Текст книги "Три жизни Иосифа Димова"

Автор книги: Андрей Гуляшки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Канадец вскочил с места и чуть не бегом бросился в тихий полутемный бар. Заказал виски, но тут же спохватился, что ему предстоит вести самолет до Триполи, и с мрачной усмешкой протянул стопку задремавшему бармену.

Когда я спустя два часа направлялся к моему самолету, меня остановил водитель „корабля пустыни”, пахнул мне в лицо перегаром.

– Послушай, гражданин конструктор, – сказал шофер, еле ворочая языком, – а что, если я возьму молоток потяжелее и трахну этого самого Магнуса по железной башке? Как думаешь? Покажу ему, как засылать людей на морское дно! Чертов ящик! Тьфу! – он сжал кулаки. – Что скажешь?

– Ничего ты не добьешься, – сказал я спокойно. – Разобьешь один ящик – и все.

– Что же делать? – уставился на меня шофер.

Я легонько отстранил его с дороги, молча пожал плечами. „Что же делать!” – звучал набат в моей душе.

За две недели до описываемых событий меня остановил у лифта совершенно незнакомый человек.

– Простите, если не ошибаюсь, вы – конструктор Димов? – спросил незнакомец и, не дожидаясь ответа, добавил:

– Я не раз встречал ваш портрет в газетах, вас часто печатают!

– Чем могу быть полезен? – Я торопился, и неожиданная задержка меня взбесила. Я собирался на прием, нужно было побриться и переодеться. Бритье и переодевание сами по себе раздражали меня, а мысль о предстоящем приеме действовала на меня так, словно мне должны были рвать зуб.

– Прежде всего разрешите представиться, – сказал незнакомец. – Вы разрешите?

Он был невысокого роста, в черном пальто ниже колен, полы которого были мокры, как и обвисшие поля его войлочной шляпы. У незнакомца было доброе лицо и немного печальные испуганные глаза.

– Пожалуйста, – сказал я.

Вид у человека был довольно унылый, и я пожалел, что держался с ним холодно.

– Моя фамилия Настев, – сказал незнакомец, – а зовут меня Иваном. По профессии я инженер, работаю в международном комбинате детских игрушек.

– Товарищ Настев, – прервал его я, – если вы не против, мы бы могли подняться ко мне.

– Благодарю вас, – сказал Настев с легким поклоном.

– Вы оказываете мне честь, и при других обстоятельствах я бы с радостью принял ваше приглашение. Но я приехал издалека – я живу за городом, – и в таком виде идти в гости неловко. Я бы попросил уделить мне всего несколько минут. Давайте сядем на тот диван, обещаю: я вас не задержу.

– Что вы, – сказал я, улыбнувшись. – Пожалуйста. Я не тороплюсь. Тут я заметил, что Настев держит в руках большую картонную коробку, перевязанную шпагатом. Крышка коробки тоже была мокрая.

Мы сели на диван, Настев поставил коробку у ног и приступил к рассказу. Из его слов я узнал, что он работает на комбинате игрушек уже десять лет. Сначала был начальником сектора, а потом стал руководителем поточной линии игрушечных электропоездов. Работал по три часа в день и каждые два года его повышали в должности. Настев любил свою работу, а еще он любил выращивать розы и заботиться о своей жене. Для всего этого времени хватает с избытком. Но выращивание роз самых различных оттенков – это, так сказать, его хобби и он построил за городом на участке в триста квадратных метров небольшую теплицу и оранжерею. Землю он снял в аренду через городской совет, а для строительства оранжереи использовал бракованные ящики, которые хозотдел предприятия продавал ему за символическую цену. Его жена страдает пороком сердца и большую часть времени проводит в розарии. Они, можно сказать, живут неплохо, в праздничные дни иногда даже приглашают к себе друзей. В розарии Настева около шестидесяти кустов роз самых разных цветов – от белого до темно-красного с коричневым оттенком, от обычного красного до лиловато-голубого. Да, у него была уникальная коллекция роз, но это богатство не упало с неба – он создал его своими руками и ценой огромного труда, поисков и терпеливых экспериментов. Настев поддерживает связи со многими цветоводами, обменивается с ними письмами и цветными снимками, а однажды к нему приезжал гость из далекой Замбии.

