Текст книги "Полтавское сражение. И грянул бой"

Автор книги: Андрей Серба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 38 страниц)

Так было всегда во взаимоотношениях Сечи с польскими королями, аппетиты которых пресекались казачьей саблей, так обстояло дело с русскими царями, желавшими ставить на одну доску присягнувшую на верность Московии Гетманщину и сохранившую независимость Сечь. Так почему это должно измениться сегодня, когда Россия полностью подмяла под себя Гетманщину и стремится сделать то же самое с Запорожьем, возводя на ее границах свои крепости и навязывая ей нужную себе политику?

Только потому, что царь Петр, схватившись в смертельной схватке со шведским королем и опасаясь, что Сечь станет союзницей Карла, начал заигрывать с ней, представляясь лучшим другом? Неужели он мог подумать, что запорожцы поверили его обращениям к ним 30-го октября и 1-го ноября прошлого года, в которых он призывал сечевиков не слушать предателя-Мазепу и заверял, что прежде являл свой гнев на них по лживым наветам гетмана, однако «ныне видит, что он, вор и изменник Мазепа, то чинил по изменничью своему умыслу напрасно». Свои обращения Петр не забывал подкреплять отправкой на Сечь крупных денежных сумм, однако запорожцы не верили ни в искренность его слов, ни тому, что золото и серебро присланы от чистого сердца, а не в силу крайней нужды Москвы в их саблях и являются не чем иным, как подкупом.

Запорожцы понимали, что как только надобность в их поддержке Москвы исчезнет, она продолжит свою прежнюю политику ограничения казачьих прав, а способы, которыми она этого добивается, они недавно видели на Дону. Понимали они и другое – отстоять независимость от Москвы можно только при помощи сильного союзника, а им мог быть король Карл, поддерживавший к тому же дружественные отношения с Турцией и ее вассалом крымским ханом. Вот почему еще в январе этого года Гордиенко отправил в Перекоп своих представителей для встречи с крымским ханом Девлет-Гиреем. С согласия турецкого султана Ахмеда III хан вступил с казачьей депутацией в «трактаты» и посулил сечевикам военную поддержку, заручившись обязательством, что первые совместные боевые действия будут предприняты против русской крепости на Днепре Каменный Затон.

Привечая на Запорожье посланцев царя Петра и не отказываясь от русского золота, Гордиенко одновременно поддерживал хорошие отношения с Мазепой и королем Карлом. Но дружба с ними достигалась труднее, нежели с царем: если Петра вполне устраивал нейтралитет сечевиков в его войне со Швецией, то король и Мазепа требовали от кошевого обязательного вступления в войну на своей стороне. Уступая их настойчивым пожеланиям, Гордиенко был вынужден в начале февраля приказать нескольким верным сотникам и куренным атаманам вступать в стычки с мелкими отрядами царских войск на границах Запорожья и на южной Гетманщине, в первую очередь захватывая или уничтожая продовольственные склады на Полтавщине и в нижнем течении Днепра.

До последнего времени эти сотники и куренные действовали якобы по собственному разумению, не имея ничего общего с кошевым, но после обещанной крымским ханом помощи Гордиенко пришел к мысли, что наконец наступил час выступить против Москвы открыто и со значительными силами. Однако по законам сечевого братства вопросы вступления в войну и заключения мира решались лишь общеказачьей «черной радой», и Константин созвал ее...

Он уже полуоглох от рева бушевавшего вокруг него на майдане людского моря, и старался не вслушиваться в слова ораторов, сменявших друг друга на стоявшей торчком посреди майдана бочке. Но крики, которыми завершалась речь каждого из них, назойливо лезли в уши помимо желания.

– Москали разорили Дон и теперь добираются до Сечи!

– Ляхи отбирали у селян землю, а Москва волю!

– Царь Петр – антихрист и враг истинной православной веры!

– Своих панов невпроворот, а царь раздает нашу землю своим боярам и воеводам!

– Россия продана царем иноземцам!

– Над русским воинством поставлены генералы-латиняне!

– Царев Каменный Затон для Сечи, что бельмо на глазу!

– Отстоим казачьи вольности, не пустим Москву на Сечь!

– Не бывать поруганию православия царем-антихристом.

