Текст книги "Полтавское сражение. И грянул бой"

Автор книги: Андрей Серба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 38 страниц)

– Увы, русские постоянно опережают шведов. Вслед за авангардом бригадира фон Клейста к Стародубу подошли главные силы генерал-майора Инфлянда, которые вместе с казаками и горожанами отбили повторные штурмы города возвратившегося к нему с подкреплениями генерала Лагеркрона. То же произошло и у Новгорода-Северского: русские усилили его гарнизон, а Черниговский полк Полуботка готов к нанесению ударов по шведам, вздумай они начать осаду города. Боюсь, что борьба за склады на Гетманщине уже завершена, причем не в пользу короля Карла, – со скорбным выражением лица подвел итог сказанному Орлик.

На языке у Мазепы вертелся вопрос, не появился ли в лагере кто-либо из новых перебежчиков-старшин или не прибыла хотя бы группа казаков, однако он сдержался и не задал его. Зачем? Случись такое, Орлик доложил бы о таком событии в первую очередь, поскольку это было бы лучшим подарком для них обоих.

Молчание Генерального писаря означало, что его обычный вечерний доклад окончен, и он ждет распоряжений на следующий день. Но что мог приказать ему гетман, который сам не знал, чем заняться, отчетливо понимая, что с каждым днем все больше утрачивает возможность влиять на ход событий на Гетманщине? Кивком головы отпустив Орлика, Мазепа встал, начал медленно прохаживаться по комнатушке.

Если он сегодня не в состоянии действовать с пользой для себя, оказавшись практически не у дел, значит, должен думать, как изменить ситуацию, чтобы стать активным участником если не теперешних, то завтрашних событий на Украине, а не их пассивным наблюдателем, как сейчас. Это возможно лишь в случае, если в его руках окажется нечто, что заставит короля Карла считаться с ним. До недавнего времени он нужен был королю как хозяин огромных складов, обширного арсенала и предводитель многочисленного, закаленного в боях войска. Именно в одном из этих качеств он нужен шведам и теперь, поскольку какой-либо другой пользы им от него быть не может и не нужно.

Как правильно сказал Орлик, созданные гетманом склады уничтожены или оказались в руках у русских, новые собрать ему не под силу, а свое ежедневное скудное пропитание шведы научились добывать самостоятельно с помощью штыка или шпаги. Поэтому спасителем королевской армии от угрожающего ей зимой полуголодного существования он быть не может. Лишен он возможности оказать помощь Карлу и в пополнении его войск своими казаками. Часть полков – Киевский с Белоцерковским в Польше и Переяславский с Нежинским под Смоленском – ушли из-под его влияния, другие – Полтавский, Стародубский, Черниговский – остались верными царю. Остальные вместе с русскими войсками сражаются в Прибалтике либо на границе Белоруссии с Украиной и изрубят на куски всякого, кто заикнется стать им союзниками недруга-шведа и поднять оружие на боевых товарищей-русских.

Но, может, он сделал ошибку, не обратившись, как Скоропадский, к населению Гетманщины с манифестом или воззванием поддержать его в войне с Россией, такой же поработительницей Украины и притеснительницей ее народа, как Речь Посполитая и Турция? Такая мысль не раз приходила ему в голову, и всегда он отгонял ее, считая вздорной. И вовсе не потому, что народ не любил Мазепу и не поверил бы любым его благим обещаниям. Дело заключалось не столько в отношении народа к Мазепе, сколько в отношении Мазепы к народу, то есть тем, кто именовался посполитыми, мещанами, ремесленниками, купцами и еще кем угодно, но только не казаками. Он никогда не мог понять, что могло связывать казачество, доблестное рыцарство, красу и славу Украины, защитника ее вековых устоев и православия, с остальным населением, лишенным понятия чести, воинского долга, погрязшим в мелкой житейской суете? А если между ними нет ничего общего, что может заставить их встать в единый боевой строй, проливать вместе кровь и умирать на поле боя?

