Текст книги "Полтавское сражение. И грянул бой"

Автор книги: Андрей Серба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 38 страниц)

Приход Марыси застал Войнаровского врасплох.

– Пани княгиня, вы? – поразился он.

– Да. Это я, – спокойно ответила Марыся, проходя от двери к столу, за которым сидел Войнаровский.

– С вами случилась неприятность? Вы нуждаетесь в моей помощи? – с тревогой в голосе спросил тот.

– Успокойтесь, пан Анджей, со мной не произошло никаких неприятностей. Лучше скажите, есть ли у вас время, чтобы поговорить со мной? – поинтересовалась Марыся, останавливаясь у стола.

– Поговорить? Конечно. И не стойте, присаживайтесь. – Войнаровский вскочил с единственного в комнатушке табурета, гостеприимно указал на него Марысе.

На спеша усаживаясь за стол, Марыся осмотрелась. На столе стояли бутылка мадеры и полупустой кубок, лежал раскрытый томик Аристотеля. Сам хозяин был в обычной сорочке, в казачьих шароварах и высоких грубых сапогах, на походную кровать были брошены длинная сабля и пара пистолетов.

– Наверное, я нарушила ваш отдых, – кивнула Марыся на книжный томик и на бокал с вином. – Признаюсь, давно не видела человека, который в нынешних условиях вспомнил бы об Аристотеле.

– Видите ли, если в походе мне хочется почитать, приходится обращаться к помощи дяди, который может позволить во всех случаях жизни иметь при себе библиотечку любимых авторов. Так что из-за отсутствия другого чтива нужда заставляет вспоминать о существовании старика-моралиста Аристотеля.

– Думаю, это не особенно грустно, если при вашем общении присутствует еще один участник, – качнула Марыся кубок с вином.

– Простите, что не предложил вам вина, – спохватился Войнаровский. – Охрим! – крикнул он вошедшему вместе с Марысей в комнатушку джуре. – Кубок пани княгине и еще бутылку вина. Шампанского!

– Ничего не нужно, пан Анджей, – мягко произнесла Марыся. – Должна признаться, что я пришла к вам по делу.

В другое время Марыся ни за что не отказала бы себе в удовольствии побаловаться шампанским, но сейчас целью ее прихода являлось выуживание из собеседника нужных ей сведений, а хмель в голове и зачастую болтающий в таких случаях много лишнего язык могли только затруднить выполнение ее задачи.

– Значит, по делу? – в голосе собеседника отчетливо звучало разочарование. – Охрим, оставь нас и плотнее захлопни дверь, – приказал он.

Матка бозка, и еще мужчины имеют наглость упрекать женщин за то, что те якобы капризны! Да женщины и слова такого не знают! А если иногда чем-то слегка раздражены или ведут себя несколько вызывающе, то причина этого в недостаточном внимании мужчин к ним или их чрезмерной занятости собой. Впрочем, если мужчине не нравятся женские капризы, значит, он ничего не понимает в женщинах. Если женщина капризничает, это зримый признак ее стремления привлечь к себе внимание мужчины, который ей небезразличен, а это уже почти ее признание, что мужчина может рассчитывать на ее благосклонность и все, с ней связанное.

Так что если кто капризен по-настоящему, так это мужчины. Вот ты, гетманский племянничек, с какой стати надул губы и говоришь с ней разобиженным тоном? Не понравилось, что она пришла к тебе по делу? Да явись она даже с целью завалиться с тобой в постель, разве призналась бы в этом в первые минуты разговора и еще при джуре? К тому же сейчас этому препятствует немаловажное обстоятельство: любовница гетмана и будущая королева не может позволить... пока не может позволить себе спать с простым казацким шляхтичем, тем более если пришла к нему по важному делу.

Господи, она чуть не забыла о деле, с которым явилась. Наплевать на надутые губы и обиженный тон Войнаровского – умная женщина всегда добьется от мужчины своего при любом его настроении, даже если ей по какой-либо причине нельзя использовать самого надежного и действенного своего оружия. Тебе, красивый юноша, неприятно, что цель ее прихода кроется вовсе не в твоей несравненной персоне, а в заурядном деле? Что ж, она готова исправить допущенный промах – дело пусть подождет своего часа, а пока на первом плане пусть побудет персона самолюбивого хозяина.

