Текст книги "И опять Пожарский. Тетралогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Шопперт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 91 страниц) [доступный отрывок для чтения: 33 страниц]

Событие сорок второе

Нижегородский воевода, князь Василий Матвеевич Бутурлин, ехал в Вершилово во главе целой армии небольшой. С ним были все сотники стрелецкие и полутысячник (полуголова) был, дьяк был стрелецкого приказа и, главное, ехали с воеводой те тридцать стрельцов, что занимались учёбой по подсказке княжича Пожарского и те трое, что лучшими оказались при смотре из оставшихся стрельцов. Сегодня было девятое января, праздник закончился, и вёл своё небольшое войско воевода в Вершилово по давней договорённости с молодым Пожарским, устроить стрельцам совместное испытание, после Рождества, что бы определить, чьи стрельцы лучше. Вёз с собой князь изрядно огненного зелья для стрельбы и арбалеты с болтами. Вот уже и Вершилово.

Князь разглядел приличную толпу, собравшуюся за околицей села в ожидании приезда гостей. Светило солнышко, снег поскрипывал на лёгком морозе. Замечательная погода. Сейчас его лучшие стрельцы уделают этих выскочек московских. И тогда будет вообще замечательно. Боярин оглядел ещё раз встречающую их толпу. Сразу бросалось в глаза необычная обувь. На всех и на мужиках и на бабах и на детках были серые округлые сапоги. Нет. На сапоги это не походило. Нужно будет потом спросить у княжича, что это за диковинка. А ещё заметил князь, что слишком хорошо одеты люди для крестьян. Похоже, и вправду говорят, что в Вершилово простой крестьянин побогаче иного купца будет. Стоящие рядом с княжичем бабенки и вовсе щеголяли золотыми серьгами. Так и не одна ведь. И девицы ещё вон тоже в золоте. Разбаловал Пожарский крепостных, так чего с него взять, отрок ведь ещё, не понимает про деньги ничего.

Первым делом Пётр преподнёс воеводе в подарок ту самую обувку, что была надета на всех вершиловцев. Только эти были настоящей картиной. На голенищах вышиты были древнерусские богатыри. Василий Матвеевич потрогал обувку. Это была не кожа. Это было сделано из шерсти. И при этом они были твёрдые.

– Примерь их князь, – протянул воеводе валенки Пётр, – Увидишь, в них гораздо теплее, чем в сапогах. Это валенки.

Бутурлин крикнул своего слугу Пахома и переобулся. И, правда. Стало гораздо теплее. И ноге удобно. Нужно будет и жене такие валенки попросить. Между тем к Бутурлину подошёл незнакомый ему сотник в кафтане полка Афанасия Левшина. Оказывается, два дня назад в Вершилово прибыло пополнение. Государь прислал сотника Ивана Малинина и ещё десяток стрельцов с семьями. Да ещё и семьи тех двадцати стрельцов, что уже были при Пожарском. Чудно. Всё чудно с эти молодым Пожарским.

Втроём, Бутурлин, Малинин и Пожарский договорились, как проводить испытания. Сначала будет бег на две версты. Побегут десяток стрельцов от Бутурлина, десяток от Пожарского и весь десяток Малинина. Дорогу, как сообщил Пожарский, разметили еловыми веточками, и заблудиться ни у кого не получится. Зачёт ведётся по последнему в десятке, когда он прибежит, значит прибежал весь десяток. Тот, кто прибежит первым получит отдельный подарок от княжича.

Народ одобрительно загудел, выслушав условие. А Бутурлин опять поразился жителям Вершилова. Они были не забиты, как другие крестьяне, с которыми имел дело воевода. Всего-то четыре месяца прошло, как этот отрок прибыл в отцову вотчину. Как бы ни распустил он людишек в конец.

Вторым испытанием будет стрельба из пищалей. Стреляют так же десять человек, победителем считается тот десяток, который первый поразит мишень двадцать раз.

Третьим испытанием будет стрельба из арбалетов на точность с пятидесяти шагов. В центре щита будет небольшой круг. Потом круг побольше. И наконец, третий круг, самый большой. Попадание в первый круг даст 10, во второй 9 и в третий 8. Сумма всех десяти стрел и выявит победителя.

