Текст книги "Полтавское сражение. И грянул бой"

Автор книги: Андрей Серба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 38 страниц)

Поэтому за свою армию Петр был спокоен – в ряде сражений в Лифляндии и Польше, а особенно при Лесной, она показала королю Карлу, что перед ним совсем другая русская армия, чем была под Нарвой. Теперь это должна узнать Европа, свысока относящаяся к России и ни во что не ставящая ее армию. Петр никогда не забудет слов французского маркиза де Морей, сказанных о русской армии: «В этой армии 80 тысяч трусов, их разобьют 8 тысяч шведов».

Но если французский маркиз вслух высказал свое мнение о русской армии, то при многих европейских дворах думали точно, так же, однако предпочитали молчать. Именно неверием в возможность России защитить своего ставленника в Польше курфюрста Августа и поддерживавшего его гетмана Сенявского можно объяснить то, что Станислав Лещинский без долгих проволочек был признан королем Речи Посполитой Англией, Францией, Голландией, Пруссией, а позже Ватиканом.

Подождите немного, он покажет всем вам, что за трусы в русской армии! Вы еще будете мечтать, чтобы иметь таких «трусов» под своими знаменами!

Поэтому необходимо как можно быстрее, за неделю-полторы, покончить со всеми текущими делами и скорей на Украину, в действующую армию, под Полтаву...

Галаган шагнул в палатку, остановился у входа. Снял с головы шапку, стряхнул ею пыль с плеч кунтуша. Вытер лоснившееся от пота лицо и только после этого взглянул на сидевшего за столом и внимательно наблюдавшего за ним Яковлева.

– День добрый, господин полковник. Имею к вам письмо от генерал-майора князя Волконского. Будьте ласка принять в собственные руки, – и Галаган протянул Яковлеву конверт.

Тот распечатал его, быстро пробежал глазами. Снова вложил письмо внутрь конверта, почтительно положил перед собой на стол.

– Слыхивал я о тебе много разного, пан полковник, – медленно проговорил Яковлев. – То ты в друзьях-приятелях у изменника Мазепы, то в чести у гетмана Скоропадского. Ну да ладно, это – твое личное дело, и чужим туда лезть нечего. А вот почему ты по собственной воле явился брать приступом Сечь, где обосновались твои бывшие дружки, мне знать очень хотелось бы.

– А нужно ли тебе это? – недобро сузил глаза Галаган. – Я к тебе не на исповедь пожаловал и не душу наизнанку выворачивать, а исполнять Государеву волю – уничтожить изменников-бунтовщиков, продавшихся Мазепе и шведскому королю. Уничтожить не Сечь и казаков-запорожцев, которые всегда были верны православию и братам по крови россиянам, а запроданцев, что призвали на Украину папистов-шведов и кличут басурман-татар. Чувствуешь разницу?

– Мне нужны не толкователи разницы, а подмога. Где два полка, о которых извещает господин генерал в письме?

– Там, где я велел им стать на день табором. Но какое тебе до этого дело? Письмо не до конца дочитал? Либо дочитал, однако не уразумел разницы, когда прибывают на подмогу, а когда для исполнения собственного плана? Тебе что господин генерал пишет? Принять меня под свое командование либо пораскинуть мозгами, станешь действовать со мной или сам по себе. Так или нет?

Яковлев щелчком отправил письмо Волконского на дальний угол стола, встал. Направился к Галагану, остановился в полушаге.

– Вижу, ты большой знаток всяческих разниц, пан полковник. Тогда, может, растолкуешь разницу между приказом и рекомендацией? Но вначале выслушай мое мнение на сей счет.

– Приказы в русской армии беспрекословно исполняются, а к рекомендациям лишь прислушиваются, решая, брать их во внимание либо нет. Согласен?

– Полностью. Так как ты намерен воспринять рекомендацию генерал-майора Волконского: принять во внимание либо нет?

