Текст книги "Спираль"

Автор книги: Андрей Лазарчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Андрей Лазарчук
СПИРАЛЬ

1

Старлею Юре Шихметову не только не дали капитана, но и изгнали из рядов настолько грубо и обидно, что сравнить это можно было только с внезапным изнасилованием в подворотне. Капитану положена была бы хоть маленькая, но своя квартирка в Железноводске, где базировались тылы бригады, а так – быстро сушите кальсоны, товарищ старлей, и в три дня освобождайте комнатку в офицерском общежитии, вам туда больше не надо. Вот ваши гражданские документы, вот немножко денег, и решительно ни в чём себе не отказывайте…

Юра долго и мучительно пытался понять, что произошло, но ни до чего определённого не додумался. Картина не складывалась, а главное – жгучая обида мешала сосредоточиться, подходить ко всему с холодным умом. Он взял билет в плацкартный вагон и купил новые белые штаны с карманами на бёдрах. Продолжая по инерции думать о произошедшем, он забрался на полку и стал смотреть в окно. Смешно и думать, что кто-то из генеральских сынков польстился на хлебное место командира разведвзвода. Единственное, что могло послужить причиной…

– …повесились у нас два пидорка. Синцзю, красивый японский обычай – двойное самоубийство влюблённых. Вернее, повесился один, второй в петлю залез, а спрыгнуть зассал и выбраться из петли не смог – руки они себе стяжками для кабелей связали, понимаешь, чтобы уж обратного пути не было; ха! так он и стоял на табуреточке часов восемь, пока старшина не заглянул в бойлерную. Надо было по-доброму табуреточку-то убрать, а старшина недальновидный оказался, вынул гада из петли. Ну и потом дело хитро повернули, что это он их, бедненьких, до самоубийства довёл – адвокаты набежали, матери солдатские, журналюги, пидорозащитники; хорошо, объект режимный, а то из Европарламента штук восемь страшных тёток в ворота ломились, мы уж просто заперлись изнутри и вениками накрылись. Я смелости набрался и на тёток этих с вышки в бинокль метров со ста посмотрел… бррр!.. это, скажу я вам, братцы, штука посильней, чем красота. Они, оказывается, идейные были, пидоры-то, люди всей просвещённой Европе известные, видные блогхеры… Случилось это как раз три месяца назад. То есть я и решил, наивный, что прокуроры разобрались, меня и на допросы перестали тягать… А в общем, не знаю. Что это мы пьём?..

Юра любил ездить плацкартными вагонами, особенно летом. В них можно было открывать окна, люди часто менялись, и вообще публика была проще и идейно ближе. У него с детства была особенность: он постоянно ощущал себя немного отдельно от людей, будто между ним и другими висела прозрачная, неощутимая, но прочная плёночка. Время от времени он пытался разорвать её.

Иногда она разрывалась, но чаще – нет.

– Это мы пьём хороший очищенный домашний самогон, настоянный на виноградных шкурках, – сказал сосед по полке.

– Горит?

– Ещё как. Так вот, брат, могу тебе сказать, что история твоя интересна со всех сторон. Прежде всего как демонстрация умения смотреть и не видеть.

– То есть? – не понял Юра.

– То есть я примерно понял, что у вас там произошло и почему тебя так вот по пицунде мешалкой отправили подальше. В подробностях я, конечно, рассказать не смогу, не был и, кроме тебя, ни с кем больше не беседовал, но одно могу гарантировать: ты про это дело что-то настоящеезнаешь, но при этом сам даже не чувствуешь, что оно в тебе сидит, это знание. А командиры твои сообразили – ну и…

– Постой-постой. Как это может быть?

– Как тебе объяснить… ты кусочки картины все имеешь, только сложил их неправильно. Мозаики эти, как их… козы, позы…

– Паззлы?

– Во-во. Сложил не так, как надо, а так, как подсказали. И всё сошлось, и лишних нет, а что картинка дурацкая – так и жизнь у нас такая. Или ещё смешнее – был случай: мужик сфотографировал своих приятелей на шашлыках, а на заднем плане на фотокарточке его жена трахалась с каким-то другом семьи; так вот карточка пролежала у него в альбоме четыре года, прежде чем это увидели. Смешно, да? Ещё налить?

– Два глотка, не больше – а то жарко… Слушай, а ты откуда знаешь, что… ну… это…

– А я бывший следак. Причём хороший. Такие вот простенькие дела раскалывал как нечего делать. Потому и бывший теперь…

– Может, тогда и это расколешь? Мучает меня оно…

– Извини, не хочу. Надоедает в конце концов в говне рыться – даже за деньги. И – хочешь совет?

– Ну?

– Забей. Даже если ты и выстроишь верную картинку, ты всё равно ни проверить не сможешь, ни сделать что-то. Поэтому не жги напрасно мозг, он тебе на гражданке ой как пригодится. Ты сам откуда? Москвич?

– Нет, из Дмитрова.

