Текст книги ""Мерседес" на тротуаре"

Автор книги: Андрей Глущук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Компьютер и диплом отменила Лидочка, все остальное – я. Через пару часов общения с телевизором мы понимаем, что вечер испорчен, инцидент исчерпан, пора расставаться надолго. Возможно навсегда.

– Ну, я пошла? – Лида еще ждет традиционное в таких случаях: «Куда. На ночь глядя. Не пущу». Но до ночи далеко. Мои Casio Twincept, подарок брата, золотистыми стрелками прилипли к 7.55. У меня нет ни повода, ни желания задерживать гостью далее.

Лида уже натянула блестящие высокие сапоги, когда в дверь позвонили.

– Так бы сразу и сказал, что ждешь другую. – Блестящая реакция. Мгновенное просветление. Момент истины в бесконечности лжи. Как только она догадалась. Впрочем, чего еще ждать от женщины, испорченной Фрейдом. В смысле: изучением его трудов, конечно. Я, в отличии от ревнивой Лидочки, не так убежден, что за дверью притаилась прекрасная незнакомка. Бежать на кухню за топором кажется глупо и нелепо. Но и пускать в квартиру кого попало – вовсе не хочется.

– Кто там? – Когда же я, наконец соберусь и поставлю дверной глазок. Глазок – не роскошь, а средство безопасности.

– Это, мы, я тут, это… – Жду: чего «это он тут». – Почтальон мы.

Ага. Он почтальон, а я идиот. Видел ли я хотя бы одного почтальона после шести вечера. Признаюсь честно: нет. Детский лепет о ночном почтальоне меня не разжалобит. Пусть придумают что-нибудь поумнее.

– Что вы хотите? – С деланным интересом задаю вопрос «почтальону», но к замку даже не прикасаюсь.

– Мы, я это, тут. – За дверью долго совещаются. Видимо решают: сразу мне сказать, чего они хотят, или подождать пока я открою дверь. – Это телеграмма. – Облегченно выдыхает «почтальон».

– Андрей, возьми телеграмму, не мучай человека. – Вступается за несчастного связиста Лидочка.

– Зачитайте через дверь. – Я твердо решил не живым сдаваться. Все равно убьют. Я буду вести игру до конца. Они со своей телеграммой еще около моей квартиры попрыгают. Они мне текст продекламируют вслух и с выражением. Как на детском утреннике: по ролям.

– Нельзя. – Пацаны быстро обучаются. Никакого «мы, тут». Коротко и ясно нельзя. – Расписаться требуется.

Ну, да, купили. Я развесил уши и распахнул дверь.

– Ребята, это квартира. А расписываются в ЗАГСе. Вам адресок подсказать или сами найдете?

– Козел, е. ный, мы сейчас дверь высадим, тебя башкой в унитаз запихаем. Оттуда нам адрес и пробулькаешь. – Грубо, зато честно. А то: «почтальон, телеграмма».

– Классно, ребята. Вы пока с дверью поразвлекайтесь, а я в милицию позвоню. Пусть приедут, полюбуются вашими успехами. – За дверью устраивают экспресс-совещание. Спорят горячо, но не громко. Ход дискуссии из квартиры не разобрать.

– Все. Я боюсь. – С облегчением заявляет Лидочка. – Остаюсь у тебя. Никуда до утра не двинусь.

– Ладно. – Теперь я играю без козырей. Из двух зол надо выбирать меньшее. Превратить мою жилплощадь в приют для Лидочки или в гараж для «джипиков»? Нет, Лидочка лучше. – Оставайся. Я тебе в ванной постелю.

– Что? – почти дипломированный психиатр иногда подрывается на минном поле моих глупых шуток.

– Успокойся. Я пошутил. Я себе в ванной постелю. – Совещание продолжается. Консенсус на лестничной площадке не достигнут. Меня это сильно нервирует. Возвращаться в погреб к гнилой картошке нет никакого желания. Хотя, в данной ситуации, погреб, пожалуй прогноз слишком оптимистичный.

– Может быть, мы сначала вместе в ванну. А потом… – Господи, о чем она думает? Нас сейчас убивать будут. Какие тут планы на потом…?