Только одно – желание использовать чужую поддержку в борьбе за достижение собственных целей. Казачество привлекало посполитых в свои походы, стремясь общими усилиями предотвратить угрозу проникновения на Украину католичества и униатства и защищая свои казачьи права, посполитые поддерживали казачество, надеясь с его помощью изгнать ненавистных панов-ляхов, а еще лучше – уничтожить их до единого. Разные были конечные цели участников этих временных союзов, никогда не завершались они счастливым концом для обеих сторон. Если совместная борьба увенчивалась успехом, казаки, удовлетворив свои требования, тут же забывали о союзниках, если борьба грозила закончиться поражением, посполитые выдавали противнику своих предводителей-казаков, покупая за счет их голов себе жизнь.

Да и как могло быть иначе, если казачество с самого начала появления на своих землях переселенцев из Речи Посполитой относилось к ним враждебно. Себя они считали исконными жителями Поднепровья и прилегающих к нему территорий со времен князей Кия, Аскольда, Дира, потомками древних русичей, сохранивших свою независимость в низовьях Днепра и Дона, местах обитания берладников, бродников, являвшихся по сути первыми на Руси казаками, от всех своих врагов: татарской Орды, полутатарской Московской Руси, Польши, Литвы. Поэтому им были чужды разноплеменные переселенцы из Польши, Литвы, Волыни, Подолии, Прикарпатья, забывшие о своих родовых корнях и покорно превращающиеся в обезличенных «украинцев», то есть жителей восточной окраины Речи Посполитой [43]43
  Этим объясняется то, что едва ли не каждый район на Украине имеет свое наречие или диалект. В основу «литературного» украинского языка положен «киевско-полтавский» диалект, то есть язык территории бывшего Запорожского войска – Гетманщины


[Закрыть].

А когда в начале тридцатых годов семнадцатого столетия началось массовое заселение пришельцами поселений, спланированных на казачьих землях французским инженером Бопланом, и к 1638 году была заселена тысяча из них, возмущенное казачество взялось за оружие, чтобы изгнать незваных гостей и их хозяев, польских и литовских магнатов-католиков.

Первой, как обычно, поднялась Запорожская Сечь, отряды сечевиков были поддержаны казачеством Канева, Стеблиева, Корсуня, в том числе и реестровым. Десятитысячное казачье войско во главе с Павлюком и Скиданом начало войну с польскими войсками, но, потерпев неудачи под Кумейками и Мошнами, отступило на Сечь. На следующий, 1638 год, против переселенцев выступило и казачество левого берега Днепра под началом атаманов Острянина и Гуни, но и оно не добилось успеха. Итогом казачьего движения явилось то, что сотни новых поселений стали возводиться еще быстрей и под усиленной охраной войск коронного гетмана Конеппольского.

О пропасти между казачеством и посполитыми-украинцами прекрасно знали правители Речи Посполитой и умело этим пользовались. Будучи безжалостными к казакам и карая их за участие в восстаниях смертью, они были снисходительны к посполитым, ограничиваясь в качестве наказания обычной поркой и вновь возвращая их к прежнему хозяину. Посполитые в их глазах были «только рабочее быдло, которое уничтожать нерационально, а, покорив и наказав, лучше снова запрячь в ярмо». Посполитые знали об этом и вели себя в боях совершенно иначе, чем казаки. Например, во время отступления казацко-крестьянского войска после поражения под Берестечком казаки сражались до последнего, а посполитые удирали с поля боя толпами. И хотя именно они отличались в грабежах и бессмысленном уничтожении панских имений и звериной, изощренной жестокостью ко всем полякам, не обращая внимания на их пол и возраст, шляхта беглецов-посполитых не убивала, а король объявил им прощение и даже велел раздавать пищу, чтобы они могли возвратиться к хозяевам.

Но, может, он, родовой казак-шляхтич и гетман, которому не раз приходилось отдавать своим сердюкам приказы о подавлении холопских бунтов на Гетманщине, смотрит на посполитых свысока и клевещет на них? В таком случае необходимо обратиться к мнению других людей, чьи суждения не подвержены влиянию личных чувств и будут намного объективнее...