– О, почти соседи. Я из Дубны. Серёгой меня зовут. Чем заниматься будешь, уже знаешь?

– Пока нет. Разберусь на месте.

– Если долго провисать будет, звони. Экспедиторы нам постоянно бывают нужны. Работа разъездная, но не слишком пыльная. Контора не богатая, но и не бедная… в общем, перебиться какое-то время можно. А там что-нибудь получше подыщешь, если не понравится. Может, и не захочешь подыскивать.

– Экспедитором… ну, почему нет. А ты там кто, в этой конторе?

– Разгребаю завалы в основном. И так, по мелочи. Пиши телефон…

– Щас, записульку достану… А что экспедировать-то?

– Жратву в основном. Консервы, пиво… в общем, всякое такое. Стиральный порошок ещё… Минимум романтики.

– Мне этой романтики, якорный бабай…

Юру уже несколько лет поражал очевидный для всех факт: можно сесть в плацкартный вагон и за полтора суток уехать из войны в Москву, где все заняты только собой и всякие там разведвзводы никому на хрен не нужны. А потом снова сесть в тот же вагон и вернуться на войну. Но теперь уже, наверное, обратной дороги ему не будет.

Поздно вечером поезд остановился в голой степи и какое-то время стоял безмолвно, а потом объявили, что впереди серьёзная авария и стоять придётся не меньше шести часов. Юра ушёл далеко в степь. Пахло прогретой землёй, дымком и почему-то сушёной вишней. Над горизонтом полыхала исполинская луна – раз в десять больше московской.

Кто-то пел у костра, кто-то даже плясал.

Простояли меньше шести: тепловоз загудел, собирая разбредшихся. Юра даже с сожалением забрался в вагон, лёг и скоро уснул. Серёга из Дубны давно похрапывал под простынёй.

Когда Юра проснулся, Серёги почему-то не оказалось на месте. Ну, не оказалось, и ладно. Человек в командировке…

В Москве у Юры было дело, которого нельзя избежать. Улица Покрышкина находилась далеко на окраине, и он ещё поблуждал в поисках нужного дома. Конечно, родителям Витьки всё сообщили давным-давно, ещё весной, но он привёз, как и обещал, кой-какие Витькины вещи и, главное, папку с рисунками. Подробности рассказывать не стал – соврал, что сидел в другой машине. Его хотели оставить ночевать, но он сумел отговориться: мол, мать ждёт.

Успел на последнюю электричку.

Про мать он тоже соврал, но оказалось, что не соврал: действительно ждала. Вообще-то она жила со своим третьим мужем в Брянске, он был большой шишкой на строительстве новой общей русско-белорусско-украинско-казахстанской столицы. Про приезд Юры она узнала случайно, позвонив в часть и попав на Володина, он-то всё и рассказал.

Проговорили до утра.

Ехать в Брянск Юра всё-таки отказался, хотя Брянск сейчас кипел и блистал, и устроиться там на хорошую перспективную работу можно было куда легче, чем здесь. Мать уехала назавтра вечером, она теперь тоже была очень занятым человеком и ездила на «ВМW» с личным водителем.

Квартира – хорошая, трёхкомнатная, почти в центре – пребывала в захламлении и запустении. Теперь Юра был тут полным хозяином. Он стаскал ненужную мебель в меньшую из комнат, запер её, стал жить на освободившемся пространстве. Денег по расчётам должно было хватить на два месяца, если не шиковать. Не слишком охотно он обзвонил немногочисленных прежних друзей и подруг, с кем-то посидел за пивом, с кем-то повалялся в койке. Это было скучно. Его ещё в школе звали Замороженным, тогда он обижался и пытался как-то с этим бороться; теперь понял: против природы не попрёшь. Ну, замороженный. Зато похож на молодого Мэтта Деймона. Тот тоже замороженный. И ничего – звезда.

В общем, девицы появлялись и исчезали сами, он ничего не предпринимал ни для того, ни для другого.

Потом он устроился охранником в «Базис». Его немного повеселила процедура получения лицензии: за двадцать минут всё – и медкомиссия, и нарколог, и психолог, и психиатр, и экзамен. Теперь он получил право иметь при себе на службе гражданский (то есть с ослабленным патроном) пистолет и в острой ситуации мучительно размышлять, применять его или остеречься; неизвестно, что страшнее: дадут тебе по голове и свяжут, – или ты всё сделаешь по инструкции и потом долго и тупо будешь объясняться со следователями и судьями – с почти однозначно плохим для себя результатом. Вместо пистолета он купил боевой фонарь-дубинку на девятьсот люменов. Впрочем, и его ни разу не пришлось использовать – до последнего дня.

Через четыре месяца снова приезжала мать, снова уговаривала перебраться в Брянск – Юра не поддался на эти уговоры, но в качестве компенсации просто вынужден был взять деньги. Не очень толстую, сантиметров пять, но всё-таки пачку.