Но в один прекрасный день руководство комбината, где он работал, заявило, что на комбинате вводится полная кибернетизация производственных и управленческих процессов по методу профессора Димова. Вычисления показали, сказало руководство, что это позволит утроить выпуск игрушек и вдвое уменьшить их себестоимость. В результате реорганизаций каждый второй ребенок континента будет иметь красивую игрушку. А кроме того, добавило руководство, за счет экономии общественного труда мы высвободим для общества три тысячи пар рабочих рук.

– Мы очень обрадовались, – продолжал Настев, – что каждый второй ребенок получит красивую игрушку и долго кричали „ура” в честь профессора Димова. А потом я узнал, что Бюро трудовых ресурсов посылает меня на работу в Гренландию на рыбоконсервный завод, где, согласно данным КМ Магнуса, не хватало рабочих. А рыбные консервы, как известно, – главный источник питания человечества.

По этой причине я решил ликвидировать свой розарий и оставить жене только несколько кустов красных роз. Красные розы самые неприхотливые, с уходом за ними может справиться даже больной человек. Я посоветовался с врачом, и он сказал, что моей жене это будет вполне под силу. Все остальные розы я раздарил друзьям и знакомым, а для вас оставил черную розу – самую ценную и самую красивую. Это единственный экземпляр на нашем континенте, а возможно, и во всем мире. Роза эта здесь, в коробке, я прошу вас принять этот скромный подарок. Я долго молчал. В душе, казалось, гудели колокола, а потом надо всем миром зазвучала удивительнейшая печальная музыка – Реквием Моцарта. „Боже мой, – говорил я, я падал на колени, и, плача без слез, клал земные поклоны, – боже мой, – ты видишь, что венец природы, его величество Человек начинает думать как мой Магнус, как Магнус Великий!

Я долго молчал, потом промолвил:

– Принесите мне справку от врача, что ваша жена больна. Я попробую что-нибудь сделать для вас.

Настев посмотрел на меня широко открытыми глазами.

– Что вы, что вы! – воскликнул он. – Вы хотите использовать ваши связи, чтобы меня оставили здесь?

– А почему бы и нет! – сказал я. – Будете ухаживать за больной женой и заниматься селекцией роз.

– Благодарю, – сказал Настев с печальной улыбкой и чуточку отстранился от меня, как от заразно больного. – Об этом не может быть и речи! – воскликнул он. – Ведь если покопаться, то у каждого десятого человека найдутся уважительные причины, чтобы не ехать. Один недавно женился, у другого жену кладут на операцию, третий собирается стать отцом. Кто же тогда поедет? Кто будет работать на этом важном участке, чтобы каждая семья получала отличные рыбные консервы?

Когда я летел из Сахары обратно в Триполи, мне вспомнился этот случай и другие подобные случаи, перед глазами возник американец Фред. На душе становилось все тяжелее.

Я чувствовал, что попал в заколдованный круг, из которого не найти выхода. Что же произошло? Почему то тут, то там на моем пути возникал, словно существо, прибывшее с другой планеты, этот новый гомо сапиенс?

Заколдованный круг сужался, я чувствовал, как он раскаленным обручем стягивает сердце.

Увидев вдалеке огни аэропорта Триполи, я сказал: „Так больше нельзя. Я не притронусь к проекту моей новой КМ – нового Магнуса, пока не найду выхода из заколдованного круга. Я удалюсь на север в необитаемые края, в дикие заповедники и вернусь только после того, как найду средство для спасения общества от этой напасти – новой разновидности гомо сапиенс!”Под вечер поезд Эйнштейна доставил меня на остановку „Специальная теория”, а через пятнадцать минут робот-гардеробщик кафе „Сирена” уже держал в руках мое пальто. Причесавшись перед зеркалом и поправив узел галстука, я вошел в большой зал. В зале стояла какая-то особая торжественная тишина, присутствующие, казалось, ожидали прибытия важного посетителя, который почему-то все не шел. Представьте себе мое изумление, когда я понял, что важный посетитель – это я и что тишина воцарилась при моем неожиданном появлении. Потом зал зашумел. Из-за близких и дальних столиков повскакивали знакомые и незнакомые люди, они обступили меня тесным кольцом, одни жали руки, другие фамильярно похлопывали по плечу. В числе последних был и толстяк в очках с золотой оправой, который в свое время ругал меня за то, что я подал заявление об уходе. Все наперебой поздравляли меня с высокой международной наградой и присвоением нового звания, благодаря которому я автоматически становился членом Всемирного конструкторского совета.