Мазепа остановился у огромного кованого сундука в углу комнатушки, отбросил крышку. Нагнулся над аккуратно уложенными в нем доверху книгами, отыскал и вытащил две из них. Грустно усмехнувшись, начала перелистывать одну. Ах, какая чудесная библиотека была у него в Батурине! Лучшая на всей Украине и одна из богатейших в Речи Посполитой! Нет ее больше – сожгла пьяная русская солдатня после взятия гетманского дворца. Зачем? Ладно, он, участник многих сражений и штурмов чужих крепостей, может понять воина-победителя, разграбившего дворец, опустошившего винные подвалы, изнасиловавшего всю, независимо от возраста, женскую прислугу и затем утопившего ее в дворцовых прудах, но зачем жечь книги? Наивный вопрос! Наверное, для того, для чего те же солдаты срубили и спилили до единого дерева прекрасный парк вокруг гетманского дворца, разрушили или сожгли в нем беседки и павильоны.

Но хватит о грустном, пора взглянуть на взаимоотношения между казаками и посполитыми другими глазами, начав с польского историка Шейнохи:

«Между народом и Казаками не возникла связь, какое-либо душевное братство. Казаки, люди «шляхетско-рыцарского права», по-своему осуществляли древнее понятие о предназначении рыцарской нации. Народ же в происходящей перед ним борьбе, казачье-панской, жадно искал стороны более сильной и обычно ее придерживался. Только единицы, казачьи души, считанные тысячами, избирали для себя жизнь Низа. Селяне же, вообще, в каждом из казачьих восстаний становились с войсками коронными против Казаков.

Павлюка под Мациевичами, вместе с польскими солдатами, громили волынские крестьяне. Острянина на реке Суле задержали заднепровские волости. Народ всегда склонялся к более сильному, а за деньги крестьяне помогали даже Туркам. Когда под Хотином Турки ничем не могли оборониться от Запорожцев, банда подольских крестьян нанялась к султану сжечь казачий лагерь, но ее вовремя обнаружили Казаки и вырезали а пень...»

Но, может, поляк Шейноха тоже пристрастен в данном вопросе? Тогда стоит узнать мнение на эту тему совершенно постороннего человека, француза Шевалье, совершившего с польскими войсками ряд их походов в период войны с Богданом Хмельницким. Постоянно отмечая героизм казаков, Шевалье был потрясен случаем, произошедшим во время проигранной казаками битвы под Берестечком. Триста казаков, прикрывая отход своих товарищей через болота, погибли до единого, а последний из них, имеющий уже четырнадцать ранений и получивший от наблюдавшего за этим боем польского короля прощение и обещание сохранить ему жизнь, продолжал сражаться и был заколот немецкими ландскнехтами. Противопоставляя им трусость повстанцев-посполитых и объясняя проявленное к ним королем «милосердие», кавалер Пьер Швалье в своем труде «История войны Казаков против Польши» пишет:

«Его королевское величество был милосердным потому, что, убивая мечом этим мятежных простолюдинов, не хочет опустошить одну из главных провинций государства, служившую заслоном для остальных областей. Множество шляхты и даже самые крупные магнаты разорились бы и потеряли бы все доходы со своих огромных поместий в том случае, если бы их села потеряли население».

Казаки прекрасно знали цену своим союзникам, отчего никогда не делали даже попыток защищать перед королем какие-либо их интересы. Поставив в 1649 году Речь Посполитую на колени и заключая с ней выгодный для себя Зборовский договор, казаки предусмотрели в нем все, начиная от увеличения реестра с шести до сорока тысяч, о праве исповедовать греческую веру во всем королевстве «и даже в Кракове», о приостановлении распространения на Украину унии до получения сукна на одежду и десяти злотых на оружие, на право гнать водку для собственного употребления, но не на продажу, однако не обмолвились ни единым словом о требованиях вчерашних союзников-посполитых.

