Текст книги ""Мерседес" на тротуаре"

Автор книги: Андрей Глущук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Я вовсе не собирался стрелять. Палец сам судорожно дернул курок. А после первого выстрела, поймав ритм работы спускового механизма, он нажимал и нажимал, пока не опустошил обойму. Первый взрослый по стрельбе я заработал еще в школе. Но это была мелкашка. Из пистолета стрелял всего пару раз. Из ПМ – однажды. Но, к сожалению, приобрести навык успел, а потерять не смог. Осторожно подхожу к Toyota. Валера мертв. Я не промахнулся ни разу. Спортивная куртка превратилась в решето. Кровь попала на плафон освещения салона и интерьер машины приобрел зловещий красноватый оттенок. Я чувствую, что если бы мне удалось вчера съесть хоть что-нибудь после завтрака, сейчас бы остатки еды расстались со мной быстро и нестандартным способом.

В доме напротив зажглось окно. Кто-то стал открывать балконную дверь. Задерживаться здесь, подобно самоубийству. Бегом возвращаюсь в подворотню. Нахожу в кармане грязный, скомканный платок, наспех вытираю оружие и бросаю его в темноту подворотни.

Вот и доигрался в сыщика. А все начиналось так мило безобидно. Я с ужасом понимаю, что, во-первых, стал убийцей, а, во-вторых, нет никакой возможности спрятать следы. Сейчас на место преступления прибудет милиция. Кинолог с собакой найдет меня в два счета. Попробуй потом докажи, что это была самооборона. Никто не поверит. Да и какая самооборона с табельным оружием, отобранным у милиционера? Это – пожизненный, а не самооборона. Хорошо хоть мораторий на смертную казнь ввели Задыхаясь, бегу по ночному городу. Обыватели, чиновники и даже бандиты дрыхнут без задних ног. Один я как Вечный Жид, не зная покоя, мечусь по улицам и переулкам без цели и надежды на спасение. Падаю в незнакомом подъезде на заплеванный пол. Не так я представлял себе работу сыщика. У Шерлока Холмса все выглядело намного привлекательнее. Трубка, скрипка, кожаное кресло. Мне бы сейчас хотя бы: бутерброд, гармошку и раскладушку.

Немного отдышавшись, начинаю соображать. Так уж устроен человек: он сначала тратит массу сил впустую, а потом, истощив физические силы, включает мозги. Нет, чтобы наоборот. Какая была бы экономия времени и энергии, а главное продуктов питания.

Поднимаюсь по пустой лестнице наверх. Наконец, впервые за сегодняшнюю ночь, мне везет. Люк на чердак открыт. Выбираюсь к, начинающему сереть на востоке, небу. Прежде чем нахожу пожарную лестницу, приходится обойти по периметру полкрыши. Дважды от свидания с промороженным тротуаром меня спасает только металлическое ограждение. По пожарной лестнице спускаюсь вниз. Последняя ступенька вырывается из-под, дрожащих от усталости, ног. Повисев секунду на одной руке и, качнувшись, как боксерская груша под ударом тяжеловеса, лечу вниз.

Стена дома уходит в прозрачное ночное небо, я проваливаюсь все ниже и ниже. На мгновенье ноги наступают на что-то твердое, но скользят, и я продолжаю падение. Приземление состоялось в зловонном, заполненном паром, подвале. Если так пойдет дальше, я стану профессиональным подпольщиком. Точнее подвальщиком. Бреду по щиколотку в канализационной жиже. Как только это безобразие терпят жильцы первого этажа? Бедняги. Я им искренне сочувствую.

Дышать становится все тяжелее. Моя жизнь достойна пера Оноре де Бальзака или Виктора Гюго. Наконец нахожу лестницу, ведущую к выходу из преисподней. Дверь, конечно, оказывается запертой. Я бы на месте жителей этого дома вообще выход замуровал, чтобы не пахло. Снова спускаюсь в болото человеческих отходов.

На противоположной стороне дома нахожу выбитое подвальное окно. Выбираюсь наружу. Права Баба-Яга и прочая нечисть: хорошо там, где человеческим духом не пахнет. Встать на ноги не хватает сил, и от подвала я метров сорок ползу на животе.