Мое настроение с каждой минутой падало, с горем пополам ответив на приветствия, я постарался выбраться из толпы поздравляющих, подошел к ближайшему столику и быстро провел пальцем сверху вниз через прейскурант. Там значились десятки коньяков, ликеров, кофе, всевозможных кексов, пирожных и фруктов. Ну, теперь моим роботам придется круто, – подумал я и мрачно усмехнулся. – Посмотрим, как они уместят все это на одном столике!

Подняв глаза от меню, я увидел, что из глубины зала за мной внимательно наблюдает мой друг Досифей. Он сидел в одиночестве и курил толстую папиросу, пуская голубоватые кольца дыма. На металлическом подносе красовалось несколько пустых рюмок из-под коньяка.

Я направился к нему, не обращая внимания на недоумевающие взгляды моих коллег.

– Рад тебя видеть! – сказал Досифей с широкой улыбкой, не вставая с места. – Ну, как ты провел время в „сердце пустыни”?

– А ты откуда знаешь о моем путешествии? – удивился я.

– Твой Эм-Эм проинформировал меня, – засмеялся Досифей. – Я ведь обещал, что позвоню.

– Этот шалопай поднял на ноги всю радиоинформационную службу, – сказал я и нахмурился. – В один прекрасный день я и впрямь разберу его.

– Он что-то предчувствует, – сказал Досифей, – намекнул мне, что сегодня утром ты вел себя довольно беспокойно, спросил, не считаю ли я, что с его стороны будет разумным пригласить врача из ихних.

– Идиот! – улыбнулся я, но в моем мозгу сразу же забибикал предупредительный сигнал. – А что с девочкой? – спросил я, продолжая прерванный утром разговор.

– Пока все идет хорошо, – сказал Досифей.

Теперь я уже мог без опаски посмотреть ему в глаза.

– Значить, операция прошла благополучно и девочка будет жить?– Надеюсь, – сказал Досифей и смущенно откашлялся. Я ткнул пальцем в меню и робот-официант принес рюмку коньяка. Мы с Досифеем чокнулись, и он сказал:

– Поздравляю тебя с высокой наградой! Я нахмурился и ничего не ответил.

Мы помолчали. Потом Досифей спросил:

– Что будешь делать дальше?

– Двух вещей я уже не смогу делать, – ответил я. – Во-первых, вернуться в мой институт, даже в качестве главного конструктора. Во-вторых, сесть за свой рабочий стол. И потому я решил взять отпуск и под предлогом, что уезжаю на какой-нибудь известный курорт, махнуть на дальний север. Поеду на север, осяду в каком-нибудь небольшом селении и буду заниматься простым делом. Например, стану учителем математики, буду учить детей сложению и вычитанию. Как знать, может, при таком образе жизни я смогу успокоиться. Может, оторванность от мира и тишина помогут мне установить подлинную причину моего заболевания. Но даже если это не удастся – черт с ним! Уеду на рудники Антрактиды и до конца жизни буду рудокопом.

– А вот я кое-что открыл для себя.

– По-моему, дорогой друг, ты идешь по неверному пути, он тебя никуда не выведет. Но ничего, действуй, развевай знамя обанкротившегося рыцарства! Пользы тут мало, но есть по крайней мере красота, как в старинной песне или средневековом гобелене. А я завтра же трогаюсь в путь.

Посмотрев на часы, я встал.

– А как же Эм-Эм? – многозначительно спросил Досифей.