Не вспомнили казаки о них и 12-го января 1650 года при утверждении Сеймом Речи Посполитой Зборовского договора, хотя вдобавок к приобретению казачьими землями «вдоль рек Роси и Сулы статуса федеративного сочлена польско-литовской Речи Посполитой» и введению на этой территории ряда ограничений для поляков, казаки смогли добиться от Сейма еще одной уступки для себя – «три казачьих рыцаря-шляхтича будут допущены на государственные должности». Казаки заботились только о собственных интересах, посполитые с их нуждами для них попросту не существовали!

Точно так и посполитым было наплевать на вчерашних союзников, и они вскоре напомнили о себе, не выполняя условий польско-казачьего Зборовского договора о беспрепятственном возвращении польской шляхты в свои имения, убивая возвращавшихся панов с их семьями, оказывая вооруженное сопротивление обеспечивавшим их защиту коронным войскам. Не прекратившаяся крестьянско-панская война вскоре вновь переросла в польско-казацко-крестьянскую, завершившуюся разгромом под Берестечком и новым унизительным для казачества договором с Речью Посполитой. Двадцать тысяч реестра вместо сорока, пребывание казачьих войск только в Киевском воеводстве и только на «крулевщизнах» [44]44
  «Крулевщизна» – земли, находящиеся в распоряжении короля


[Закрыть], разрешение жидам возвратиться на казачьи земли с получением ими прав мещан, обязанность реестровых казаков подавлять селянские бунты на своих землях, разрешение конфликтов между польской и казачьей шляхтой польским Коронным гетманом! Вот он, результат противоестественного союза казачьего рыцарства и быдла, о котором можно сказать одно – избави меня Господь от подобных союзников, а от врагов я сам избавлюсь!

Но разве иначе обстояло дело у соседей Гетманщины, донских казаков? Мазепа не был лично знаком со Степаном Разиным, вожаком верхнедонской голытьбы, которую и казаками назвать язык не поворачивается, однако хорошо наслышан о его делах от побывавших в разинских отрядах запорожцев. Родовой казак из семьи именитых донских старшин, крестник Донского атамана Корнилы Яковлева, атаман удачного морского похода «за зипунами» на персидские берега Каспийского моря, он, подняв с отрядом казаков восстание русских крестьян и приволжских инородцев, рассчитывал на широкую поддержку казачества.

Не ограничиваясь отправкой «прелестных писем» к донским, запорожским, слободским и городовым казакам, Разин обещал казачьи вольности всему крестьянству и вводил на захваченных им территориях казачьи порядки. Первым получил управление по казачьим обычаям Царицын, за ним Камышин, Черный Яр, Астрахань, а вскоре и вся Нижняя Волга. Однако приток казаков оказался минимальным, а когда о желании Разина «оказачить» мужиков и инородцев узнал кошевой Сирко, обещавший в начале восстания ему помощь, он порвал с ним отношения. После разгрома своей «армии» Разин пытался найти спасение на Дону, считая его своей опорой, но родовое казачество атаковало остатки разинских гультяев, перебило их, а самого Степана захватило в плен и выдало царским властям.

Разин не мог понять, что казачья война против Москвы, настойчиво лезущей в казачьи дела и стремящейся заменить власть казачьих Рад и Кругов всевластием своих воевод, – это одно, а оплата казачьей кровью желания мужиков стать вровень с казачеством – совсем иное. А то, что он собирался «оказачить» и приволжских инородцев, совсем недавно совершавших на русские поселения набеги почище татарских и в борьбе с которыми казачество пролило крови не меньше, чем с крымчанами, вообще не поддавалось объяснению. Наделить мужиков и инородцев казачьими правами – значило обесценить то, за что многие поколения казаков отдавали жизни, поднять мужиков и инородцев до уровня казачества – значило низвести казачество до положения мужиков и инородцев, что для родового казака являлось смертельной обидой.