– Нет. – Жестко рублю я. – Ты видишь перед собой сторонника раздельного питания, тьфу, ты, купания. – Если честно, то мне все равно как купаться. Раздельно или вместе. В данный момент не этим моя голова занята. Я пытаюсь решить: что делать дальше? Положение тупиковое: я не могу выйти из квартиры, они – войти. Двери у меня не стальные, но отличные. Сам делал. С двух сторон обшиты фанерой-десяткой. Открываются на лестничную клетку. Два замка и задвижка – моя дань уважения криминальной России. Такие: ни плечом не вышибешь, ни пулей не пробьешь, ни снарядом. Можно только сжечь. Но уж больно это хлопотное дело: разжигать костер в подъезде жилого дома. Постоянно по лестнице народ шныряет вверх вниз. Третий этаж в пятиэтажном доме… С поджогом моим почтальонам придется ночи ждать. У них шансы на взлом минимальные. И это утешает. Но и мои шансы на благополучное избавление от агрессоров минимальны. В шахматах это называется «пат». А в жизни – ловушка для дураков. Причем дураки и по ту сторону двери и по эту.

– Что, не уходят? – До Лиды, наконец, начинает доходить, что это не игра в кошки-мышки. Люди не червонец в долг до получки пришли попросить. – Что им нужно? Это не почта?

– Лидочка, тебя случайно гипнозу не обучали? это не моя бредовая идея. Это снова трепливый язык подвел. – Может, ты им понос можешь внушить? Или недержание мочи?

– Нет. Гипноз у меня не получается. Я засыпаю прежде пациента. Представляешь: потом со мной можно делать все, что хочешь!

– Представляю.

– Если желаешь – можем попробовать. – В Лидиных карих глаза снова зажигаются игривые огоньки. Сумасшедшая дама. Ей бы «попробовать» вместо скучного диплома написать докторскую диссертацию на тему: «Усиление либидо в экстремальных ситуациях».

– Боюсь, Лидочка, сеанс гипноза, так как ты хотела бы, нам завершить не удастся. – Намекаю на неуместность ее игривого поведения. – Значит, на понос мы рассчитывать не можем? – Вид у меня, видимо, крайне разочарованный. Настроение Лиды неожиданно и нелогично улучшается просто на глазах.

– Почему не можем? Очень даже можем. Сто грамм тухлой колбасы и мы в туалете минимум до утра.

– Я не для себя. – мы, кажется, полностью перестали друг друга понимать.

– Ты же спросил: «можем ли мы рассчитывать на понос?» – ресницы вокруг карих глаз удивленно зааплодировали моей бестолковости.

– Хорошо, – я решил исправить ошибку. В конце концов, формально Лидочка была права. – Можем ли мы рассчитывать на понос у почтальонов?

– Ты думаешь они иначе реагируют на порченные продукты? Главное – что бы согласились съесть. У тебя есть тухлая колбаса?

– У меня нет тухлой колбасы. И я плохо представляю процесс кормления через дверь – честно признаюсь я.

– Мы ее откроем!

Лида намерена умереть весело. Это, конечно, хорошо. Но как быть тем, кто на кладбище не собирается. Плавный переход от поноса к продуктам питания наталкивает меня на идею. Я молча разворачиваюсь и иду на кухню.

– Ты куда? – кричит Лида вдогон. Я не отвечаю. В серьезных военных операциях главное внезапность. Чем меньше посвященных, тем выше эффективность. Выливаю бутылку подсолнечного мала на сковородку и включаю конфорку на четвертую скорость.

– Что готовишь? Картошку фри? – Лида насупила черные бровки. Для нее мое сегодняшнее поведение – полная загадка. Ни одного естественного, нормального решения за весь вечер. По-моему, она сейчас пытается сформулировать точный диагноз.

– Нет. Готовлю гостям большой привет из солнечной Аргентины.

– У тебя три конфорки пустуют. – Психолог демонстрирует недюжинные способности в математике.

– Сам знаю. Если следовать твоей логике, то придется включить и духовку.

– В духовке воду греть неудобно. Поставь три кастрюльки. Кипяток ничем не хуже масла.

И этот человек называл меня садо-мазохистом! Но в сообразительности Лидочке не откажешь. На ходу схватила смысл идеи и прекрасно развила. И качественно и количественно. Развила литров на пятнадцать крутого кипятку. А ведь еще три минуты назад она демонстрировала совершенно непроходимую тупость. Тупость человека пальцем проверяющего остроту зубов гремучей змеи.