Через полчаса вхожу в родную квартиру. Возвращаться домой после всех моих «подвигов» не слишком разумно, но я так устал, что был бы рад даже отдыху в тюремной камере. Брыська, радостно мурлыкая, трется о мои вонючие тапочки и носки. Видно, уже не чаял меня живым увидеть. Его радость понятна: кто бы его тогда кормил, холил. Кто бы туалет чистил?

Уже на автопилоте пакую испорченную обувь в пакет, выбрасываю на соседскую помойку, меняю коту песок и падаю в ванну. Я не обращаю внимание на то, как горячая вода выжигает с моей кожи остатки коросты. Вот оно овеществленное счастье: возможность протянуть ноги и не умереть…

24 декабря

Просыпаюсь от звонка. Кругом вода. Мне холодно. Чувствую себя одним из персонажей «Титаника», не вошедшим в окончательную версию фильма. Телефон прислушивается к тишине в доме и выдает еще одну трель. До меня, наконец, доходит: я не в океане, а в ванной. Вода давно остыла. Тело бьет мелкая дрожь и от этого по поверхности воды пробегает легкая рябь. Смешно, но я мог утонуть в собственной квартире.

Выбираюсь из мутной воды, обматываюсь полотенцем и бегу к телефону. Брыська сидит рядом с аппаратом и нетерпеливо перебирает лапами. Моя медлительность кота раздражает.

– Але? – выдаю смесь из букв и дробного клацанья зубов.

– Здравствуйте. Андрея можно? – А как же, конечно можно. Голос Екатерины Владимировны звучит немного неуверенно, но не узнать его невозможно.

– Здравствуйте, Екатерина Владимировна. Я слушаю. – Брыська растопырил локаторы обрубленных ушей и ловит каждый звук.

– Я вам вчера звонила весь день, а потом вечером. Никто не отвечал.

– Меня не было дома. Дела. – В комнате тепло. Начинаю согреваться, но зубы все равно продолжают выбивать чечетку.

– Я не интересуюсь, чем вы занимаетесь, но в вашем состоянии обязателен постельный режим. Вы заставили меня волноваться. – Ничего более приятного она сказать не могла. Екатерина Владимировна, Катя из-за меня волновалась! Это первая прекрасная новость за последние сутки.

– Не волнуйтесь. У меня все хорошо. – Вру в отчаянной надежде, что она не поверит и приедет удостовериться.

– Правда, хорошо? Вы осматривали ожоги? Меняли повязку? Я вам оставила мазь, вы ее нашли? – Ее голос становиться все более уверенным. Я готов его слушать весь день. Бывают же у людей магические, завораживающие голоса.

– Нет. Повязку я не менял, – признаюсь чистосердечно. – И ожоги не осматривал. Как-то не до того было.

– Это непростительное, преступное отношение к себе. Вы так до пенсии не доживете. – Как она права. Мои шансы дотянуть до пенсии все проблематичнее с каждым днем. – К сожалению, сейчас я должна идти на дежурство, но вечером обязательно к вам забегу. Никуда из дома не уходите. Оставьте свою метлу в покое, хотя бы на один день. Вы все поняли?

– Да, конечно. Я буду вас ждать весь день. – Я бы хотел сказать: «всю жизнь». Но вместо этого добавляю:

– И метлу больше в руки не возьму. Ни за какие деньги.

– Хорошо. – Одобряет мое решение Екатерина Владимировна. – Поменяйте повязку и лежите весь день – Именно так я и поступлю. – И, в пол голоса добавляю:

– Если получится. – Не все, к сожалению, зависит от меня. Возможно, мне придется покинуть квартиру против своей воли.

– Сделайте так, что бы получилось. – Она разобрала мои слова. Говорит тоном строгого доктора. Это не рекомендация, это приказ. Что же, мне придется выполнять приказ без рассуждений, как солдату на передовой.

Брыська доволен итогами переговоров. Может быть даже больше чем я. Он как сумасшедший начинает носиться по комнате. Забегает по ковру под самый потолок, срывает ковер со стены и падает вместе с ним на диван.