Разину показалось малым быть казачьим атаманом, а захотелось стать предводителем мужицких скопищ и орд инородцев, наделив их казачьими вольностями? Что ж, он и стал им, но без поддержки истинных казаков, и принял судьбу, которую избрал. И она оказалась именно той, которая бывает у всякого отщепенца...

У Мазепы нет желания пережить позор Берестечка или разделить судьбу Разина, поэтому он не повторит ошибок запорожского гетмана Хмельницкого и донского атамана Разина. Он не имел ничего общего с посполитыми до сего дня и не намерен якшаться, а тем более заигрывать, с ними сейчас. Не чужие ему по душевному складу и образу жизни посполитые должны заменить Мазепе потерянное казачество Гетманщины, а те, для кого понятия воинской чести и сыновнего долга перед землей предков так же дороги, как ему. Кто это, догадаться нетрудно, если олицетворением незапятнанной чести и лучших качеств казачьего степного рыцарства для него являлись два человека – запорожские кошевые атаманы Иван Сирко и Иван Сулима, первого из которых он хорошо знал.

Многое делало Сирко незаурядной личностью в истории Запорожья: то, что он единственный избирался кошевым атаманом около двух десятков раз, а однажды восемь раз подряд [45]45
  Кошевой атаман избирался на Сечи ежегодно первого января, отчитывался за свои дела перед «черной» радой дважды в год


[Закрыть]; то, что он провел пятьдесят пять крупных сражении с испанцами, поляками, турками, татарами, русскими, и все выиграл; то, что он был другом французского короля и узником русского царя в Тобольске; то, что оба его сына – Петр и Роман – сложили головы в боях, а самого Сирко турки и татары звали «семиголовым драконом» и «русским дьяволом» (именно русским, как потомка древних русов-киевлян, а не украинским!); то, что он постоянно проявлял заботу о почитаемой сечевиками Межигорской Спасо-Преображенской обители и находившейся при ней «шпитали» для раненых и больных казаков, однако Мазепа преклонялся перед Сирко из-за двух других его деяний, за которые многие, наоборот, осуждали кошевого.

Первое относилось к походу в 1675 году запорожцев Сирко в Крым, когда они, прорвавшись через Перекоп и разгромив татар в ожесточенном сражении на берегах Сиваша, возвращались домой с богатой добычей и семью тысячами освобожденных украинских невольников. Когда остались позади Колончак и Черная долина, три тысячи бывших невольников обратились к Сирко с просьбой разрешить им возвратиться в Крым, поскольку они уже свыклись со своим положением, а некоторые даже имели там семьи и кое-какое хозяйство. Сирко отпустил их и, когда те исчезли из глаз, отправил вслед за ними отряд молодых, впервые участвовавших в дальнем походе запорожцев с приказом вырубить всех ушедших

Проверив исполнение приказа, Сирко поклонился мертвым телам: «Простите нас, братья, а сами спите здесь до страшного суда Господнего вместо того, чтобы размножаться в Крыму на наши христианские молодецкие головы и на свою вечную без крещения погибель». Второй поклон Сирко отвесил выполнившим его приказ казакам, попросив у них прощения за пролитие родной крови и сказал, что вина за это перед Богом лежит на нем одном, а им надлежит жить и растить детей, которые должны знать, какой «страшной ценой платили их отцы за свободу Украины».

Такое мог свершить лишь истинный сын неньки-Украйны, который ради ее свободы мог пожертвовать своими детьми и ответить перед Богом своей бессмертной душой за пролитую по его приказу кровь единоплеменников!

А чего стоил другой поступок Сирко, когда во время обрушившейся на Крым страшной эпидемии бубонной чумы, косившей людей десятками тысяч, Сирко предложил татарам временно перебраться на не зараженные эпидемией запорожские «земли и воды», чем спас тысячи людей от смерти? Это сделал человек, именем которого ордынцы пугали своих детей, который не раз вторгался в Крым, проходя его из конца в конец и оставляя за собой руины, пожарища, горы вражеских трупов! На последовавшие обвинения боевых соратников чуть ли не в измене, Сирко отвечал кратко: «Будем людьми!»

