Текст книги "Спираль"

Автор книги: Андрей Лазарчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

31

Как ни странно, Юра проснулся сам. Было страшно тихо. Рядом, привалившись к нему и почти не дыша, спала Эля. Он осторожно, чтобы не разбудить, высвободился, уложил её на то место, где сидел, и медленно привстал.

Костёр, кажется, потух. Оттуда тянуло влажным дымом.

Было ещё темно, хотя уже не глаз выколи – наверное, самое начало утра. И было тепло, тепло и душно, как в предбаннике.

Стоял туман, хотя при такой температуре вроде бы не бывает туманов; не слишком густой – но луч фонарика сразу же высветил только сам себя, свой собственный голубоватый конус, а всё остальное кругом сделал невидимым и чёрным.

Юра выключил фонарь и сунул руку в карман за монокуляром.

Карман был пуст.

Что за чёрт?

Он обхлопал себя по всем карманам, курточным и жилеточным, внутренним и внешним. И понял, что пропало многое. Ч-чёрт…

Уже понимая, что случилось, но всё-таки надеясь, что ошибся. Юра пошёл к стоянке. Да, вот она. Кострище ещё дымится.

И – никого. Снялись и тихо ушли. Сами. КПК забрали, суки, и ПДА забрали. Зачем они им?.. «ТТ» дарёный – тоже забрали. Ну, это хотя бы понятно…

Хорошо хоть, что оставили «Каштан» (по какому-то наитию он повесил его под шинель, и похитители не рискнули резать ремень и вытаскивать пэпэшку) и гармоники.

Но – почему ушли?

Не знаю… можно догадываться: например, все они оплатили тур к месту исполнения всех желаний и вносить какие-то изменения не хотели. Не сходится: так и так маршрут и цель оставались теми же. Скорее, кто-то из получивших оружие решил получить и те ништяки, которые полагались пригнавшим конвой. Или – кого-то на входе надо приносить в жертву, а без этого никак. Или что-то ещё…

Ничего не знаю, с досадой подумал Юра. Догнать и спросить?

Потешить любопытство.

На фиг.

Он осмотрел поляну. Так, шмотки унесли, мою сумку унесли, рюкзак тоже унесли. Остались у меня пэпэ, два магазина к нему… а это что? А это обтирочные концы, они их не заметили или решили, что обойдутся. И самогон, как ни странно, – бутылка откатилась, не нашли. Может, ещё что-то? Юра походил вокруг костра. Светало очень быстро. Валялся скомканный свитер, вставший колом от засохшей крови, валялись откуда-то взявшиеся резиновые сапоги. И всё.

Ну и ладно.

Юра почти бегом вернулся к Эле. Та так и лежала в чертовски неудобной позе; да жива ли она? – вдруг пробило Юру. Он наклонился. Жива.

– Подъём, – похлопал он её по плечу. – Мы уже всё проспали.

– Что? – Открыв глаза, но продолжая спать, Эля похожа была на страшного совёнка. – Куда попали?

– Проспали.

– Самолёт? Нет, ещё не скоро… Да ну, перестань, какое может быть зависание, не смеши…

Она завозилась, устраиваясь поудобнее. Теперь Юра увидел, что на спине у неё приторочен рюкзачок.

– Эль, так мы идём или нет?

– Да-да-да, сейчас-сейчас, просто три секунды…

Юру вдруг заколотило – то есть по-настоящему, руки прыгали, и зубы пришлось сжать, чтобы не стучали. Тихо, сказал он себе, тихо. Они же всё-таки сёстры…

Эля говорила голосом Алёнки и с Алёнкиными интонациями.