Яковлев тронул свои ухоженные, подстриженные под «царя Петра» усики, понизив голос, резко принялся чеканить слова:

– У меня нет времени и желания заниматься рассмотрением рекомендаций господина генерал-майора Волконского. В настоящий момент по службе он не имеет ко мне ни малейшего отношения, в его друзьях я никогда не числился, так что и по части приятельства для меня его рекомендации мало чего значат. Не письмо генерала Волконского, а совсем иное меня интересует.

– Уж больно смел ты на язык, господин полковник. Ежели всегда был таким, удивляюсь, как дослужился до своего чина.

– Смелым на язык я никогда не был. А говорю сейчас с тобой откровенно и ничего не боясь оттого, что терять мне нечего. Сечь я не взял, понес большой урон в людях, что ждет меня и экспедицию – одному Господу вестимо. Так что спрос с меня будет по самому строгому счету, и мои высказывания о персоне генерала Волконского в моей судьбе не сыграют никакой роли. Как я сказал, меня интересует иное – что заставило выступить против сечевиков, своих вчерашних товарищей и братьев по оружию, тебя, казачьего полковника Гната Галагана?

– Разве ты не слышал, что я прибыл сюда не на исповедь? – нахмурился Галаган.

– Я не батюшка и не прошу тебя исповедоваться. Просто не верю, что ты – единственный полковник, которому, пожелавшему доказать преданность царю-батюшке или рассчитывая на его милости, могла прийти в голову мысль принять участие в разгроме Запорожья. Уверен, что таких немало, однако все они предпочли остаться в стороне от моей экспедиции, и лишь один ты явился ко мне. Чем вызван такой поступок? Дашь честный ответ – услышишь и мой... не на рекомендацию генерала Волконского, а на свой план.

– Может, вначале дашь мне пример и сам честно ответишь, отчего заинтересовался моим планом? Ведь тебе, крепко побитому сечевиками, опасающемуся появления казаков кошевого Гордиенко и татарской орды, сам Господь велит оставить меня с отрядом под Запорожьем и, покуда мы прикрываем твою спину от преследования сечевиков и от возможного удара крымцев, поспешить к Киеву. Воинский долг у Сечи ты исполнил, к моему плану касательства не имеешь и за последствия его, сколь пагубными они ни оказались бы, ответственности не несешь, так что ни кто тебя за отступление не упрекнет.

– Наоборот, даже могу заслужить одобрение начальства, что не принял участия в авантюре, которую ты и господин генерал Волконский нарекли словом «план», – усмехнулся Яковлев.

– Не исключено и такое, – согласился Галаган. – Тогда что заставляет тебя усугублять свое и без того незавидное положение и интересоваться планом, осуществление которого потребует от тебя продолжения осады Сечи? Ведь в случае его неуспеха тебе придется уже ответить и за участие в авантюре, на которую тебя соблазнил полковник Галаган, не имеющий касательства к экспедиции и явившийся к Запорожью на свой страх и риск. Что заставляет тебя, невзирая на возможные неприятные последствия, стремиться к уничтожению Сечи? Что?

– Бунтовщики-булавинцы убили моего брата, и я поклялся отомстить за его смерть, а для меня все казаки-бунтовщики одинаковы, именуйся они донцами или запорожцами. Ежели твой план сулит хоть малейшую надежду на успех, я приму в нем участие и либо расквитаюсь за брата, либо тоже сложу голову под казацкой саблей.

– Мне известно о твоем убитом на Дону брате. Именно вера в то, что ты любой ценой постараешься за него рассчитаться, заставила меня прибыть для совместных действий.

– Теперь твой черед ответить, что стало причиной твоего появления здесь... истинной причиной.

– Помнишь сотника Сметану, которого ты отправлял с письмом князя Меншикова на Сечь?

– Помню. Как я слышал, он из бывших запорожских старшин. За то, что он оказался на стороне врагов, сечевики утопили его.

– Сметана был моим побратимом. Причем не просто побратимом, а последним оставшимся у меня живым побратимом. И я никогда не прощу сечевикам его смерти... такой смерти. Мои родители мертвы, у меня нет жены и детей, поэтому нет долга перед семьей. Однако у меня есть долг перед побратимом Филимоном Сметаной, и я, родовой казак села Омельник, Кременчугской сотни Полтавского полка Гнат Иванович Галаган, честно исполню этот долг. Поэтому думаю, что мы найдем с тобой общий язык.