Вот кодекс чести настоящего казака-лыцаря, безжалостно уничтожающего врага в честном бою и протягивающему руку помощи, когда тот оказался в беде!

Но если Иван Сирко учил Мазепу, как следует поступать в самых сложных ситуациях, не забывая о будущем Украины и не роняя казачьей чести, то Иван Сулима был для него примером, как казаку надлежит достойно уйти из жизни. Прежде чем два года подряд стать кошевым атаманом сечевиков, Иван Михайлович был гетманом «вольного» нереестрового казачества, и во время одного из морских походов на турок попал в плен. Приговоренный к пожизненной каторге на галерах, он подготовил восстание гребцов-невольников, возглавил его и захватил свою галеру. Не ограничившись собственным освобождением, Сулима во главе бывших пленников-казаков захватил еще несколько галер, освободив свыше тысячи невольников-христиан. Большинство из них оказались католиками, и за этот подвиг римский папа наградил Сулиму специальной медалью, кавалерами которой являлись всего несколько человек в мире, а из православных только он, атаман казачьего рыцарства, саблей преградившего путь католичеству и униатству на восток славянского мира.

Возглавив позже восстание запорожцев, «вольного» казачества и реестровиков против Речи Посполитой, захватив и разрушив считавшуюся неприступной польскую крепость Кодак с сильным гарнизоном из немцев-наемников, Сулима затем был предан реестровиками, выдан коронным властям и приговорен к смертной казни. Если реестровые казаки имели статус шляхты и казнить их можно было с соблюдением определенных правовых процедур, например, старшин по приговору военного трибунала, то на запорожцев и «вольное» казачество это правило не распространялось, и их предводителей обычно ждала участь быть распятым на кресте или четвертованным, сваренным заживо в казане или посаженным на кол [46]46
  По приговору польского военного трибунала был расстрелян не только гетман И. Выговский, но и бывший реестровый старшина, ближайший сподвижник гетмана Б. Хмельницкого полковник И. Богун, обвиненный в измене Короне и переходе в 1648 г. на сторону восставших запорожцев


[Закрыть].

Однако для Сулимы, обладателя редкой и высокой Ватиканской награды, кавалеры которой приобретали статус рыцаря самого папы, было сделано исключение, и его приговорили к расстрелу. Больше того, в случае, если он всенародно попросит у короля прощения, ему было обещано помилование и чин реестрового старшины. Просить у короля прощения было весьма распространенной формальностью, которую приходилось выполнять даже гетманам, но Сулима отверг сделанное ему властями Речи Посполитой предложение и был казнен [47]47
  По условиям Зборовского договора 1649 г. гетман Б. Хмельницкий должен был на коленях покаяться перед королем Речи Посполитой за поднятое против него восстание, после чего был прощен при условии, что искупит вину преданной службой Короне


[Закрыть].

Это ли не образец того, как нужно хранить верность сечевому братству и по-казачьи встретить свой смертный час!

Поэтому не посполитых, союз с которыми не приводил к добру ни одного гетмана или кошевого атамана, а славное запорожское братство-товарищество, из рядов которого вышли такие рыцари как Сирко и Сулима, намерен Мазепа сделать своим новым союзником взамен оставшихся верными России реестровых полков! Конечно, это будет очень непросто, учитывая, что Мазепа всегда считал Запорожье рассадником смуты и неповиновения законным властям на Гетманщине, отчего взаимоотношения его с сечевиками были весьма натянутыми. Однако причиненные им Запорожью неприятности можно будет объяснить исполнением приказов Москвы, стремившейся поссорить казаков Гетманщины и днепровского Низа, чему он по мере сил противился, однако был вынужден подчиниться.