Марыся взяла со стола книжный томик, изобразив на лице интерес, перелистала несколько страниц.

– Я слышала, что у пана гетмана хорошая библиотека. Почему вы остановили выбор именно на Аристотеле?

– Пани княгиня, вы пришли ко мне по делу, – сухо ответил Войнаровский. – Может, расскажете о нем?

– Это, скорее, не дело, а всего дружеский совет, который хотела бы от вас получить. Но он касается такого пустяка, что я еще подумаю, стоит ли мне вообще тратить на это время. А покуда мы, заброшенные на край цивилизованного мира поляк и полька...

– Пани княгиня, я поляк лишь по рождению, а по воспитанию, вере и образу жизни, который давно веду и не намерен менять, – казак-шляхтич.

– В таком случае мне интересно будет узнать, почему вы, потомственный польский шляхтич, считаете себя казаком?

Войнаровский сел на кровать, опустил на грудь голову.

– Пани княгиня, вы задали вопрос, на который мне трудно ответить. Может, попытаемся найти ответ вместе? Поскольку мы хорошие друзья, позвольте спросить, чего особенного вы нашли в своем любовнике, бывшем полковнике Скоропадском? Ведь вы могли остановить свой выбор в Варшаве на ком-либо из многих других поклонников, более молодом, знатном, намного красивее его. Мне кажется, ваш и мой вопросы имеют один ответ.

– Вот именно – кажется, – фыркнула Марыся. – Что общего между моим и вашим вопросами? Я спрашиваю о серьезных вещах, а вы... о каких-то любовниках, о которых порядочная женщина и не помнит. Хотите узнать, на чем женщины основывают выбор любовника? У каждой свои причины: бедная ищет богатого, пожилая – молодого, глупышка – умного, малопривлекательная – красавца, простолюдинка – знатного. Такая, как я, которую Господь не обидел ничем, может позволить себе заводить любовников по прихоти. Так под настроение попался мне Скоропадский. Всякие были у меня мужчины – князья и маркизы, ротмистры и генералы, а вот казачьего полковника ни у меня, ни у подруг не бывало. Да на моем месте ни одна любознательная женщина не устояла бы перед таким искушением! Признаюсь вам, пан Анджей, по секрету, что казачий полковник не разочаровал меня, а я в мужчинах толк знаю.

Войнаровский рассмеялся.

– Вижу, вы на самом деле считаете меня хорошим другом, если до такой степени откровенны. Пани княгиня, ваш ответ подтвердил мою мысль, что ответ на ваш и мой вопросы одинаков. Скоропадский стал вашим любовником потому, что, выделяясь из толпы окружавших вас поклонников, вызвал к себе интерес, который вы пожелали удовлетворить. Точно так обстояло дело и со мной. В коренной Польше, среди родовой шляхты, одновременно ненавидящей и боящейся казачества, появляется казачья шляхтянка, сестра первого лица Гетманщины, которая ведет себя так, словно по-прежнему находится на Украине. Представляете мой детский интерес к матери, которая слыла первой красавицей в округе, была единственной в ней шляхтянкой-казачкой и шляхтянкой-православной, умевшая быть не только признанной душой балов, но и обладавшая такой силой воли, что не просто подчинила себе поляка-мужа, а настояла, чтобы я был крещен по православному обряду?

– Ваша мать на самом деле была незаурядной личностью, это я слышала от многих. Чего стоит ее разрыв с мужем – не получив развода и плюнув на все условности света, забрала детей и уехала в Киев. А когда ваш отец стал требовать ее возвращения к себе, предпочла уйти в монастырь и провести там остаток дней. Поэтому мне понятен ваш интерес к такой женщине, тем более что ваш отец, как мне тоже известно, был ничем не примечательной фигурой.