– Мы его уже нашли. Рассказывай свой план.

Выслушав Галагана, Яковлев не раздумывал.

– План рискованный, но... Лучшего нет, поэтому нечего толочь воду в ступе. Говори, что мне надлежит делать.

– Рискованный? А что можно свершить серьезного без риска? Без риска даже гниду не раздавишь – сдуру можно палец сломать. Риск для нас в одном – никоим образом нельзя выдать нашу задумку. С моей стороны для этого все меры приняты, постарайся сделать это и ты. Главное, пусть твои люди в лагере все время будут на виду у сечевиков, чтобы те были уверены, что в степи у Чертомлыка у тебя сколь-нибудь значительных сил нет.

– Сделаю. Вдобавок прикажу всем в лагере и на Днепре готовиться якобы к снятию осады и завтрашнему отступлению от Сечи...

Снова Яковлев и Галаган встретились в сгущающихся сумерках на степном пригорке невдалеке от уреза воды разлившегося Чертомлыка. Вода плескалась всего в трех десятках шагов от подножия пригорка, впереди на берегу реки чернели заросли камыша и верболаза, за спиной и по сторонам раскинулась степь.

– Все готово? – поинтересовался лежавший на вершине пригорка Галаган у поднявшегося к нему Яковлева.

– Да. Солдаты, что будут штурмовать Сечь с воды, уже в судах, остальные занимаются обычными после ужина делами.

– Добре. Значит, начинаем.

– Не рановато? Самое удобное время для внезапного ночного нападения – перед рассветом или сразу после полуночи. Это всякий знает, а уж татары тем паче.

– Верно, поэтому их обычно и ждут в это время, – ответил Галаган. – Так почему бы хитромудрому татарскому мурзе или салтану, что привел сегодня орду к Сечи, не нарушить это всем известное правило и не нанести удар по русскому лагерю, когда его не ожидают? А главное, кумедь с ордынским нападением нельзя затягивать по другой причине. Сечевики весь день наблюдали за сборами твоих полков в обратную дорогу и знают, что все они в лагере. Но где будут они уже через час-полтора после наступления темноты, когда за их передвижением не уследишь, неизвестно. А запорожцы на всяческие хитрости-обманки сами большие мастаки, и в этом случае, прежде чем принять участие в нашем представлении, постараются во всем хорошенько разобраться, что нам совершенно ни к чему. Поэтому не сомневайся – все будет горазд, – и Галаган глянул на одного из джур. – На коня и в степь к нашим! Вели начинать!

Джура исчез в темноте, и через несколько минут в стороне, куда он ускакал, раздались беспорядочные выстрелы и ярко вспыхнули три костра – сигнал тревоги, который исстари подавали ночью днепровские и донские казаки в случае опасности. Тут же запылали еще три костра, теперь гораздо ближе к русскому лагерю, и еще три, почти рядом с ним – сигнал тревоги промчался по всей цепочке сторожевых постов и достиг адресата. Одновременно издалека из степи донесся ровный, усиливающийся гул, в котором опытный солдат безошибочно признал бы топот несущейся конной массы, и докатился протяжный крик, в котором пока можно было разобрать лишь «А-а-а!»

– Вот и начали кумедь, – произнес Галаган и перекрестился. – Помоги нам Господь.

Между тем в русском лагере начался шум, вспыхнуло множество костров, замелькали огоньки и на берегу Днепра, где расположилась флотилия экспедиции. В свете разгоравшихся костров стали видны мчащиеся в степь конные эскадроны, спешащие за ними пехотные колонны, следующие за пехотой четыре упряжки с полевыми орудиями.

– Не слишком ли быстро твои тревогу сыграли? – озабоченно поинтересовался Галаган у Яковлева. – Не поторопились?

– Нисколько. Про обещанную татарами сечевикам подмогу я знал, и для защиты от орды каждую ночь в лагере бодрствовали пехотный и конный полки с батареей. Про это было известно и запорожцам, отчего они ни разу не устраивали вылазок. Дежурные полки с батареей сейчас и поспешают навстречу... нашим ордынцам.