В дверь периодически позванивают, но нам некогда. Мы готовим отпору агрессору. Мы варим зелье победы. И занимаемся этим минут пятнадцать.

– По-моему все закипели. Где у тебя тряпки? – Раскрасневшаяся у плиты Лида, деловито оглядывает кухню. Даю Лидке старую рубашку. В коридоре на зеркале мы расставляем кастрюли по ранжиру: большая – восьмилитровая во главе. Шеренгу замыкает полулитровая кружка. Лида вооружается сковородкой, я самой солидной, восьмилитровой кастрюлей. Поверхность воды все еще пузыриться и побулькивает. На лестнице подозрительная тишина. Быстро открываю замки, выдергиваю задвижку, хватаю кастрюлю и делаю выпад.

– Андрюшенька, что, опять горячую воду отключили? – Соседка Вера Игнатьевна вернулась с прогулки со своим волкодавом. Здоровый кавказец трясет, припорошенной снегом мордой прямо перед моим носом.

– Нет. – Я делаю шаг назад. С собачкой Веры Игнатьевны я один раз столкнулся нос к носу. И с тех пор стараюсь обходить эту морду кавказской национальности стороной. Прошлым летом Вера Игнатьевна потеряла ключи. Меня по-соседски попросили слазить через балкон, открыть дверь изнутри. Я, сдуру, согласился. Три часа лежал, прижавшись к полу. Толстая лапа на спине и горячее дыхание у шеи, это не те воспоминания, которые вызывают ностальгическую улыбку. – Здесь ребята попить просили. – Ничего более глупого мой язык придумать не мог.

– Так, значит, я их зря выгнала? – Вера Игнатьевна расстроено всплескивает руками. Кобель, почуяв свободу дергается ко мне. Я быстро ретируюсь в прихожую. Лида, к несчастью не ожидает от меня такой прыти. Горячий привет из Аргентины, шипя как гадюка, стекает по моим джинсам.

– А-а-а-а! – Кричу я, и мне не нравиться не столько тембр голоса, сколько шипение раскаленного масла. Инстинктивно дергаюсь вперед на огорошенного кобеля. Кипяток из кастрюли орошает его холеную морду и толстые лапы.

– А-а-а-а! – Воет кобель и, выпучив глаза, несется по лестнице куда-то вверх, в сторону чердака. – А-а-а-а! – Вторит ему бедная Вера Игнатьевна, повиснув на поводке и собирая в гармошку ступеньки лестничных пролетов.

– А-а-а-а! – Поддерживает наше трио Лида, наблюдая расползающееся по моему, извиняюсь за выражение, заду, жирное пятно.

Молчит один Брыська. Он снисходительно наблюдает за нашими попытками организовать хоровую капеллу. Брыська знает: в вокале ему равных здесь нет. Но он по пустякам не орет. Он не растрачивает свой талант в отсутствии благодарной публики. Он дает концерты только весной и только для дам. Кот лениво зевает, и идет досматривать по телевизору сериал.

Лиду я провожаю, как и встречал: в полотенце. Сидеть в ближайшее время мне не придется. Самое рабочее место, то на котором я, как курица, высиживал золотые яйца моих статей, поблескивает облепиховым маслом и проклинает того дурака, которому досталось.

– Я как-нибудь зайду? – Неуверенно спрашивает Лидочка, заворачивая свое стройное тело в шубку.

– Конечно. – Киваю я. И мы оба знаем, что больше она не зайдет.

22 декабря

Не понимаю тех людей, которые ухитряются спать на спине. Всю ночь я провел в борьбе с подушкой. Она пыталась меня задушить. Я ее безжалостно кусал. Затрудняюсь сказать, какого мнения обо мне осталась подушка, но я убедился, что в качестве закуски лучше использовать что-нибудь другое. В народе говорят: двое дерутся – побеждает третий. Народ, как обычно оказался прав. Пока мы с подушкой разбирались, победила бессонница.