– Значит, это был не сон. – Эля потёрла виски. – Значит, это на самом деле так…

Она побывала там, где сейчас Алёнка, и разговаривала с ней по-настоящему, а не «снимала пыльцу». Алёнке там плохо, но не потому, что её кто-то обижает или там вообще плохо, а потому, что Алёнка всей душой рвётся в прежний мир, в прежнее тело, к прежней жизни, к нему, к Юре, – а главное, очень боится, что с телом произойдёт что-то плохое, она не может объяснить, почему боится и что плохое может произойти, – но боится панически. А если бы не этот страх, то там просто здорово…

Это небольшой старинный городок, спиралью обернувшийся вокруг светлого стрельчатого замка на горе, городок, заросший простыми и плодовыми деревьями, хмелем и виноградом; они с Алёной прошлись по нему, и встречные здоровались, и раскланивались, и знакомились с Элей. На площади перед воротами замка они посидели в кафе. Ворота были открыты, люди входили туда и выходили оттуда. Им было легко. Замок что-то значит в этом мире, но что именно, Эля не поняла. Есть другие города и сёла, есть реки и моря. Здесь ездят на паровозах и лошадях, плавают на парусных и паровых кораблях, летают на безмоторных планерах. И это не скучный курорт, а место, где есть чем заняться. Но… Алёнка хочет назад.

– Понятно, – сказал Юра. – Давай так: я сейчас сбегаю к Николаю Ильичу, скажу ему, чтобы не ждал. А ты пока всё с себя сними, тряпками оботрись и полиэтиленом обмотайся…

Хорошо, что Эля так и уснула, не сняв рюкзачка. Теперь у них была плёнка, шмат сала, полбуханки хлеба, початая бутылка дорогой водки «Союзная», синяя протирка, пахнущая мылом, две пары чистых носков…

– Нет, – покачала головой Эля. – Не уходи. Нам теперь нельзя разлучаться ни на метр.

Она говорила совсем тихо, но уже не таким на грани слышимости шёпотом, как вчера. И ничего страшного не происходило. Может быть, и со сходом с тропы та же фигня?

Проверять не хотелось.

– Почему? – спросил Юра.

– Не знаю почему, но это точно. Чувствую.

– Ну…

– Да ладно, – сказала Эля и стала с отвращением сбрасывать с себя одежду. – Там, в рюкзаке, мыло…

Эллин эксгибиционизм, собственно, эксгибиционизмом не был, это они обсудили ещё будучи дома, в Киеве. Просто Эле было всё равно, голая она или одетая. Она осознавала свою неказистость и очевидную непривлекательность в мужских глазах, при этом никому не завидовала и ни на что не надеялась. Это в ней было от мамы-ведьмы – осознание своего принципиального одиночества. Ну, не чувствует же себя голой кошка – даже эти, которые бесшёрстные, совершенно инопланетные звери…

Юра достал бутылку:

– Давай уж тогда спинку потру, раз так.

– Потри. – Она повернулась – и застыла.

Из леса на тропу вышел зомби. Это был давешний убитый бандит – Тихий. В трусах и свитере, не гнущемся от засохшей крови, он шёл неуверенно, подволакивая обе ноги и ни на что не глядя; в руках у него был здоровенный дрын.

– Подожди здесь… – Юра сунул Эле в руки тряпки и бутылку, сам же пошёл навстречу зомби, на ходу снимая с плеча пэпэ и переводя его на одиночные. Надо было связать гадов, подумал он, а теперь патроны тратить…

Он остановился, подпустил зомби шагов на десять и выпустил ему пулю между глаз. Затылок разлетелся, и зомби рухнул, но не как падает убитый человек, а как кукла из какого-то тугого мнущегося материала вроде твёрдого пластилина. Теперь, как Юра знал из методичек, он не встанет или никогда, или очень не скоро.

А остальные?

Юра хотел сходить проверить – и вдруг понял, что не пойдёт. Не пойдёт, и всё. Лучше постоит на тропе.

Он оглянулся на Элю. Она так и стояла – с тряпками в одной руке и бутылью в другой.

– Вот так оно и бывает в Зоне, – сказал Юра. – Давай – неторопливо, но в темпе.

Юля кивнула и, обильно намочив тряпки синей жидкостью, начала себя тереть – пальцы, левую руку, правую, подмышки, впалую птичью грудку с выступающими рёбрами… Потом протянула тряпку ему: спину. Он снова плюхнул в ком тряпок синей жидкости из бутыли и стал тереть бледную кожу; при каждом движении на спине появлялись и снова пропадали какие-то непонятные узоры.

Закончив, Юра вернул ей моющие приспособления, и Эля стала обрабатывать нижнюю часть тела. Юра же взял рюкзачок и покрутил в руках.

