Текст книги "Время Лиха(СИ)"

Автор книги: Андрей Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

– А что?

– Деловые. Русской женщине, коли муж не пьёт и не гуляет – уже счастье. А ежли и семью кормит – так просто ангел рядом. Наши бабы готовы кормить, поить, обстирывать мужа, рожать ему детей, сколь получится, тянуть всё хозяйство, значит, домашнее: скотину, огороды. А с мужика довольно и того, чтоб не пил много, не бил больно и не гулял часто. По пословице: хоть муж не гож, да чужого не трожь.

– А американки что?

– Дело не в американских. Россия – она как её женщины. Мы ж не требуем, чтоб власть о нас заботилась, способствовала процветанию, значит, материальному, защищала и прочее. Лишь бы не мешала жить, не трогала...

Дед закашлялся, но, словно боясь, что слушатель уйдёт, поторопился договорить, несмотря на першение в горле и выступившие на глазах слёзы.

– Вот полгода над нами...не экспериментировали, а мы уже...и жиреть начали. А она, власть-то, бац...и напомнила о себе. Мол, не расслабляйтесь... Говорите, плохо живётся, не-эт...нет, может быть ещё хуже, и зараз я вам докажу...

– А народ молчит...

– Молчит, как та баба, что с дуру поверила мужику, замуж выскочила и теперь побои терпит, плачет себе потихоньку да лицо битое от детей

64

скрывает...

– Получается, наш народ неудачно вышел замуж? – усмехнулся Иван, которого позабавила теория старика. – Может, на развод подадим, а?

– Дождутся и развода, бл... Некому тогда будет их кормить да обстирывать... Американки-то брачный контракт поначалу расписывают, а опосля уже в ЗАГС... Да-а... А с долларом, Иван, теперь не надейся. Курс нашей национальной валюты был заведомо неправильный, все экономисты предупреждали. Вопрос в другом. Почему: раз тебе – и ку-ку, весь рубль, значит, разом обвалился, не постепенно?.. Не догадываешься?.. А кто-то на сей операции хороший куш отхватил. Особливо кто скупил подешевле этих долларов цельные мешки, а теперь таким, как ты, продаст втридорога.

– В четыре.

– А?

– В четыре раза, дед. Жена получала восемьсот, а теперь двести рублей. Как уборщица.

– Вот чего. А сколько ж тогда уборщица? Кто там сейчас в школе моет? Валеркина Ольга, да? Моего кума дочка. Получается, полгода даром работала.

– Больше.

– А ты, Иван, извини меня, сам виноват. Нельзя этот мусор держать в таких количествах.

– Какой?

– Рубли!.. Положим, грех сто пятьдесят миллионов населения объегоривать ради интереса одной морды, но ведь власть знает: никто сбережения в рублях не держит... А таким, как я, на них – тьфу, пусть хоть удавимся. Нам с Егоровной хоть по какой цене доллары не купить.

– Продукты покупаете? Сейчас всё подорожает. А у меня пацаны на зиму без обуви, без шапок. У Даши сапог нет... Одежду себе штопает...

– Я тебе, сосед, конечно, сочувствую. Но ты тоже должен мыслить стратегически. Вот в овечках и коровах ты разумеешь, а в государственных проблемах, значит, ни шиша.

65

– Так просвети, Игнатьич, дурака... который всё лето впустую горбатился.

– Лучше, Иван, расскажу я тебе опять сказку. Сказка – она как? Даже ребёнка уму-разуму научит. Это не какое-нибудь внушение...

– Даша говорит: "Литература – это философия в образах".

– Чего-чего?.. Философия, говоришь? Вот и послушай мою небылицу, коли так... Небылицу в лицах. Я Егоровне-то своей рассказал, а она окрысилась: сказки, мол, про добрых царевичей, а ты про всякую шушеру сочиняешь. Ишь старая! Царевича ей подавай. Много ты их видала в жизни...

– Ты замкнула сарай? – спросил Иван жену, которая выходила с подойником. – Я поболтаю немного с соседом.

– Не сидите долго. Вечерами уже прохладно. И на ужин я сварю молочную кашу, так чтоб не остыла...

– Хорошо.

