Текст книги ""Мерседес" на тротуаре"

Автор книги: Андрей Глущук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

19 декабря

Лешка выглядит неважнецки. Пытается улыбаться, но с такими массивами синяков ни одна мускулатура не справится. Разве что Шварцнеггер своими горилльими ручками поможет.

– Привет, красавчик.

– Привет. – Леха говорит одними губами. Растрескавшимися, с разорванными кровавыми разломами. Не очень он похож на жениха. Все это безобразие вряд ли до свадьбы заживет. Во всяком случае, за две недели он точно не управится. Мы снова проехали мимо бракосочетания и банкета.

– С личиком ты, брат, явно перестарался. К такой голове, как у тебя нужно бережно относиться.

– На лицо упал. – Коротко поясняет Лешка. Сквозь распухшие до негритянских стандартов губы вижу ровный ряд зубов.

– Удачно упал: зубы целы. Синяки через пару недель позеленеют от страха и сбегут. Будешь как новый.

– Точно. – Соглашается он.

Зубам брата я завидую. И очень. У меня битву между кариесом и импортным рыцарем Бленд А Медом, одержал безжалостный злодей кариес. Следы его нашествия в моих челюстях, выразительны и наглядны как сгоревшие после Мамая деревни. А у Лешки челюсти как у крокодила. Не то, что кариес, джип не смог одолеть его белозубую улыбку.

– Но носом по тротуару ты, Леха, напрасно елозил. На тротуаре кроме льда наверняка ничего интересного не было. А подними голову, так хотя бы номер запомнил. – Поддерживать привычный легкий тон, глядя на брата, загримированного, под мумию фараона, не просто.

– Я запомнил. – Обычно Лешка более разговорчивый. О своих ненаглядных компьютерах и программных заморочках он может рассуждать часами. Сейчас он сказал немного, но и этого «немного» хватило, что бы я понял: передо мной лежит великий человек. Не каждый способен запомнить номер, переехавшего его джипа. Я, лично, к такому подвигу не готов.

– Милиции сказал?

Лешка молча кивает. Оно и понятно. Ему дышать больно, а не то, что говорить. Но я вспоминаю свою беседу с веселым капитаном и решаю, что неплохо бы и самому знать заветный номерок. Найдет ли что-нибудь милиция или не найдет – это еще вопрос, а уж я найти постараюсь. Слишком большой интерес вызывает у меня загадочная личность гонщика «серебряной мечты». Хочу познакомиться – сил нет. И не люблю себе отказывать в том, чего очень хочу. Каюсь, грешен. Но кто из нас без недостатков? – Леша, шепни номерок. Он мне может пригодиться.

– 47–35 НББ. – Лешка произносит каждую цифру тщательно и аккуратно. Будто первоклашка, читающий надпись по слогам.

– Смотри, какая экзотика! Это же нужно такой номер откопать! – Я просто на седьмом небе от счастья. Древний номер, редкая машина – по таким приметам найти виновника Лехиных переломов и ушибов проще, чем с девицей в кино сходить. Я эту мелодию угадаю с одной ноты. А то: «глухарь, глухарь!» Подстрелю глухаря и даже выцеливать не буду.

– Леха, брат, я перед тобой преклоняюсь: попасть под такую приметную машину, да еще на тротуаре, редкая удача. – Склоняю голову. Лешкины глаза смеются, а губы кривятся.

– Ладно, шут. – Говорит он негромко.

– Ну, вот: я к нему с открытым сердцем, распахнутой душой и палкой колбасы, а он обзывается! – Мне хорошо. Переломы срастутся, синяки сползут. Лешка жив, улыбается – значит, все в порядке.

– Колбасы? – Эта реплика служит сигналом и укором одновременно. О подарке больному я чуть не забыл.

– Сейчас. – Торопливо копаюсь в полиэтиленовом пакете и достаю увесистую палку «Докторской». – Специально медицинскую колбаску взял. Вместо пилюль. Лечит, что твой Авиценна. Не даром «Докторской» называется. Тетка на рынке сказала, от любой хвори кроме импотенции помогает. Для импотенции, говорит, мягковата. Нужно твердокопченую брать.