Не слушал Константин выступавших и по другой причине: покуда стремились выговориться те, кто питал наибольшую злобу к царю Петру или Московии – спасшиеся на Запорожье булавинцы, беглые посполитые с Гетманщины, русские солдаты-дезертиры, а к мнению «приблуд» настоящие сечевики прислушивались мало. Зажечь их сердца и заставить принять ответственное, бесповоротное решение могли слова только своего брата-запорожца из числа наиболее заслуженных и уважаемых старшин. А те сегодня не торопились лезть на бочку и делиться своими суждениями.

Но вот по стихшему на майдане шуму Гордиенко догадался, что прежний ход событий на раде нарушен, и бросил взгляд на приближавшегося к бочке казака. Да это же куренной атаман Стецько Заглада, один из самых чтимых на Сечи старшин! Стецько никогда не был любителем попусту трепать языком, и ежели держал речь перед низовым товариществом, каждое его слово било в цель без промаха, словно пущенная метким стрелком пуля. Как знать, возможно, выступление куренного и станет переломным моментом в настроении рады?

Поддерживаемый двумя казаками, Заглада взобрался на бочку, снял с головы меховую шапку-трухменку, сунул в рот короткую люльку-носогрейку. Пригладил вмиг растрепанный днепровским ветром оселедец, насмешливо повел глазами по майдану. Выпустил изо рта дым, пренебрежительно скривил лицо, недоуменно спросил:

– Други-браты, куда я попал? Мыслил, что на раду славного казачьего низового лыцарства, а оказалось, на сборище баб-хныкальщиц. Я уже полдня простоял на майдане, а слышал только щенячий скулеж и ни единого слова, достойного истинного казака. Жалуетесь, что Москва разорила Дон и добирается до Запорожья? Недовольны, что царь отбирает у селян волю и сажает им на шею, помимо старых панов, русских бояр? Не нравится, что под боком у Сечи вырос русский Каменный Затон, как некогда стоял ляшский Кодак? Плевать царю Петру на ваши обиды и недовольства! Он будет и впредь предавать разору казачьи земли, устанавливать на них московские порядки, грозить Сечи своими крепостями и полками на пограничье. И так будет до тех пор, покуда мы не перестанем жевать сопли и голосить, как побитые побирушки, и не станем вести себя, как надлежит доблестному степному лыцарству!

Заглада смолк, разгладил усы. Нахмурив брови, вскинул голову, громко крикнул:

– Забыли, что ответил король Владислав Генеральному писарю Хмельницкому и реестровому полковнику Барабашу, когда те вздумали жаловаться ему на притеснения польской шляхты? Он попросту спросил: «Разве нет у вас мушкетов и сабель?» А сегодня я спрашиваю: есть ли у нас мушкеты и сабли, ежели мы позволяем русскому царю делать с нами все, что он пожелает? Если есть, то возьмем их в руки и встанем, как один, за политую нашей кровью родную землю, за оскверненную святую православную веру, за попираемые вековечные казачьи вольности!

Заглада швырнул себе под ноги шапку, рванул из ножен саблю. Развернулся на бочке, глянул на Гордиенко:

– Друже кошевой, веди на ворога, возжелавшего лишить нас отчей земли! Веди на ворога, замыслившего отнять у нас волю. Веди!

– Веди! – одной тысячеголосой глоткой подхватил майдан.

– Нехай сгинет ворог, заливший казачьи земли слезами и кровью! Спасем Запорожье и неньку-Украйну от клятых москалей! Расквитаемся с ними саблей и пулей за причиненные кривды! Кровь за кровь, око за око! Любо, други-браты!

– Любо! – взревел майдан.

Заглада описал саблей над головой полукруг, рубанул ею воздух.

– Слава сечевому лыцарству! Слава казачеству!

– Слава! – прогремело по майдану из края в край.

Заглада спрыгнул с бочки, и Гордиенко понял, что лучший момент навязать раде угодное ему решение вряд ли представится. Неужто отыщется безумец, осмелившийся пойти наперекор клокочущей от ярости огромнейшей толпе людей, обвешанных оружием с головы до ног?