Топот копыт из степи нарастал, уже стал различим и доносившийся оттуда крик – это было татарское «Алла-а-а!». Заглушая его, грянул орудийный залп, раздалось русское «Ура-а-а!» На какое-то время крики «Алла!» и «Ура!» стихли, не стало слышно и топота скачущей конной массы – наверное, после залпа батареи русские и ордынцы сошлись в сабельной рубке. Но вот топот раздался снова. Однако теперь удаляющийся в степь, и загремело торжествующее «Ура!». По-видимому, батарея и драгуны отбили натиск передового отряда орды, и тот отступил в ожидании поддержки.

Вскоре «Алла!» донеслось опять, степь задрожала от топота копыт, и вновь грянул орудийный залп, за которым на этот раз прозвучало не «Ура!», а один за другим ударили мушкетные залпы. Один, второй, третий, четвертый – по всей видимости, подоспевший к месту сражения дежурный пехотный полк отбивал огнем атаку ордынцев. Только после этого грянуло «Ура!» – драгуны, а, возможно, и выстроившаяся в каре пехота пошли в контратаку.

Но если в степи стрельба стихла, то близ русского лагеря началась: с крепостного вала загремели запорожские пушки, затрещали мушкеты, им ответили русские орудия.

– А если сечевики ударят не навстречу орде, а по лагерю? – забеспокоился Яковлев. – Спустят с вала на воду свои лодчонки и через несколько минут окажутся на суше?

– И что дальше? С саблями под картечь твоих пушек и на штыки оставшихся в лагере солдат? Зачем? Нет, сечевики не такие дурни. У крепости они лишь отвлекают внимание, чтобы ты не вздумал бросить на татар все силы, а свой удар нанесут в спину полкам, сдерживающим в степи орду. Не сомневаюсь, что дорогие гостюшки уже в пути. Подождем.

А в степи снова раздалось «Алла!», загремели орудия, начался залповый мушкетный огонь. Русским, по-видимому, удавалось сдерживать атакующую орду, поскольку шум сражения не перемещался с места, где оно началось.

– Вот и наши гостюшки объявились, – радостно сообщил Галаган. – Присмотрись к кустам, что у вербы с кривой верхушкой.

Яковлев посмотрел в сторону вытянутой руки Галагана и увидел, как от наполовину залитого водой прибрежного кустарника отделились три неясные тени и направились в степь. Когда тени, в которых при их приближении можно было различить человеческие фигуры, оказались у кромки разлившейся по степи воды, из кустарника возникли уже четыре фигуры и, растянувшись цепочкой, медленно последовали по маршруту своих товарищей. Но, в отличие от них, четверка не удалилась в степь, а, распластавшись на земле, осталась у кромки воды.

– Разведка, – произнес Галаган. – Кусты терна растут по гребню залитой сейчас водой балки, что подходит вплотную к Чертомлыку. В том месте укромная бухточка, и от нее в степь через терновник проложено несколько тропок. По одной из них разведка и пожаловала. Василь, – глянул Галаган на джуру, – скачи к нашим и передай, пускай готовятся воевать по-настоящему.

– А вы, поручик, – посмотрел Яковлев на одного из сопровождавших его офицеров, – передайте флотилии мой приказ атаковать Сечь и ворваться в нее с Днепра.

У кромки воды, где залегли четверо разведчиков, появилась из степи согнутая фигура, слилась с землей.

– Посыльный от ушедшего к месту боя разведывательного пикета, – проговорил Галаган. – Сообщил, откуда и как лучше помочь ордынцам, и сейчас начнется настоящее дело.

Кустарник у дерева с кривой вершиной, с которого Яковлев не спускал глаз, зашевелился, словно от сильного порыва ветра. Из него в нескольких местах начали появляться фигуры людей, которые в затылок друг за другом шли в сторону затаившихся у кромки воды разведчиков. Выйдя на сушу, фигуры на ходу выстраивались в шеренги, и те одна за другой быстро направлялись на звуки сражения. Часть приплывших осталась с разведчиками, растаяв, как они, в темноте у границы степи и разлившейся по ней полой воды.