– Мать сама занималась моим воспитанием, учила меня малороссийскому языку и истории, пела казачьи песни и думы, – продолжал Войнаровский. – Она была умной, настойчивой женщиной и смогла добиться, что я стал испытывать такой же интерес к казачеству, как прежде к ней. Даже две мои сестры от первого брака отца тоже изучали казачью историю и жалели, что в них самих нет казачьей крови, как во мне. А когда я прочитал слова короля Стефана Батория, что «из этих удальцов-козаков со временем образуется вольная Речь Посполитая», поскольку они никому не кланяются, не выпрашивают шляхетство и привилегий через поклоны придворным, а добывают все мужественным сердцем и саблей, я стал гордиться, что по линии матери принадлежу к одному из родов этих вольнолюбивых, отважных степных рыцарей...

Войнаровский поднялся с кровати, шагнул к табурету. Склонился над Марысей, заглянул ей в глаза. На нее сейчас смотрел совсем другой человек, чем минуту назад, в его взгляде не было ни обожания, ни обиды, а желание проникнуть в душу собеседницы, понять, находят ли там отклик его слова.

– С тех пор я стал уделять казачьей истории не меньше времени, чем истории Речи Посполитой, а малороссийский язык превратился для меня в родной наравне с польским и литовским. Особенно меня интересовали события казацко-польских войн, и когда я дошел до времени гетманов Хмельницкого и Выговского... Пани княгиня, конечно, хорошо осведомлена о роли этих лиц в польской и украинской истории?

– Родовой казак-шляхтич, реестровый сотник Богдан Хмельницкий, поставив личные обиды выше присяги Речи Посполитой, поднял против нее вначале Запорожье, потом всю казачью Украину, часть которой ему удалось оторвать от Речи Посполитой и присоединить к Московии. Однако его преемник, тоже природный казачий шляхтич, принявший гетманскую булаву после кончины Хмельницкого, Иван Выговский, поняв пагубность для казачества союза с Россией, пожелал исправить ошибку предшественника и возвратиться в состав Речи Посполитой, поставив, однако, ей ряд унизительных для польского» гонора условий.

– Этому учили и меня, – усмехнулся Войнаровский. – Но я был уже в возрасте, когда не только слушают, но и читают, поэтому начал самостоятельно знакомиться с документами той поры. В том числе с перечнем условий, на которых гетман Выговский был согласен войти в состав предполагаемой польско-литовско-русской державы. Вы, польская княгиня, именуете их унизительными для вашего гонора, так считала и часть сенаторов Речи Посполитой, которым предстояло утверждать эти условия. И все-таки они были приняты Сенатом, причем их поддержали большинство участников недавно закончившейся войны с гетманом Хмельницким. Главным аргументом необходимости союза с казацкой Украиной был следующий... Надеюсь, вам интересно будет это узнать?

– Конечно, – выдавила из себя Марыся, которой уже порядком надоели разговоры Войнаровского и о его семье, и о нюансах никогда не бывших простыми казацко-польских отношений.

Войнаровский выпрямился, немного откинул назад голову, набрал в грудь побольше воздуха. Он что, вздумал читать ей вирши, приняв столь величественную позу? Неужто паны сенаторы той поры, утратив рассудок в войне с казаками Хмельницкого, могли додуматься писать договор с Выговским виршами? А почему бы и нет, если сегодняшние стали резать друг друга, пустив на свою землю шведов и московитов? А может, для Войнаровского все, что касалось любимого им казачества, звучит виршами?

– Вот доводы сенаторов за союз Польши и Литвы с казацкой Украиной как равный с равным, вольный с вольным: «Не козаки нарушили союз, а мы. Гордость наша виновата... Они более заслуживают нашего уважения, чем те, которые раболепно отдаются королю и чужому государству, не думая расширить свою свободу. Козаки упорно предпочитают лучше погибнуть и исчезнуть, чем торжествовать без свободы. Мы ниже их: они сражались с нами за свободу, а мы за бессильное господство!» Но это не все. Гетман Выговский требовал запретить в будущем Великом Русском княжестве церковную унию, и паны сенаторы, коим не дано было права решать вопросы веры, высказали и по этой проблеме свою точку зрения, хотя последнюю точку в этом вопросе должны были поставить богословы: «Греческие обряды, различимые от римских, не противны религии, коль скоро догматы веры правильны и неизменны... Конечно, никак не следует присоединять греческого обряда к римскому; пусть патриарх, как и прежде, правит русской Церковью, лишь бы догматы веры были неизменны».