Подсаженный казаком-джурой, кошевой поднялся на бочку, обнажил голову, раскланялся на все четыре стороны. Дождался на майдане тишины, перекрестился на крест колокольни сечевой Церкви во имя Пресвятой Богородицы и заговорил:

– Браты-казаченьки! Долго слушал я вас, но сам молчал. Однако нет уже сил, слова сами рвутся из сердца. Верно вы говорите, что уже полвека Москва терзает Гетманщину, душит казачьи вольности, а посполитых превращает в рабочую скотину при панских маетках [49]49
  В Речи Посполитой не существовало крепостного права, как в России, все крестьяне юридически были лично свободны и при желании мог ли уйти от пана. Посполитого и пана связывали отношения, имевшиеся на Руси до отмены Б. Годуновым «Юрьева дня », когда экономическая зависимость крестьянина от помещика играла гораздо большую роль, чем правовая


[Закрыть]. У селянина и прежде было мало земли, но был он свободен и в любой миг мог, наплевав на пана и арендуемую у него землю, заняться ремеслом или уйти в казаки. А ныне посполитый на веки вечные приписан к панской земле и стал таким же его добром, как лошадь, корова и прочая животина. Однако ляд с ней, Гетманщиной: что она желала получить, присягая русскому царю, то и получила, хотя и в ней имелось немало умных людей, понимавших, что Москва для казачества и Украины ничем не лучше Варшавы, и не хотели менять шила на мыло. Лишь пятый казак и селянин бывшего ляшского Киевского воеводства целовал крест на верность Москве, а за их глупость расплачивается весь край. Упоминаю об этом, чтобы мы не повторили сегодня роковую ошибку своих доверчивых дедов, доверивших свою судьбу русским царям [50]50
  После заключения Переяславского договора присягу на верность России принесли 62949 казаков и 62454 иных жителей Гетманщины. Численность казаков в армии Б. Хмельницкого в этот период была 300 тысяч


[Закрыть].

– Не повторим!

– Поможем братам на Гетманщине вновь обрести волю!

– Снесем царев Каменный Затон, как кошевой Сулима ляшский Кодак!

Подняв руку, Гордиенко остановил готовое опять разбушеваться людское море, продолжил:

– Сечь никогда не была под властью турецкого султана, не являлась землей польского короля, не превратилась в вотчину московского царя, хотя все они давно желают этого. Не оставили недруги-соседи своих вожделений и сегодня. Ведает ли славное сечевое лыцарство, что замыслил царь Петр после того, как залил Дон казачьей кровью и заставил тысячи наших братов-донцов уйти с атаманом Гнатом Некрасом на Кубань? Победив короля Карла, Москва намерена совершить с Сечью то же, что с Доном, а уцелевших казаков переселить в степи за Волгой. Об этой задумке доподлинно известно гетману Мазепе, и присланные к вам его верные люди Генеральный писарь Орлик и сотник Войнаровский готовы немедля подтвердить сказанное мной.

Гордиенко указал на Орлика и Войнаровского, стоявших рядом с ним с начала рады в группе знатных войсковых товарищей и членов старшинской Войсковой рады, однако запорожцы не захотели их слушать.

– Верим тебе, кошевой!

– От Москвы можно ждать любой подлости!

– Знаем Андрея – добрый рубака!

– Слыхали об Орлике – умный казак и верный человек!

– Говори дальше, кошевой!

Гордиенко не заставил себя долго уговаривать:

– Неужто будем ждать, когда царь явится на Сечь с огнем и мечом? Неужто станем безропотно ждать уготованной нам Москвой жестокой участи? Или защитим свою волю и казачьей саблей положим конец проискам Москвы на нашей земле? Наши браты на Гетманщине уже поднялись против царя Петра и кличут нас на подмогу под стяги гетмана Мазепы! Встанем с ними плечом к плечу! Отстоим с братами общую волю! Не склоним голову перед Москвой!

– Не склоним! Не встанем на колени перед Москвой!

– Погибнем, но не покоримся царю!

– Умрем на родной земле, но не пойдем за Волгу!

– Кошевой, веди на москалей!

– Слава кошевому и гетману Мазепе!

Константин не ошибся – он точно угадал и использовал момент, когда рада должна была принять нужное ему решение.