Шесть шеренг по сотне человек в каждой и полусотня в резерве, – подытожил Галаган, когда ряды запорожцев исчезли из виду. – Узнаю Богуша – осторожен, как побывавший в собачьих зубах кот, и все-таки сегодня ему крупно не повезет.

– Не рановато ли говоришь об этом, Гнат Иванович? – усомнился Яковлев. – Сечевиков почти семь сотен, каждый при двух мушкетах и четверке пистолетов, не считая сабель. А оружием они владеть умеют, и неплохо.

– Клюнув на нашу приманку и покинув с главными силами Сечь, Богуш уже проиграл, – ответил Галаган. – Что бы ни произошло сейчас на Чертомлыке, в Сечи осталась лишь треть гарнизона, и твои солдаты возьмут ее. Но помолчим, с минуту на минуту должно начаться представление. Слушай...

В стороне, откуда доносились орудийные и ружейные залпы, прозвучали три будто бы случайных мушкетных выстрела. За ними тотчас поднялась частая пальба, в которую стали вклиниваться ружейные залпы. Все понятно – запорожцы атаковали не связанную боем с ордынцами русскую пехоту и прикрываемую ею артиллерию! Чтобы их удар обошелся без излишних потерь, Галаган приказал рассыпать в тылу батареи и пехотных каре сеть сторожевых постов, на один из которых и наткнулись сечевики. Встреченные выстрелами и утратив возможность внезапного нападения, сечевики начали обстрел противника, на что тот принялся отвечать своим огнем.

Оглушительное ликующее «Алла!», долетевшее с места конного боя, и сбои в прежде четких залпах русской пехоты служили подтверждением, что пока все шло по Галаганову плану. Появление союзников-сечевиков вдохновило ордынцев, усиливших напор на драгун, те смешались, дрогнули и начали подаваться назад. Смятение в рядах кавалерии повлекло отход пехоты с артиллерией, отчего прекратили огонь орудия, а пехота на ходу стала вести стрельбу вразнобой. Дальнейшее развитие событий тоже должно выглядеть естественно и не вызывать у сечевиков подозрений. Еще несколько минут мнимой рубки с татарами, и драгуны начнут отступать потоком, пристраиваясь за своей пятящейся к лагерю пехотой. А на соединение с запорожцами помчится якобы передовой ордынский отряд в четыре сотни переодетых в татарскую одежду реестровиков, которые первыми врубятся в шеренги сечевиков и, пройдя их насквозь, поскачут к Чертомлыку, отрезая запорожцев от их лодок.

Торжествующее «Алла!» загремело вновь, послышался топот множества скачущих лошадей, и вдруг пачками затрещали мушкетные выстрелы. Это были не залпы стрелявший по команде пехоты, не одиночные, хотя и частые выстрелы ведущих огонь по собственному усмотрению запорожских стрелков, а огонь многих человек, стреляющих без команды, однако со всей возможной быстротой. Причина этого могла быть одна – сечевики отбивали атаку конницы на широком фронте. Значит, внезапного удара мнимых ордынцев не получилось. Почему? Те чем-то выдали себя или запорожцы не поленились выслать к месту конного боя дополнительную разведку и выяснили истинную суть происходившего на их глазах спектакля?

Отвлекая Галагана от мыслей, где-то за его спиной грянули пушечные выстрелы. Суда экспедиции Яковлева с десантом на борту начали штурм Запорожья со стороны Днепра! В направлении Сечи гремела уже непрерывная канонада, небо над ней начало розоветь, затем багроветь. Наверное, горели подожженные орудийным огнем русские суда и запорожские курени, а может, бой шел внутри самой Сечи, что неминуемо должно было сопровождаться пожарами.

– Ушли. Подкачала конница... – раздался сбоку разочарованный голос Яковлева.