– Брыся, ты рехнулся? Это же не ковер-самолет, – выговариваю я строго, но кот не обращает на меня ровным счетом никакого внимания. Топая, как слон, он несется по коридору. Из кухни раздается грохот рухнувшей кастрюли. Очевидно, что главная причина всех безумий на Земле – женщина. Цивилизация обречена на перманентное сумасшествие.

Привожу себя в порядок. Нахожу, оставленную доктором, мазь. Охая и постанывая, смазываю раскисшие в ванной, раны. Ставлю кофе. Разогреваю котлеты. Наконец-то я до них доберусь. Пустой желудок кричит: «Виват!». Я с ним вполне солидарен.

Звонок в дверь застает меня с вилкой, занесенной над поджаристой, золотистой картофельной котлетой. Шоколадного цвета грибная подливка томно сползает с верхней хрустящей корочки. Я сглатываю слюну и решаю: голодным не сдамся. Запихиваю в рот обжигающий кусок, почти не прожевывая, глотаю и, тут же, вдогон, отправляю вторую порцию. Звонок настойчиво зовет на выход. С набитым ртом хромаю к дверям. Брыська столбиком стоит у порога, и нервно шевелит маленькими розовыми ноздрями.

– О ам? – мычу набитым ртом.

– Андрей, откройте. Это я. – Столько счастье в один день не бывает. Даже в детстве, за подарком, очень даже запросто, следовало наказание. Открываю дверь. Катя пришла меня спасать от моего безалаберного отношения к своему здоровью.

– Что у вас с зубами? В какую историю вы еще попали? Подрались? – Торопливо проваливаю в пищевод раскаленную котлету. Боль адская, но чего не сделаешь ради любимой женщины.

– Нет. Все в порядке. Я завтракал. Не присоединитесь?

– Вообще, я утром не ем. – Она принюхивается к текущему из кухни аромату. – Но кофе, если можно, выпью. – Заметив мою счастливую улыбку, гостья неожиданно начинает оправдываться. – И не сильно радуйтесь. Вы для меня такой же больной, как и все другие. Если у вас все закончится гангреной, я, как врач, буду чувствовать себя несостоятельной.

Улыбка, помимо моей воли, расползается по лицу. Мне так приятна ее агрессивная растерянность.

– Вам смешно, а я из-за ваших дурацких выходок, опаздываю на работу. Там меня, между прочим, нормальные больные ждут. Понимаете?

– Понимаю. Больные, клятва Гиппократа, долг врача и все такое прочее. Я очень благодарен вам за то, что вы не остались равнодушны к моим страданиям. – Эта витиеватая фраза заставляет Екатерину Владимировну насторожиться.

– Вы это о чем? Что вы подразумеваете под страданиями?

– Мою историю болезни, конечно. Проходите. – Помогаю гостье снять шубку. Брыська сразу запрыгивает ей на руки. Екатерина Владимировна чешет его за ухом. Довольный кот жмурится.

– Он в вас влюбился с первого взгляда. И не только он. – Екатерина Владимировна делает вид, что не расслышала моих слов. Она разглядывает куцые Брыськины уши. Устраиваемся на кухне: сероглазая медичка на табуретке с котом на руках, я стою рядом в почетном карауле.

– Еще в прошлый раз хотела спросить. – Она размешивает желтоватую пенку на поверхности кофе. – В этом доме все травмированные. Или есть и здоровые?

– Есть. Например, вы. Здоровы и удивительно красивы. – Катя, прикусив нижнюю губу, выслушивает мой комплимент.

– Я имела в виду постоянных жильцов. – Мне импонирует скромность, с которой гостья воспринимает лесть.

– Из постоянных пока только тараканы, – честно сознаюсь я. – Может быть, все-таки позавтракаете. Я сносно готовлю. Травму от моей пищи получить можно, отравление – никогда.

– Травму? – удивляется Екатерина Владимировна. – У вас котлеты с гвоздями?

– Нет. Зато они очень вкусные. Язык проглотите.

– От картошки полнеют. – Вид у гостьи трогательный и беспомощный. Моя фирменная грибная подливка и не такую оборону взламывала. – Ладно. Только совсем немного.

– Конечно. Совсем немного, – соглашаюсь я.

– Вы не очень похожи на дворника.

– Зато мой брат похож на болтуна.