– Слушай, – сказал он, – а если здесь дырочки для ног прорезать, получатся сносные шорты.

Эля посмотрела.

– Лучше совсем дно вырезать, будет классная юбка. А трусы я из этих тряпочек сделаю. А кроссовки у меня чистые должны быть, я без них выходила.

– Хитрая, да?

– Не очень. Просто ноги устали, я и разулась. И босиком вышла. Давай-ка меня быстро обмотаем, а то что-то зябко…

И действительно, горячий туман рассеялся, и быстро становилось всё свежее и свежее.

– Нормально, – сказал Юра, осматривая со всех сторон свою работу. – Тогда вперёд? Или всё-таки подождёшь?

– Нет, я с тобой… – всё ещё понижая голос до шёпота, сказала Эля. – Ничего не случится, я знаю.

Она, конечно, не знала. Иначе бы не вздрагивала так.

– Я в прошлом году на биеннале была, – продолжала она. – Там манекенщиц вот так же плёнкой обматывали и в разные позы ставили. Концептуальные художники. Ещё серой глиной обмазывали. Так что я – по высокой моде. А манекенщицы такие же противные, кстати…

Завёрнутая в полиэтилен с головы до ног (свободно только лицо), в юбке-рюкзаке и в Юриной куртке она действительно производила впечатление экспоната какой-то провинциально-авангардистской выставки. Вряд ли хоть молекула запаха-метки могла просочиться от тела наружу. И тем не менее Юра перед тем, как свернуть в лес, невольно остановился. Может быть, не рисковать – смертельно – ради того лишь, чтобы сообщить учителю о случившемся и отпустить его с миром? Подождёт-подождёт, да и уедет сам.

Но он почему-то знал, что поговорить нужно обязательно. Это как в компьютерном квесте: «вернуться, поговорить с учителем», – и только после этого откроются какие-то следующие ходы. А без этого не обязательного вроде бы разговора так и будешь тыкаться в запертые двери.

– Ну, бог не выдаст, свинья не съест… – пробормотал Юра себе под нос. – Держись вплотную ко мне, и давай я тебя буду придерживать. Главное, смотри под ноги.

Казалось бы, сколько раз пробежал он по этой дороге туда и обратно, а вот поди ж ты – лес тут же стал незнакомым и почему-то угрожающим; не здесь, а в той, другой, прошлой жизни. Юра в такие леса предпочитал не заходить, слишком уж они были отталкивающие. Больные. Слишком густые, в них царили смерть и борьбе за выживание; из ста тонкошеих деревцев вырастет одно, задавив соседей; уже сейчас половина умирает. То есть это всё и в других лесах протекало так же, но вот в подобных – было как-то особенно обнажено, напоказ, как нищета у Достоевского. Здесь и трава-то настоящая не росла, а лезло из-под земли какое-то полугнилое мочало…

Юра, тесно прижимая к себе птичье лёгкое тельце Эли, шёл как мог быстро, в то же время внимательно вслушиваясь в окружающее и опасаясь услышать хруст и лом поверху; но было тихо, ненормально тихо, как не бывает в лесу. Наверное, уйдя в слух, он чуть-чуть не туда свернул – и они вышли просто к берегу, к невысокому обрыву, из которого торчали голые когтеобразные корни. Дамба была немного правее.

Заросшее озеро сейчас казалось прекрасным. Диким и прекрасным.

– Ух ты… – прошептала Эля.

– Ага. Пойдём, а то промахнулся я немного. Нам вон туда.

Николай Ильич сидел на подножке дрезины и курил толстую вонючую цигарку. Услышав подходивших сзади Юру с Элей, он протянул было руку к лежащему в ногах обрезу, но, опознав идущих, бросил цигарку и встал навстречу.

– Доброе утро… барышня Эмма, если склероз меня не подводит?

– Утро добрым не бывает, – проворчал Юра, подавая учителю руку. – Элла. Эля. Через «эль».

– Прошу прощения. В наших местах такие имена редкие, запутаться проще простого… Что-то случилось?

– Да вот… – И Юра рассказал о странном, с его точки зрения, казусе с ушедшими. Учитель молча слушал.

