боишься! – крикнул Иван отряхивающемуся около родного крыльца Шушере.

– Да пошёл ты со своим Богом! – был ответ.

– Ну-ну... – поморщился Иван от головной боли. – Ещё сто раз столкнёмся с глазу на глаз...

Глава 9

В связи с предстоящими работами на бывшем директорском поле и в старом совхозном сарае Иван посадил картошку очень оперативно. Через два дня после Пасхи у них с Орловым заканчивались бумажные оформления и можно было приступать к налаживанию своего нового фермерского хозяйства. Уже были заключены – пока устно – договоры о покупке семенного зерна и нескольких сотен гусят. Расширялось и домашнее Иваново хозяйство. В Вербное воскресенье отелилась корова, и родившуюся пятнистую тёлочку Рябинку решено было оставить себе. Кроме того Иван по дешёвке купил пятимесячную свинью у односельчан, которым срочно понадобились деньги на адвоката, но купил не на мясо, а чтобы была собственная свиноматка.

Таким образом, все дела начинались с перспективой на будущее, и настроение у Ивана и Дарьи накануне светлого праздника, несмотря на множество весенне-огородных работ, было прекрасное.

В этот день до обеда и соответственно до прихода жены из школы Иван приводил в порядок сарай, который остался от прежних хозяев дома и до сих пор не использовался. Ремонта он требовал не слишком большого, но был страшно загажен: видно, скот здесь жил прямо в навозе. Иван три часа выбрасывал отменный перегной, который и в предыдущие два года понемногу использовал для огорода, после чего решил применить технику: протянул шланг и включил насос в погребе, где уже начала скапливаться вода с оттаивавшей почвы. Сначала не поддавалась не только грязь, но даже столетняя паутина. Но последователь Геракла не сдавался и, дабы грязный

140

поток имел выход, отбил от стены пару досок. Работа пошла успешнее, навоз вымывался, и Иван с радостью отметил, что материал, из которого сделан сарай, ничуть не хуже, чем на сарае, где содержалась его скотина.

– Можно расширяться с хозяйством, только гнилые полы поменять, – сказал он сам себе вслух.

Когда через час работы Иван выключил насос, то услышал, что за спиной, по соседской территории, кто-то прошлёпал в туалет. Забор, разделявший дворы, здесь кончался, и на границе участков было сложено то плохое сено, которое Иванова корова, не съедая, оставляла в кормушке и которое использовалось на подстилку. Иван повернулся: не враг ли его оказался в зоне досягаемости, но вместо Шушеры мелькнула какая-то ярко-синяя куртка, и от стожка донёсся звук падения. Иван пошёл посмотреть.

Занятная картина открылась ему по ту сторону сенной кучи: раскинув руки, ноги и длинные чёрные волосы, на сене задремала девка лет восемнадцати-девятнадцати. Не застёгнутая куртка открывала – и очень откровенно – её полные груди, едва защищённые кофточкой, на которой отсутствовали за ненадобностью две верхние пуговки. Юбка, и без того короткая, задралась при падении настолько, что оголилось бедро, и было видно, что под нею у спящей красавицы белья нет. Ноги её до колен закрывали шушеринские кирзовые сапоги, которые служили всей семье для торжественных выходов во двор, за сушняком в окрестные заросли и "на дело".

Иван не рискнул что-либо поправлять в одежде девчонки, хоть и дул прохладный ветерок, и лишь для порядка попытался разбудить её ударами по сапогу: "Эй, вставай, замёрзнешь", хотя сразу понял, что этот крепкий пьяный сон прервётся нескоро.

Минут через десять, когда он покормил собаку и глянул через забор – не возвращается ли с работы Дарья – у соседей хлопнула дверь. Появившийся на крыльце Колька осторожно спустился по ступенькам: похмельные ноги не хотели подчиняться. "Или тоже на моё сено перебирается ради целебного апрельского загара, – предположил Иван, – или вышел добить кухню".

Шушеринские кухни походили на грибы. Весной-летом Колька, любитель выпить и закусить на свежем воздухе, из чего-нибудь ворованного в совхозе строил навес над кирпичным очагом посреди двора. Затем появлялись и

141

какие-нибудь стены. Зимой недостаток дров (точнее, их отсутствие) приводил к постепенному уничтожению кухни. Гриб срезался, чтобы на следующий год опять вырасти над всё той же печкой.