– Вы к нему не справедливы. Мы с вашим братом много беседовали. У него широкий круг интересов. Он очень много знает. Он интересный собеседник.

– Он знает даже то, чего не знает никто. Например, то, что я дворник и пьяница. Ладно, дворник. Два года подрабатывал будучи студентом, этой благородной профессией. Но за что он меня назначил алкоголиком?

– Вы трезвенник? – Почему люди всегда стараются разложить все по диаметрально противоположным полочкам? Если не пьяница, то трезвенник. Если не бабник, то импотент и т. д.

– Я в меру пьющий и не в меру симпатичный мужчина. – Пока я обдумывал общечеловеческие проблемы, язык снова встрял с очередной нескромной сентенцией.

– Кто вам сказал, что вы симпатичный? – Екатерина Владимировна вот-вот готова улыбнуться.

– Сначала зеркало, потом ваши глаза, – окончательно обнаглел язык.

– Я, пожалуй, пойду. – Она поднимается. Брыська смотрит на меня как на кровного врага.

– А как же клятва Гиппократа? – Я еще ерничаю, но внутри сразу становится пусто, как в вакуумной камере. – Не уходите, пожалуйста. Я не пьяница и не нахал. Я журналист. И мне сейчас очень плохо.

Екатерина Владимировна секунду колеблется, но мой несчастный вид заставляет ее снова присесть на табуретку.

– Ожоги болят?

– Нет, хуже. – Я, как грешник пастырю, выкладываю ей всю историю своего частного расследования, включая финальную перестрелку.

– И что теперь с тобой будет? – «Тобой» прозвучало так просто и естественно, будто мы с детства в одной песочнице играемся.

– Не знаю. Наверное, посадят. Свидетелей нет. Доказать, что это была самооборона, вряд ли возможно. Да и так ли это важно. Человек мертв и за это кто-то должен ответить.

– Но, если бы ты не выстрелил, сам был бы убит!

– И у меня ничего бы не болело. – Сразу нахожу положительный аспект в гипотетическом исходе с моей смертью.

– Я серьезно. – Я сам вижу, что она говорит серьезно. Кабы, не перспектива длительной отсидки в тюрьме, я сейчас мог бы считать себя самым счастливым человеком на земле. Екатерине Владимировне не безразлична моя судьба!

* * *

– Я тебя перевяжу и заберу в больницу. Полежишь недельку. За это время, может все и утрясется.

– Мяу, – деликатно напоминает о себе кот.

– Тебя тоже возьму. К себе домой. Пусть с тобой мама возится.

– Утрясется? «Попейте молочка, помолитесь, глядишь, все и рассосется,» – советовали раковому больному в морге. – Мрачно шучу я. Виноват, конечно, но ничего более оптимистичного в голову не приходит.

– Ты не онкологический больной. Нечего стонать раньше времени. – Катя ловко манипулирует своими прохладными пальчиками. Наверное, я все-таки извращенец. Она колдует над обнаженным мясом, а я получаю наслаждение. Звонок в дверь останавливает порхание Катиных рук.

– Я открою.

Поворачиваю, насколько позволяет шея, голову в сторону прихожей.

– Гражданин Петров здесь проживает? – Вот и рассосалось…

– Да, проходите. – Катя не теряет самообладания. Мне бы ее выдержку. Принимать гостей с голым задом я еще не пробовал. Судя по топоту, желающих со мной познакомиться не меньше пяти-шести человек. Что же, приятной экскурсии.

– Гражданин Пе… – Второй половиной моей незамысловатой фамилии участковый попросту давится. За его спиной группа захвата: автоматы, черные маски с прорезями, грудные клетки от бронежелетов распирает как дирижабли от водорода. Того и гляди взорвутся. Никак не ожидал столь серьезного отношения к своей персоне. Непонятно почему, но мне становится смешно. Язык мгновенно улавливает мое настроение.

– Пе – это корейская фамилия или китайская? – Смотрю на лейтенанта-участкового. – В нашем подъезде Пе нет точно. Да вы и сами должны знать. Это же ваш участок, товарищ лейтенант.

Мой требующий реставрации тыл производит на лейтенанта неизгладимое впечатление. Он снимает шапку и принимается чесать затылок. Потом нерешительно задает вопрос:

– Петров, давно это с вами?