Иван, пользуясь темнотой, по-мальчишески перемахнул через заборчик, тоже сел на крыльцо, а дед Степан, заполучив слушателя, достал сигарету и проговорил, прищуриваясь:

– Сядем рядком, поговорим ладком?.. Ну, вот. Постарел царь-батюшка, видит, что пора ему готовить царство-государство к передаче наследнику. Нет уж той силы, что прежде, той цепкости и мудрости. Иной раз примет какого-нибудь посла, побеседовать бы, чтоб укрепить добрые отношения с соседским государством, ан нет, как назло, забыл фамилию тамошнего короля. Обидно. А то возьмёт лейку и хочет полить капусту, что в огороде при царской кухне. Придворные посмеиваются, дети упрекают, у жены-царицы слёзы наворачиваются... А хвори! Столько вдруг доктора отыскали их в одряхлевшем царском теле, что не успеваешь и лечить все. Нет, пора на пенсию. Пусть молодой наследник правит, а ему, царю, обеспечит покой и благополучие на последние годочки жизни. Вот осмотрелся их величество: как изменилось всё, пока он спокойно старел да от дел потихоньку отходил! Был он фигурой громадного масштаба, а кругом всё мелкая рыбёшка сновала. А теперь... Воеводы да министры, кому сытные места достались, разбогатели, силу набрали, вокруг каждого из них теперь полчища своей преданной мелюзги суетятся. Так и готовы на другую стаю наброситься да под себя подмять... А купцы – уже и не купцы вовсе. Про зипуны забыли,

66

бороды посбривали. У них и рудники, и заводы лучшие, и банки богатые не хуже европейских. У царя-батюшки ажно мурашки по телу пробежали... А господа промышленные и газетёнки себе понакупили, над ним, государем, писаришки купленные шутить себе позволяют, карикатуры разные малюют. И что всего хуже – государственные люди с купчишками разбогатевшими стакнулись. Те им деньги и поддержку всяческую, а чиновная братия до самых-самых советников царёвых включительно своим приятелям то заказ выгодный, то бумагу такую, что хоть пол-России забирай и делай, что хошь. И никто теперь с государем не считается; слабым, больным, а которые и нищим прозывают. Расстроился царь. Этак уйди на пенсион, затюкают его и помереть спокойно не дадут. Зовёт он своего нового первого министра, из молодых, чистенького да гладенького, за границей слов всяких умных нахватавшегося, да не знающего, куда те слова на Руси-матушке пристроить. Так мол и так, нужно мне наследника утвердить да на покой отбыть, а всех, силу через деньгу получивших, ослабить по возможности. Новенький министр пылинку с заграничного своего сюртучка стряхнул, затылок почесал и в момент выдал царю-батюшке совет. "Никакие ЭТИ не богатые, -объясняет. – Настоящий капитал по сту лет копится. А наши кредитов да займов в европах понабрали и жируют. Думают: может, больше разбогатеем или ещё как-нибудь. Опять же русский авось в запасе. А иные и выше смотрят: на эти кредитики всё в царстве-государстве себе сгребём, тогда ещё ширше развернёмся. А вот тут мы их и поймаем. Объяви завтра, что за рубль российский раз в пять меньше валюты иностранной надоть платить. Кредиты заграничные тогда станут не золотыми, а бриллиантовыми. Богачи наши, чтоб покушаться на власть, и забыть забудут, лишь бы без последних штанов не остаться. Воеводы да министры перед вашим величеством на задних лапках вновь заходят. А что товару иностранного не сможем тогда купить – то не беда. Свой брат мануфактурщик хоть что хошь сработает, Европе не уступит". – "Так ведь, – кумекает царь, – всякий немец у нас королём себя будет чувствовать. Там жалование маленькое получит, а у нас, на рубли обменяв, и заводик прикупить сможет". – "Не больно-то они к нам ездят, иностранцы – возражает первый министр. – А покупать у нас, хоть и гнутую подкову, и вовсе опасно: мало, что надуют купцы, так опосля, куш сорвав, по судам затягают". – "Молодец! – говорит царь. – Послушал я, как вы, молодые, легко рассуждаете, про народ и не вспоминаете, так мне поскорее помереть захотелось. Напишешь указ, и от твоего имени завтра на всех площадях прокричат. А казначею скажи, чтоб целковиков у него к вечеру не