Иван вернулся от калитки ко второму, только что вычищенному сараю точно решить, какой сделать ремонт, чтобы в будущем разместить здесь овец. На полы хороших досок пока не было, только тёс, чтобы подремонтировать дверь и заднюю стену. Однако в ближайшие дни они с Орловым собирались ехать за материалом для своего общего фермерского сарая, и можно было купить с полкуба "пятёрки" и для себя.

– Вано! – донёсся хриплый Колькин голос.

Тот стоял, держась за угол веранды, и глядел прищурено, словно сквозь туман.

Я тебе взятку даю!... Откупаюсь!.. А то ж мечтаешь... меня побить!..

– Сегодня грех драться. Перенесу, – отмахнулся Иван, действительно, ещё не наказавший соседа за паяльные лампы.

– Вон там!.. Девка валяется...на сене!.. Балдая в сись!.. Делай, что хошь!.. Дарю!

– Кто она? Твоя побочная дочь, придурок?

– Мои все при мне!.. Старший привёз!.. Городская!.. А на кой хрен ему такая жена?!. Получше найдём... непьющую!..

– И где ж твой сын? Что бросил её?

– Спит, слабак!.. А ты бери!..

– Пошёл ты...сводник.

– А вот скажу моему...что застал тебя с ней!.. Сено ж твоё!.. И Дашке скажу!.. – Колька, будучи не в силах больше держать равновесие, сел на сломанную детскую коляску.

– Ты по всему дошёл до предела, урод, – Иван не стал больше слушать соседа и пошёл в сарай, желая, чтобы жена поскорее пришла с работы. Слушать алкоголика Кольку она, конечно же, не станет, но грязные слова подпортили настроение.

142

Первым из школы вернулся Паша, затем Юра и Дарья. Она – с новостью: дали зарплату за ноябрь.

– Во, апрель на дворе, зима начинается, – усмехнулся Иван. – Получила восемьсот, а фактически двести.

– Да, – согласилась жена, – деноминация удешевила деньги вчетверо.

– Выходит, ты получила, как сторож или уборщица. А чего ж тогда стоит их зарплата?..

– Утешает только то, что обманули всю страну, а не одну меня. Хотя какое это утешение...

За обедом Юра по просьбы матери рассказывал про вчерашние танцы в школе. К удивлению Ивана, который помнил слова участкового о своём новом соседе, Валерка Степанчук не стал жить тихо, а сколотил небольшую банду и принялся насаждать среди деревенской пацанвы свои законы. На дискотеку он пришёл сильно выпившим, многих оскорблял и даже бил, в том числе девчонок, которые смели отказать ему в танце. Пострадали даже подруги Юриных одноклассников, которых он назвал "трусливыми шестёрками".

– "Я, – говорит, – пахан в селе. Будем жить по беспределу..."

– Ну, и как ты себя повёл? – спросил Иван. – Тебя этот паханчик не задевал?

– У меня проблем не было. Во-первых, соседи. Даже по имени меня знает. Во-вторых, мы корефаны с Вадиком Пешкиным. Помнишь, я говорил тебе о его дядьке, "ответственном" за деревню. Валерка хотел наехать на Вадика, а тот подходит вплотную (я тоже с ним) и говорит: "Лучше заткнись, а то скажу всем, кем ты был на зоне". Видать, дядька его по своим каналам разузнал.

– Ну, и что? Заткнулся младший Шушера? – спросил Паша, которого родители не пустили на вечер.

– Пробубнил что-то...

Иван поймал взгляд Дарьи, которой явно не понравился тон Юриного рассказа, и попытался увести разговор в сторону.

143

– Насколько я знаю, блатные не играют на публику, взвешивают каждое слово, не оскорбляя почём зря окружающих. Женщин обычно не бьют. И в тюрьме, и даже в лесу среди диких зверей есть свои законы. Плохие ли, хорошие – другой вопрос. А тех, кто насаждает беспредел, то есть отсутствие всяких законов, надо убивать, как бешеных собак.

– Да и так, – сказал Юра, – дядя Витя Городков за дочку разбил Валерке морду. Неделю после этого нигде не показывался.

– А банда?.. Или её тогда ещё не было?