– Мне это непонятно, – сказал он, когда Юра закончил. – Единственное, что могу предположить, – среди тех, кто казался вам пленниками, были люди вполне бандитского склада ума. Лешканы могли их захватить, например…

– Бандиты меня сонного прирезали бы, да и дело с концом. И Элю прихватили бы с собой. А так – просто обобрали, как пьяного… Чёрт, не знаю, как ни кручу – всё не складывается. Обязательно остаётся лишняя деталь.

– Я даже догадываюсь, кто, – сказала Эля, глядя куда-то мимо всех. – Их в автобусе трое было. Делали вид, что совсем не знакомы друг с другом. Одного убили, когда мы высаживались, а двое так с нами и пошли. Это я только сейчас всё сопоставила, – повернулась она к Юре. – Извини.

– А убили какого? – спросил Юра. – В плаще и в сапогах – или в куртке и берцах?

– В плаще. Длинный такой плащ.

– Его не убили. И надеюсь, он выживет. Это мой знакомый. Я его перевязал… Он не бандит, он из службы безопасности одной фирмы. Хотя… там не всегда разберёшь, где граница проходит. Это вам не война. На войне просто… Их шефа похитили и убили, вот они, наверное, и выслеживают кого-то.

– Как мы?

– Ага. Тем более что это был и Алёнкин шеф. Она ничего про Ильхама тебе не рассказывала?

– Нет, не рассказывала – так, упоминала только. И вообще ты уже спрашивал.

– Разве? Забыл…

– В первый же день, как приехал.

– Да, точно… а ещё говорят, «память девичья». Ладно, Николай Ильич, мы пойдём, и вы нас не ждите. Вряд ли мы этим путём будем возвращаться.

– Да, это точно вряд ли. Ну, с пути вас сбивать не буду, знаю, что бессмысленно. Юра, держи шинельку – и не спорь, днём холодно будет, замёрзнешь в кол. Барышня Эля, вам презентую рубашку и штаны…

– А вы как? – с ужасом спросила Эля.

– Ну, у меня и подштанники тёплые, и брезентом накроюсь, как пологом, вот мне и тепло. Да и по-над озером холодов не бывает – а вот где вы пойдёте, там да. Там, говорят, и насмерть замерзали люди, особенно если ветерок потянет. Так что не рискуйте, берите. И вот что, Юра… Если будет невмоготу – всё равно где, здесь, там, не важно, – ты знаешь, куда тебе податься. Будем рады. И вас, барышня, это тоже касается…

– Странный дед, – сказала Эля уже на тропе, возясь с подгонкой штанов. – Он всё время хотел тебя о чём-то спросить, но не смог. Мучительно хотел.

– Не знаешь, о чём?

– Нет, я же не читаю мысли…

И они двинулись по тропе.

Чем выше поднималось солнце – вернее, сияющее пятно в плотной дымке, – тем холоднее делался воздух и тем труднее было дышать. Казалось, что поднимаешься в горы, хотя ноги этого подъёма не замечали. Но вот кончились лиственные деревья, остались одни ёлки. Потом и ёлки пропали, тропа вилась между синеватыми слоистыми скалами, торчащими из мшистой земли под острым углом и похожими на ледяные заструги. Стал появляться пятнами снег – а может быть, иней; наконец всё вокруг оказалось покрыто инеем, сверкающим и острым, – Эля, поскользнувшись, поранила запястье ледяными иглами и теперь шла, на ходу зализывая ранки, маленькие, но глубокие. Мы правильно идём? – время от времени спрашивал Юра, и она молча кивала. Идти приходилось без отдыха, только на ходу можно было согреться, минутная остановка приводила к тому, что холод забирался в спину, в колени, высасывал силы. И бежать не получалось, не хватало кислорода, лёгкие сразу же начинало жечь и колоть. На ходу они делали по глотку сначала водки, а когда водка кончилась, то самогона, воняющего сивухой и машинным маслом, но зато чертовски крепкого, заедали вонь кусочком сала – и продолжали идти, идти, идти. И уже непонятно было, от чего отключается мозг – от усталости или от сивушных паров…

Но ноги шли.

Несколько раз вблизи тропы они видели мертвецов, нормальных мёртвых мертвецов, которые никуда не торопились. Кто-то лежал на боку, кто-то сидел, опершись спиной о камень. Мертвецы были просто особенностью пейзажа, не более.