67

было, пускай по менялам пройдётся да под каким предлогом и спустит всё за валюту". – "Слушаюсь! – щёлкнул каблуком первый министр. – Я и сам про казначея подумал, пока ваше величество изволило слушать мои недостойные царских ушей рекомендации. А что от моего имени наш рублик обдешевится, так не извольте беспокоиться, я и сам хотел предложить вашему величеству, чтоб всё это от меня шло". – "Зачем тебе? – подивился царь-государь, а про себя подумал: "Дурак али хитрец? Я его на всё государство опозорю, а он ещё и рад". – "Для известности, – скромно поясняет новый первый министр. – Весу покудова ещё не имею, а тут, хотя и детей станут мною пугать, а всё ж запомнят..."

– Не всё понятно, Степан Игнатьич, в твоих ужастиках, – сказал Иван соседу-сказочнику, когда тот замолчал, – но, может, ты и прав насчёт выборов.

– А то! У нас всё деется из-за власти: кому усилиться, кого ослабить...

Перед сном Иван, обретя-таки к ночи душевное равновесие, хоть и смешанное, как в коктейле, с горечью от больших материальных потерь, высказал, наконец, жене своё мнение, которого она так ждала.

– Попробуйте... Но если затянется или что-нибудь со здоровьем – я тебя из школы заберу.

Даша оживилась:

– Умирать я и сама из-за этой мрази не собираюсь. Мы сначала, так сказать, разрекламируем свою голодовку, чтоб к её началу это решение уже везде прогремело. Завтра обсудим, и, если все согласны, то начнём писать в разные инстанции и в прессу...

– Теперь, после грабежа, наверное, вам вернут долги по зарплате.

– Да пусть хоть такие вернут. Если б мы тогда, в марте, трудовой спор начали, то, возможно, отдали бы всё до этого обвала. Но половина побоялась, да и директор нас тогда не поддержал...

– А сейчас поддерживает?

– Сейчас опять струсил. Был за забастовку, а сегодня поддержал

68

районовский погром. Я так вообще как под обстрелом стояла. Наши говорят: была белая, как мертвец. Да Родион Николаевич уже ничего в нашей школе не значит. Татьяна Родионовна вперёд лезет, и многие стараются иметь с нею хорошие отношения. Наверняка, со следующего года станет завучем, когда Степановна уйдёт на пенсию.

– А вас не спросят?

– Да ну... Наше мнение районо не интересует, лишь бы им человек подходил. Высшее образование у неё есть.

– Демократия...

Дарья, словно обрадовавшись согласию мужа на её участие в голодовке, уснула спокойно и быстро, но Иван, отравленный ядом горьких мыслей, забылся только в третьем часу, когда уже пару раз откричались свои и соседские петухи.

Глава 5

– Никак, сосед, собрался куда? Не в лес ли? – поинтересовалась Егоровна после взаимных пожеланий здравствовать.

– В город.

– То-то. В лес севодни не ходи.

– Почему?

– Не ходи. Ерофей Лешегон севодни. Леший бесится. Всю ночь безобразничал: зверей гонял, деревья ломал. И днём ещё не угомонится. Последний раз чудит до весны, – серьёзно и озабоченно пояснила старуха.

– Ладно, в лес не пойду, – улыбнулся Иван, не ожидавший, что любившая приметы соседка ещё и в лешего верит.

Сегодня он действительно отправлялся в город, в районную прокуратуру, где, как понял со скупых слов участкового, осела его жалоба на съевших овцу бандитов. До самого Покрова Иван не мог управиться с делами, что остались от лета, и лишь в праздник, удовлетворившись, что погреб полон, сарай для скотины хорошо утеплён, а огороды убраны, вспаханы и готовы укрыться снегом, позволил себе расслабиться и немного побездельничать. И

69

тогда же, узнав, что райцентр вот-вот оборвёт автобусную связь с Озёрками, решил ехать по своему делу.

Дорога от деревни круто спускалась вниз, и водитель не торопился, осторожничал. К тому же мост через речушку особой надёжностью не отличался: и ремонтировался в последний раз лет тридцать назад, и ограждение из железных труб любители быстрой езды давно выгнули наружу бамперами автомобилей и передними колёсами мотоциклов, отчего мост сильно напоминал место боевых действий.