– С ним я как-нибудь справлюсь, – сказал я и вздохнул-. Вернувшись домой, я первым делом решил вывести из строя Эм-Эм. Я пошел в лабораторию и поменял местами проводники слабого и сильного напряжения. Потом надел белый халат, встал возле стола спиной к электрическому табло и позвал Эм-Эм.

– Эм-Эм, – сказал я. – Подай мне наконечник проводника слабого напряжения!

Эм-Эм различал наконечники по цвету. Сильное напряжение обозначалось красным цветом, а слабое – желтым. Теперь наконечник сильного напряжения был желтый, и Эм-Эм потянулся к нему. Яркая вспышка озарила комнату, раздался оглушительный треск, запахло гарью. Глаза робота в миг погасли и стали похожи на холодные безжизненные стеклышки. Он действительно превратился в железный ящик.

Я открыл его „череп”, вынул из транзисторного электронного „сознания” памятные связи, соединяющие его с собратьями и главным кибернетическим мозгом КМ (Магнусом), а на их место вставил другие памятные связи, которые будут соединять его только с людьми и поставят в исключительную зависимость от человеческой воли. Затем я сменил перегоревшие пробки, вставил новую батарею и нажал на пластмассовую кнопку в левом ухе робота. Глаза Эм-Эм вновь засияли, их свет, казалось стал мягче дружелюбнее.

– Как ты себя чувствуешь, Эм-Эм? – спросил я как можно более безразличным тоном.– О, хозяин, – отозвался Эм-Эм своим бесстрастным металлическим голосом,– все мои системы в отличном состоянии, напряжение нормальное, в блоке памяти абсолютный порядок. Могу вам процитировать по памяти слово в слово речь первого министра на сегодняшнем митинге во дворе завода вертолетов. Только…

– Погоди! – прервал его я. – Я ведь предупредил, что не смогу приехать…

– Вы предупредили, но первый министр сказал: „Большое дело! Утро и без петуха наступит!”

– Ишь ты! – мне была безразлична вся эта суета сует, но слышать такие слова было неприятно.

„Он сделал свое дело – сказал первый министр. – Теперь слово за политикой!”

– Интересно! – сказал я с улыбкой. В сознании всплыла мысль: Скорее на север, подальше отсюда!”

– „Тем более, – продолжал первый министр, – что, по сведениям КМ Магнуса конструктора напоследок одолевают не совсем здоровые настроения, это, кстати, в какой-то мере свойственно его типу людей!”

„Деликатно сказано”, – подумал я и засмеялся недобрым смехом.

– А что еще сказал первый министр?

– „Но мы наградим его, и он непременно успокоится, войдет в рельсы. Эти люди на редкость чувствительны к наградам!”

– Так, – заметил я и задумался. Несколько минут я сидел молча, постукивая пальцами по столу и вглядываясь в темный квадрат окна. Потом обернулся к роботу и спросил:

– Что еще ты скажешь о своем состоянии, Эм-Эм?

– Я чувствую себя прекрасно, как никогда, хозяин, одно только не дает мне покоя, – он взглянул на ладонь своей правой руки, – не помню, когда и как я получил эту безобразную рану. Прямо вся краска слезла на руке.

– Ерунда! – сказал я. – О таких мелочах не стоит думать. Это дело поправимое. – Взяв кисть и краску, я заботливо выкрасил обгоревшую часть. Готово! – сказал я. – Теперь рука у тебя как новая, будто только что с фабрики. Поздравляю!

– Да, она и правда похожа на новую! – глаза Эм-Эм радостно засверкали. – Очень вам признателен, хозяин!

Оставшись в одиночестве, я расстегнул ворот рубахи – кто-то невидимый душил меня за шею; приближалась ночь и все начиналось сначала. Бессонница, ночные кошмары – эти непрошенные гости, надев шапки-невидимки, притаились в моей комнате и поджидали, пока я лягу, чтобы накинуться на меня, пить мою кровь и отплясывать на моей груди свой сатанинский танец.