Несу бредятину, а брат лежит, и довольно жмурится узкими от синяков, монгольскими глазами.

– Привет! Ты чего здесь делаешь? – В палату врывается Лариска. Мое присутствие ее не слишком устраивает. Похоже, задело, что я у Лешкиной постели оказался раньше, чем она. В результате я, родной брат, оказываюсь третьим лишним. Ладно, черт с ней. Пусть немного помурлыкает. Поднимаюсь.

– Прощайте, ребята. Мне еще статью сегодня сдавать. Пойду от вас бездельников. – Уже в дверях палаты оборачиваюсь – Лешка, колбасу Ларисе не отдавай. Лучше с сестренками поделись. Они здесь очень даже ничего.

– Я ему поделюсь. – Возмущается Лариса. – И тебе достанется.

– Нет, спасибо, дорогая почти родственница. Мне чужого не надо. И колбасе я равнодушен.

С чувством выполненного долга, пританцовывая, спускаюсь по лестнице. Хорошее настроение так и прет из меня, превращаясь в элегантные па на ступеньках. И кто меня осудит? Брат побит, но колбасе обрадовался, значит: жить будет. Номер машины тротуарного гонщика – у меня в записной книжечке. Сегодня я до этого голубчика доберусь и загляну в его наглые глазенки. Интересно: он сам угрожающе баритонил в телефон или обладатель хриплого баритона не более чем подручный. Последние три ступеньки лестницы преодолеваю в один прыжок и торможу как лихач перед столбом. Дальше двигаться некуда. Знакомые серые глаза строго изучают мой анфас.

– Здравствуйте доктор. – Несмотря на экстренное торможение, я, все же, не смог остановиться на, приличествующем нашему знакомству, расстоянии. Высокая грудь сероглазой врачихи касается меня. Я ощущаю ее так, будто горячие соски прожгли белый накрахмаленный халат, мою меховую куртку и дотронулись до кожи. Мы стоим друг напротив друга, боясь шевельнуться. Она принимает решение первой. Серые глаза отодвигаются в глубь коридора. Ощущение ее тепла растворяется в, пропахшем лекарствами, больничном воздухе. Кажется, еще секунда и строгая медичка просто исчезнет как приведение, как мираж. Исчезнет и в мире станет пусто, а мне станет плохо.

– Простите, ради Бога. Я, конечно, слон: чуть вас не растоптал. Только это вышло совершенно случайно. – Я как щенок склоняю голову набок в надежде выжать из нее хотя бы намек на улыбку, хотя бы надежду на смягчение приговора. Но серые глаза неумолимы. Возможно, строгая врачиха просто не любит щенков. Такое тоже бывает. А жаль.

– Вот из-за таких случайных прыгунов как вы, нормальные люди и попадают в больницу. – Она пытается обойти меня справа.

– Нет, это такие прыгуны как я попадают в больницу из-за нормальных людей. – Пристраиваюсь рядом с ней. Мы поднимаемся по лестнице нога в ногу, как солдаты на параде. – Вот взять, к примеру, меня.

Она внезапно останавливается. В серых глазах ни тени улыбки. Мои шансы равны нулю. Это очевидно. Но я продолжаю барахтаться:

– Я оказался в больнице из-за совершенно нормального человека. – Я жду реплики. Должна же она сказать хоть что-нибудь? Но самая гуманная профессия воспитывает самых жестоких людей. Врачиха пожимает плечиками, отворачивается и продолжает свое восхождения по бесконечной лестнице вверх. Уже без меня. Я провожаю взглядом ее чуть полноватые ноги. Из горла, как-то само собой вырывается беспомощное: «Вот…»

Наверное, я представляю собой зрелище печальное, потому что на пол пролета выше меня каблучки перестают постукивать по, отполированным тысячью ног, ступенькам. Сероглазая смилостивившись, спрашивает:

– Из-за кого же вы оказались в больнице?

– Из-за вас.

– Глупости. – Коротко ставит диагноз чудо в белом халате, и снова каблучки стучат, унося ее вверх, прочь от меня.