Иван глянул в окно и улыбнулся: герой местных анекдотов Коля Харитонов, выпивоха, в тридцать с лишним лет ни разу не женившийся, баламутил мёртвую воду неподвижной речки, пытаясь подтянуть к берегу бревно, что упало с лесовозов, которые часто шли через деревню и вывозили древесину. "На неделю дров", – оценил Иван чужие труды.

Пошли поля, ограниченные с одной стороны лесом, а с другой – рекой Осиновкой, которая от моста делала несколько замысловатых изгибов и пропадала среди дальних холмов, частью распаханных. Река эта, хоть и вытекала из Озера, воды от него получала немного и потому ни для купания, ни для рыбалки не подходила. К тому же она промыла себе путь по самым густым и колючим кустарникам и не представляла интереса даже для уток и гусей, несмотря на то, что от деревни до неё было рукой подать.

Иван вспомнил, как жена отнеслась к его решению съездить в прокуратуру. Не отговаривая, ничего не выражая словами, она всё сказала лицом, которое заметно потемнело и сосредоточилось, и особенно взглядом – тревожным и заботливым. Ивану даже стало неудобно за её переживания. Он всё пытался шутить, но чувствовал, что фальшивит. А когда жена под предлогом того, что он вернётся поздно, а городское есть – только желудку вредить, приготовила оладьи и завернула их в новое посудное полотенце, он засмеялся:

– Как на фронт провожаешь...

– Спасибо скажешь, когда проголодаешься, – ответила она, оставаясь серьёзной.

Даша всегда переживала за него. Озабоченная изо дня в день, из года в год школьными делами, она всегда умела отодвинуть своё в сторону, если мужу

70

было плохо. Иван подчас и болезни или лёгкие травмы свои скрывал, зная, что ей от этого будет больнее. Вот уже пятнадцать лет живут вместе, а словно и не было их. Любит его так же, как полюбила сразу: с тихой беззаветностью русской женщины. Когда сказал, что хватит жить в городе на хлебе и воде, что лучше дорогую квартиру поменять на дешёвенький домик в деревне да завести хозяйство, согласилась сразу: и о детях заботилась, и о муже-строителе, не имевшем шансов найти работу в городе, где жизнь словно остановилась и возводить что-то новое перестали вовсе. Полдома в Озёрках купили временно, не особенно даже беспокоясь, что соседи – пьяницы и воры. Но закончилось очередное лето, а к возведённому в первый год фундаменту будущего большого, уже постоянного дома на участке напротив не прибавился ни один ряд кирпичей или брёвен. Даша работала бесплатно, а его крестьянские занятия снова только хлебом-водой семью и обеспечивают. Оказалось, что даже самым насущным – производством продуктов, – заниматься невыгодно. Бычка-двухлетка надо продать, свинью тоже, а рынки завалены импортом. Даже по прошлогодней цене мясо не уйдёт. Хотел завести свиноматку, а теперь в сомнениях: все в деревне говорят, что мясо – дело бесперспективное. Ещё молоко да яйца – куда ни шло...

"Да, – невесело размышлял Иван, глядя в автобусное окно, – три силы тянут страну в разные стороны, и каждая других винит в развале: мафиози-рвач, чиновник-казнократ и мужик-ворюга... Первого уничтожить бы без всякой пощады. Работу чиновников измерять степенью процветания области или района, чтоб каждый год становилось меньше безработных, больше малых предприятий и фермерских хозяйств. Сравнить года: нет улучшений – прочь, уступи более толковому свою высокую зарплату. А мужику вообще ничего не надо, не мешайте, и всё. Будете мешать – в пропасть свалимся, не будете – медленно поползём вперёд, а помогать станете каким-нибудь крестьянским банком с недорогими кредитами, техникой в рассрочку, удобрениями, соляркой и семенами под урожай – так за два-три года преобразим страну. И продовольственная безопасность будет, и горожанам работа на всяких мелких сельхоззаводах и даже продукты на экспорт – дешёвые и без всякой генной инженерии..."