– Третий день на животе валяюсь. А вы зашли поинтересоваться моим здоровьем? Разве это входит в обязанности участкового?

– Не входит. – Милиционер нахлобучивает шапку. Зря я напомнил ему об обязанностях. Вспомнив, зачем он здесь находится, лейтенант начинает допрос с пристрастием. – Значит, вы утверждаете, что три дня не встаете с кровати?

– Я этого не утверждал. Вставать, сами понимаете, приходится. – Подмигиваю милиционеру и, что бы избежать недопонимания, слегка киваю в сторону туалета. Он оглядывается на мальчика «Пис», приклеенного к дверям заведения.

– Понял! В туалет ходили! – Он радуется так, будто, наконец, освоил решение примеров с двумя неизвестными. – Но я не про то. Где вы были сегодня ночью?

– А вам не понятно? Поглядите на эти ожоги и ответьте: где человек в таком состоянии может находиться? – Катя глядит на лейтенанта своими огромными сердитыми серыми глазами. Под таким взглядом даже тигр-людоед превратиться в ласкового котенка. Но не участковый.

– А вы кто такая, гражданка? Кем приходитесь подозреваемому? – Лейтенант твердо встал на колею следственных действий. Сбить его с накатанного пути не так-то просто.

– Гражданка мне приходится лечащим врачом. Зовут ее, между прочим, Екатерина Владимировна. И, вообще, объясните: зачем я вам нужен и в чем подозреваюсь? – Почувствовав поддержку со стороны Кати, я просто начинаю наглеть.

– Вы подозреваетесь в убийстве.

Мое актерское искусство растет час от часу. Видно, все дело в тренинге. Последнее время лгать и изворачиваться приходится слишком часто.

– Я? В убийстве? Кого? Где? – Хлопаю ресницами так растерянно, так старательно, что кажется, они вот-вот осыплются или задымятся от трения.

– Сегодня ночью неопознанного водителя иномарки в двух кварталах отсюда. – В телеграфном стиле выдает ответ участковый и присаживается на корточки рядом с диваном, что бы лучше видеть мою реакцию.

– Это невозможно. – Слышу я Катин голос. – Всю ночь я провела у постели больного Петрова. У него был сильный жар, он бредил и находился в таком состоянии, что не был способен не только убить кого-либо, но даже просто слезть с дивана.

– Так. Я ничего не понимаю. У нас имеются показания сотрудника ГАИ. – Участковый снова снимает шапку и начинает терроризировать свой затылок. – От вас можно позвонить?

– Да, конечно. – Нельзя отказывать сотрудникам милиции в таких пустяках. Тем более что на мой отказ никто внимания не обратит. Но какова Катя. Так легко соврать! Это же не просто вранье. Это лжесвидетельство. Преступление, предусмотренное уголовным кодексом. А казалась такой правильной. Наверное, Екатерина Владимировна относится к той категории женщин, которые находят себе самого завалящего, никудышного мужичка: пьяницу, дебошира, деградирующую личность с задатками бытового террориста и героически тащат на себе этот хлам всю оставшуюся жизнь. Пусть же хоть Кате повезет. Она ошибется и выйдет замуж за порядочного, интеллигентного и умного человека. За меня.

Пока я рассуждаю, лейтенант дозванивается до начальства.

– Мы Петрова задержали. Но у него алиби. Да, стопроцентное. Все равно везти? Так точно. – Он кладет трубку на аппарат и говорит мне, немного растерянно:

– Собирайтесь. Необходимо выполнить некоторые формальности. Придется съездить в отдел.

– Необходимо, значит съездим. – Я не собираюсь спорить. – Только, ребята, учтите: нам придется идти пешком.

– Успокойтесь, не придется. Машина у подъезда.

– К сожалению, в силу объективных причин я не могу ездить сидя. – Показываю на свои, бесстыдно обнаженные струпья. – Только стоя. А в легковушке я стоя не помещусь. – Задатки подлого шантажиста во мне проявляются с самого детства.

– Больной Петров не транспортабелен. – Катя подходит ко мне и набрасывает на мой зад марлю. Срам. да и только. Такое начало романа врагу не пожелаешь.