«Интересно, кожа слезет как при солнечном ожоге или сползет с костей вместе с мясом? Если сползет, то, что можно использовать в качестве протеза? Силикон? Гель? Коллеги по перу наверняка станут перешептываться за спиной: „Гляди, вон, силиконовая задница идет!“»

Я проваливаюсь в короткий кошмар и снова брожу по погребу. Но на этот раз мне везет. Из стены торчит рубильник. Я дергаю за него. Кирпичная кладка разъезжается в стороны и передо мной открывается таинственный, освещенный факелами туннель. Я бреду по склизким камням, выстилающим дно туннеля. Впереди виден яркий свет. Ноги сами несут меня к свету. Скорость все выше. Факелы мелькают все быстрее. Свет стремительно приближается ко мне. Он раздваивается и я с ужасом понимаю, что этот свет – не свет в конце туннеля. Это фары автомобиля. Пытаюсь остановиться, но склизкий наклонный пол гонит и гонит меня вперед. Пальцы рук, обдирая в кровь кожу, цепляются за стены. С громадным трудом разворачиваюсь и, что есть сил несусь прочь от машины. Она с каждой секундой настегает меня. Я слышу за спиной рев мотора и мягкое пошлепывание шин по сырым камням. Оглядываюсь набегу. Вижу сытую откормленную рожу Мерседеса. Удар неминуем. Упираюсь в бампер руками. В последний момент не выдерживаю и отворачиваюсь. Нечеловеческая боль чуть ниже спины. Я лечу по воздуху, размахивая всеми четырьмя конечностями. Пальцы судорожно сжимают что-то сверкающее. Подношу блестящий предмет к глазам к глазам и вижу подфарник. Подфарник от Мерседеса.

Ага! – Торжествующе кричу я. – Не связывайся со мной, а то глазенки-то повыдергаю!

Оглядываюсь: вместо Мерседеса куча металлолома. Приземляюсь на камень пятой точкой и просыпаюсь от боли.

Снова переворачиваюсь на живот. Жую подушку и думаю. Утром, если смогу натянуть брюки, для начала отправлюсь по адресу владельца гаража. Поспрашиваю у соседей: что за человек, чем занимается. Нет, лучше не у соседей. Хорошо бы застать бабушек у подъезда. Они доложат все, вплоть до цвета нательного белья и истории детских болезней, моего дорогого подследственного. Обязательно нужно узнать место работы.

Что за бред мне снился? Туннель, подфарники, Мерседес. Лида сказала, что подфарник из гаража Мерседесовский. Может быть, в этом что-то есть? Может быть, подфарник из микроавтобуса бандитов имеет какое-то отношение к наезду на Лешку?

Кстати, я вчера так и не выбрался к брату. Сегодня обязательно нужно попасть в больницу. Поднимаюсь, наливаю рюмку омерзительно теплой водки и залпом выпиваю. Становиться немного легче.

Я засыпаю. На меня снова несется Мерседес…

В девять утра будильник моих Casio срабатывает. Я выползаю из кровати разбитый, разобранный на запчасти, как Мерседес из ночного кошмара. Мышцы от неудобной позы задеревенели. Двигаюсь как на ходулях. При этом тело удерживает характерный радикулитный наклон вперед.

Телефонный звонок застает меня на пол пути к туалету. Пройденная дорога досталась так тяжело, что возвращаться в комнату нет никакого желания. Но мой голосистый аппарат не унимается. Торопливо переставляю ноги-костыли. Подойти к телефону и услышать длинные гудки в моем нынешнем положении, все равно, что выиграть поездку в Дисней Лэнд, за три дня до смерти от рака. Походняк у меня… С такой походочкой только на подиум.

– Але?

– Привет, Андрюха. – Лешкин голос радостен и бодр. Он-то точно спал не на животе. – Меня от кровати отстегнули! Разрешили гулять. Ты вчера не пришел, вот я и решил позвонить. Радостью поделиться.

– Я рад. – Услышав мои слова, Станиславский бы сказал: «Не верю». Лешка так же начинает терзаться сомнениями.

– У тебя все в порядке? Как твои дела?

– Кверху ка… – Останавливаю себя на полуслове, хотя то, что мой болтливый язычок чуть было ни выгрузил в городскую телефонную сеть, максимально соответствует истине. – Так себе, слегка хреново, но не смертельно. – В принципе, это не ложь.

– По-моему ты не выспался. – Тревожится Лешка за меня.