Галаган оторвал взгляд от зарева над Сечью и увидел возвращавшихся к бухточке запорожцев. Первыми, как принято в таких случаях, со всей возможной быстротой шли и полубежали те, кто сопровождал раненых или нес убитых товарищей. За ними виднелись четыре шеренги сечевиков, торопливо перезаряжавших мушкеты и пистолеты, и последней, лицом к лицу с противником, отступала шеренга самых метких стрелков. Бесперебойно получая от товарищей заряженные мушкеты и пистолеты, они, не утруждая себя прицеливанием, разряжали их в двигавшуюся за отступавшими конную массу из драгун и реестровиков-чигиринцев.

Именно двигавшуюся, поскольку происходившее нельзя было назвать преследованием. Участок степи, который избрали для отступления сечевики, был залит водой из Чертомлыка, и они шли по колени в ней. По этой же воде передвигались и драгуны с реестровиками, лошади которых с трудом вытаскивали ноги из засасывавшей их грязи. В условиях, когда скорость всадника и пешего была одинакова, из-за чего с противником нельзя было сблизиться врукопашную, охватить с флангов или зайти в тыл, драгуны с реестровиками не имели возможности воспрепятствовать сечевикам покрыть оставшееся им до бухточки расстояние и уплыть.

Ничего страшного! Говоря по правде, Галаган, хорошо знавший предусмотрительность Богуша и отвагу запорожцев, на иной результат боя в степи рассчитывал мало. Конечно, в глубине души ему хотелось добиться ощутимого успеха и здесь, однако не надо гневить Бога – вполне достаточно, что они с Яковлевым добились главной цели – оставить Сечь с минимальным числом защитников, которым вряд ли удастся устоять перед значительно превосходившими их силами штурмующих сейчас Запорожье русских солдат.

– Эх, уплыли, – с горечью произнес Яковлев. – Сколько бунтовщиков заслуженной кары избежали.

– Думаю, не избежали, – бросил Галаган. – Сейчас узнаем это точно. А ну, хлопчики, подсадите меня к себе на плечи, – обратился он к тройке оставшихся с ним джур.

Встав на плечи двум джурам и поддерживаемый третьим и Яковлевым, Галаган всмотрелся в водное пространство, скрытое прежде от него прибрежным кустарником. Запорожцы отправились из бухточки в двух направлениях: примерно полусотня лодок плыла к Сечи, около десятка – в противоположную сторону. Это значило, что, освободившись от раненых и убитых, которые будут доставлены на какой-либо дальний хутор или зимовник, остальные уцелевшие в бою запорожцы поспешили на помощь сражавшимся в Сечи товарищам.

– Гостюшки торопятся к себе домой, – сказал Галаган Яковлеву, спрыгивая на землю. – Не знаю, что собираешься делать ты, а я скачу в лагерь, а оттуда плыву к Сечи. Коли не удалось завершить дело до конца в степи, надобно закончить с ним на воде.

– Я с тобой...

Галаган с Яковлевым подоспели к Сечи почти одновременно с возвращавшимися после вылазки в степь запорожцами. К их огорчению, штурм крепости со стороны Днепра пока не принес существенных результатов. Сечевики установили по десятку орудий на обоих подступавших к воде оконечностях крепостного вала и поражали точным огнем пытавшиеся проникнуть внутрь Запорожья русские суда. Четыре или пять из них горели. Однако кое-чего добились и нападавшие. Шестерка судов смогла прорваться сквозь вражеский огонь, достигла ближайших почти целиком затопленных куреней и, высадив десант, захватила их. Сейчас, маневрируя между ними на акватории, где позволяла осадка, они вели оживленную перестрелку с противником.

Изменить ситуацию в пользу штурмующих могло одно: появление на затопленном пространстве внутри Сечи еще нескольких судов, под прикрытием огня которых солдаты-десантники смогут захватывать у запорожцев курень за куренем, строение за строением, проникая в глубь крепости к ее укреплениям и батареям. Однако осуществить этот простой на первый взгляд план было затруднительно. После прорыва противника в Сечь запорожцы, преграждая ему дальнейший путь, подожгли все находившиеся в воде строения. Этой участи избежали лишь постройки у примыкавших к Днепру и Чертомлыку оконечностей вала, поскольку дым, заволакивая запорожские орудия, мешал бы вести из них прицельную стрельбу.