Ноги шли.

Такое случается при подъёме в горы: телу вдруг становится всё равно, и холод и усталость не чувствуются, потому что уже перешли предел, и клапан сорвало, и ничего не страшно, потому что ни лучше, ни хуже быть просто не может, и ты идёшь, пока не рухнешь, и лишь рассудок сможет велеть остановиться…

И когда впереди, совсем рядом, вдруг встала белая стена, Юра долго не мог понять, что это такое.

– Туман, – сказала Эля.

– Что?

– Туман.

– Где?

– Да вот же.

– Точно. Пойдём быстрее, там, наверное, тепло.

– Мы уже близко, – сказала Эля и вдруг замерла.

– Что?

– Не знаю. Что-то происходит… не могу понять…

Туман нахлынул и поглотил их.

Он был тёплый и сырой и пах прелыми листьями. Сразу захватило дыхание и сбилось с ритма сердце – как от страшной высоты.

– Руку, – сказал Юра, но Эллина ледяная ручка ткнулась в его пальцы за секунду до этого. – Не отпускайся.

– Ни за что.

– Куда нам? – спросил он – и вдруг понял, что снова видит дорогу. Светящаяся полоса, пусть еле различимая, вела из-под ног вперёд и чуть вправо.

Куда намм? Куданаммм? – как будто эхо, но не то, которое слышишь ухом.

– Не знаю, – растерянно сказала Эля; голос её дрожал. – Я потерялась. Я не знаю, где я. Я не знаю…

32

А потом было так: туман рассеялся внезапно, как и появился, и вокруг оказалась сочная зелёная долина. Журчал небольшой быстрый ручей, прыгал с камня на камень; длинная трава склонялась над водой, касалась воды, погружалась в поток и трепетала там. Впереди, в полукилометре, не больше, начинался лес. Тёмный и густой настолько, что казался не просто непроходимым – видел Юра непроходимые леса, – а просто сплошным, как древняя пирамида. Он и был подобен уступчатой пирамиде – каждый следующий ярус нависал над предыдущим, и корявые узловатые сучья – каждый, наверное, толщиной в столетний платан – сплетались, будто лианы; а может, это и вправду лианы, подумал Юра, может, всё это буйство – один бесконечный стебель? Или весь этот лес – одно дерево, подобно какому-нибудь чудовищному баньяну? Скорее всего…

Эля вдруг выдохнула судорожно и стала оседать на землю. Юра успел её подхватить. Она вдруг показалась ему очень тяжёлой. И он сам себе показался очень тяжёлым. Ноги дрожали, будто держали двойной или тройной вес. И всё же он сумел не упасть, а мягко сесть рядом с замшелым камнем и посадить Элю.

– Слабость, – сказала она.

Юра только кивнул.

– Как ты думаешь, где другие? – спросила она.

– Не знаю, – сказал он. – А ты ничего не слышишь?

– Ничего, – сказала она. – Навалилось… этакая огромная подушка. Не слышу, не чувствую… плохо мне… дай полежу.

– Конечно, – сказал Юра и придержал её под затылок, когда она без сил повалилась на бок.

Это её спасло.

Пуля попала в камень там, где только что была Элина голова. Юра почувствовал удар в висок и щёку, и тут же правый глаз закрылся. Тело отреагировало раньше, чем до измученного мозга дошло, что возникла какая-то опасность и надо принимать меры. Нет, тело само распласталось по земле, вжалось, пожалело, что нет лопатки, постаралось определить, откуда прилетела пуля… Потом оно же придержало пытавшуюся вскочить Элю и потащило её за камень, под прикрытие. Ещё одна пуля ударила в камень по касательной и с резким жужжанием ушла рикошетом в небо. Ни первого, ни второго выстрелов Юра не услышал. Наверное, стреляли из чего-то наподобие «винтореза», что плохо – при всех своих недостатках «винторез» был чертовски опасным оружием. А тут ещё глаз… Юра приложил ладонь, потом посмотрел на неё. Вроде бы только кровь. Может, обойдётся. Было бы обидно потерять глаз от какой-то каменной крошки.