Группа захвата сопрела в своих черных масках. Один за другим ребята скидывают маскировку. Ничего, симпатичные мальчики. Останусь на свободе, напишу статью об отважных и беспощадных борцах с преступностью – ребятах из ОМОНа.

– Мы едем или не едем? – «Захватчикам» надоела вся эта бестолковая возня. – Начальство когда-нибудь научится котелками варить. Нас бы еще в роддом направили обезвреживать новорожденных.

– Можно еще раз позвонить? – Лейтенант выглядит совершенно несчастным. Его снова подставили. Опять сделали крайним.

– Екатерина Владимировна, не сочтите за труд, приготовьте ребятам чай. Пусть отдохнут, пока участковый согласовывает свои действия с руководством.

Катя нагибается надо мной и шепчет в самое ухо:

– Ты, оказывается лживый тип.

– Не лживый, а гостеприимный. – Поправляю ее, заглядывая в смеющиеся серые глаза. – И потом до тебя, мне как до звезд: можно только лицезреть, но приблизиться невозможно. Да, чуть не забыл: тебе очень идет улыбка.

– Товарищ майор, это снова я. Да, проблема возникла. Задержанный Петров не траспортабелен. Кто сказал? Врач. Нет, не били. Он сам. Вся ж…, извините все ягодицы в ожогах. Сильно, до мяса. Понял. Подписку. Сделаю. Обувь на экспертизу? Понял.

Пока группа захвата гоняет на кухне чаи, лейтенант переворачивает в доме все вверх дном собирая коллекцию из моей обуви.

Через десять минут мы остаемся с Екатериной Владимировной и Брыськой в квартире одни. Подписка о невыезде с моим автографом отправилась в сопровождении почетного караула из участкового и группы захвата бродить по дебрям милицейских канцелярий. Теперь за пределы города мне выбираться запрещено. Раньше это, если не ошибаюсь, называлось домашним арестом. Вчерашняя стрельба теперь кажется чем-то далеким и не реальным. Может быть, я действительно всю ночь провел дома?

* * *

Катя наказала мне не покидать квартиру до ее прихода, пообещала передать привет Лешке и убежала в больницу. Мы с Брыськой провожали ее до порога. Очень милая, почти семейная картинка. Кажется, мне все больше хочется расстаться с холостяцким бытом. Главное, чтобы против такого решения не возражала Екатерина Владимировна.

Побродив немного по опустевшей квартире, мы с котом решаем заняться делом. Он принимается прихорашиваться и вылизывать себя. Видно решил оказаться во всеоружии следующему свиданию с Катей. Я – человек занятой. Мне вылизываться некогда. Пора приступить к исследованию Лешкиных дискет. Но сначала приходится оборудовать рабочее место. Спускаю свой верный ММХ 200 со стола на пол. Задираю физиономию монитора к потолку. Укладываю клавиатуру на диван. А себя рядом с ней. Инвалид-надомник к решению производственных задач готов.

Разворачиваю базу данных. Счета-фактуры, дебет-кредит. Почему я не бухгалтер? Попробуй без подготовки разберись в дебрях проводок. Лешка, все-таки гений. Он сейчас может без проблем работать главным бухгалтером в любой фирме. Начиная от овощехранилища, заканчивая металлургическим холдингом. После часа просмотра содержимого дискет, начинаю узнавать некоторые названия и наименование товаров. Фирма «Старкус», во-первых, пишется «СтарКус», во-вторых, каждая третья позиция по поставкам товара – ее. И еще одна интересная деталь. Часть договоров подписана президентом фирмы Стариковым, часть исполнительным директором Кусковым. Вот откуда загадочный алхимический привкус «СтарКуса». Мне надоедает варить идеи внутри себя и я возвращаюсь к привычной форме диалога с котом. Закончив туалет, Быська устроился рядом с моей головой, и, навострив уши, дремлет. У нас такие привычки. Я думаю вслух, а он слушает во сне.

– Забавная вещь получается, милейший Брысик. Если помнишь, фамилия Кусков мелькала в криминальной хронике. Лет пять назад о нем писали как о выскочке, ведущем войну за зоны влияния со старожилами рэкета. Он тогда активно потеснил признанных лидеров на вещевом рынке. Какой-то вор в законе пытался с ним договориться. Итогом переговоров стали похороны вора. Кусков оказался злым, несговорчивым и очень энергичным.