Именно здесь можно было, проскочив внутрь Сечи и оказавшись в стороне от бушевавшего в ней пожара, приступить либо к захвату оставшихся целыми куреней, либо, проникнув, насколько позволяла глубина воды, как можно ближе к незатопленной части Сечи, начать обстрел и штурм крепостного вала с его внутренней стороны. Но для этого нужно было проплыть под самым носом у запорожских батарей, чьи ядра и бомбы причинили бы судам колоссальный ущерб, а добрый десяток казачьих фальконетов-гаковниц, расположенных на валу ниже орудий, картечью в упор смели бы с палуб все живое. Попытка прорыва в Сечь под кинжальным огнем батарей была равносильна самоубийству, и это понимал как командовавший штурмом Сечи полковник Шарф, так и прибывшие Галаган с Яковлевым.

– Полковник, вели судам быстрее плыть к батарее у Чертомлыка! – крикнул Галаган Шарфу, впиваясь глазами в несколько появившихся на глади Чертомлыка темных пятен.

– Кто вы такой, чтобы мной командо... – начал было возмутившийся Шарф, но Яковлев, проследивший за взглядом Галагана и тоже заметивший пока трудно различимые пятна, которых минуту назад не было, тут же заткнул ему рот.

– Выполняйте приказ, полковник! – рявкнул он. – А если вы такой щепетильный, считайте его моим!

Яковлев, как и Галаган, сразу догадался, что появившиеся на Чертомлыке темные пятна не что иное, как приближавшиеся к Запорожью лодки участвовавшего в вылазке в степь отряда сечевиков. Вот он, удачный способ оказаться внутри крепости, избежав смертоносного огня ее орудий – навязать бой вражескому лодочному отряду, смешаться с ним и вместе проплыть мимо батареи.

Как ни торопились русские суда, им удалось настичь лишь последние полторы дюжины запорожских лодок. Несмотря на открытый вражеской батареей ураганный огонь, суда с ходу вклинились в строй лодок, разорвали его. Они не отвечали на редкую теперь стрельбу запорожских орудий, не обращали внимания на мушкетную трескотню с лодок, преследуя одну цель – покуда через прошитые ядрами и развороченные взрывами бомб борта не набралось воды, способной посадить судно на грунт рядом с батареей, как можно глубже проникнуть в Сечь.

Метко посланная бомба разнесла в щепы половину кормы, сноп картечи из фальконета-гаковницы смел за борт группу солдат-десантников, но судно с Галаганом и Яковлевым одним из первых минуло запорожскую батарею и, все сильнее оседая в воду, еще некоторое время по инерции следовало по заданному ему курсу – к полузатопленному куреню, от которого до суши была всего сотня шагов. Перед штурмом Сечи по приказу Яковлева суда для улучшения плавучести и уменьшения осадки были максимально облегчены, и сейчас это сыграло свою роль – судно смогло продержаться на плаву до тех пор, покуда его днище не царапнуло грунт и, плотно сев на дно, остановилось.

– Всем за борт! На штурм барака! Ура-а-а! – раздался голос Шарфа, и он, являя пример подчиненным, первым со шпагой в руке прыгнул с палубы в воду.

– Ура-а-а! – и за ним, как горох, посыпались за борт солдаты, держа над головами мушкеты.

Поддерживаемые огнем пушчонок с носа судна, они двинулись к полузатопленному куреню, с крыши которого тут же была открыта стрельба из мушкетов. Но пушчонка столь щедро посыпала крышу картечью, что сечевики вскоре прекратили огонь, и раздавшийся по другую сторону куреня скрип уключин и плеск воды стали свидетельством, что они покинули его.

– Начало положено, – удовлетворенно проговорил Яковлев. – Теперь нужно быстрей выбираться на сушу и прорываться к батареям, чтобы заткнуть им глотки.

– Дело говоришь, – согласился Галаган. – Пусть Шарф и займется этим, а у нас с тобой есть дела куда важней.