Когда княжич объявил все правила, он пригласил боярина и сотника занять с ним место на помосте. Василий Матвеевич поднялся на возвышение. Там стояло три резных стула с высокими спинками. Пожарский предложил князю сесть в среднее, а сам занял место по левую руку, уступая второе место сотнику Малинину. "Умно", – усмехнулся про себя князь, – "Показывает, что он самый младший по возрасту. Иной спесивец полез бы по правую руку, а то бы и в центр взгромоздился. Умно".

Бабахнула пищаль и бегуны бросились по отмеченной еловыми ветками дороге вперёд. Бутурлин заметил, что десяток княжича не рванулся сломя голову вперёд, а даже отстал от самых ретивых. Однако через пару минут, когда самые прыткие пробежали почти половину версты, положение стало меняться. Не бегавшие каждый день московские стрельцы стали выдыхаться и люди княжича их обогнали. Нижегородцы по-прежнему были впереди. Ещё через минуту и среди бегунов воеводы появились отстающие, а один из стрельцов Пожарского вдруг побежал гораздо быстрее и скоро вышел на первое место. Ещё пара минут, и он пересёк натянутую на финише ленточку. Следом прибежал один из нижегородцев, а вот потом оставшиеся девять стрельцов Пожарского. Последний из нижегородцев пересёк черту ещё через минуту, а вот москвичи тянулись и тянулись, некоторые даже под свист зрителей перешли на шаг. Слишком быстро начали, понял ошибку своих стрельцов воевода, вот на весь путь сил и не хватило. Но того стрельца, кто из наших первым пришёл, я потом награжу.

Стрельба из пищалей началась со странностей. Воевода выставил десять, Малинин десять, а княжич только девять человек. И бердыша было всего три. Опять чудит княжич, ничего он не понимает в огненных баталиях. Результат боярина потряс. Чтобы поразить мишени, каждому нужно было выстрелить как минимум два раза, при этом оба попасть в мишень. Стрельцы стали заряжать пищали, княжеские же стрельцы вышли с длиннющими шпанскими мушкетами, но как ни странно, первые три выстрела произвели именно люди Пожарского. А потом случилось небывалое. Вместо того чтобы долго и упорно заряжать свой мушкет, стрелок взял заряженный мушкет товарища и произвёл выстрел, а потом снова взял заряженный мушкет, прицелился и выстрелил, пока стрелок стрелял второй раз, ему подали снова заряженный мушкет. Остальные стрельцы только закончили заряжать свои мушкеты во второй раз, а стрельцы Пожарского уже потянулись с поля к трибунам, все двадцать мишеней было поражено. Второй залп Нижегородцев показал, что четыре пули прошли мимо цели и нужен ещё один залп. Снова потянулись минуты на заряжания и третий залп. Теперь все нижегородские мишени были поражены. Москвичи при этом только успели зарядить третий раз, и что самое печальное для Малинина, и тут одна мишень оказалась не пробитой. Но ждать четвёртого залпа москвичей не стали. Князь Бутурлин прекратил состязание, и так всё было ясно.

– А хитёр, ты княжич, вон каку штуку придумал, я то сразу не понял. Молодец отрок, отпишу отцу, что зело разумен, растёшь, а своих стрельцов теперь и так тоже тренировать стану. Хитро!

И в третьем испытании всё повторилось, самые точные стрельцы из арбалета у княжича, самые плохие у Малинина, нижегородцы же посредине.

А в конце стрельцы Пожарского продемонстрировали кидание ножей на меткость и взбирание на отвесную трёхсаженную стену с помощью кошки и верёвки, нижегородцы попытались это повторить, но только болтались на верёвке, не в силах высоко подняться.

– Уделал ты меня, Пётр Дмитриевич, – довольный всем увиденным обнял княжича воевода. – Под орех разбил старика, полная у меня конфузия. Но ведь и мои стрельцы как кутят превзошли москвичей. Что скажешь сотник?