Иван увидел вдалеке свой покос и вспомнил главное летнее приключение. Тогда он, удачно скосив сено, договорился сгрести его совхозными тракторными граблями, единственными в деревне. И вдруг сразу

71

две напасти: дряхлая техника сломалась, а по радио передали дожди на три дня. Иван рванул на покос. Грёб дедовским способом – деревянными граблями – и тут же ставил большие копны, накрывая верхушки скошенным по краям бурьяном. С раннего утра и до половины одиннадцатого, когда уже полностью стемнело и комары начали набрасываться целыми тучами. Вручную сгрёб и уложил около тонны сена. Из-за спешки не взял из дому никакой еды, только пятилитровую канистрочку воды с мёдом. Этим и поддерживал силы. И ещё – по привычке думать за работой – представлял, как отцы, деды, прадеды всю жизнь, надрываясь, таскали это сено и не так, как Иван – на одну корову с телёнком, а поболее. Представлял и испытывал даже какую-то ненависть к тяжелейшему из трудов – крестьянскому. Разве поймёт, думал он, какой-нибудь горожанин, что нужно минут десять дёргать по стерне граблями, чтобы набрать сена корове только на один завтрак или обед, потом отнести эту кучку в копну, потом приехать с телегой, переложить всё в неё, стянуть, дабы не перевернулось на плохой дороге, отвезти и снова сложить – уже дома... Не поймёт. Скажет: лучше импортное сливочное масло куплю, а вы, деревенские, мне не нужны...

Иван всё думал и думал, а автобус, который выбрался с просёлка на трассу, набирая скорость, помчался среди голых лесов и полей, и только ухали в окно встречные легковушки и длинные грузовики...

– И этому голову срубали, – донёсся до Ивана разговор попутчиков, сидевших за спиной.

– Ничего, уже новая выросла, – ответили хрипловатым голосом, не знавшим работы в помещении.

Тот, кто сидел слева, закашлялся, и разговор остановился. "Неужели опять новый премьер? – удивился Иван. – Новостей сегодня не включал. Надо прислушаться..." Однако автобус сбавил скорость, начал раздражённо фыркать, и получилось услышать только одну фразу:

– Выберут в третий раз, вот увидишь. Он же бессмертный...

Автобус остановился, и водитель заговорил с кем-то снаружи. Иван, любопытствуя, как и другие, наклонился к окну. У обочины стояла машина его односельчанина Орлова, явно сломавшаяся: на мешковине были рассыпаны гаечные ключи и прочие предметы для ремонта, капот, раскрытый пастью морского чудовища, дёргался на ветру.

72

Иван прошёл в голову автобуса. Серёга Орлов что-то рассказывал, слышны были только обрывки фраз; водитель ПАЗа сочувственно кивал, но мотор не глушил, ясно показывая, что совет – это предел его помощи, потому как главное – интересы пассажиров.

– О, Иван! – заметил Орлов знакомого. – В город едешь? Помоги, а? А то одному никак. А я тебя доставлю, куда надо...

– Добро, – кивнул Иван и попросил открыть дверь.

Вечером того же дня вся семья ужинала вместе.

– Всё, моя летняя командировка на огороды и покосы закончилась, – пошутил Иван. – Я вернулся в семью. До весны.

В городе он купил морской рыбы, и Паша объявил, что сегодня праздничный ужин. С газом в районе были перебои, поэтому, несмотря на тёплую осень, уже приходилось топить печь, и смешанный запах дубовых дров, вареной картошки и жареной рыбы способствовал аппетиту и хорошему настроению.

– Сегодня весь день в учительской на переменах обсуждали вчерашнюю телеигру, – оживлённо рассказывала Дарья, – когда один мужчина выиграл миллион. Хотя мало кто верит, что он случайный человек. Особой зависти, конечно, нет, но многим хотелось бы сразу много получить и – не работать... Эх, да хоть бы и немного, – вздохнула она, сделав паузу. – Сегодня мой Алексеев пришёл в короткой курточке, в которой проходил всю прошлую зиму. И опять проходит...

– И его младший брат в дырявых китайских кроссовках, – прибавил Юра.

– Вот-вот. А родители непьющие... Паша, не торопись: гулять всё равно уже не пойдёшь.