Три фразы – две секунды отделили миг надежды от бездны отчаяния. Никак не думал, что стану переживать из-за женщины. Надеялся, что перерос это как ветрянку или краснуху. Оказывается, мужская глупость неизлечима и время перед ней бессильно…

* * *

Капитан встречает меня как старого приятеля: ленивым зевком и фразой, общий смысл которой сводился к двум словам: чего приперся. Ни тени раздражения, ни намека на наше вчерашнее, скандальное расставание. Нагловатая фамильярность, но безо всякой неприязни.

Я, конечно, тоже получил образование не в институте благородных девиц, но фамильярность капитана Щеглова меня задевает. На пикник мы вместе не выезжали, водку на брудершафт не пили и, вообще, я даже не знаю: как его зовут. Капитан Щеглов и номер кабинета – вот и вся информация которой я обладаю. Да большего мне и не требуется. И вдруг нате вам: «чего приперся»?

– Я был у брата в больнице. – Отчитываюсь перед жрецом Фемиды и жду реакции.

– Как брат? Как его здоровье? – Не дать, не взять – друг дома. Можно подумать не его приятели вчера названивали и предлагали мне ограничить свое любопытство рамками рекламных буклетов.

– Ничего. Поправляется. Я собственно зашел помочь охоте на «глухаря».

– Ха-ха-ха. – Вполне свойски воспринимает мою шутку капитан. – А ты молодец. Только, знаешь, сейчас на глухаря охотиться нельзя. Я же тебе объяснял: не сезон. Вроде умный интеллигентный мужик, а простых слов не понимаешь.

– Не понимаю. – Мне спорить, резона нет. Моя задача – проверить автомобильный номер и узнать фамилию владельца великолепного транспортного средства, исключительно арийского происхождения. – Да вы, товарищ капитан, на меня время не тратте. Просто скажите: как можно не найти машину, если известен ее номер? Объясните и я все пойму.

– А кто вам, уважаемый господин Петров сказал, что номер машины известен? – Глаза у капитана голубые и искренние. Ни дать, ни взять живое воплощение кристально-чистой души России. Ему бы статуей в Центральном парке стоять. Все бы старушки приходили молиться на эти искренние до наивности глаза.

– Брат. Я же вам от него привет передал. Вот он, привет. – Достаю из кармана аккуратный желтенький листочек Post-it фирмы 3М, разворачиваю, как Арутюн Акопян, разворачивает порванную газету. Из бумажки не вылетает голубь и не выскакивает разъяренный тигр. С бумажки в честные глаза следователя глядит набор цифр и букв: 47–35 НББ. – Леша говорил, что этой информацией с вами уже делился.

– А как же, – обрадовано подпрыгивает следователь за своим допотопным столом. – Было дело. В протоколе помечено.

– Ну?

– Баранки гну. – Не сбавляет обороты шутник. Мне уже самому начинает казаться, что мы с капитаном в один детский сад ходили, на одной педальной машинке в парке катались и горшок делили на двоих как лучшие друзья. – Только с номерком незадача вышла. Не правильный номерок твой брат запомнил. А, может быть, от удара цифры смешались и вышел полный винегрет.

Этот парень никуда не спешит. Мне кажется, у него никаких дел до две тысячи десятого года не предвидится. Он готов со мной трепаться до конца рабочего дня. Но с одним условием: никакой служебной информации в беседе. Ни за какие деньги. Я так не согласен.

– Нет, товарищ следователь. У брата на плечах не тот котелок, что бы в нем винегрет готовить. Если он цифры запомнил, значит именно они, и именно в таком порядке на злополучном Мерседесе присутствовали.

– Во-первых, не следователь, а дознаватель. Во-вторых, боюсь расстроить, но против фактов не попрешь. А факты говорят вот о чем: государственный регистрационный номер 47–35 НББ присвоен автомобилю ЗАЗ 968 1975 года выпуска, принадлежащему господину Глущуку А.М. Машина с 1986 года не проходила техосмотры. Единственное совпадение с пресловутым Мерседесом в том, что Запарожец тоже белый. Но, согласись, дорогой ты мой писатель, это еще не повод объявлять его Мерседесом.