Войнаровский опять опустился на кровать, забросил ногу на ногу, тихо заговорил:

– После всего, что узнал, я начал считать себя только казаком и без раздумий остался с матерью после ее разрыва с отцом. Кстати, с нами, несмотря на уговоры и запрет отца, уехали и обе мои сестры, падчерицы матери, которые на Украине перекрестились в православие, были хорошо приняты в казачьих старшинских семьях и в окружении тогдашнего царского киевского воеводы князя Ромодановского счастливо вышли замуж. Между прочим, муж одной из них, сотник Полтавского полка, сейчас со своим полковником Левенцом недалеко от нас в Полтавской крепости.

– Муж вашей сестры – сотник? – удивилась Марыся. – Но, говорят, пан гетман прилагал все силы, чтобы наилучшим образом устроить судьбы детей своей единственной сестры. Ведь произвел же он своего старшего племянника Обидовского, сына сестры от первого брака, в полковники и весьма удачно выдал замуж ее дочь от второго брака Марианну Витуславскую.

– Дядя прекрасно относился к детям сестры от всех ее мужей, однако не покровительствовал племянникам в службе и не искал выгодных женихов племянницам. Марианна была редкой красавицей, точь-в-точь как мать, а Обидовский достиг полковничества в Нежине собственным умом и отвагой. У дяди было много врагов и завистников, и его родственникам стремились больше вредить, чем помогать. К вашему сведению, назначать своим универсалом гетман может лишь полковников сердюцких полков, а реестровых избирает само полковое товарищество, а его все не запугаешь и не подкупишь. Обидовский никогда не уклонялся от самой трудной службы и не бегал от опасностей, и разве нашлась лучшая кандидатура на должность наказного гетмана, чем он, когда в 1700 году царь Петр велел дяде отправить под Нарву двенадцать тысяч казаков? И разве не исполнил он свой долг до конца, оставшись на Псковщине в казацкой могиле-побиванке? [75]75
  Отряд Обидовского (по 4 тысячи казаков Нежинского и Черниговского полков, по тысяче казаков от Киевского и Стародубского, а также 4 сердюцких полка) прибыл к Нарве уже после поражения русских войск


[Закрыть].

– Я не представляла, что ваш дядя так относится к своей семье. Видно, мне приходилось больше общаться с его недоброжелателями, распускавшими слухи о его вечных похождениях с женщинами, непостоянстве в чувствах и себялюбии.

– Пани княгиня, вам, несомненно, известно языческое божество древних римлян двуликий бог Янус. Разве каждый из нас не подобен ему? Почему в характере моего дяди не могут сочетаться любовь к красивым женщинам, которая присуща всем нормальным мужчинам – удается ли им реализовать это естественное чувство или нет – совсем другой вопрос! – с любовью к своим близким и помощью им? Неужели это взаимоисключающие чувства? По-моему, нет. Если вы затронули вопрос о противоречиях в характере дяди, их нужно искать совершенно не там. Вы не обратили внимания, какую именно из работ Аристотеля я читал перед вашим приходом?

– Я просмотрела томик мельком и запомнила лишь две вещи: «Категории» и «Об идеях». Признаюсь честно, в годы учебы меня интересовали несколько иные проблемы, чем две тысячи лет назад Аристотеля, поэтому его философские воззрения я представляю весьма смутно.

– Я тоже никогда не отличался любовью к философии, и только события, связанные с переходом дяди на сторону короля Карла, заставили меня вспомнить об этой науке. Почему недруги Дяди обвиняют его сейчас в том, что он собрался соединить Гетманщину с Польшей из-за своих корыстных целей? Каких? Стать богаче или иметь больше власти? Но он и без этого богат сверх меры, и ободранная шведами и москалями Польша в его казну ничего не принесет. Власть его в Гетманщине была ничуть не меньше, чем у короля Речи Посполитой, так что и в этом плане он ничего не выигрывает. Так почему не хотят верить, что он помышляет не о своих выгодах, а о благе Гетманщины и всей Украины, которым в равноправном союзе с Польшей и Литвой может выпасть лучшее будущее, нежели в приживалках у московских царей? Почему называют его «недоляшком», забывая, что его прадед был сподвижником гетмана Наливайко и казнен вместе с ним в 1598 году в Варшаве?