– У нас тоже чуть неприятность не случилась, – продолжил разговор глава семьи. – Утром захожу в сарай, а корова загнала телёнка в кормушку, он там застрял на боку, не мог даже встать. Как не сдох... Вроде бы мелочь: забыл завязать верёвочку на калитке, а едва не лишились телка...

– Так а что он вышел к корове из своего загончика?

73

– Выгнала, а не вышел. Я им даю на ночь тыкву. Она свою сожрала и полезла к нему... Из-за какой-то тыквы едва не убила своего же сына. Озверела животина.

– Сегодня на уроке историк говорил, – вмешался Юра, – что в политике мелкие ошибки, даже одно слово, приводят к страшным последствиям. Как он называет правительство, "тимуровская команда" проводит политику, которая заставляет людей проявлять всё самое плохое в характерах. Пётр I выдвинул предприимчивых, Столыпин – трудолюбивых, а Ельцин с Гайдаром – авантюристов и воров...

– А с телёнком-то что? – перебил Паша брата.

– Ну, если б сдох, я в город не поехал бы. Ожил, когда вытянул его из кормушки. Ноги, правда, всё дрожали...

– Мы тоже долго будем дрожать после таких времён... – грустно вздохнула Дарья, подымаясь, чтоб убрать со стола к чаю.

– ...Что ещё интересного говорили на истории? – спросил Иван через пару минут, уже покраснев от горячего чая и расстегнув на груди рубашку.

– Я сегодня сразу две "пятёрки" на одном уроке получил.

– Это за что же? – поддержала разговор Дарья.

– Историк на прошлом уроке дал нам задание найти деньги для настоящих реформ в России, чтоб поднять промышленность, сельское хозяйство, сделать армию контрактной. Трое у нас придумали по одной статье доходов, а я у деда Степана покопался в "Аргументах и фактах" и нашёл сразу две. Ещё пойду к дедуле: историк сказал, чтобы продолжали искать, и за каждое такое предложение он будет ставить по "пятёрке". Мы, говорит, с вами составим стране второй годовой бюджет. Найдём доходы, а расходы сами распределим, как посчитаем нужным.

– Министром финансов станешь, – усмехнулся Иван. – Какие твои предложения?

Юра, довольный похвалой отца, редко спрашивавшего об учёбе, сбегал за тетрадкой и начал рассказывать:

– Во-первых, вернуть государству деньги, которые взяли за границей на

74

разработку нового закона о...о потребительской корзине. Чиновники украли миллиард двести миллионов долларов и придумали взамен, что в прожиточный минимум надо добавить стол и холодильник. Такое можно было и без кредита придумать. Учитель сказал: эти деньги – восемьдесят тысяч тракторов "Беларусь". Их бы фермерам да...

– На фига те трактора! – воскликнул Паша, который до этого слушал старших и цедил сквозь зубы молоко. – Это миллиард двести миллионов килограммов конфет. А если чётких, шоколадных, по два доллара, где-то шестьсот тысяч тонн. На каждую школу по тонне...

Космические расчёты младшего прервал смех остальной семьи.

– Вот сколько конфет съели чиновники, – вытирая слёзы, заключила мама юного математика. И, успокоившись, продолжила. – Наш сосед Колька сегодня у Зайцевых среди бела дня украл два алюминиевых бидона. Догнали, побили. Так этот только на нашу маленькую деревню опозорился, а в "Новостях" говорили об одном губернаторе, который украл у своей области два земельных участка в сосновом лесу для себя и сына. Вот это позор на всю страну. Каково жене, детям, внукам, родственникам? Среди людей ведь живут, все их знают...

– Тоже придумала: "на всю страну"! – Иван даже хохотнул. – Они живут в другой стране. Там нет понятия позор. У них на совести чешуя...

– Алексеич... Юрий Алексеевич говорил, что раньше больших преступников предавали церковной анафеме...

– Не выражайся! – съехидничал Паша на слова брата.

– Помолчи... Почему бы сейчас так не делать? По всей стране, во всех церквях раз в год проклинать, чтоб все знали...

Дарья хотела что-то ответить, но, услышав вздох мужа, промолчала.