Пару лет назад он исчез с полос криминальных обзоров. Если это тот Кусков, то Волобуев пытался втянуть Лешку в рискованную игру.

Понятно желание господина Волобуева погреть руки за счет соучредителя. Объемы поставок огромные. Все детали поступают по спискам. В счет-фактурах количество наименований товара измеряется десятками, а количество деталей сотнями и тысячами. Никто из «СтарКуса» не сможет высидеть всю инвентаризацию и, с точностью до штуки, посчитать остатки на складе «Тетра Теха». Волобуев все прекрасно рассчитал. Показывает товар «СтарКуса» как не проданный, а денежки кладет в карман. Когда еще у поставщика дойдут руки разбираться: почему его бензонасосы и патрубки и прокладки уходят так медленно.

– Смотри, еще один интересный нюанс. – Я начинаю почесывать кота за ухом. Он от этого просто «торчит». Включает «моторчик» и начинает довольно урчать. – Адрес у конторы под названием «СтарКус» весьма примечательный: Гвардейцев 21! Каково! Это же в двух шагах от перекрестка, рядом с которым сбили Лешку.

– Дальше возникает замечательное противоречие! Я все время исходил из предположения, что наезд на брата – не случайность, что его пытались либо устранить, либо запугать. Однако тогда становится совершенно непонятно, почему его в больнице никто не трогает, а за мной ведут активную, хотя немного сумбурную, но постоянную охоту? Ты понимаешь, серый, не за Лешкой, а за мной.

Дело явно не в дискетах и ревизии. Я расшевелил муравейник, когда пришел к следователю разбираться с владельцем джипа. Значит? Значит, охотятся не за дискетами или моим знанием. А за тем, чего я пока не знаю и не должен узнать никогда. А не знаю я: почему и какая машина оказалась на тротуаре в тот злополучный день? И кто ею управлял? Лешка, скорее всего, стал случайной жертвой. Только так можно объяснить полное отсутствие интереса к брату. А я принялся копать информацию о машине и оказался в опасной близости от разгадки тайны белого Мерседеса.

Возможно охота на меня – следствие страха. Но страха не перед законом, а перед чем-то значительно более опасным. Перед мафией.

Так, еще раз. «Крыша» «ТетраТеха» и «СтарКус», вероятно, дракон о двух головах. И дракон этот прописан на улице Гвардейцев. Кто-то в «СтарКусе» приобретает джип Mercedes белого цвета. После этого приезжает в «Тетра Тех» и начинает торопить Волобуева с деньгами за реализацию. Вполне понятное желание закрыть брешь в бюджете, пробитую дорогой покупкой. Волобуев скандалит, но часть денег отдает. После этого белый джип внезапно исчезает. Приблизительно в это же время, опять же белый джип сбивает на тротуаре Лешку и скрывается с места происшествия. Если предположить, что некий мафиози из «СтарКуса» купил именно G500, а потом у него машину угнали, то угонщиков никак не устраивает перспектива столкнуться с разъяренным хозяином машины.

– Ты слушаешь, Брыська? – Кот поднимает голову и округляет золотисто-зеленые глаза, всем своим видом демонстрируя живой интерес. – В эту схему прекрасно вписывается хозяин ИЧП «Рыжков» – Валера Рыжков. Чем он занимается? Правильно: разбирает машины на запчасти. Значит что? Волобуев заказывает Рыжкову угон джипа, потом Валера со своей командой загоняет машину в гараж. – Я задумываюсь. Нет, в гараже покойного Рыжкова я был. Бокс, конечно, большой, но спрятать в нем джип так, что бы я его не заметил, невозможно. Лида! – Загоняют к Лидочке в гараж и раскидывает машину на запчасти, Волобуев эти запчасти реализует. Результат: «крыша» остается с носом, а Волобуев и Рыжков – с наваром. Что и требовалось доказать. Леху сбили при угоне. Очень спешили. Им нельзя было рисковать, долго стоять на перекрестке. Если бы Рыжкова и команду на месте преступления застукал Кусков, он наверняка порезал бы угонщиков на кусочки. Только ради того, что бы оправдать свою фамилию и поддержать репутацию. При таком раскладе все кубики в этой картинке встают на нужные места. Все, кроме Лидочки и номерного знака. Не очень понятна роль будущего психолога в комбинации с угоном бандитами бандитской машины. Хотя, почему не понятна? Она же сказала: арендуют гараж! Но как она оказалась владелицей Мерседеса?