– Прадед гетмана Мазепы, покоенного польского короля Яна Казимира, был сподвижником страшного казачьего разбойника Наливайко? – ужаснулась Марыся. – Впервые слышу!

– Это так. Когда польские войска Жолкевского и Струся при поддержке литовской конницы Богдана Огинского окружили восставших казаков и посполитых в урочище Солоница и две недели, отрезав от воды, штурмовали их позиции, те в конце концов согласились сдаться, купив, как обычно, себе жизнь ценой выдачи своих вождей. Первым в их числе был гетман Северин Наливайко, трое других – его вернейшие атаманы Лобода, Мазепа и Кизим. А теперь правнуки быдла, уцелевшего благодаря гибели преданных ими казачьих вождей, смеют называть родового казачьего шляхтича Мазепу «недоляшком» из-за того, что им не дано понять всю глубину его помыслов?!

– Пан Анджей, мы говорили об Аристотеле, – напомнила Марыся.

– Когда дядю вначале не поддержало селянство и простое казачество, а потом ушла к Скоропадскому большая часть старшины, я задался вопросом: отчего те, кому дядя желает только добра, не понимают этого и поступают согласно библейской собаке, кусающей руку дающему? Ответ отчасти я нашел у Аристотеля в его спорах с Платоном и Евдоксом, когда он развивает свою теорию «двух истин». Вы должны помнить эту теорию, поскольку ксендзы уделяют ей много внимания при упоминаниях о Пятом Латеранском соборе.

Марыся наморщила лоб, нараспев заговорила:

– Пятый Латеранский собор... Это, по-моему, было в 1512 году. Святые отцы поминают обычно его в связи с тем, что на нем был положен конец дискуссиям о «двух истинах». А «две истины»... «две истины»... – Марыся какое-то время подумала, затем махнула рукой. – Помню, что на соборе святые отцы провозгласили, что «Истина истине не противоречит», а вот о каких истинах шла речь и почему прежде они должны были противоречить друг другу, не могу припомнить.

– Начало спору о «двух истинах» было положено как раз во времена Аристотеля. Смысл его в следующем: между истинами философии, которая является рациональным познанием, и религиозными истинами, которые суть догмы, вполне возможно противоречие. Получив дальнейшее развитие, позже эта теория звучала так: истинное с точки зрения философии может оказаться ложным с точки зрения религии, и наоборот. А чтобы подобное суждение не противоречило законам логики, теория «двух истин» в конечном счете стала выглядеть таким образом: философия имеет дело с естественным порядком вещей и как наука пользуется естественным разумом, который может быть нарушен в результате божественного вмешательства, религия же занимается сверхъестественными, иррациональными вещами и опирается не на науку, а на божественное откровение...

– Пан Анджей, Аристотеля и его теорию вы вспомнили в связи с уходом своего дяди к королю Карлу, – перебила Войнаровского Марыся. – Пока этой связи я не замечаю.

– Сейчас все станет ясно. Если Аристотель допускает существование «двух истин» в отношении вещей, почему нельзя допустить того же в отношении человека? Я, например, допустил это и смог объяснить многое из непонятного мне прежде. Существует проблема – необходимость выбора Украиной союзницы среди Речи Посполитой и Московии – и два подхода к ней: истина гетмана Мазепы и истина царя Петра с гетманом Скоропадским. Каждая из этих истин, взятая сама по себе, верна, но применительно к Украине одна из них истиной уже не является.

– Пан Анджей, ваше имя может войти в философию наравне с именем Аристотеля, – не смогла удержаться от насмешки Марыся.