Мои печальные раздумья нарушил Эм-Эм. Он сообщил, что по видеотелефону звонит главный директор завода кибернетических устройств. „Его мне только не хватает!” – подумал я, но деваться было некуда, пришлось с трудом передвигая ноги, тащиться в комнату, где стояли видеотелефоны. Янакий Дранчов – так звали главного директора – был скорее похож на борца тяжелой категории, чем на инженера с мировым именем. Он по совместительству занимал должности председателя объединенных этнографических обществ, профессора физико-математического факультета и начальника отдела астрофизических исследований.

Я увидел на экране, что он сидит по-турецки на лохматой медвежьей шкуре, а перед ним на низком круглом столике, накрытом вышитой скатертью, красуется большой противень с жареной индейкой. По обе руки от Дранчова стоят девушки-роботы, одна держит флягу с ракией, а другая– кувшин, доверху наполненный искристым красным вином.

Эта картина меня нисколько не удивила, мне были давно известны гастрономические наклонности этого крупного инженера и его увлечение этнографией. Холодно поздоровавшись, я неторопливо уселся перед широким экраном видеотелефона.

– Ты не садись, – сказал Янакий, махнув вместо приветствия рукой, – а накинь на себя какую-нибудь одежонку и приходи. Составишь компанию. Я пришлю за тобой вертолет.

– Не стоит! – сказал я сухо. – Я только что вернулся с дороги и страшно устал. Благодарю за честь.

– Твое дело, – Янакий пожал плечами. – Ты много потеряешь, и сейчас я тебе объясню почему. Слышал, что ты побывал в сердце Африки.

– Да, – сказал я.

– Ну и как там? Чем тебя кормили?

Я рассеянно улыбнулся, подумал и беспомощно развел руками.

– Знаешь, я просто забыл.

– Это меня нисколько не удивляет, – сказал Янакий, укоризненно покачав головой. – Порой ты даже не замечаешь, что ешь. Однажды на приеме у первого министра были великолепные крабы, а когда на другой день я тебя спросил, понравились ли тебе устрицы (устриц мы в тот вечер и не нюхали), ты ответил: „Да, устрицы были великолепные!” „Жалко, что не было крабов!” – сказал я. Ты скорчил кислую гримасу и согласился: „В самом деле, почему не было крабов? Я так давно их не ел!”

Янакий весело и добродушно хохотнул, покрутил усы и поднял вверх указательный палец, будто бы вспомнил что-то очень важное. Он сказал:– Я вот тебе намекнул сейчас, что ты много потеряешь, если не придешь. А потеряешь вот почему. Ты видишь эту индейку? Большое дело, индейка как индейка, скажешь ты. Нет, дорогой, эта индейка не простая, потому что она последняя. Вот, говорят, на вкус и цвет товарища нет. Это верно. Одни, например, любят кушать цыплят фабричных, а другие-простых, деревенских, что роются в навозе. Лично я предпочитаю деревенских, которые уже, можно сказать, перевелись. Но с индейками дело обстояло несколько иначе: был один аграрно-промышленный комплекс, одно хозяйство, где выращивали индеек естественным способом, то есть на лоне природы, на солнце и чистом воздухе. Некоторые из этих птиц попадали к нам, ценителям естественного продукта. Я, знал, например, где находится магазин этого хозяйства. Пошлю робота, и он притащит отменную жирную индейку.

Так было до прошлого года. А осенью районная КМ подала сигнал, что в аграрно-промышленном комплексе не все в порядке. Обратились к окружной КМ и попросили ее выяснить, в чем дело. Окружная КМ доложила, что уязвимым местом работы является хозяйство, где выращиваются индейки, – по ее мнению, примитивный способ откорма птиц приносит убытки, – и посоветовала правлению аграрно-промышленного комплекса перевести откорм индеек на индустриальные рельсы, что поможет покрыть убытки и приведет к увеличению доходов. Сказано – сделано. Правление построило современную птицефабрику, где индюшата будут выводиться в инкубаторах и расти под искусственным солнцем.