– Да, не спалось. Всю ночь думал. – Зачем вру? Если бы я ночи на пролет думал, то давно академиком стал. Или министром. Или олигархом. Во всяком случае, в сковородку с кипящим маслом не сел. От большого ума в сковородки не садятся.

– Я одну детальку вспомнил. Может быть тебе пригодиться. В контексте твоих раздумий. – Леха собирается с мыслями, а я прикидываю, что в контексте моих раздумий ни одна деталька, кроме лошадиной дозы болеутоляющего, не пригодится.

– Давай свою детальку. – Пытаюсь разогнуть спину. Спина сопротивляется.

– За день до моего столкновения с джипом в «ТетраТех» приезжала «крыша». Волобуев под «кировцами» ходит. Сидели они у президента в кабинете. Я в бухгалтерии инвентаризацию правил. Ошибочки были. Не мои, операторские. Стенка тонкая, а я у самой стены. Я бы и слушать их дерьмовые разговоры не стал, но они орали больно громко. Жоржевич, ТетраТеховский, доказывал, что расплатился сполна. Пацаны наезжали что, может и все, но мало. Кто-то из них тачку новую взял, кажется, Мерседес. Ну, и сказал, что Геннадий Георгиевич должен поучаствовать в каком-то деле. Причем не только деньгами. Что за дело – не скажу. Они как Волобуева прижали, стали говорить тише. Но, судя по его настроению, в деле Жоржевич участвовал с большой неохотой. Проводил гостей, потом пол дня ходил злой, со всеми цапался.

– Интересная история. – Если бы мой мозг был хотя бы чуть свежее протухшего мамонта, я бы сразу понял, что история, действительно интересная. Но череп, забитый винегретом из вчерашних событий, ночных кошмаров, обрывков моих собственных рассуждений и логических построений был готов только к одному: десятичасовому полноценному отдыху.

– Что ты по этому поводу думаешь? – Еще одна неразрешимая задача. Сказать честно: «ничего не думаю» или соврать?

– Пока ничего. Я еще не проснулся. – Во мне человечество потеряло великого дипломата. А значит, я, к сожалению, не реализовал возможность за чет государства путешествовать по заграницам. – Лешка, давай отложим разговор часиков до одиннадцати. Визит в больницу в моем расписании на сегодня стоит первым пунктом. Встретимся и все обсудим.

– Договорились. Жду.

Завариваю крепкий кофе. Такой крепкий, что еще немного и его можно будет резать на кубики и сосать как ириски. Пара чашечек этого зелья наводит некоторый порядок в измученном мозгу. Мне бы такой же бальзам найти да на задницу…

Мысли потихоньку отлипают от черепной коробки и начинают ползать по извилинам.

Сосредоточив все свое внимание на номере белого Мерседеса, я совершенно упустил из виду этого Лешкиного Волобуева. А ведь собирался вчера забежать к Ларисе и забрать дискеты. Возможно, на них есть что-нибудь интересненькое. Хотя вчерашний день рассыпался не совсем по моей вине. В погреб я не сам залез. Помогли мне. Да и к вечерним проблемам я имел только опосредованное отношение.

Попытка сменить набедренную повязку на более цивилизованную одежду закончились полным крахом. До колен плавки одевались изумительно. Но дальше начиналось фирменное блюдо «я фри». Поджаренная кожа протестовала против любых прикосновений как девственница-монашка. Будь у меня неделька свободного времени, я бы погрузил себя в физраствор, формалин или медицинский спирт и зарабатывал бы на хлеб демонстрацией своих язв на паперти или в анатомическом музее мединтститута. Однако, шевелиться нужно сейчас. За мной – статья в журнал, свидание с братом и неоконченное расследование. До завтра можно отложить только лечение.

Достаю остатки облепихового масла, разрываю новую чистую простыню и смешиваю простыню с маслом в равных пропорциях. Подготовительный этап проходит сравнительно благополучно. Дальше начинается пытка, рекомендованная к применению в Аду. Изогнувшись невообразимым макаром перед зеркалом, я наматываю жирные полосы простыни на свое изуродованное тело. То и дело вскрикиваю, подпрыгиваю. Самое сложное в этом балете – контролировать в зеркале свой вид сзади. Вот оно все и сошлось. Три в одном: нарцисцизм, садизм и мазохизм.