Кстати, а почему бы (поздно пришедшее) понимание того, что Москва повторяет политику Речи Посполитой, всегда желавшей разобщить реестровиков, «вольное» казачество и сечевиков между собой, чтобы самой господствовать на Украине, не может служить одной из причин его разрыва с царем Петром? Конечно, разговор на подобном уровне возможен лишь с доверчивым, неискушенным в тонкостях политики простым казачеством, а с запорожской старшиной, прекрасно знающей хитреца-гетмана и сложность его положения, из которого ему любой ценой необходимо выкрутиться, нужно вести себя по-другому. Но если старшина прекрасно знала Мазепу, то и он был знаком с ней не хуже, поэтому общий язык между ними был возможен. Тем более что сегодня одним из влиятельных союзников Мазепы должен стать его вчерашний противник кошевой атаман Константин Гордиенко, испортивший гетману немало крови своим благожелательным отношением к мятежному донскому атаману Булавину.

В результате сейчас на Сечи скопилось изрядное число уцелевших булавинцев, у них немало сторонников среди запорожцев, особенно из появившихся на Сечи в последнее время. Прежде на нее в основном прибывали казаки и недовольные панским произволом селяне с Украины, но после разгрома восстания Булавина на Сечь хлынули и все те, кто раньше искал спасения и приюта на Дону. В большинстве это были не выдержавшие крепостного гнета русские крестьяне и сбежавшие из царской армии солдаты, которых никоим образом не устраивали добрые отношения Запорожья с Москвой. Да и многие старшины-сечевики, наслышанные об ограничении царем Петром казачьих вольностей на Дону, опасались подобной его политики в Запорожье и настороженно относились к России. Так что пожелай Гордиенко выступить на стороне царя, ему пришлось бы столкнуться с немалыми трудностями.

Понятно, что наилучшим выходом для него было бы не вмешиваться пока в русско-шведскую войну, а подождать, когда в ней определится победитель, и тогда примкнуть к нему. Так недавно хотел поступить сам Мазепа, но... как говорится, на всякого мудреца есть еще более хитрый мудрец, и ему пришлось сделать выбор между царем и королем в самый разгар их противоборства. Почему ты, кошевой Гордиенко, должен быть в этом отношении удачливее его, гетмана? Поэтому и тебе придется стать на сторону России либо Швеции не в удобный для себя момент, а в самое ближайшее время, когда шансы на победу или поражение в войне у обеих сторон будут еще примерно одинаковыми.

Чтобы это случилось именно так, Мазепа предпримет меры уже сегодня. Ближе к рассвету на Сечь поскачут два его гонца: один к донцам-булавинцам, от имени которых у него побывал атаман Сидоров, другой – к старому другу Мазепы куренному атаману Загладе, непримиримому недругу России. С каждым из гонцов под надежной охраной будет отправлена крупная сумма звонкой монеты, которую донские атаманы и куренной Заглада разделят среди своих сторонников как плату короля Карла и гетмана за начало их службы Швеции и ее союзнице Гетманщине.

Но если с донцами-булавинцами и запорожцами, противниками царя Петра, у Мазепы должно сложиться полное взаимопонимание, то о кошевом Гордиенко этого с уверенностью сказать нельзя. Умен Костя, немало повидал в жизни, не раз постиг на собственном опыте, что за красивыми словами кроются неблаговидные поступки, а потому осторожен, осмотрителен и не сунется наобум в рискованное предприятие. К тому же для него превыше всего на свете казачья честь и сечевое братство, и, значит, обещание самых высоких должностей при гетманской особе либо богатых маетков, не говоря уже о прямом подкупе, исключалось. Но люди зачастую становятся жертвами не только низменных страстей или дурных наклонностей, но и своих добродетелей, и Мазепа попробует сыграть именно на присущих Гордиенко чувствах рыцарского благородства. Это будет сложная и тонкая игра, и Мазепу в ней должен представлять всецело преданный ему сообразительный человек.