– Я ведь этих стрельцов хорошо знаю, они почти все из моей сотни. В сотне были самые неопытные, а теперь, поди, ты, совладай с ними, – сотник уныло махнул рукой.

– Василий Матвеич, ты пришли сюда десяток стрельцов каких выберешь, будут мои вместе с ними заниматься, смотришь, и подтянутся, предложил Пётр

– Где же они у тебя жить будут, каждый день из Нижнего не наездишься.

– Я завтра ещё двадцать домов закладываю, вот пополнение селить, заодно и для твоих стрельцов дома выделю. Пусть живут и учатся, – успокоил его Пожарский.

– Добро, быть по сему, ну а теперь веди в храм свой, хвастай.

Событие сорок третье

Василий Полуяров, которого княжич именовал немецким словом «агроном», остановил возок у дома Фомы Андронова и пошёл на двор. Это была обычная поездка по крестьянам, у которых должны были народиться телята. Телята были ещё не от лучших производителей, что удалось собрать по всей губернии Василию, а самые обычные телята непонятно от кого. Интерес они будут представлять лишь через год, но занести новорождённых в списки нужно. Порядок. Ещё двор Андроновых был поставлен Полуяровым по приказу княжича на особый учёт. Один раз, с месяц назад, объезжая дворы и проверяя содержание скотины, агроном увидел, что у Фомы навоз из коровника два дня не убирался, а жена ходит с синяком под глазом. Тогда Полуяров засветил крестьянину такой же синяк, как и у жены, чтобы той не обидно было, заставил при нём очистить коровник и предупредил, что если такое повторится ещё один раз, то по приказу княжича Фоме отрежут уши.

И вот этот день настал. Жена Андронова выбежала встречать Василия с новым синяком, а сам Фома валялся в сенях нового дома прямо на полу и был пьян. Ладно, решил Полуяров, уши, так уши. Ни слова не говоря зарёванной бабе, он развернулся и уехал в Вершилово. Там он нашёл пана Янека и взял с собой для поддержки одного из стрельцов – Ивана Пырьева, тот как раз с ляхом упражнялся на саблях. По дороге Полуяров рассказал воинам, зачем они ему понадобились.

– Точно ли сказал Пётр Дмитриевич на второй раз уши обрезать? – уточнил Пырьев.

– Сам подумай стрелец, стал бы я такое над человеком творить, если бы не получал распоряжения от княжича, – успокоил стрельца агроном.

– Человек понимает с первого раза, а этот холоп заслужил, значит, раз ему неймётся, – констатировал лях.

В доме у Фомы ничего кардинально не изменилось, разве что на причитания побитой жены вышло пару соседок. Стрелец с ляхом споро вытащили на улицу тушку пьянчужки и, раздев до пояса, окатили ведром колодезной воды. Андронов заворочался и стал продирать глаза. После второго ведра он уже начал "вязать лыко". Когда же до него дошло, чего сейчас будут делать с ним эти "изверги", то Фома в мгновение протрезвел. Он начал кататься в ногах у Полуярова и просил простить его ради бога, пожалеть малых детушек.

– Вот мы и хотим пожалеть, твоих детушек, а то ты их пропьёшь ещё, – Полуяров схватил мужика за всклокоченные волосы и поставил на ноги.

Ещё по дороге они договорились, что Полуяров и Пырьев держат мужика сзади за локти, а пан Заброжский отрежет тому левое ухо. Отрезать сразу оба не решились.

Так и поступили. Мужичка прижали, а пан Янек своим кинжалом споро отчекрыжил пьянчужке левое ухо. Потом сходил к саням, принёс оттуда в кувшинчике хлебное вино и промыл рану, как учил Пожарский, потом наложил повязку и только, после этого отпустили обделавшегося и воняющего уже Фому.

– Если ещё один раз выпьешь хоть одну каплю хмельного, хоть пива, хоть мёда, и ударишь жену, то выколем глаз один и охолостим как мерина, – пообещал на прощанье пан Заброжский и троица уехала.