– Славное сечевое товарищество велит мне вести его в поход на царя? Подчиняюсь приговору рады! Но, может, кто-то из другов-братов желает иного? Возможно, кто-то против начала войны с москалями, врагами Сечи?

Гордиенко знал, что на раде немало противников Мазепы и короля Карла, однако был уверен, что в сложившейся ситуации ни один из них не осмелится высказать вслух свое мнение. Подавляющее большинство участников рады были настроены против России, а поскольку присутствующие были сильно возбуждены выпитой горилкой и происходящим, то в потасовке, которой неизбежно сопровождалось на раде принятие решения по спорным проблемам, сторонникам Москвы изрядно намяли бы бока. Но задать свой вопрос он был обязан – согласно казачьим законам все участники рады – от кошевого атамана до обычного сечевика – были равны, и каждый имел право на собственную точку зрения. Каково же было удивление Гордиенко, когда в наступившей после его вопроса тишине он услышал слева от себя громко и четко произнесенные слова:

– Я против войны с Россией.

Константин развернулся в сторону смельчака, отыскал его глазами. Это был гуляйпольский полковник Петро Сорочинский, редкого ума и отчаянной храбрости старшина. Впрочем, другими полковники Гуляй Поля и быть не могли: на их землях, где вдоль богатых рыбой и пернатой дичью притоков Днепра на плодородных черноземах появлялось все больше казачьих хуторов и зимовищ, чаще всего происходили стычки с ордынцами и возникали всякого рода недоразумения с русскими властями. Стоя в окружении пяти-шести десятков своих казаков, выделявшихся среди Других добротными жупанами, крепкими сапогами и дорогим оружием, Сорочинский смело смотрел на кошевого. Гуляйпольский полковник был уважаем всей Сечью: старшиной – за ум, простыми запорожцами – за отвагу, а с такими людьми осторожный Гордиенко старался не портить отношений ни при каких обстоятельствах.

– Рад, что ты смог прибыть на раду, друже Петро, – сказал Константин. – Не откажись объяснить товариществу, отчего тебе мила Московия, залившая казачьей кровью братский нам Дон и теперь подбирающаяся к Запорожью. Может, уже присмотрел себе за Волгой местечко, ничем не хуже Гуляй Поля?

– Не откажусь, друже Костя.

Положив ладонь на рукоять сабли, Сорочинский двинулся через толпу прямо к бочке с возвышавшимся на ней Гордиенко, и плотная толпа послушно расступалась перед ним. Остановившись в шаге от кошевого, полковник поднял на него взгляд.

– Спрашиваешь, не присмотрел ли я себе за Волгой местечка вместо Гуляй Поля? Нет, поскольку я скорей погибну на своей земле, чем по чужой воле покину ее. Но речь сейчас не об этом. Хочешь знать, отчего мила мне Москва, причинившая столько бед казачеству? Нисколько не мила она мне, и я встречу москалей пулей и саблей, если они посмеют явиться на Сечь устанавливать собственные порядки. Однако защищать родное гнездо и воевать со шведами-латинянами против единокровных и единоверных россиян – не одно и то же. Куренной Заглада поминал гетмана Хмеля, последую его примеру и я. Не из великой любви к Московии, на которую он не раз ходил в походы с королем Владиславом, заключил Богдан с ней союз, а в силу безвыходности положения. Не менять короля на царя, а создать единую и сильную казачью державу мечтали он и его сподвижники, да не было им в том промысла Божьего.

Сорочинский перевел дыхание, набрал в грудь побольше воздуха. Он должен говорить как можно громче, чтобы его слышало возможно больше казаков!

– Но когда незадолго до смерти гетмана Хмеля к нему явились посланцы шведского короля с предложением совместно воевать против России, Богдан отказал им и призвал своих старшин и казачество никогда в будущем не вступать в союзы с латинянами против православных. Может, друже Костя, ты не позабыл и гетмана Петра Сагайдачного, тоже воевавшего под польскими знаменами с Москвой? Тогда должен помнить и о его покаянном письме константинопольскому патриарху, в котором Петро молил простить ему тягчайший грех – пролитие братской православной крови. Ежели мы решим сегодня поступить наперекор завету гетмана Хмеля, то я не намерен повторять ошибку Сагайдачного и каяться перед кончиной, что поднял оружие на братьев по вере. Тем паче сражаться против них вкупе со злейшими недругами православия – нехристями-басурманами и папистами.