– Ценю ваш юмор, пани княгиня, и, отвечая в том же духе, признаюсь, что лавры Цезаря прельщают меня больше, нежели тога Аристотеля. А если говорить серьезно, философия для того и существует, чтобы в затруднительных случаях находить в ней ответы на свои вопросы. Это я и пытаюсь сейчас сделать. Какова причина убеждения дяди в том, что выбор Украины между Польшей и Московией должен быть в пользу первой? В глубине его знаний, что позволяет жить не только сегодняшним днем, но и заглядывать в завтрашний.

– В завтрашний день заглядывает или, по крайней мере, стремится заглянуть каждый человек, в том числе противник вашего дяди гетман Скоропадский. Как понимаете, – потупила глазки Марыся, – в силу известных вам причин я знакома с ним лучше, чем с вашим дядей, и смею вас уверить, что это далеко неглупый человек, который тоже заботится о судьбе Украины. Тем не менее в этом вопросе он придерживается совершенно противоположного мнения, нежели пан Мазепа.

– И каждый из них прав со своей точки зрения, – заявил Войнаровский. – Именно со своей, чисто личностной, ибо с точки зрения судьбы Украины истина может быть только одна, и она на стороне гетмана Мазепы, а не Скоропадского. Почему? Я выскажу сейчас парадоксальную на первый взгляд мысль, однако это именно так – потому что Мазепа в отношении Украины и царь Петр в отношении Московии мыслят одними историческими категориями, а поскольку эти категории применительно к Украине и Московии имеют совершенно иное содержание, Мазепа и царь Петр не могут быть союзниками. Решив смотреть на судьбу Украины глазами царя Петра, гетман Скоропадский принял его истину, истину Московии, что и развело их с моим дядей в разные стороны.

– Пан Анджей, вы лучше и понятней растолковали мне Аристотелеву теорию о «двух истинах», нежели свою. То, что Иван Скоропадский стал врагом Ивана Мазепы оттого, что сохранил верность России, мне ясно без ваших объяснений, но почему пан Мазепа и царь Петр, мыслящие, по-вашему, одними историческими категориями, превратились в недругов, мне совершенно непонятно.

– Растолкую подробнее. В числе трех наиболее одаренных талантами шляхтичей, которых король Речи Посполитой ежегодно отправлял за казенный кошт на трехлетнюю учебу за границу, Иван Мазепа объездил почти всю Европу и многое там увидел. Его вывод – чтобы обрести достойное будущее, Украина должна стать частью Европы, а не осколком бывшей Киевской Руси, до сей поры терзаемым татарскими набегами и раздираемым на лоскутья зарящимися на ее земли соседями. А эта цель может быть достигнута лишь в результате теснейшего союза со своей западной славянской соседкой Польшей, с которой Украина за последние четыре с половиной столетия была связана больше, чем с кем-либо из других своих соседок. Вы согласны признать взгляды Ивана Мазепы на необходимость союза Украины с Речью Посполитой соответствующими исторической истине?

– Да.

– Теперь о царе Петре. Как и Мазепа, он побывал в Европе, немало там повидал полезного и как умный дальновидный человек пришел к тому же заключению, что Иван Мазепа в отношении Украины – чтобы Московии выбраться из своего медвежьего угла и превратиться в европейскую державу, ей необходимо довершить начатое царем Иоанном Грозным дело – силой пробиться в Европу, где ее никто не ждет и ее появление для многих нежелательно. Для этого Московии крайне нужен союз с Гетманщиной, которая могла бы прикрыть ее с юга от татар и прислать свои казачьи полки для войны в Лифляндии, где царь Петр прорывается к Балтике. Разве не отвечают взгляды царя на необходимость союза Московии с Гетманщиной истинным интересам Москвы, иначе, не являются для нее истиной?

– Являются.

– Перед вами две истины, пани княгиня, – одна гетмана Мазепы и другая царя Петра. А какая из них представляет истину для самой Украины? Образовав единую державу с Речью Посполитой, Украина делает шаг на Запад, к просвещенной Европе, в будущее, куда стремится и царь Петр. Войдя в состав полутатарской Московии, Украина делает шаг к дремучей восточной азиатчине, в прошлое, к невежеству и отсталости, от которых спасает Московию царь Петр. Какой смысл Украине вначале убегать от Европы к России, чтобы затем уже вместе с ней рваться в Европу? Не преступно ли платить украинской кровью за желание Московии пробиться к Балтике, если союз с Польшей позволяет Украине обрести выход к той же Балтике без крови? Так какая из двух истин – царя Петра или гетмана Мазепы – является истиной для Украины? [76]76
  Через полтора века профессор Петербургского университета Костомаров Н. И. назовет Россию своего времени «татарско-немецкой московщиной»


[Закрыть].