Соседки же побежали передавать мужьям последние слова страшного ляха, да и всю экзекуцию. Народ крестился и со страхом косился на погреб, где у многих хранился жбан с медовухой.

Событие сорок четвёртое

Пётр Пожарский колдовал над бумагой. Помощников у него было двое. Два пацана по двенадцать лет. Если про хрусталь и фарфор Пётр знал всё, про сыр кое-что, то про изготовление бумаги, только то, что прочёл в одной из книг про попаданцев. Ни времени, ни процентов, одни общие фразы. «Спименты» длились уже третий месяц. Бумагу, то он получил. Только писать на ней «Пурецкая волость» было рановато. Теперь же с появлением белой глины ситуация кардинально менялась. Бумага стала гораздо белее и более гладкая. До тех листов, которые можно было купить в любом книжном магазине в будущем, его поделке было ещё очень далеко. Скорее получившаяся бумага походила на не очень хороший ватман времён его молодости. Сейчас они испытывали новые пропорции, добавив в кашицу ещё больше глины и всыпав даже пригоршню очень мелко истолчённой скорлупы яиц. Посмотрим через несколько дней, что поучится.

Прервал княжича осторожный стук в дверь.

– Кто там, заходи, – окликнул Пётр скребущегося просителя.

– Разреши, князь батюшка, – в лабораторию, организованную в пристройке к его терему, вломилось пятеро мужиков. И сразу бухнулись на колени.

– Не погуби, отец родной, не холости сынка моего Петьку, у него ведь один всего мальчонка, да и тот хворый, – один из просителей обхватил сапоги Пожарского и не отпускал их.

Пётр узнал просителей. Это были бортники. Мужика же, что сейчас обнимал его сапоги, звали, кажется, Сидор Косой. Ничего было не понятно. Холостить – это значит кастрировать. Только вот почему Сидор решил, что Пётр собирается кастрировать его взрослого сына и где этот сын сейчас. Зато служа в армии, бывший генерал выработал привычку, если ты чего-нибудь не знаешь, а начальство с тебя спрашивает, отвечай так, чтобы начальство ни за что не догадалось о твоём неведении. Сейчас ситуация была схожей. Ну, поехали.

– Где сейчас сын твой? – спросил Пётр.

– Где же ему быть, дома валяется, я ему, заразе, все кости пересчитал. Здоровенный дрын об него сломал.

Ситуация ясней не стала. Даже, скажем так, наоборот.

– И ты думаешь этого достаточно, что бы я дал команду его не холостить, – ну нормальный вопрос.

– Христом богом молю, князь батюшка, я ему больше даже квасу пить не дам, не то, что мёду, будет одну воду колодезную до самой моей смерти пить. Понимаю, что дрына мало. Фоме ухо отрезали. Давай я сам ему тоже ухо отрежу, только не холости, – Сидор опять бухнулся на колени и обхватил ноги Пожарского.

"Все страньше и страньше", – решил Пётр и сделал ещё одну попытку.

– А что Фома теперь? – неплохой вопрос.

– Фома поставил свечку в храме за то, что уха, а не естества лишился. Пить и жену бить навек зарёкся, – отпустил княжьи ноги и перекрестился Сидор Косой.

– Вот видишь, значит, не зря ему ухо отрезали. Может и твоему сынку поможет, – Пётр начал врубаться в ситуацию. Кто-то отрезал его именем какому-то Фоме ухо, за то, что тот напился и избил жену. Радикально, конечно, но ведь подействовало. Так вся Нижегородская губерния скоро пить бросит. Вот чего не хватало Горбачёву – положительных примеров.

– Князь батюшка, – опять свалился Сидор, – Мы ведь бортники, как нам медовуху-то не попробовать. Что ж, людям продавать? А вдруг не получилась?

"Ага", – улыбнулся бывший генерал, – профессиональное заболевание виноделов – алкоголизм.

– Всем обществом тебя просим, князь батюшка, не холости Петьку. Мы всем миром за ним присмотрим. Если он ещё раз, хоть каплю в рот возьмёт, всем нам уши режь, – мужики тоже бухнулись на колени.