– Кто это? – спросила Эля, лёжа на спине и глядя на Юру жутко, безотрывно. – Те? Наши?

– Вряд ли, – сказал Юра. – У них снайперки не было. Кто-то другой. Ты как?

– Как нашатырю нюхнула, – вдруг хихикнула Эля. Это было нехорошее хихиканье, оно могло перейти в истерику. Но могло и не перейти.

– Лежи, не подымайся.

– Да, мой лейтенант.

– Попробуй… увидеть.

– Их?

– Ну да.

– Попробую.

Выглядывать поверх камня – дураков нет. Но что-то же надо делать…

Он отполз от камня шагов на пять, собрался, подскочил и снова упал. Через секунду свистнуло – не очень близко. Снайпер метрах в трёхстах… но это ерунда.

Потому что как минимум четверо, пригнувшись, приближались к ним, обхватывая камень с флангов.

Юра перекатился к камню.

– Плохо, – сказал он.

– Вижу, – сказала Эля. – Злые.

– Что им нужно, интересно?

– Мы.

– Ладно, потом разберёмся… чёрт.

– Там есть ещё. Один. Сзади. Он без оружия, но… давит. Это он нас…

– Понял, – догадался Юра. – Менталист, он же контролёр. Это хорошо, что мы с тобой запивали водку самогоном.

– Что?

– Потом объясню…

Контролёр, подумал он. С какими-то бандосами. А ведь нам кранты, ребята.

Двух шагов не дошли… обидно.

Сдаться?

И поступить в зомби.

– Юра, – ткнула его в бок Эля. – Держи.

– Что это?

Это была пуговица. Вернее, капсула с дум-мумиё в виде пуговицы. Он совсем про неё забыл. Свою отдал Серёге, а про Элину забыл.

– Я же ещё живой, – сказал он.

– Заранее.

– Нет, – сказал он. – У меня есть идея получше.

Он лёг на спину, расстегнул шинель и засунул руку во внутренний карман жилетки. Неужели и это спёрли? Слава богу, на месте.

Ухватив пузырёк двумя пальцами, Юра вытащил его и тут же уронил. Да что за чёрт. Проклятый контролёр…

Ни хрена руки не слушались.

– Помоги, – сказал он, и Эля поняла без слов, зашарила руками по полам распахнутой шинели. Нашла. Зубами открутила пробку.

– Что это?

– Давай… все.

Она высыпала ему прямо в рот желатиновые капсулы. Юра языком направил несколько между зубами и раздавил. Потом ещё и ещё – пока было что давить.

У снадобья был беспомощный сладковатый вкус.

Ну, Быстрорез… на тебя, гада, вся надежда…

Сначала закружилась и опустела голова, а потом Юра вдруг услышал совсем рядом писк медицинского монитора и бубнящие голоса: «…четвёртые сутки, и если быть точным – семьдесят восемь часов калий заметно ниже нормы, но по серотонину и норадреналину нет, свёртываемость остаётся очень высокой, протромбиновый индекс таламонал, я думаю, пока отменять не будем, пусть…» – это было так реально, что он даже чуть приподнялся и стал озираться вокруг, ожидая увидеть врачей… примерно так же он пришёл в себя в госпитале в Дербенте три года назад – и сейчас сверкнуло то ли понимание, то ли надежда, что вот оно: бред закончился, и он наконец очнулся.

Вместо этого он увидел два чёрных кружка автоматных дул, глядящих ему прямо в глаза.

– Ну що, москалик, добігався? Сталася дупа?

Юра хотел что-то ответить, но только скривился. Бандос был тощенький и молоденький, лет семнадцати, с быстрыми злыми глазками.

«…я не могу сказать, что есть объективное ухудшение параметров, но почему-то он загружается… – продолжали бубнить голоса, – …что мы могли упустить?..»

– Знаете, люблю теплої осінньої днини побродити по лісу з двостволкою, – сказал другой бандос, старший, толстый сам и с толстым холёным лицом, с пущенным по виску оселедцем.

– На полювання? – подсказал молодой; это у них явно была проработанная хохма.

– Ні, по гриби… Бувало, підійдеш так до грибників – і скажеш просто: ого! скільки грибочків назбирали!