– Относительно ответа двух мнений быть не может... особенно у меня, польки, – улыбнулась Марыся. – Но если все так просто, отчего истина пана Мазепы не стала истиной для десятков тысяч его казаков и сотен старшин, для которых счастье и благополучие Украины не менее желанны и дороги, чем для пана Мазепы?

– По той же причине, отчего истина царя Петра, вытягивающего Московию из азиатчины в Европу, не стала истиной для его бояр, стрельцов, крестьян, почему он, желая блага своей державе, вынужден для его достижения рубить головы, вешать, пороть до смерти подданных, для лучшей жизни которых он затеял свои нововведения. Потому что некоторые люди смотрят в завтрашний день, а другие не желают ничего видеть дальше собственного носа, живя по принципу «под лежащий камень вода не течет». Минул день – и слава Богу, зачем что-то делать, если сегодня можно обойтись без него, к чему затевать нечто новое, если оно требует труда и хлопот уже сегодня, а отдачу даст в будущем? Разве таким людям по пути с истиной гетмана Мазепы, равно как в Московии с истиной царя Петра?

– Согласна, что людей, о которых вы только что говорили, очень много в каждой стране, не исключая Украины. Весь мир и круг интересов для них заключен в клочке земли, своей семье да посещении церкви или костела, и все новое, нарушающее их окостеневший быт и вторгающееся в заскорузлое прадедовское сознание, воспринимается ими недоверчиво и враждебно. Поэтому царь Петр рубит головы стрельцам, насильно обряжает в камзолы бояр, стрижет бороды купцам, поэтому казачество Гетманщины хватается за сабли лишь при упоминании о союзе с Речью Посполитой, с которой веками сражались их предки. Но в Гетманщине и на Украине немало умных, прозорливых людей, видевших не меньше пана Мазепы и разбирающихся в политике не хуже него. Не так ли?

– В Гетманщине нет недостатка в таких людях.

– Почему большинство из них, изучавших науки в Европе, воспитанных на польской культуре, стоят за союз с Московией, а не с Речью Посполитой? Не думаю, чтобы их тянуло в дремучую азиатчину или во вчерашний день. Отчего, к примеру, вы, родовой шляхтич, полуполяк-полуказак, считаете себя не поляком, жителем цивилизованной Европы, а казаком, обитателем полудиких задворков Европы? Почему вы не с польским графом Понятовским, представителем одной из лучших фамилий польской аристократии, радеющим за интересы Речи Посполитой, на земле которой вы родились и получили воспитание, а с казаком Мазепой, в роду которого были сподвижники разбойника гетмана Наливайко, причинившего столько зла Польше?

Войнаровский вздохнул, провел ладонью по усам, пожал плечами.

– Не знаю, пани княгиня, не знаю. Именно на эти вопросы я и не могу найти ответы. Если бы они у меня имелись, я не искал бы их у Аристотеля. Наверное, грек-мудрец прав: в каждой вещи и в каждом человеке слиты воедино две истины – одна та, что рациональна и может быть объяснима законами науки и логики, а другая – иррациональная, которую нельзя объяснить ничем, кроме как чем-то сверхъестественным, независимым от воли и рассудка человека, существующим помимо его сознания...

Взгляд Войнаровского был направлен мимо Марыси куда-то в угол комнатушки, казалось, он говорил сейчас не с ней, а продолжал начатую когда-то с самим собой беседу.