Бырська сидит рядом на полу. Наблюдает за моими изощрениями, шевелит своими куцыми ушами, внимательно вслушиваясь в стоны, вопли и чертыхания хозяина. Потом грациозно задирает заднюю лапу вверх и изучает свою ляжку, время от времени сравнивая ее с моей. В результате сравнения кот приходит к выводу, что его собственное заднее место, в отличии от моего, достойно вылизывания. Мне бы кошачью гибкость, я бы не прыгал перед зеркалом, на потеху домашним животным.

Превратившись от колен до пояса в мумию, обнаруживаю, что с меня, как с рождественского гуся, стекают капельки жира. Боль понемногу отступает, но проблема остается. В таком виде на улицу не выйдешь. Попробуй людям объясни: почему брюки покрываются сальными пятнами в процессе ходьбы. Я же не автомобиль, что бы из меня масло подтекало.

Приходится вторым слоем наматывать на себя полиэтилен. К завершению процедуры одевания, мои бедра и таз приобретают необычайную аппетитную округлость. С трудом втискиваю себя в самые широкие брюки и со стонами и поскрипыванием зубами, покидаю квартиру.

А на улице красота. Градусов восемь мороза, солнышко сияет, небо голубое и глубокое.

Чудеса. Весна в декабре. Любуюсь на желтую, сияющую и самодовольную физиономию солнца. Оно с симпатией оглядывает мою, слегка пополневшую фигуру. Мы остаемся довольны друг другом. Общее впечатление от идиллической картинки зимнего утра портит только слабый запах перегара у меня изо рта. Как бы ни рекламировали все эти патентованные импортные пасты, но против русской водки у них никаких шансов нет. Перебить запах водочного перегара можно только чесноком.

Опускаю глаза и вижу прямо перед собой знакомый микроавтобус. Грязные полосы вдоль помятого правого борта не оставляют сомнений, что это именно тот автомобиль, на котором бандиты пожаловали ко мне в гости в погреб.

* * *

Если бы пять минут назад мне кто-нибудь сказал, что я сегодня буду бегать, я посоветовал этому ясновидящему обратиться к психиатру. С такими ожогами и таким настроением, как у меня, люди не бегают. Они пластом лежат на животе, и глотаю болеутоляющее пачками. Но, при виде знакомого микроавтобуса, я чувствую: пошел адреналин. Возникает нестерпимое желание двигаться. Причем не просто перемещаться из точки А в точку Б, но реально бить рекорды. Никогда раньше не замечал за собой особого стремления следовать постулатам здорового образа Однако сейчас, ноги безо всякого принуждения принимаются довольно неуклюже, но вполне резво семенить по, припорошенному снегом, тротуару. Техника, конечно, далека от идеала. Ехидный, бритый Глущук, наверняка бы нашел к чему прицепиться. Но в старании, по крайней мере, и он бы мне не отказал. Перемещаюсь я, как на ходулях. Сгибать колени боюсь, потому, как обоженная кожа двигается не вместе с мясом, а вместе с бинтами. И это сильно нервирует.

В машине меня замечают сразу.

– Эй, урод, садись, подвезем! – Из окошка выглядывает ухмыляющаяся физиономия «джипика». Микроавтобус медленно катится рядом со мной. Из салона комментируют каждое мое движение.

– Ты гляди, какие кренделя выделывает. Чудо природы: человек-цапля. – «Интеллигент», отодвинув дверку салона, разглядывает меня беззлобно, весело, почти с восторгом.

– Не, шеф. – Водитель выдвигает более прозаическую версию мой странной походки. – Это он с девкой всю ночь шарашился. Натер, видать, кое-что.

Пытаюсь ускориться, но боль срабатывает, как автоматический ограничитель. Это только в американских мультиках, заряд, полученный в мягкое место, заставляет героя лететь со скоростью реактивного самолета. Я готов только реветь с громкостью реактивного двигателя. Хотя это вряд ли поможет. И самое неприятное: некуда от этих веселых спутников улизнуть. Слева они, справа дом. Я зажат между стеной и машиной.

– Нет, правда, садись земеля. Я же вижу: ты очень спешишь. – Интеллигент сопровождает свое приглашение радушным жестом.