– Во-первых, я не писатель, а журналист. – Старательно копирую интонации дознавателя. – А, во-вторых, можно ли удостовериться, в том, что вы говорите? – Я спрашиваю капитана, а сам чувствую, как почва уходит из-под моих ног. А счастье было так близко, так возможно…

– Пожалуйста, пожалуйста. – Следователь само благодушие и сочувствие. – Хотите водички? – Капитан пододвигает мне стакан и граненый графинчик.

– Спасибо. – Отказываюсь я. Беру папочку. В дело действительно подшита официальная справка. Не придерешься. Запоминаю на всякий случай фамилию и инициалы владельца «Запорожца». Капитан замечает мои колебания и решает добить жертву окончательно. Одним ударом. Насмерть.

– Не желаешь проверить все по компьютерной базе данных? Вообще-то это делать не положено, но тебе, писателю, пардон, журналисту в порядке исключения я такую возможность предоставлю с удовольствием. – Он выводит меня в коридор. В соседнем кабинете лейтенант обкуривает компьютер длинной сигаретой с гордой надписью «Marlboro».

– Вася, будь добр, запроси журналисту Мерседес с госномером 47–35 НББ.

– Не припомню я что-то, Сергей Григорьевич, такого «мерса» у нас в базе данных. Разве что по спи…

Капитан не дает закончить «задымчивому» парню:

– Сам знаю, что 47–35 НББ по списанию идет. Я тебя прошу сделать все быстро и без комментариев.

– Как прикажите… – Куряга начинает торопливо топтать пальцами кнопки клавиатуры. – Вот…

Я заглядываю через его плечо в синеву монитора. Эту картинку я только что видел на справке подшитой к делу. «Мерседесом» здесь и не пахнет. Пахнет большим надувательством. Вот только в чем фокус, я пока не разобрался. Но непременно разберусь. Если, конечно, мне позволят это сделать.

Капитан очень мил. Он провожает меня до порога. Он улыбается мне как старинному приятелю. Задержись я еще на пару минут и непременно окажусь приглашенным на встречу Нового года в его узком семейном кругу. Попробуй отказать такому симпатяге, такой душке, рубахе парню! На крылечке своего серьезного заведения капитан достает из пачки сигаретку, закуривает и игриво подмигнув, сообщает:

– А ты знаешь, дорогой мой журналист, я ведь немного экстрасенс. Правда! – Он стряхивает пепел в снег, со вкусом принюхивается к свежему морозному воздуху и продолжает. – Мне кажется, нет, я почти уверен, тебя вчера по телефону тревожили плохие ребята. Очень плохие. Такие плохие, что ты даже и не подозреваешь. Интересно?

– Не очень. – Тоже мне экстрасенс. Я еще вчера вычислил, что мои плохие ребята хорошие приятели следователя.

– Ты меня разочаровываешь. – Капитан глубоко затягивается. Я представляю: как дым наполняет его гнилое нутро. Пожалуй, под ребра к нему сейчас без противогаза не войти. – Ну, тогда я предскажу тебе будущее. Это-то интересно?

Я киваю. Это действительно интересно. К неприятностям лучше подготовиться заранее. Хотя бы морально.

– Я думаю, тебе больше звонить не станут. Плохие парни дважды к ряду не предупреждают. Если займешься работой, они забудут твое неуместное любопытство. Если станешь добровольным помощникам милиции, как это было модно лет двадцать назад, то быстро поймешь, почему о нашей службе говорят, что она «опасна и трудна».

Фразу он закончил вполне музыкальным исполнением песни из известного сериала.

– Мне в свое время не повезло, – гляжу на шипящий о снежинки, красный кончик сигареты и делюсь с капитаном планами на будущее, – я в массовке ДНД участие не принимал. Попробую наверстать упущенное.

– Гляди… – Следователь небрежным щелчком отстреливает окурок в сугроб. – Забегай. – И уже отвернувшись, через плечо бросает:

– Если ноги не переломают.

– Ага, обязательно забегу. – Вот и поговорили. Никогда не отличался талантом разведения врагов, и надо же – прорезалось. Лучше бы новые зубы прорезались на месте кариесных пепелищ. И с эстетической и с гигиенической точки зрения новые зубы лучше новых врагов.