Подошли ещё двое, остановились поодаль. Юра вдруг понял, что отчётливо видит обоих, хотя они стоят на противоположных сторонах – один справа от него, другой слева. Причём тот, который слева, оказывается за камнем…

Потом он увидел контролёра.

Лысый мужичок в хорошей и дорогой, но совсем не по размеру кожаной куртке брёл к ним, сильно подволакивая ногу. Он был сосредоточен и зол – зол тем, что с этими двумя у него что-то не совсем получилось, пришлось их просто глушить, то ли на предыдущих слишком много сил потратил, то ли ещё что, ладно, сейчас разберёмся… Но тут контролёр почувствовал неладное и замер.

А Юра тем временем увидел снайпера.

Снайпер стоял за деревом, положив винтовку на торчащий сучок, и через прицел разглядывал происходящее. Ему тоже что-то не нравилось. Он был самый опытный здесь и самый главный – именно потому, что опытный. Ему этого даже никогда не приходилось доказывать. И именно в силу опытности он был достаточно осторожен. Внутренний голос сейчас подсказывал ему: сматывайся. Бросай всё и сматывайся. Но вместо этого он поймал в прицел голову контролёра (Мирон, откуда-то узнал Юра, его зовут Мирон; а снайпера зовут Лев Савельевич, и прозвище у него Дырявый) и нажал спуск.

Контролёр исчез. Потух. Юра тут же почувствовал, что тяжёлую душную подушку, давившую на мозг, нехотя убрали.

– Грибочки, говоришь? – спросил он бандоса с оселедцем. – Будут вам сейчас грибочки.

Бандос поднял автомат и выстрелил в того, молоденького. Тут же рядом стукнула ещё очередь, и один из вновь подошедших, взмахнув руками, рухнул в траву.

Двое оставшихся в ужасе уставились друг на друга. Они понимали, что происходит.

– Остаться должен один, – сказал Юра.

Толстый бандос успел выстрелить раньше. Второй схватился за живот и со стоном сел. Повалился на бок, засучил ногами и замер.

– И это не ты, – продолжал Юра.

Пуля снайпера ударила толстого точно в левую лопатку и толкнула вперёд. Он умер раньше, чем упал.

– Что происходит? – прошептала Эля.

– Это я их, – сказал Юра. – Пока не вставай. Потом, всё потом…

Снайпер, оставив винтовку у дерева, шёл к ним. На само деле он хотел остановиться, упасть, бежать в другую сторону, но тело решило иначе. Юра чувствовал его нарастающий ужас.

Да, Дырявый, подумал Юра, ты ведь небось верил в свое бессмертие? Что не ты, а другие всегда будут вот так идти туда, куда не хотят? Исчезать, испаряться, умирать на ходу? Вот и посмотрим сейчас, из какого сорта говна ты сделан…

– Алёнка, – сказала вдруг Эля. – Это Алёна! Эй!

– Где? – спросил Юра.

– Да вот же она! – И показала на зелёную пирамиду. На чащу.

Юра, стараясь не отвлекаться от Дырявого, посмотрел в ту сторону.

Это было…

…это было как появиться над оживлённейшим московским перекрёстком – скажем, Тверской и Большой Садовой – в час пик. Когда многотысячная толпа бурлит и несётся, и никто никому не нужен там, внизу, – будто каждый стремится вперёд по собственному руслу, отделённый от остальных когда прозрачными стенами, а когда – такими, на которых что-то нарисовано, видимое только ему. И вот в этой толпе увидеть, узнать одного человека…

Юра увидел и узнал. Хотя и смотрел сверху. Нет, не сверху. Сверху тоже, но и одновременно – со всех сторон. И даже изнутри. Алёнкиными глазами.