– Важней? Какие?

– Хотя бы обмозговать, как сегодняшней ночью покончить с Сечью. А для этого перво-наперво необходимо оценить обстановку.

– Покончить сегодняшней ночью? Да это немыслимо!

– Почему же?

– Оглянись вокруг. Перед батареей у Чертомлыка потоплены четыре наших судна, остальные повернули назад. Внутрь Сечи прорвалось не больше десятка судов, на каждом перед боем было по семьдесят-восемьдесят солдат. Сколько осталось теперь – не знаю, допустим, пять с половиной – шесть сотен. Значит, с теми, что прорвались раньше нас, наберется около семисот штыков. Сечевиков не меньше, к тому же у них артиллерия, выгодная позиция, они на голову превосходят моих солдат в умении вести бой в одиночку и рассыпном строю. Нам крайне нужна подмога, и чтобы получить ее, следует срочно перебираться на сушу и захватить батарею, мимо которой еще можно проплыть в Сечь. А на это уйдет уйма времени.

– Уйма времени? – рассмеялся Галаган. – Друже, у нас вообще нет времени. Мы для сечевиков, что кость в горле, и они постараются как можно быстрее покончить с нами. Помнишь стрелков с крыши куреня, что уплыли, не приняв боя? Думаешь, они поступили так из-за трусости?

– Нет. Исход боя за курень был предрешен, и они попросту избежали неоправданных потерь.

– Верно. Зачем терять хоть одного казака, когда с противником можно разделаться без всяких жертв со своей стороны? Опасность нашего прорыва перед валом у Чертомлыка исключена – потопленные суда сделали этот участок непригодным для повторной атаки, и тамошняя батарея вплотную займется нами. Прорвавшиеся в Сечь суда и захваченные нами курени будут подожжены раскаленными ядрами и зажигательными бомбами, а когда мы сломя голову бросимся удирать из этой огненной преисподней, шрапнель из фальконетов и пули сечевиков выкосят нас, как косарь траву. И потребуется им для всего этого не больше часа-полутора. Поэтому забудь о всяких штурмах и захватах батарей – мы с тобой пожаловали в гости к Богушу вовсе не для этого.

– А для чего?

– Я уже говорил – покончить с Сечью сегодняшней ночью. Как? Точно так, как мы выманили Богуша на вылазку в степь – хитростью. Кто сейчас в Запорожье? Все приблуды и объявившие себя сечевиками вчерашние посполитые разбрелись загонами по Гетманщине и Украине и грабят все панство подряд – украинское и польское, сторонников Мазепы и Скоропадского. А в Сечи остались истинные родовые запорожцы, у которых родичи и побратимы у обоих гетманов, кто не желает лить кровь ни за русского царя, ни за шведского короля. Они сражаются против нас не потому, что им люб Мазепа или король Карл, а оттого, что мы явились разрушить Сечь, которую каждый запорожец обязан защищать от любого врага. Но половины Сечи уже нет, так стоит ли доводить дело до того, чтобы она исчезла целиком вместе с последними защитниками?

– Хочешь предложить сечевикам прекратить сопротивление? Если бы они желали сдаться, уже сделали бы это. Кстати, твой побратим Сметана уже предпринимал такую попытку.

– Знаю. Но он предлагал сдачу до начала осады Сечи, а мы предлагаем, когда она на грани уничтожения. И еще одно. Князь Меншиков требовал выдачи главарей мятежа, на что истинные запорожцы никогда не пойдут, а мы пообещаем всем сложившим оружие свободу и выход из Сечи, куда они пожелают. А это совсем другие условия сдачи.

– Но кто позволит нам изменить условия, поставленные в письме князя?

– Изменить условия? – округлил глаза Галаган. – Упаси Господь даже от мысли об этом. Но разве нам запрещено проявить смекалку: на словах изменить условия сдачи, выдвинутые их сиятельством, а на деле выполнить их все в точности?

– Предлагаешь обещать сечевикам одно, а делать другое? Я, русский офицер и дворянин, не пойду на заведомую ложь, – гордо заявил Яковлев.