* * *

Эта парочка мне сразу не понравилась. Два суровых мужичка: от плеча до пятки – два метра по диагонали. Они стояли напротив моего подъезда, сличали «фотокарточки» входящих и выходящих с фотокарточками в своих «миниатюрных» лапках. Если на их ручки надеть ботинки, то сорок пятым размером не обойтись. Я сразу представил как эти руки пройдутся по моему телу и мысленно начал петь знаменитый хит Led Zeppelin «Растоптанный ногами». Естественно, заменяя в нужном месте ноги на руки. Тогда я еще не подозревал, что одними руками дело не обойдется. Можно было правки в текст не вносить. Своими ногами, как оказалось, парни так же не пренебрегали. К сожалению.

Вообще, я, человек, можно сказать, осторожный. Если не трусоватый. Говорить такие вещи о себе неприятно, но от правды не спрячешься. Ни за раздвоенным подбородком, ни за накаченными челюстями я и не спрячусь. Трусость – мое природное качество. Но существует еще и элемент воспитания. Этот элемент сильно портит жизнь. В основном мне. Он заставляет идти на рожон только потому, что в школьные годы я на «отлично» сдал «Песню о буревестнике» одного горького господина. «Безумству храбрых поем мы песню». А что делать «робким пингвинам», которых воспитали буревестниками?

Я направляюсь к своему подъезду и самым независимым видом предъявляю свою фотографию вахтерам из группы поддержки белого Мерседеса. Вблизи парочка выглядит еще внушительнее. Таким, джипы не нужны. Они сами, как джипы. Если такой «джипик» наедет: никакая реанимация не спасет.

Меня спасает только то, что у дяденек «заклинило стояночный тормоз». Пока они опознают объект в профиль и анфас, пока анализируют полученную информацию, пока принимают решение и включают первую передачу я уже захлопываю дверь подъезда и проклинаю чистюлю-техничку, убирающую в нашем доме: мне бы какое-нибудь бревнышко, или стальной прутик или проволочку в конце концов, что бы скрутить ручки дверей. Но у нас все как во Дворце Съездов перед появлением руководства страны: проверенно, мин нет. Нет и ни одного предмета из тех, что не предусмотрены в жилом доме строительными нормами и правилами. Надеяться приходится только на себя. Точнее на свои ноги.

Мы бежим по лестнице: я и ноги. Они, ноги, оказывается, тоже жить хотят. Вспомнили, наверное, угрозу капитана. Поняли, что таким плохим парням сломать пару лишних ног, как стопку водки опрокинуть. Но резвость ног не приводит к спасению.

Мой третий этаж буквально забит народом. Может показаться, что все так хотят поселиться именно в этой старенькой панельной пятиэтажке, что места в квартирах не хватает. Безквартирные граждане стоят на лестнице, подпирая могучими плечами дверь, между прочим, ту, за которой проживаю я с верным котом Брыськой, и лениво перелистывают комиксы. Мое шумное дыхание и стремительное восхождение заставляет их отвлечься от увлекательного занятия. Я вижу приветливые улыбки и сразу понимаю: граждане не случайно подпирают именно мою дверь.

Внизу натужно ревут дизелями два опомнившихся «джипика». Бедный профессор Плейшнер, как я тебя понимаю! Симпатичный мужичок, единственный маломерок в компании монстров, делает шаг из толпы мне навстречу и радостно машет рукой:

– Андрей Петров? Какая встреча! Композитор Петров – не ваш родственник? – Это же надо: почти интеллигентное лицо, милая открытая улыбка, я бы такого не задумываясь угостил сигареткой среди ночи в темном переулке. Как обманчивы человеческие лица. Зато голос не обманывает. Этот хрипловатый баритон я в миллионе других узнаю.

– Композитор? – Переспрашиваю я. – Нет, не родственник. Я – он сам и есть. – У меня от напряжения трясутся ноги, но язык, враг мой, выписывает словесные кренделя с чувством превосходства над противником. Знает, подлец, что до языка добираются в последнюю очередь. – Вы за автографом?