– Не сяду. – Отмахиваюсь я. Получается немного по-детски, но знали бы они, сколько искренности в моих словах. Сесть я при всем своем желании не смогу. Не на что мне садиться. На бегу у меня появляется рецепт борьбы с бюрократами. Кипящее масло плюс сковородка. Прикладывать один раз в неделю. По понедельникам. Фиг тогда они в своих кабинетах усидят. Разбегутся без сокращения штатов.

– Не надо упрямиться. – Терпеливо уговаривает меня «шеф». В машине просто упиваются этой игрой человеколюбие и вселенскую заботу о ближнем. Не даром кто-то из великих утверждал: «Человек по своей природе добр». Но и неблагодарен. Это уже моя мысль и я сразу пытаюсь ее иллюстрировать своими поступками.

У самого угла дома, превозмогая боль, резко ускоряюсь. Мои провожатые реагируют мгновенно: нажатием на акселератор. Они бедные еще не знают, что в двух метрах за углом стоит старый тополь. Толстый и гнилой, как и полагается все старым тополям. В ветреную погоду от макушки тополя отваливались лишние детали и с завидной регулярностью пробивали шифер крыши. Этого патриарха двора давно хотели спилить, но у ЖЭУ никак не доходили руки. И хорошо.

Прыгаю за угол. Не удержавшись на скользком повороте, падаю на живот и втыкаюсь головой в сугроб. Ребятам хуже. Они втыкаются в тополь. Дерево задумчиво и гулко говорит: «У-у-у-у!» и, решив больше не цепляться за жизнь, с жутким хрустом падает на микроавтобус. Положительно этому автомобилю последние два дня сильно не везет.

Вынимаю голову из сугроба, протираю глаза и пытаюсь разглядеть в гигантской поленнице останки микроавтобуса. Сквозь хаос веток, щепок и трухи кое-где проглядывают остатки полировки. Кто бы, что ни говорил, но профессия водителя в условиях современного города, самая опасная для жизни. Ни космонавты, ни парашютисты, ни даже «солдаты удачи» не подвергают свою жизнь такому риску, как водители в потоке городского транспорта. Соперничать с ними могут только сомелье, специализирующиеся на паленой водке. Они тоже рискуют: будь здоров.

Поднимаюсь, отряхиваю с себя снег. Эйфория одержанной победы оказывается прекрасным болеутоляющим средством. Чувствую себя значительно лучше. Но излишнего любопытства не проявляю: покидаю место трагической гибели тополя с достоинством, но поспешно. Неоказание помощи пострадавшим в ДТП, конечно, поступок аморальный. Возможно даже подлый. Но я из-за этого почему-то не расстраиваюсь. В конце-концов, не такой я плохой. Не помог пострадавшим, зато помог дворнику и родному ЖЭУ. Дерево, наконец, убрано, а значит, будет цела крыша и нервы работников жилищно-коммунальной сферы.

Через двадцать минут я уже в больнице. По пути, шаг от шага эйфория исчезала, а боль возвращалась. В гардеробе начинаю думать, что раз уж я приперся в медицинское учреждение, не плохо бы в нем и остаться до полного выздоровления. Иду к Лешке и понимаю: какой я угловатый, неуклюжий и некрасивый. Сейчас главное не попасться на глаза Екатерине Владимировне. Такая встреча неизбежно приведет к летальному исходу наших не родившихся чувств. Аборт любви – страшная штука. Не криминально, но огорчительно.

Фортуна ведет меня за руку всю дорогу до Лешкиной палаты. Я проскакиваю, на удивление пустыми коридорами, открываю дверь под № 210. Здесь мы с Фортуной расстаемся. Она предпочитает длинный темноватый коридор, а я оказываюсь в палате полной народа. Но не это самое страшное. Рядом с койкой Лешкиного соседа стоит Екатерина Владимировна. Белый халатик, на шее стетоскоп, накрахмаленная шапочка. Все пространство между шапочкой и стетоскопом занимают огромные серые глаза. Ну, может быть, я несколько преувеличиваю. Во всяком случае, я ничего кроме глаз не вижу. И, о чудо, строгая врачиха, оказывается, умеет улыбаться. Правда, не мне.