– Историк говорит, – продолжал Юра, не замечая пессимизма родителей, – что чиновник – это "такая машина (здесь он перешёл на интонацию цитирования, отчего Паша прыснул в кулак), которая работает только в зависимости от внешних условий. Выгодно воровать – ворует, выгодно работать честно – работает честно. Задача государства – создать условия, когда чиновник будет работать для государства".

75

– Условиями ведают те же чиновники, – возразил Иван сыну. – Ну, а второй твой источник доходов?

– Вот, – Юра развернул газетную вырезку. – Здесь написано, как начальство на периферии...

– За базаром следи, – перебил Паша.

– Так, всё выпил? Вперёд из-за стола. Ещё раз стих повтори назавтра, блатной ты наш.

– Мам, я знаю.

– Вперёд!

– ...Назначает себе зарплату и всякие выплаты. Читай: надбавка за стаж, компенсационные пособия, за работу с секретными документами, за ненормированный рабочий день, беспроцентные ссуды... Какая стране от них выгода? Вон за границей видно, что министерства работают, а у нас... У начальства четыреста тысяч машин по всей стране. Даже если половина в Москве, то на каждый район приходится по сто-сто пятьдесят. Сам видишь, сколько здесь можно сэкономить.

– Прямо сказочная жизнь... не поверил Иван сыну. – Ну-ка, дай газету.

Пока он перечитывал статью под названием "Как живут чиновники на местах", Юра внимательно изучал оборотную страницу листа.

– Тут ещё таблица интересная. Историку покажу...

– Где? В ...ском военном округе покончил с жизнью двадцатипятилетний капитан-танкист. Причина: семья из четырёх человек последние полгода вела полуголодное существование.

– Смотри ниже.

– Ослепнем при таком свете.

– Третий день, точнее, вечер, слабое напряжение, – заметила Дарья, мывшая посуду.

– Так выключите телевизор.

76

– Сейчас будут итоги кинофестиваля. Мне надо: на МХК с детьми обсуждаем...

– Опять?

– Это другой.

– Так хотя бы звук можно убавить? Это ж концерт по заявкам олигофренов...

– Что тебе не нравится? Он сейчас самый модный певец. По своим ученикам знаю.

– А ты прислушайся, что поёт этот предмет для поклонения.

Дарья перестала греметь умывальником и повернулась к телевизору. Застыл и Юра, собравшийся выполнить просьбу отца. Попали как раз на припев, который повторялся дважды:

Вау, весело, прикольно,

Только мне не делай больно.

Круто нам с тобой вдвоём,

Мы сейчас ко мне пойдём.

– Убедилась? – раздражённо спросил Иван жену, когда Юра выключил звук. – Вот что надо с детьми обсуждать на уроках. Чтоб такими же убогими не стали, как наша эстрада... Обратила внимание, что в песнях совсем исчезли социальные темы? Даже в рок-музыке. А ведь мы с тобой на этом выросли. А всё потому, что рокеры тоже бросились в погоню за деньгами. Русский народ на марафоне: кто быстрее побежит и больше хапнет. Ну, а музыканты всегда ж были с народом...

– "Там, где мой народ , к несчастью, был", – вздохнула Дарья.

– Так, и что в твоей таблице? – вспомнил Иван, что всё ещё держит в руках Юрину газету.

– В 1991 году – 524 психбольных на сто тысяч. В 1996 – 694...

– Дебилизация, – согласилась Дарья. – У нас старые учителя говорят, что раньше справки давали пяти-шести детям на весь район. Теперь – до

77

шестидесяти.

– Боюсь, что в Госдуме этот слой тоже представлен, – хмуро пошутил Иван.

– Судя по нашей жизни – мощное лобби... Коллеги шутят: скоро будем переучиваться на вспомогательную программу. У Веры в классе пятеро по справкам. Третья часть. Представляешь, какая там учёба?..

... Когда сыновья ушли в свою комнату и занялись игрой в шашки, Дарья положила перед мужем местную газету:

– Почитай лучше нашу статью... Нет, я тебе сама прочитаю. Оценишь мои способности. Наша маленькая группа кандидатов на голодовку доверила написание всех обращений мне. Историк Юрий Алексеевич писать да говорить – мастер, но сказал, что здесь нужны женские эмоции. Вот слушай, что получилось...