Мазепа долго размышлял, кто станет этим человеком, и остановил выбор на своем племяннике Войнаровском. В его преданности себе гетман не сомневался, а сообразительностью племянник отличался с детства, чем и завоевал симпатии дяди. К тому же Андрей был храбр и достойно проявил себя старшиной во время похода казачьих войск под командованием полковника Апостола в Польшу, когда ему пришлось возглавить отдельный отряд в семьсот сабель. Правда, на Андрея неоднократно поступали жалобы, что его казаки грабят шляхту независимо от ее принадлежности к лагерю Августа Саксонского или Станислава Лещинского, а сам Войнаровский ведет себя чересчур вольно с паненками из самых знатных родов.

На эти жалобы Мазепа не обращал внимания, будучи всецело на стороне племянника. Ну есть ли время у казачьего старшины разбираться в политических пристрастиях польской шляхты, меняющихся чуть ли не ежедневно, если для него первоочередной задачей является снабжение продовольствием и фуражом своего отряда? Да и с какой стати он должен церемониться с поляками, причинившими столько горя Украине и сейчас расплачивавшимися по своим старым счетам? К тому же отношение Войнаровского к польской шляхте определялось еще одним моментом: о его дяде-гетмане, бывшем приближенным польского короля, ходили слухи как о тайном приверженце Речи Посполитой, и Андрею нужно было показать, что он прежде всего казак, а потом уже племянник дяди-гетмана.

А что касалось сетований на чрезмерное увлечение Войнаровского прекрасным полом, они вызывали у Мазепы лишь усмешки. Ну какой казак откажется от хорошей дивчины или пани, подвернись она ему под руку хоть в мирное, хоть в военное время? Мазепа не знал таких ни среди своих друзей и знакомых, не слышал о них среди тех, кто являлся для него в жизни примером. О любовных похождениях при польском королевском дворе Дмитрия Вишневецкого, Богдана Хмельницкого, Ивана Выговского там помнят до сих пор, а об амурных приключениях Ивана Сирко с его приятелем лейтенантом королевских мушкетеров 34-летним Шарлем лю Бас де Фезензаком сьер де Кастельмором, которого близкие друзья звали по титулу матери графом д’Артаньяном, в свое время ходили легенды по всей Франции.

А разве другим был он сам? Если мужчина проявляет свой ум в словесных диспутах, отвагу в бою, талант в занятии каким-либо видом искусства, но на любовном поприще он проявляет одновременно и ум, и отвагу, и талант, направляя их на постижение души женщины и завоевание ее тела. Любовная игра – самая сложная и интересная в мире, в нее каждый раз вступаешь новичком и играешь по новым правилам. Лично для себя Мазепа сделал вывод, что с возрастом любовные игры становятся не только интереснее, но и разнообразнее, причем победой в них зачастую становится не столько обладание понравившейся женщиной, сколько ощущение собственного превосходства над ней и твоими соперниками в борьбе за нее.

Именно так обстояло дело в его последнем увлечении Мотрей Кочубей. Были ли у него женщины красивее нее? Конечно! Были ли умнее, лучше понимающие искусство, с которыми ему было интереснее проводить время? Да! Испытывал ли он к ней безумную страсть либо сердечную привязанность, которых у него не было прежде? Нет! Так что же заставило его потратить столько времени на ухаживание за ней, разыгрывание из себя пылкого влюбленного, борьбу с другими соискателями ее руки? Только одно – желание доказать прежде всего себе, что он и теперь, на склоне лет, шагает по жизни победителем и может достичь всего, чего пожелает, даже там, где его возможности, казалось бы, исчерпаны.

Пусть соперники в борьбе за Мотрю были моложе, красивее, физически здоровее его, он смог противопоставить им то, в чем намного превосходил их – свой ум, жизненный опыт, понимание тайн человеческой психологии, умение обратить в свою пользу женские слабости. Полвека назад он соблазнял женщин своей молодостью, красотой, убеждая, что по сравнению с ними богатство, чины, должности – ничто, а сейчас утратив обаяние и свежесть молодости, он опять-таки покоряет сердца первых красавиц, доказывая им, что настоящими мужскими достоинствами являются незаурядный ум, несгибаемый характер, сильная воля, а о наличии их служит достигнутое мужчиной в обществе положение, а не отпущенный ему природой юношеский возраст.