– Какая проницательность! – Интеллигент улыбается еще шире. Уголки смеющихся губ вползают под меховую шапку. Я очень живо представляю себе, как они встречаются где-то там, в потной темноте, у самого затылка. Это даже не улыбка, это эстрадный трюк. Рекордсмен улыбки оборачивается к паре красавцев, однояйцевых близнецы тех «джипов», что преследуют меня от крыльца, как бы прелагая им тоже порадоваться моей проницательности.

– Я не проницательный, я умный. – Нагло лжет мой язык. Но ему, все равно не верят.

– Сомневаюсь. – Спокойно заявляет улыбчивый «интеллигент». – Вы поднимайтесь. А то мы в гости пришли, а вынуждены на лестнице скучать. Некрасиво, как-то получается.

«Джипики», сопровождавшие меня от входных дверей, тормозят пролетом ниже. Смотрят глазами-фарами равнодушно, но внимательно. Они свою работу сделали: дичь в ловушке. Новых команд пока не поступало. Мне бы кто скомандовал что-нибудь толковое. Инстинктивно делаю шаг назад, к стенке. Натыкаюсь на металлическую решетку. Мой дом настоящие халтурщики строили. В эпоху строительства коммунизма халтура процветала вообще, а особо изощренная именовалась хоз. способом. Я прописан как раз в таком хоз. способе. Оконные решетки на лестничных пролетах не приварены, а просто прислонены к стенке. В свое время местные пионеры периодически порывались сдать их в металлолом. В связи с чем, в дни субботников, воскресников и штатных пионерских мероприятий, в подъездах выставлялись специальные дежурные. Мы свои решетки берегли. И правильно делали.

Хватаю железяку и замахиваюсь на стоящих внизу здоровяков. Решетка оказывается тяжелой. Килограмм на двадцать. Не зря пионеры на нее зарились. Я едва не улетаю вместе со своим оружием на, присевших от неожиданности, преследователей. Но метания металла в людей не входит в мои стратегические планы. Едва справляясь с центробежной силой, завершаю оборот вокруг себя и с размаха втыкаю железяку в окно. Хруст. Звон. Метель белым шлейфом врывается на лестницу. А я ныряю в дыру.

Козырек подъезда больно бьет меня по пяткам. Колени подламываются и тонкий коврик свежевыпавшего снега вырывается из под ног. Я приземляюсь на спину. Плашмя. Как блин на сковородку у умелой хозяйки. Ударом из меня вышибает воздух и способность его вдыхать. Кто не понимает термин «вышиб дух вон» пусть попробует упасть со второго этажа на спину. Очень рекомендую. Сразу поймете.

Но мне разлеживаться, изучая реакцию тела на внезапную остановку о промерзший грунт, некогда. Научную деятельность лучше отложить на потом. Я, не слишком элегантно поднимаюсь и, скрючившись, с грацией пьяного страуса, ретируюсь за угол дома. Снег закидывает одинокий пунктир моих следов. Я, обтирая стену родной пятиэтажки, пытаюсь вспомнить, что именно следует делать, когда хочешь дышать. Вакуум в грудной клетке начинает надоедать. Впечатление такое, что легкие от удара слиплись. Меня бы подкачать. Мне бы, где нибудь насосом разжиться. Автомобилисты, где вы? Ау…

С трудом переваливаюсь через оградку детского садика и бах, (как там в рекламе?) шлепаюсь на попку. Из груди вылетает здоровый, мощный децибел на сто двадцать крик. Сработала детская реакция: получил по заднице – ори. А дальше – как при рождении: заорал – дыши. Легкие включаются в работу, и двор детского садика я пересекаю на, уже вполне приличной скорости.

Моя свита не желает отставать. Они молча несутся следом. Оглядываюсь на бегу: на лицах даже на таком расстоянии читается одно желание – желание не расставаться со мной никогда. Нужно будет им, как-нибудь на досуге вручить заслуженные награды за верность и преданность моей драгоценной персоне.