Помимо того что гуляйпольский полковник был лично уважаем среди сечевиков, своими союзниками в доказательство того, что Запорожью нежелательно противостояние с Россией, он сделал прославленных гетманов Хмельницкого и Сагайдачного, и это могло привлечь часть запорожцев на его сторону. Чтобы не допустить этого, нужно не дать раде времени на осмысление слов Сорочинского, не позволить, чтобы в разгоряченных горилкой и смакованием причиненных Москвой казачеству обид головах сечевиков появились мысли, могущие отвратить их от войны с Россией.

Поэтому нужно скорее отвлечь казаков от возможных раздумий над речью гуляйпольского полковника, заставить их принять угодное Гордиенко решение прежде, чем Сорочинского смогут поддержать сторонники. Для этого следует без промедления дать слово не менее уважаемому казачеством, чем Сорочинский, старшине, который сведет на нет впечатление от выступления полковника.

– Это хорошо, что ты напомнил о наших старших братах-сечевиках, державших в руках булавы украинских гетманов, – сказал Гордиенко Сорочинскому, едва тот смолк. – Однако Хмельницкий и Сагайдачный давно на том свете, а мы живем совсем в другое, нежели они, время. Что творится ныне на порубежье Запорожья и царской Гетманщины, пусть поведает славному сечевому товариществу полковник Нестулей, переволочинский атаман, лучше всех нас знакомый с московскими порядками. Говори, друже, – обратился Гордиенко к своему старому боевому товарищу Нестулею, атаманствующему над запорожскими землями у впадения реки Ворсклы в Днепр.

Нестулей, высокий, крепкий, ловко, несмотря на свои пятьдесят лет, вскочил на освобожденную кошевым бочку. Сунул смушковую шапку под мышку, перекрестился, медленно вытащил из ножен саблю. Держа ее перед собой на вытянутых руках, поцеловал клинок, посмотрел на продолжавшего стоять в шаге от бочки Сорочинского.

– Этой саблей я рубил турок и татар, сносил головы ляхам, но ни разу не обнажал ее против единоверцев-россиян. Однако сегодня Жизнь вынуждает меня сделать это. Друже Петро, твои казаченьки постоянно проливают кровь, защищая наши земли от басурман, а мои казаки ежечасно льют слезы от кривд и притеснений, что творит на пограничье Сечи и Гетманщины Москва. Она ни во что не ставит казачьи вольности, сжала, словно обручем, наши земли своими крепостями, ее воеводы ведут себя в низовье Ворсклы, словно оно уже часть Московии. У нас уже кончилось терпение, выплаканы слезы и остался единственный выход для спасения отчего края от разорения, а себя от гибели или выселения за Волгу – взяться за оружие, как всегда поступали в таких случаях наши славные деды-прадеды.

Нестулей поднял саблю над головой, потряс ею в воздухе.

– И мы так поступим! Перед отъездом из Переволочной я провел полковую старшинскую раду, и она единогласно приговорила – хватит смотреть, как Москва готовится покончить с Сечью, настала пора остановить ее! Не сомневаюсь, что это решение поддержит и полковая черная рада. Други-браты, казаки Переволочной готовы первыми подняться против Москвы! Защитим казачью волю! Не уйдем с родной земли на чужую Волгу! В поход, други!

– Не покоримся Москве!

– Отстоим Сечь и казачьи вольности!

– Казацькому роду нема переводу!

– В поход! – бушевал майдан.

Гордиенко спрятал под усами довольную усмешку – Нестулей сделал свое дело. Очередное его напоминание о кознях Москвы и ее угрозе переселить сечевиков за Волгу нашли куда больший отклик в сердцах казаков, нежели напоминание Сорочинского об ушедших в мир иной гетманах Хмельницком и Сагайдачном. Однако нечего искушать судьбу – вслед за Нестулеем может взять слово сторонник Москвы с языком, подвешенным не хуже, чем у переволочинского атамана. Поэтому ни к чему затягивать раду – решение о войне с Россией необходимо принять немедленно, пока в казачьих душах не остыли страсти и клокочет ненависть к Москве, желающей разрушить Сечь и переселить запорожцев за Волгу.