Все-таки я идиот. Как ребенок радовался, что заставил покойного Валеру катать себя по городу, вместо того, что бы вытянуть из него все подробности истории с джипом. Теперь он уже ничего не расскажет.

Забыв данную Кате клятву, начинаю быстро одеваться. Нужно срочно показаться в магазине господина Волобуева и выяснить у миленькой продавщицы. На каком именно джипе ей не удалось покататься. Прихватываю журнал с фотографиями Mercedes серии G и выбегаю на улицу.

* * *

Прелестная дамочка с тем же полусонным выражением лица стоит в окружении бразильских бабочек. Ощущение такое, что я вышел из магазина пять секунд назад и снова вернулся.

– Здравствуйте. – Я широко улыбаюсь, изображая персонаж рекламы жевательной резинки. – Как поживают ваши бабочки? – Продавщица меня узнает. Делает строгое лицо:

– А вы, собственно, кто? – Вот тебе и на… Зачем я улыбался? Зачем насиловал умирающие синяки, растягивая рот до ушей? На кого растрачивал свое природное обаяние?

– Мы так мило на днях поговорили, и вот: вы меня уже не помните. – Я не скрываю, что расстроен.

– Почему не помню, помню. Но мне не понятен ваш интерес к нашему магазину. Почем я знаю, может быть, вы из милиции или налоговой инспекции? Ходите, разнюхиваете, а потом устроите проверку. А меня уволят. – Она ухитряется выдать весь монолог на одном дыхании. К словам «меня уволят» воздуха в бедняжке не остается совсем и трагический полушепот заставляет меня прослезиться от сочувствия.

– Да что вы, как можно. Я обычный журналист. Пишу статью о рынке запчастей. Хотел о вашем магазине написать. Вот и вся моя корысть. – Преданно заглядываю в большие бессмысленные голубые глазки. – Девушка, как вы могли обо мне так плохо подумать. Я и органы? В смысле, налоговые органы. Нонсенс!

Красивое слово «нонсенс» производит на продавщицу неизгладимое впечатление. Она еще трепыхается заявив:

– А кто вас знает? – Но уже начинает улыбаться. И тон становится игривым.

– Что значит: кто меня знает. Да я самый известный журналист в городе. Все лучшие статьи, это мои детища. Хотите, я вас напишу? – На эмоциональном пике небрежно кидаю на прилавок журнал, раскрытый на статье о G500 и лезу в карман за блокнотом.

– Да что вы? Какие глупости говорите… – Продавщица пунцовеет на глазах. – Кто про меня читать станет? – Она смущенно хватает журнал с прилавка и начинает его лихорадочно перелистывать.

– Если не писать о красивых женщинах, то для чего вообще нужна журналистика? – С пафосом декламирую я.

– Скажете тоже, красивая… – Бедняжка никак не может понять, чего я от нее хочу. – А вы, что автомобилист? – Она как в воду смотрит. Именно этого вопроса я от нее и жду.

– А то, как же. Заядлый и со стажем. – Не задумываясь, вру я.

– И тачка своя есть?

– Даже две. Одна на огороде, для навоза, а на второй сам езжу.

– Ну, вы и шутник. – Девочка постепенно приходит в себя. По-моему, она уже созрела для написания статьи. – А какая у вас машина?

Все складывается волшебно. Если бы я предварительно написал сценарий этого эпизода и заставил продавщицу выучить свою роль, все равно, не вышло бы лучше.

– У меня курятник на колесах. Вот такой. – Я разворачиваю журнал и показываю фотографию G500.

– Да ну. Врете вы все. Эта тачка пол нашего магазина стоит. Бешенные бабки. Таких в городе только пять или шесть. – Она уже не строжится. Она уже кокетничает.

– Вы ошибаетесь: бабок в городе значительно больше. Только в моем подъезде человек десять.