– Добрый я сегодня, радость у меня, – поднял их с колен княжич, – Замечательную "переработку" придумал. В честь этой радости прощаю я Петьку Косого. Только с одним условием. Ты, Сидор, будешь раз в два дня обновлять сыну синяк в течение двух седмиц и при этом говорить: "Не бей бабу, не пей мёду". Договорились.

– Да я его месяц каждый день дубасить буду, – радостно заголосил бортник и снова бухнулся на колени.

Еле их выпроводил Пётр. И пошёл искать Коровина, чтобы тот ему прояснил ситуацию.

Событие сорок пятое

Лукаш Донич, нижегородский ювелир, сидел за обеденным столом. По другую сторону стола сидела его жена Габриэла. Только на столе стояли не тарелки с едой. Там лежали две кучи денег. Не кучки, а именно кучи. Одна была из золота, вторая из серебра. Золотая, понятно, была поменьше. Но, Пресвятая Дева, это, скорее всего, было всё золото Нижегородской губернии.

Княжич придумал ловкий ход для продажи "перьевых ручек". Они с Лукашем пришли вечером в гости к государеву дьяку Фёдору Фёдоровичу Пронину. Сначала хозяин угостил дорогих гостей китайским "дорогим" чаем с медовыми пряниками, а потом началось действо.

– Хочу подарить тебе, Фёдор Фёдорович несколько безделиц, что делают в Пурецкой волости, княжич поставил на освобождённый стол две большие корзины, прикрытые тряпицами белыми.

– Али беда у тебя, княжич, кака случилось, и просить чего пришёл? – не разгадал их намерения государев дьяк.

– Нет, Фёдор Фёдорович, беда у тебя, и наоборот, я пришёл тебе помочь, – Пётр Дмитриевич хитро улыбнулся.

– Какая же это беда у меня, что я про неё и не знаю, – тоже улыбнулся, поддерживая игру Пронин.

– А беда у тебя такая, Фёдор Фёдорович, что попрятали купцы деньги в сундуки и боятся их оттуда доставать. Война ведь и разбой кругом. Только война на днях кончилась. Замирился государь с ляхами на четырнадцать с половиной лет. Пришлось, правда, Смоленск с прочими мелкими городками ляхам уступить. Но ничего. Это временно. Я вот подрасту, и Смоленск мне ляхи сами отдадут и ещё половину Речи Посполитой, только, чтобы я другую половину не трогал, – снова невесело улыбнулся князь, показывая, что шутит.

А у Лукаша Донича от этих слов мороз по коже прошёл. Не шутит княжич. Так и будет. Пресвятая Дева, как хорошо, что он, Лукаш, оказался среди друзей этого подростка, а не среди врагов.

– Вот и надумал я провести встречу одну с твоей помощью и тебе на пользу, – продолжал меж тем Пожарский.

– Что же за встречу, ты затеял, Пётр Дмитриевич? – заинтересовался Государев дьяк.

– Хочу я, Фёдор Фёдорович, чтобы пригласил ты завтра, после обеда и отдыха, гостей торговых, которые побогаче и дьяков с подьячими, какие с купцами дела ведут, – предложил Пётр.

– И о чем ты с ними говорить хочешь? – понял Пронин.

– Вот смотри, Фёдор Фёдорович, я тут диковин разных, сделанных моими людишками, принёс, хочу, чтобы купцы их увидели, и заказ мне сделали. Я продам, пятину заплачу. Они продадут, заплатят. Так казна и наполнится у Государя. И мне хорошо и тебе почёт от царя батюшки.

С этими словами Пожарский вытащил на стол сначала два горшочка расписных с маслом сладким, потом последовали две пары валенок расписных, за которыми гонялся сейчас весь город. На этом первая корзинка опустела, и Пётр стал извлекать вещи из второй. Первыми на стол легли десять листов бумаги, невиданной доселе ни дьяком, ни ювелиром белизны. Это было очередное чудо. Пётр взял аккуратно один листок и поднёс его поближе к свече. На бумаге появились прозрачные буквы, сложившиеся в два слова "Пурецкая волость". Княжич убрал лист от огня и буквы исчезли.