Едва Нестулей успел спрыгнуть с бочки, как на ней вновь оказался Гордиенко.

– Други-браты, мы позволили высказаться всем, кто желал. Настал черед решить, как нам поступить: боронить от Москвы родную землю или ждать, когда она уничтожит Сечь и погонит нас за Волгу. Кто готов сложить голову за казачью волю, добыть новую славу сечевому лыцарству, протянуть руку помощи братам-казакам на Гетманщине? Кто готов выступить в поход против московского царя?

Ответом ему был сплошной многоголосый рев, грохот направленных в небо мушкетных и пистолетных выстрелов, сверкание сотен вскинутых над головами сабель. Отдельных голосов или выкриков разобрать было нельзя, да и вряд ли нужно – и без этого было ясно, что большинство участников рады стояли за войну с Россией. Однако на раде прозвучало и другое мнение, высказанное гуляйпольским полковником, и кошевой был обязан выяснить отношение сечевиков и к нему.

Этот закон знали все присутствовавшие на раде, поэтому вскоре шум и стрельба стихли, и над майданом нависла настороженная тишина.

– Славное сечевое лыцарство, кто хочет дожидаться вторжения Москвы на наши отчие земли, уничтожения Сечи, осквернения православных святынь царем-антихристом? Кто желает лишиться казачьих вольностей, снести надругательства над верой предков, кто намерен втоптать в грязь казачью славу? Кто хочет пить горилку, охотничать и рыбалить, а не сражаться за Сечь, казачью волю и честь? Имеются среди нас подобные запроданцы или нет?

В царившей на майдане тишине отчетливо был слышен малейший звук, поэтому единственный прозвучавший на нем голос Сорочинского показался неестественно громким:

– Я против войны с Россией. Еще никогда союз с басурманами и латинянами не приносил добра Сече и Украине. Так будет и на сей раз. Злое дело свершил ты сегодня, кошевой.

Круто развернувшись, гуляйпольский полковник направился к своим казакам. А вслед ему неслись слова Гордиенко:

– Славное сечевое товарищество приговорило идти в поход на русского царя. Быть по этому! В поход выступаем через трое суток с рассветом...

В другое время Константин после удачно завершившейся рады обязательно посидел бы в кругу друзей и побратимов с чаркой в руке, но сейчас не мог себе этого позволить. Одно дело провозгласить поход на Крым, Турцию или ляхов и начать его по своему усмотрению, располагая достаточным сроком для его тщательной подготовки и не опасаясь упреждающего удара противника. И совсем другое дело объявить войну России, чьи войска в нескольких суточных переходах от Запорожья и могут напасть на него прежде, чем сечевики соберут необходимые силы и будут в состоянии начать поход.

Для таких опасений у Гордиенко были все основания. Отряд бригадира Кэмпбела в составе драгунского и двух пехотных полков находится близ Переволочной и готов первым начать наступление на Сечь с юга полтавского полковничества Гетманщины. На помощь ему могли двинуться с запада полки из 12-тысячной киевской группировки князя Голицына и бригада полковника Анненкова с севера. Царь Петр хорошо знал цену оплоту казачьего вольнолюбия на Днепре и по мере сил и возможностей постарался обезопасить себя от неприятностей с его стороны!

Но наряду с этим ему стоило бы знать и еще кое-что, а именно: одной из главнейших составных успеха в боевых действиях сечевики считали внезапность нападения. Следовать этому принципу намерен и Константин, участник целого ряда боев и стычек, в которых запорожцы побеждали намного превосходившего их в численности врага благодаря умению наносить ему внезапные удары в неожиданных для того местах. Гордиенко понимал, что у Москвы много друзей на Сечи, как явных, так и тайных, а поэтому все, что там делалось и даже замышлялось, в кратчайший срок становилось известно русским властям. Что же касалось гетмана Скоропадского, то через своих дозорцев [51]51
  Дозорец – тайный казачий агент


[Закрыть] он был осведомлен о положении дел на Сечи не хуже, чем ее кошевой.