Сосед Лехи, мужик лет под шестьдесят с переломами рук, рассказывает ей что-то забавное из своей богатой биографии. Повествование остряк пытается сопровождать жестикуляцией. Загипсованные до плеч руки время о времени нелепо взлетают вверх, толстые, белые и неуклюжие как пломбир на палочке.

– Привет. – Слышу я с Лехиной кровати. – Я не жду, что ты со мной поздороваешься, но хотя бы рот закрой, а то ворона залетит.

– Какая ворона? – Я еще не пришел в себя от волшебной улыбки Екатерины Владимировны.

– Обычная черная ворона. – Разъясняет мне брат.

– Обычная черная ворона не такая дура, что бы залететь ему в рот. – Встревает Лариса. Она сидит на краю Лешиной кровати и пытается найти тридцать отличий между мной повседневным и мной сегодняшним. – Обычная черная ворона со страху помрет, прежде чем в это пугало залетит. Разве, что белая, да и то по недоразумению или из духа противоречия.

Вообще-то мы с Ларисой ладим. В том смысле, что наша взаимная «симпатия» никогда не переходит границу военного нейтралитета. Я никак не могу ей простить суверенитета брата, а она никак не желает признать, что нарушила идеальный семейный баланс. Раньше мы с Лешей жили вдвоем в родительской четырех комнатной квартире. Милый холостяцкий быт: приходящие жены, общий бюджет, разделение домашних работ. Брат готовил, я убирал. До появления Ларисы прекрасно отлаженный механизм функционировал без сбоев. И вот, это стихийное бедствие, именуемое любовью, привело к разделу территорий. Четыре комнаты, полученные в наследство, превратились в двухкомнатную квартирку для потенциальных молодоженов и однокомнатную для меня с котом. Теперь я вынужден не только выносить мусор, но и готовить. Утешает одно: Леха так же не сильно выгадал. Кулинарные способности Ларисы прописаны в узких рамках между манной кашей и яичницей. Так, что брат с кухни не ушел, зато теперь каждый вечер гуляет с мусорным ведром до помойки. Любовь зла…

– Ладно вам, родственнички, наезжать. – Отмахиваюсь я. – Как себя чувствуешь, уничтожитель Мерседесов?

– Неплохо. Сегодня дважды прошел коридор туда и обратно. – Видно, что Лешка гордиться своими успехами. – Слушай, Андрей, а что с твоей фигурой?

– С фигурой все в порядке. – Пытаюсь уйти от неприятной темы. Но, где там. Эта спетая парочка не упустит случая поиздеваться над бедным сиротой.

– Где же нормально? – Лариса говорит укоризненно, так, будто поймала меня в магазине с ворованной коробкой конфет. – Ты сильно пополнел с последней нашей встречи.

– Так уж и сильно. – Продолжаю упираться я. Нашли время и место для допроса. Не дай бог на наш разговор обратит внимание Екатерина Владимировна. Тогда я умру тут же. От разрыва сердца. Ни одна реанимация не спасет.

– Брат, признайся честно: ты намерен поменять пол? – Я затравленно оглядываюсь на соседнюю койку. Мужик перестал размахивать белыми культями и с нетерпением ждет моего ответа. Поднимаю глаза выше. Милая улыбка исчезла из серых глаз. Они смотрят на меня. Строго, холодно, не скрывая осуждения.

– Здравствуйте, доктор. – Говорю запинаясь. Язык, подлец, потерял свою обычную резвость. Едва ворочается во рту, цепляясь то за небо, то за зубы. Когда не надо – треплется без устали, зато, если выпадает случай выручить меня в сложной ситуации – никогда ничего дельного от этого красного, толстого увальня не дождешься.

– Не увиливай. – Лешка, гад, продолжает суровый допрос с пристрастием. Будто не видит, в каком я состоянии. Больница на него влияет дурно. Как улица на малолетних балбесов. Раньше он таким не был.

– Я и не увиливаю. Чушь какую-то несете. Смена пола… – Не слишком убедительно отбиваюсь я. Вообще-то его вопрос вполне естественен. При виде такой круглой попки и пухлых бедер, что еще подумаешь? – Просто небольшая травма и больше ничего…

– Что же это за травма, от которой тебя раздуло, как воздушный шарик над Винни Пухом.