Спрашивается, зачем нужно было окружной КМ давать такой совет? Неужто экономика аграрно-промы шлейного комплекса так уж пошатнулась бы оттого, что в одном-единственном хозяйстве продолжали бы откармливать птиц естественным способом?

Знаю, мой вопрос неуместен. Ведь я и мой завод создаем машины, которые действуют безошибочно, кибернетическая система ни за что не назовет черное белым! Указывая, что промышленное птицеводство рентабельнее, машина говорит чистую правду.

Вот каким образом, дорогой профессор и главный конструктор, наше детище КМ лишило своих родителей удовольствия лакомиться настоящим птичьим мясом. Но ругать своих детей за то, что они не угождают нашим капризам – последнее дело.

Так вот, эта индейка, которую ты видишь на столе, одна из тех, из последних. И потому я тебе сказал, что ты много потеряешь, если не приедешь ко мне. Ну да ладно. Я хотел поздравить тебя с высокой наградой. Позволь мне в твою честь осушить этот кувшин вина и пожелать тебе здоровья, новых кибернетических установок и – звания академика. Твое здоровье!

– Будь здоров! – сказал я и потер лоб: у меня кружилась голова.

Когда окружающие предметы перестали прыгать и двоиться, я позвонил Лизе. Долгое время на экране не было ничего, кроме серо-белых черточек, потом эта мерцающая завеса мгновенно исчезла и появилась Лиза, словно вынырнувшая из небытия. Она была в ночной сорочке, на плечах – легкая шерстяная шаль.

– Здравствуй, Лиза! – сказал я. – Я, случайно, тебя не разбудил?– Нет… впрочем, да, – Лиза сделала попытку улыбнуться. – Я только было задремала. Как твои дела? Когда ты вернулся?

– Лиза, – сказал я и запнулся. – Ты говорила, что хочешь отправиться со мной в путешествие.

– Я хочу быть с тобой! – ответила Лиза.

– А если мое путешествие будет тянуться месяцы годы? – спросил я.

– Значит, и я буду путешествовать с тобой месяцы и годы. А почему ты спрашиваешь?

– Я прошу тебя подумать серьезно.

– Все равно, – сказала Лиза, – другого я не придумаю. – Она наклонилась, чтобы поднять край шали, и я увидел на экране ее небольшие округлые груди.

– Гм. В таком случае, ты должна завтра утром, в пять часов, быть у меня. – Помолчав, я добавил. – И захвати все необходимое.

Потом, когда разговор уже давно был окончен, в моем сознании неожиданно всплыл вопрос. Интересно, почему она вышла разговаривать в холл, когда в спальне – я отлично знал это – тоже есть телефон. Этот вопрос в какой-то мере интересовал меня, но я слишком устал, чтобы копаться в нем. Махнув рукой, я вызвал Эм-Эм. Когда он явился, я сказал:

– У меня к тебе три просьбы. Во-первых, узнай, на каком аэродроме стоит самолет, который я получил в награду, и распорядись чтобы к шести часам он был готов к вылету. Во-вторых, приготовь в дорогу мои вещи согласно указанию „А” и, в-третьих, разбуди меня без десяти пять и сообрази в большой столовой завтрак на двоих.

Но Эм-Эм не пришлось меня будить, я проснулся после кошмарного сна вскоре после полуночи. Самого сна я не помню, все затянуло глубокой непроницаемой зеленой мглой. В душе остался осадок болезненной печали, похожей на тоску человека, который навсегда расстается с любимым существом. Я долго всматривался в светящийся циферблат электронных часов и всячески пытался вдолбить себе, что причины тосковать о чем бы то ни было у меня нет, что тоска – это плод фантазии авторов старинных книг, что если я убегу от своей работы, уеду из большого города, избавлюсь от того же Эм-Эм, который часто мне надоедает, то это только к лучшему, – в будущем у меня все будет хорошо. Но мне так и не удалось ничего доказать, я понял, что хитрю с самим собой; отчаявшись побороть это чувство, я дал ему полную волю – пусть бушует, пока не выдохнется.