– Пацаны, с той стороны обходите. – Долетает баритон моего интеллигентного собеседника с лестничной площадки. Прекрасно: они сейчас разделятся пополам, как инфузория туфелька, а, значит, у меня появляется шанс. Я пробегаю шагов двадцать по аллейке, ведущей от крыльца садика к воротам. Преследователи меня еще не видят. А пора бы уже показаться себя своим верноподданным. Пока одни оббегают здание детсада вокруг, я других уведу в противоположную сторону. Перепрыгиваю через сугроб, и по узкой тропинке напрямик, мимо песочниц, игрушечных домиков и горки забираю вправо к беседкам.

– Вон он! – Раздается за спиной радостный крик. Чему радуются, дурачки? Им сейчас придется метров пятьдесят по непаханой целине, по сугробам лезть. Оглядываюсь на крик. Квинтет превратился в трио. Двое огибают садик слева. Когда доберутся сюда, обнаружат полное отсутствие жертвы и компаньонов по охоте.

Перелетаю через забор. Страх, оказывается, может благотворно влиять на физические кондиции вообще и координацию в частности. Я, со страху, чувствую себя пятнадцатилетним пацаном. Точнее, пацаном, убегающим из чужого сада. Странное ощущение для человека, прожившего вдвое больше.

За моей спиной два «джипика» старательно прокладывают зимник сквозь детсадовские сугробы. Интеллигентный руководитель облавы трусит за своими могучими подручными, на ходу снабжая их ценными указаниями и уточняя маршрут. Нужно отдать ребятам должное: их успехи удивительны и заслуживают уважения.

Спустя две минуты мне удается повторить маневр и трио разбивается о девятиэтажный дом на дуэт и солиста. Пока меня в очередной раз пытаются взять «в клещи» я заскакиваю в проходной подъезд и с интересом наблюдаю спины своих преследователей. Поди, теперь, разберись: кто за кем гонится.

Возвращаюсь к дому красный, но довольный. Ниагарский водопад пота стекает по моей спине. В принципе, при таком обилии влаги за мной должна образовываться наледь. Оглядываюсь, и признаюсь себе в том, что мания величия моя единственная врожденная болезнь. Все остальное, включая насморк и кариес, я приобрел вместе с жизненным опытом, а мания величия – моя единоутробная сестра-блезняшка.

Начинает темнеть. Зимой, да еще в снегопад, день – короче одеяла в холодную ночь.

У своего подъезда натыкаюсь на моих любимых, ненаглядных, верноподданных «джипиков». Ребятам надоело бегать вокруг детского сада и они нашли простое решение. «Джипики» подкатили к той точке, от которой начали охоту. Заняли позицию у входных дверей в ожидании скорого возвращения дичи или начальства. Дичь, на свою голову, оказалась проворнее.

Тяжелая лапа ложиться мне на плечо. Вторая, еще более тяжелая, откуда-то из далека, из снежной мглы, прилетает с дружеским приветом моему носу. Следующий удар я еще принимаю стоя. Третий наносят ногой. От него мое тело в миг становится легким и взмывает в воздух. Я лечу и удивляюсь своим высоким аэродинамическим характеристикам. Впрочем, не долго. Закон всемирного тяготения неумолим. Подчиняясь открытию Ньютона, перестаю изображать воробушка. Шлепнувшись на поребрик подвального окна, нехотя сползаю в подвал через узкий пролом в деревянном щите.

В подвале темно и пахнет отнюдь не французским парфюмом. Помещение заполнено коктейлем из чего-то давно умершего и горячего пара, настоянного на фекалиях. Над моей головой у пролома в окне идет неторопливая дискуссия на тему: оставить ли меня в подвале в одиночестве или составить мне компанию и продолжить развлечение.

– Брось его, Гриша. Нам же сказали: предупредить. Мы предупредили.

– А чего он, падла бегал? Давай слезем и еще по паре плюх накинем.

– Ну его, к х… У тебя брюки новые, а там все в кошачьем дерьме. Перепачкаешься, тебе Любка скандал закатит.

– Пожалуй, закатит. Х…, с ним.

«Джипы» достигают консенсуса. От какой все-таки малости может зависеть жизнь человека! Мою жизнь спасло кошачье дерьмо. Ну, и Любка, конечно. Спасибо, четвероногие братья и двуногие сестры.