– Хватит оговариваться. Валяй, – Иван перешёл на диван, но не откинулся на спинку, а подался вперёд, чтоб жене не пришлось читать громко и дети её не слышали.

– "Уважаемая редакция. Коллектив Озёрковской школы обращался в районную и краевую администрации, к депутату Государственной думы Иванову Н.И. с вопросом: "Где наша зарплата, где компенсация за книгоиздательскую продукцию, где детские пособия?" Однако сколько-нибудь вразумительного ответа ни из одной инстанции не получил. Школа даёт детям не только знания. Здесь они получают представления и о моральных принципах: чести и достоинстве, правде и справедливости, связывая эти важнейшие понятия с личностью учителя. Поэтому спокойное принятие лжи, соглашательство, готовность к унижениям для настоящего педагога неприемлемы. Мы не хотим способствовать тому, чтобы в России выросло ещё одно рабское поколение. Наши требования просты: отдайте заработанное за девять месяцев. Даже получая зарплату вовремя, мы вынуждены были бы при её низком размере влачить нищенское существование, без зарплаты же мы обречены на голодную смерть.

Мы обращаемся в средства массовой информации и во все властные институты области с предупреждением: мы дошли до предела терпения и с 20 октября с.г. объявляем бессрочную голодовку".

– Сурово, – сказал Иван через минуту. – С другой стороны, если вас не

78

устраивают условия труда, увольтесь. Зачем гробить здоровье?

– Почему я должна уходить из школы? – возмутилась Дарья таким тоном, будто говорила не с мужем, а с каким-нибудь чиновником. – Это моя школа. Это мои дети. Мои, а не тех уродов, которые воруют чужие зарплаты и заискивают перед прокурорами, чтобы не схлопотать за воровство... Я люблю свою работу, я люблю своих детей, поэтому не я должна уходить, а они. Потому что они не любят детей, не любят людей, вообще не любят страну, не любят, я уверена, и своих родных. Наслаждение властью заменяет им все другие наслаждения. А мы, пусть всемером, заставим их уважать детей и учителей... У меня тоже власть. Дети мне верят. Я разговариваю с ними о жизни, наверное, чаще, чем их замотанные материальными проблемами родители. О чём мне ещё говорить с ними на литературе, как не о жизни? И я ответственна за то, какими они станут. Пусть некоторые уйдут из школы не очень-то грамотными, но не рабами. Это хуже. Мне одинаково противно и когда ученики грубят, и когда угодничают.

– Ты тратишь на школу по пятнадцать часов в сутки. Слепнешь над тетрадями. Терпишь унижения. А твоя годовая зарплата равна цене четырёх свиней, которых вырастить – часа-полтора в сутки хватит...

– Да, пока что стране свиньи нужнее грамотной молодёжи...

Дарья подошла к мужу, вздохнула, потом улыбнулась и, вытерев руки полотенцем, обняла его.

– Я знаю, ты споришь со мной, потому что не хочешь, чтоб я голодала. Может, ещё ничего и не будет. А если будет, то, надеюсь, быстро разрешится. Мы ж это письмо в семь инстанций отправили, даже на областное телевидение.

– В международный суд в Гааге надо было...

– Отправим, – с нежностью в голосе согласилась она. – Зато как получу сразу за девять месяцев, так и всю зимнюю одежду-обувь купим, какую хотели, и, может, хватит на этот самый грузовичок, о котором ты мечтаешь.

– Уже устал мечтать. Так много о нём думал, что, кажется, и купил, и поездил, и даже разбил... Плевать на него. Нам с сыновьями нужна ты, здоровая.

79

– Всё будет нормально... – Дарья прижала к себе голову мужа. – Ты лучше скажи, как съездил в город. А то приехал, и всё молчишь, молчишь. Дети в последнее время тебя побаиваться стали: ходишь расстроенный какой-нибудь очередной неприятностью... Я не хотела, чтоб ты туда ехал. Боялась, как бы не сделали с тобой чего-нибудь. Вернулся жив-здоров – и слава Богу. Мне за ту овечку уже ничего не надо. У начальства всё равно справедливости не найдёшь...