К трем часам выдохся я сам, а может, просто испугался, потому что из неведомых темных уголков высунули мышиные мордочки подлые вопросы, они интересовались, хорошо ли я все продумал, не лучше ли отложить отъезд на север на завтра или, скажем, на послезавтра. Я как ужаленный вскочил с постели, побежал в ванную и встал под холодный душ. Потом оделся по-дорожному и пошел в кабинет просмотреть бумаги. На столе лежали чертежи моей новой КМ, которая сможет самостоятельно руководить производством себе подобных и работать над усовершенствованием своих управленческих и организаторских качеств. Я подержал чертежи в руках и, вполне сознавая, что совершаю чудовищное преступление, – убиваю свое детище, – разорвал их на куски и выбросил в корзинку. Часть обрывков рассыпалась по ковру. Только успел я с облегчением вздохнуть и закрыть глаза, как явился Эм-Эм и доложил, что приехала Лиза и он провел ее в большую столовую.

– Где твои вещи? – спросил я, рассеянно протягивая Лизе руку.

– Ты сначала поцелуй меня, пожелай доброго утра, а потом уже спрашивай о вещах, – рассердилась Лиза. Потом вдруг обняла меня, поцеловала в губы и начала кружиться вокруг меня, хлопая в ладоши. – Едем?

Эм-Эм заставил стол едой – как и подобает для завтрака в большой столовой. Лиза с аппетитом ела все подряд, глаза ее смеялись.

„Спросить, кто был у нее вчера вечером?” – мелькнуло у меня в голове, но я решил не портить ей хорошего настроения и промолчал. Да и какое это имело значение? Ведь пройдет всего несколько часов и все, что происходило вчера, станет далеким прошлым! В конце концов, какое я имею право сердиться на нее? Она готова отправиться со мной в полную неизвестность, не спрашивая, куда и зачем мы едем, на какой срок и вернемся ли сюда вообще, и есть ли там, куда я везу ее, театры и горячая вода. Главное, существенное – это ее доверчивость и самоотверженность, а то, что было вчера, – если вообще что-нибудь было, – мелочь, о которой не стоит думать. Человеку не следует думать о мелочах, когда он расстается с чем-то большим и значительным. Такие мысли роились у меня в голове, и мне было и хорошо, и грустно. Я выпил чашку крепкого кофе, насильно проглотил несколько кусочков хлеба, задумался, потом вдруг спохватился и сказал Лизе: „Пожалуйста, извини. Я должен написать важное письмо. Это не отнимет много времени. А ты пока завтракай. Спешить не надо – время у нас есть”. Я пошел в кабинет, нажал красную кнопку пишущей машинки и принялся диктовать: „Местному филиалу Всемирного бюро трудовых ресурсов. Прошу разыскать гражданина Ивана Настева, бывшего инженера Международного комбината детских игрушек, в настоящее время работает в Гренландии на рыбоконсервном заводе. Прошу вернуть его обратно и назначить на постоянную работу”. В этом месте у меня произошла заминка. Если я напишу „у этого товарища тяжело больна жена” или „этот товарищ занимается исключительно трудной работой по выведению редких видов роз”, в Бюро посмеются и скажут, что профессор Димов писал в невменяемом состоянии. „Этот товарищ, – продиктовал я и покраснел, потому что не привык врать, – получил от меня специальную задачу в связи с разработкой нового технологического проекта. – Я вздохнул и вытер ладонью лоб – Главный конструктор профессор Иосиф Димов”.

Сняв лист с машинки, я протянул его Эм-Эм, приказал положить в конверт и отправить в местный филиал Всемирного бюро трудовых ресурсов.

В это время прибыл вертолет, дежурные по вертолетной площадке принялись грузить в него наши вещи. Эм-Эм протянул мне листок, на котором он записал номер самолета и точное время вылета. В нашем распоряжении было полчаса.

– Следи за порядком в квартире, – сказал я Эм-Эм, перед тем как выйти на лестницу. – И запомни: главное, что от тебя требуется, – это записывать регулярно научную информацию, заносить сведения в картотеку. Ни одно сообщение, ни одна публикация бюллетеней научно-исследовательских институтов кибернетики не должна пройти мимо тебя! – сказал я и тут же подумал: „Зачем мне все это!” Но я прогнал этот коварный вопрос и продолжал: – Два дня пропущенной информации означают отставание на два года, запомни это. Думаю, что ты не хотел бы видеть меня плетущимся в хвосте, правда?