Он видел её издалека, крошечную, зажатую меж двух извилистых стенок-экранов, на которые кто-то проецировал изображения замка и городка, который окружает – спиралью – замок, как змей на известной картине окружает город на горе, и эта картина будто проступила на миг сквозь предыдущую, проступила и скрылась, как бы давая смутный намёк – но на что этот намёк, Юра не мог сказать. Одновременно с этим он смотрел на Алёнку в упор, разглядывая и любя каждую складочку в уголках глаз и каждую маленькую бледную веснушку (созвездие Ориона, вспомнил он) на переносице. И её глазами он тоже смотрел на стены, на живую картину, и не мог не изумляться тому, с какой тщательностью, с какой любовью было создано это изображение, которое казалось куда более живым и притягательным, чем всё, что он видел раньше и по наивности своей считал явью…

И тут же, за стенкой, в другом тесном, теснейшем отсеке-лабиринте, существовал другой человек, до него было полметра, даже меньше, но ни он не мог увидеть Алёнку, ни она его – ни увидеть, ни дотянуться, ни даже догадаться о существовании друг друга. Человека этого Юра никогда прежде не видел, но почему-то знал о нём всё: и как его зовут (Михаил Исаакович), и где он жил (в Бердичеве), и что погнало его в этот страшный поход (сын-наркоман и полная безысходность, что же ещё…), и как выглядит его лабиринт изнутри: скалистый остров, дома, прилепившиеся к склонам подобно ласточкиным гнёздам, вечно тёмный ворчливый океан… корабли на рейде, полуразвалившийся венецианский форт, полощущие паруса… Михаил Исаакович никогда в жизни не видел моря. Не довелось.

Юра позвал Алёнку. Негромко. Она насторожилась и подняла голову.

Так, подумал он. Теперь, наверное, надо найти тело. Он представил себе, как дотягивается и связывает правильным крепким узлом вот эту бесплотную Алёнку – и ту зомби, что должна ждать сейчас под замком у Быстрореза. И, подумав про Быстрореза, он вновь услышал тревожный писк монитора, бряканье и лязг каких-то инструментов и голоса: «…твою мать, кохера, я сказал!…этот вяжи, да быстрее, что ты возишься, как пьяная мандавошка… отсос… есть пульс, пошёл! …наполнение? …вторая, резус минус, восемьсот кубов, и плазма, тоже восемьсот…» – и теперь вдруг понял, или узнал, или ещё что-то, что Быстрорез, он же доктор Салахов Стахан Аматович, тридцати шести лет, лежит в собственной медсанчасти в реанимационной палате с обширным инфарктом миокарда и только что перенёс экстренную операцию по поводу тампонады сердечной сумки; счастье, что поблизости начал разворачиваться госпиталь «медицины катастроф», и тамошние хирурги успели приехать; Быстрорез выкарабкается, но только месяца через четыре ему разрешат вставать…

И когда пришёл запрос от научников на новые «биологические объекты», некому было сказать, что те две девушки-зомби, которых он держал в отдельной клетке, вовсе не предназначены для вивисекции. И поэтому их вместе с несколькими свежепойманными увезли в «бункер» и там расчленили.

До Юры это дошло не сразу. А когда дошло, он совсем ничего не почувствовал. Наверное, потому, что в этот миг был не вполне человеком.

Он лишь оглянулся на Алёнку. Она всё ещё шарила взглядом по своему ненастоящему небу.

Юра вдруг понял, что знает и понимает всё. Всё на свете.

Он как совершеннейшую банальность воспринял знание о том, что представляет собой Зона на самом деле, какой она была раньше и какой станет в будущем.

Как она выглядит снаружи и как изнутри.

Какое у неё поведение и какие цели.

Кто убил Ильхама и что искал Серёга со своими ребятами.

Что такое Источник и почему почти никогда не объявляли пропавших в розыск.

Что такое «спираль».

Он даже знал, как на самом деле выглядит тот мир, в котором он привык жить…

Всё это было тривиально и чудовищно скучно. Да, знаю. Ну и что? Ненужное, никчёмное знание. С которым непонятно, что делать. С которым ничего нельзя поделать. Только носить с собой и изредка вертеть так и так: ну, должен же быть в этом какой-то смысл? Этакий сплошь зелёный кубик Рубика, специзделие для армейских…

Нет смысла, нет.

И только Алёнка…

Она смотрела на него неотрывно. Будто видела.

И вдруг без всякого предупреждения нахлынула тьма. Но она нахлынула не мгновенно, и Юра успел, обернувшись, забрать у Дырявого всю память и остановить ему сердце. Это заняло мгновение, а в следующее Юра уже падал куда-то, где не было ни света, ни дна.