Все это и учел Гордиенко, разрабатывая с верными старшинами план первоначального этапа войны с Москвой и ее другом Скоропадским. Противник знал, что по своему обыкновению сечевики перед походом предадутся двух-трехсуточному беспробудному пьянству, по поводу которого даже бытовала поговорка, что запорожец накануне похода пропивал не то, что имел, а что будет иметь. С учетом этого обычая Константин и назначил начало похода через трое суток. Начавшаяся на Украине в начале февраля необычайно теплая погода, приведшая в 12—13 числах к обширнейшему наводнению по всей Гетманщине и бассейну Днепра, особенно в поймах его многочисленных притоков, замедлит движение походных колонн запорожцев, поэтому их активных действий на Гетманщине или Киевщине русское командование будет ждать не раньше чем через семь-восемь суток после их выступления из Сечи.

А он нанесет удар намного раньше! И не какими-нибудь малочисленными разведывательными партиями или передовыми отрядами, а двухтысячным отборным конным полком! И это будет удар, который в корне изменит обстановку не только на порубежье Запорожья с Гетманщиной, но и на всей южной Украине! С этой целью еще неделю назад якобы для встречи ордынского посольства он отправил из Сечи в сторону Крыма отряд есаула Налегая в пятьсот сабель. На самом деле отряд, миновав линию сечевых секретов, должен был изменить направление движения и кружными дорогами, избегая русских дозоров, двинуться на юг Полтавщины. По пути к нему будут примыкать сторонники Гордиенко из хуторов и зимовников, так что в точку назначения отряд прибудет намного выросшим в числе.

Но это еще не все. Нестулей не случайно обмолвился, что намерен собрать черную раду своего полка и при расставании прилюдно пригласил на нее кошевого и посланцев гетмана Мазепы. Константин дал на это согласие и уже завтра отправится в Переволочну с конвоем из тысячи казаков, которые в нужный момент примкнут к отряду Налетая. Пятьсот казаков Нестулея уже подготовлены к немедленным наступательным действиям и готовы в случае необходимости усилить сводный отряд Налегая. Черная рада в Переволочне была лишь благовидным, не могущим вызвать у вражеских соглядатаев подозрений, предлогом собрать в одном месте прибывших с Гордиенко сечевиков и казаков Нестулея с хуторов и зимовников.

Удар этим отрядом русские получат вовсе не там, где станут ожидать появления запорожцев! На раде не раз выражалось недовольство царскими крепостями вблизи Сечи, и не будет ничего удивительного, если перед отбытием в Переволочну Гордиенко объявит о подготовке похода на Каменный Затон и велит отправить туда разведку, что явится для противника подсказкой, где собираются воевать казаки. К тому же дозорцы Скоропадского или лазутчики Москвы наверняка пронюхали, что крымский хан условием своей помощи Запорожью поставил начало боевых действий именно у Каменного Затона, поэтому сведения о намерении сечевиков штурмовать крепость русские примут за чистую монету и начнут готовиться к ее обороне.

На помощь гарнизону Каменного Затона наверняка будет отправлен отряд бригадира Кэмпбела, и во время подготовки его к маршу с полей Полтавщины на берега Днепра он внезапно подвергнется нападению казаков Налегая и Нестулея. Причем нужно постараться атаковать и разгромить русских по частям: вначале расположенный в крупном селе Кобеляки драгунский полк, затем пехоту, квартирующую по хуторам и мелким селеньицам севернее Кобеляк. Гордиенко не намерен поливать казачьей кровью бастионы Каменного Затона – он станет хозяином юга Гетманщины и, сгруппировав свои силы у Переволочной, нависнет одновременно над тылами царских войск Меншикова и Шереметева в Слободской Украине и киевского отряда Голицына. А Каменный Затон – если им нужен! – пусть штурмуют крымцы, а Гордиенко он ни к чему: без сильных подкреплений его гарнизон способен лишь держать оборону, но никак не вести активные боевые действия за стенами крепости.

Война с Москвой – дело серьезное, поэтому Гордиенко со сторонниками заблаговременно разработал тщательный и дерзкий план внезапного нападения на русские войска близ границ Запорожья и сейчас, располагая приговором черной рады на объявление войны России, готов приступить к немедленному его исполнению...