– Не колдовство ли это, отрок? – нахмурился государев дьяк.

– Вся бумага освещена настоятелем нашим, отцом Матвеем, вот о том грамотка, – Пётр достал исписанный ровным почерком ещё один лист бумаги. Внизу была печать с крестом.

– Как же сделано сие, – Пронин недоверчиво поднёс исписанный лист к свече. Буквы проявились.

– Если я расскажу этот секрет, то все станут так делать, а я лишусь прибыли.

Между тем Пожарский продолжал доставать из второй корзины диковины. Теперь настала очередь тарелок сетчатых и чудесным образом расписанных. Тарелки казались такими хрупкими, что их страшно было брать в руки. Княжич взял такую тарелку, поднял невысоко над столом и уронил. Диковина упала на стол с лёгким звоном и не разбилась.

– Они, конечно, бьются, но любая посуда ведь бьётся.

И на последок, на стол легли две "перьевые ручки" и чернильница непроливайка.

– Это, Фёдор Фёдорович, – княжич взял одну ручку и снял с пера колпачок, – Заменитель гусиного пера. Называется она "перьевая ручка". Писать ей гораздо удобней, – Пётр обмакнул перо в чернильницу и вывел на сверкающей белизне верхнего листа бумаги "Пурецкая волость".

– Попробуй сам, Фёдор Фёдорович, – княжич протянул Пронину одну из лучших ручек, сделанных ювелиром, с золотым пером и гранёным лалом в лапе орла на колпачке.

Государев дьяк взял ручку дрожащими руками обмакнул в странную чернильницу и пониже первой надписи вывел "Нижегородская губерния".

– Зачинять эти ручки не надо никогда. Иногда только промывать, лучше хлебным вином, – продолжал Пожарский.

– Хитрая это придумка, Пётр Дмитриевич, – он осмотрел внимательно одну ручку потом вторую. Эта была с серебряным пером, и без каких либо украшений.

– Это всё образцы, Фёдор Фёдорович, и по окончании разговора с купцами и дьяками останутся у вас, подарок мой на Рождество Христово. Чуть-чуть не успел только.

– Боюсь я, Пётр Дмитриевич, прогневать господа, приняв такие подарки. У государя, чай, таких диковин нет, – бережно положил золотую ручку на стол Пронин.

– Государю я тоже готовлю подарки. Только нельзя, чтобы подарки мои раньше купцов в Москве оказались. Прознают в немецкой слободе, и лишусь я части прибыли.

– Добро, княжич, соберу я завтра побольше купцов. И не только самых тороватых. Много соберу. А хватит ли у тебя на всех товара? – дьяк представил, сколько казна с этой сделки поимеет пятины.

– Надо не так ставить вопрос, Фёдор Фёдорович. А хватит ли у нижегородского купечества денег на все мои диковины. Не дешёвые это вещи. Представь, сколько сия ручка стоить может, – Пётр кивнул на ручку с гранёным лалом.

– Да, вещица цены огромной, поди, и у англицкого короля такой нет, – дьяк бережно поднял ручку и прочитал на деревянной палочке сбоку "Пурецкая волость".

– Ты, Фёдор Фёдорович, первый во всём мире владелец "перьевой ручки", нету ещё их ни у кого.

Назавтра был ужас. Купцы рвали друг другу бороды, пинались и орали так, что пришлось вызвать стрельцов с воеводой, чтобы навести порядок. Только под утро кончились торги, на первой нижегородской бирже. Так назвал это побоище Пожарский.

А к обеду к ювелиру стали заходить купцы и валить на стол пригоршни золота и серебра. И вот теперь сидел Лукаш Донич за столом, готовым прогнуться от веса драгоценных металлов и слушал, как жена мечтает уехать с такими богатствами в Прагу и открыть там маленькую ювелирную мастерскую на первом этаже и небольшой квартиркой на втором. Глупая женщина. Кому нужна Прага, если есть Вершилово.

– Собирайся, Габриэла, – сказал Лукаш, – Мы через неделю переезжаем в Вершилово, княжич для нас терем заканчивает.