– У меня много друзей среди казачьей старшины, в том числе той, что сегодня у Скоропадского. С некоторыми из последних мне приходилось встречаться уже сейчас, после размежевания на шведских и московских сторонников. Во время случайных встреч наших разъездов и пикетов мы избегаем стычек, а, доказывая правоту своего выбора, стараемся переманить бывших товарищей под свое знамя. Когда я говорю им то, что минуту назад вы слышали, они не знают, что возразить, и в свое оправдание начинают ссылаться на общность с великороссами своих веры, языка, обычаев, крови. И против этих доводов уже бессилен я...

Войнаровский страдальчески опустил уголки губ, снова вздохнул:

– Бессмысленность ситуации в том, что каждый из этих доводов я легко опровергаю. У малороссов и великороссов общая вера? Исповедуйте ее и дальше, ведь о каком-либо преследовании православия или насильственном насаждении унии в будущей союзной польско-украинской державе речи не ведется. Еще во времена гетмана Выговского на сейме в присутствии короля сенатор Казимир Беневский открыто заявил: «Казаков такое множество и так они сильны, что надобно радоваться, если они, на каких бы то ни было условиях, присоединяются к Речи Посполитой; раздражать их в настоящее время, как делали мы прежде, будет величайшим безумием». Сегодня же, когда казачество еще больше окрепло, а Речь Посполитая еще больше ослабела, вопрос стоит не о присоединении к ней Украины, а о союзе двух славянских соседок, в котором они во всем будут на равных. Так что исповедуйте любую веру, признавайте над собой верховенство хоть константинопольского, хоть московского патриархов, открывайте бурсы, семинарии, академии – ради Бога!

Марыся слушала Войнаровского не перебивая. Она понимала, что сейчас он подошел к самому важному для себя вопросу и пока не выговорится по нему до конца, затевать с ним разговор на другую тему бесполезно.

– Когда-то необъятная Киевская Русь действительно говорила на одном языке, хотя различия между севером, югом и западом существовали. Однако после нашествия на нее Батыя и разделения Руси на северную Московскую, северо-западную Литовскую и западную Польскую прежний русский язык претерпел существенные изменения и на теперешней Украине свой язык, как отличный от великорусского и польского, так и имеющий много общего с ними. Но если великорусский язык казачья старшина понимает, то польским владеет наравне с родным, он связывает ее с европейской культурой и наукой. На каких языках украинская старшина читает книги? На языке автора-европейца или в переводе его произведения на польский язык. А что она может читать на великорусском языке, если на нем ничего достойного внимания не написано и не издано. Что танцует украинская старшина, не говоря о ее женах и дочерях, на балах? То же, что польская шляхта в Варшаве или Кракове, – полонезы, польки, краковяки... В обычаях Украины также много общего с польскими и великорусскими, к тому же одни обычаи приходят, другие уходят, третьи видоизменяются, так что о них всерьез не стоит и рассуждать.

Войнаровский хрустнул пальцами, вскинул голову, внимательно посмотрел на Марысю.

– Скучно? Сейчас заканчиваю. Все, о чем я говорил – о вере, языке, обычаях, – воспринимается собеседником разумом, поэтому я могу выслушивать его доводы и приводить собственные. Но кровь... Что она такое, отчего играет такую роль в самочувствии и жизни человека, не принимает ли она наравне с мозгом и сердцем участия в принятии им самых важных решений, затмевая или просветляя разум и усмиряя либо усиливая буйство сердца? Когда своими доказательствами я припираю собеседника к стенке и ему нечего возразить мне, он сводит на нет все мое красноречие и логику одной фразой: да, друже Андрей, ты во всем прав, однако голос крови зовет меня к великороссам, а не к ляхам... Голос крови – откуда он звучит, отчего сильнее доводов разума и порывов сердца, что можно ему противопоставить? Я не знаю ответа ни на один из этих вопросов, если не считать предположения, что голос крови – это нечто дремучее, сродни звериному чутью, уходящее корнями в глубь веков, то иррациональное, что заложено в нас с рождения как память о далеких предках, их верованиях и образе жизни, что передается ими вне разума, на который могут влиять те или иные обстоятельства жизни, своим потомкам для сохранения и продолжения их рода... [77]77
  Войнаровский оперирует понятиями, которые позже получат на звание «генотип» и «фенотип», «первая и вторая сигнальные системы» в человеке


[Закрыть].