* * *

Брыська презрительно осматривает мою физиономию. В его взгляде явно читается: «Еще раз вернешься в таком виде – домой не пущу». Он демонстративно отворачивается и, подняв хвост трубой, бандитской походкой отправляется инспектировать кухню.

Я гляжу на себя в зеркало и не могу не признать: кот справедлив и объективен. Еще утром я прикалывался над внешностью брата, а уже к вечеру превзошел его по многим параметрам. Мечта Хрущева «догнать и перегнать» осуществлена мной успешно и в минимальные сроки. Правда, как и положено в России, догнал не в том и перегнал без пользы для себя и отечества.

«А ведь добрые люди советовали: не суй свой нос, куда не надо. Не послушался… Теперь ту выпуклость на лице, которая призвана отделять правый глаз от левого можно просунуть разве что в ворота авиационного ангара. Неужели нос способен так распухнуть? Черт. А, главное так болеть!»

Желудок после энергичной разминки, не особенно миндальничая, намекает: «Хозяин, хорошо бы подкинуть в топку пару бутербродов, а лучше пол кило пельменей!». Я с желудком спорю редко. Вескость его доводов поистине убийственна. Здесь, как при изнасиловании, лучше уступить, расслабиться и постараться получить удовольствие.

Захожу на кухню. Зажигаю свет. Кот уже сторожит на подоконнике свою пустую миску. Он тоже уступил доводам желудка. Своего, естественно. Приходится сначала заняться кошачьим голодом, отложив удовлетворения своих потребностей, на потом. В конце концов, если бы котов не кормили, то не было бы и того результата кормления – кошачьего дерьма. А ведь именно благодаря дерьму, я сегодня отделался лишь парой синяков. Все могло кончиться значительно хуже. Стать, что ли родоначальником нового культа «котокакапоклонничества»? Нет, длинновато. Ни один из учеников и последователей не сможет с первой попытки выговорить название учения. С точки зрения PR культ с такой сложной «фамилией» обречен на смерть в полной безвестности.

Через пол часа, сижу за столом и, отправляя в рот горячие пельмени, поскрипываю поврежденными челюстями. Прокручиваю в уме события сегодняшнего дня и никак не могу их увязать в единую логическую цепочку. Какого, извиняюсь за выражение, хрена, нужно было устраивать охоту на такую мелкую и несъедобную дичь, как я? Не понятно это. Бессмысленно. Ну, сбил какой-то состоятельный идиот Лешку машиной. Но ведь не насмерть. Максимум, что идиоту за это светит: лишение прав, возмещение ущерба. Возможно, какой-то срок условно. Для человека, разъезжающего в Мерседесовском джипе, лишение прав – кара смешная. Новые корочки купит. Возмещение ущерба? Лешка таких сумм не знает, которые могли бы отразиться на здоровье кошелька состоятельного человека. Срок? Если в суде такие же завязки, как в милиции, то ему бояться суда так же глупо, как тигру бегать от таракана.

Отсюда вывод: либо водитель Мерседеса опасается шумихи вокруг своего имени, либо наезд на Лешку не случайность, а предупреждение или попытка устранения. Только в этих двух сценариях есть место для бедного грешника Андрея Петрова, жертвы собственного любопытства. Если некто столь сурово пресекает всякие попытки выйти на него, то этот некто вполне способен закрыть проблему раз и на всегда. Закрыть, обычным физическим уничтожением. Слишком непослушных и излишне любопытных иногда убивают в целях профилактики. В таком случае, судя по темпам перехода от слов к делу, акт превращения профессионального журналиста в профессионального покойника, может оказаться следующим шагом. Следующим и скорым.

Оптимальным вариантом сейчас была бы командировка на Кипр на пол года. Причем для меня и брата. Но рассчитывать на такой подарок судьбы глупо. Значит, предстоит выбирать между неоптимальными вариантами.

Лучший из неоптимальных: заняться завтра очередной статьей о копировальных устройствах. Тем более, что эти статьи у меня выходят неплохо. Превратить цифирки технических характеристик и буковки рекламных слоганов в нечто эмоциональное и живое, это искусство. Кто бы, что не говорил, а эмоциональная реклама технических устройств в России, где все основано в первую очередь на эмоциях – ключ к успеху.