– Конечно, хозяин! – бесстрастно промолвил Эм-Эм. Его голос звучал как всегда – ровно и металлически.

– Ну, тогда до свиданья! – сказал я и протянул ему руку. Я чуть было его не обнял, но железный холод руки вовремя напомнил мне, что Эм-Эм все-таки машина и как всякой машине ему чужда сентиментальность.

– До свиданья, Эм-Эм,– крикнула Лиза, подходя к дверце лифта, и послала роботу воздушный поцелуй – Не забудь записывать, что идет в „Современнике!”

– Непременно буду записывать, барышня! – сказал Эм-Эм, и его глаза сверкнули.

Мы прибыли в аэропорт Север-3 без десяти восемь. Вертолет приземлился рядом с самолетом, мотор которого уже рокотал. У самолета суетился дежурный техник. Роботы-носильщики погрузили наши вещи на электрическую тележку, и через две минуты наши чемоданы очутились в багажном отделении двухмоторной птицы.

Самолет был четырехместный, но его можно было принять за скоростной транспортный воздушный корабль, рассчитанный на перевозку двадцати пассажиров. Кроме двух винтовых моторов, самолет был снабжен запасным турбореактивным двигателем, он мог находиться в воздухе около шести часов при скорости около восьмисот километров в час. Механик фирмы-производителя спустился по трапу, поздоровался со мной и вручил мне спецификацию и документы на самолет. В это время прибыл помощник главного диспетчера. Он попросил показать права на вождение самолета. Убедившись, что документы у меня в порядке, распорядился ждать старта и пожелал доброго пути.

Перед тем, как подняться в кабину, я огляделся вокруг. Воняло гарью, воздух клокотал от рева десятков машин, которые шли на посадку и взлетали, со свинцового неба время от времени опускались разрозненные снежинки.

Самолет пробил толстый слой облаков и вскоре очутился под ясным голубым куполом неба. Над нами сиял бездонный свод, чистый, прозрачный, будто вымытое стекло, а далеко внизу лежала бесконечная равнина облаков, неподвижная и белая, как ледяная пустыня. Я положил машину на курс, указанный в поданной перед полетом заявке, к всемирно известному курорту. Так мы летели минут двадцать, потом я резко переменил курс и повел самолет прямо на север, заставив его подняться на высоту около десяти тысяч метров. Убедившись, что все идет как надо, я включил автопилот и пересел в кресло для курения. Лиза, поднявшаяся в этот день необычайно рано, сладко спала и счастливо улыбалась во сне.

Год тому назад директор Международного метеорологического института пригласил меня поохотиться на голубых песцов в северной части Напландской низмености. Наслушавшись всяких чудес о суровой красоте вечнозеленых северных лесов, о тишине, покое, мелодичном скрипе санных полозьев, я пошутил:

– А что, если я влюблюсь в вашу северную природу и надумаю навсегда остаться среди вечнозеленых хвойных лесов?

– Что ж, у нас есть в тех краях небольшая метеорологическая база, – сказал директор и засмеялся. – Назначим вас метеорологом, женим на напландской девушке, и вы станете самым счастливым человеком в мире!Голубые песцы и напландские девушки, разумеется, сразу же вылетели у меня из головы, но вчера, возвращаясь из „сердца Африки”, я почему-то вдруг вспомнил эту шутку и ухватился за нее как утопающий за соломинку. Я решил искать в этом далеком краю спасение от боли, которая терзала мою душу, мне думалось, что там я найду ответ на вопросы, которые не давали мне покоя, ставили под сомнение всю мою предыдущую деятельность, мои будущие проекты, научные идеи. Появление нового типа гомо сапиенс, возникновение порядков, которые тут и там уже давали себя знать, требовало как можно скорее принять меры – остановить наступление машин на душу современного человека.