За шесть миллиметров он нанял бригаду, и ему сделали простенький добротный ремонт квартиры, а за тридцать пять миллиметров купил слегка подержанный «ТГНБ» – камазовский внедорожник. Машина оказалась вполне пристойной и даже не слишком прожорливой, а главное, полностью оправдывала своё название и грязи действительно не боялась; и поздней осенью, и следующей весной он с двумя новыми приятелями из «Базиса» несколько раз ездил на охоту-рыбалку и во всём убедился сам.

«Базис» был конторой достаточно большой, но не амбициозной: брал под охрану два-три, иногда четыре десятка самых разных, однако не слишком важных объектов – в диапазоне от овощебаз до вилл. Юру обычно ставили на офис страховой компании или на гостевой домик нефтяников. В последнем случае работа была не столько охранницкая, сколько по хозяйству: наколоть и натаскать дров для сауны, проследить, чтобы никто не утоп в бассейне, помочь перебравшим гостям не промахнуться мимо своих коек – ну и так далее. Если же гостей не было, Юра со старым садовником Юсуфом часами гоняли шары на бильярде. Когда-то Юсуф работал маркёром в Алуште, глаз и рука его были уже не те, но навыки оставались, и эти навыки Юра жадно перенимал.

Складывать паззл он так и не перестал, однако теперь это протекало где-то в глубинах мозга само собой – иногда, правда, активизируясь ночами. Был случай, когда Юре показалось, что он всё понял, все фрагменты сошлись и никакие концы не торчат, он вскочил, не зная, что делать, а потом даже набрал номер Серёги из Дубны, но после первого гудка устыдился – глубокая ночь, блин! – и положил трубку. С чувством исполненной повинности он лёг, провалился в глубокий и горячечный сон – и увы, наутро не помнил ничего из своих построений…

В общем, всё так и текло – размеренно и неторопливо, – пока не появилась Алёна.

2

Весна была долгая, холодная и противная, и даже первая половина июня выдалась так себе – пасмурно, дожди хоть не затяжные, но каждый день. Лето началось только после пятнадцатого. И тут Митрофаныч – один из двух директоров «Базиса», у которого именно в эти дни младшая сестрёнка выходила замуж, – решил устроить пикничок для своих: то есть и сотрудников, и клиентов, и просто друзей. Всего желающих набралось человек шестьдесят-семьдесят – непьющие на своих колёсах, для остальных был предусмотрен длинный вместительный жёлтый автобус. Кавалькада получилась впечатляющая: впереди лимузин, за ним десяток легковушек, за ними автобус, а за ним грузовичок с припасами. Неподалёку от Дубны на водохранилище у одного из Митрофанычевых друзей была своя турбаза, которую и сняли целиком.

Сначала было неплохо, но под вечер Юра резко загрустил; снова между ним и другими людьми повисла плёнка, на этот раз плотная и мутноватая. Он ушёл на берег. До заката оставалось часа два-три, небо было почти чистым, с лёгкими облачками по краям. На пляже немного в стороне громко пировала компания человек в десять, то ли свои, то ли чужие – в трусах не узнать; трое поохватистее забрели в воду по яйца и застыли в задумчивости. Юра посмотрел в другую сторону. Там далеко в залив выдавался длинный причал, и среди моторок рядом с ним покачивался на поплавках оранжевый дельтаплан с мотором. Любопытствуя, Юра пошёл туда. Под полосатым зонтиком загорала в одиночестве попой кверху голая девушка, читала книгу. Рядом лежали гигантские тёмные очки. Хорошо людям, подумал Юра.

Он забрался на причал, новые доски приятно пружинили под ногами; пахло тиной, водой и немножко бензином. Моторки тёрлись друг об дружку, издавали неожиданные звуки. Медленно он прошёл до конца причала, постоял, повернулся обратно. Остановился рядом с дельтапланом. Один поплавок его был изрядно помят. Сиденья располагались рядом – легкомысленные, из чёрного пластика, в дырочку. На крыле исполнен был номер: «ПР-17» и название «Пеликан». У причала аппарат удерживал простой велосипедный замок.

– Нравится? – спросил кто-то рядом.

– Да вот… заинтересовался, – сказал Юра, оборачиваясь.

Перед ним стоял совсем квадратный мужичок с головой в форме усеченной пирамиды. Мужичка украшали камуфляжные шорты с кобурой на поясе. Из кобуры высовывалась зализанная рукоятка какого-то револьвера; в револьверах Юра не разбирался, поскольку не понимал, в чём их смысл.

– Покататься хотите? – продолжал мужичок.

– Ваш, что ли?

– Нет. Я тут охранничаю. Так хотите?

– Не знаю. А почём?

– Полторы.

– Что, новыми?

– Копать мой лысый череп! Старыми, конечно.

– Всего-то?

– Ну. Можно, конечно, и больше. Если дольше. А так, над заливом – полторы.

– А давайте.

– Щас. Алё-она!!! Пассажир пришё-ооол!

Девушка под полосатым зонтом отложила книжку, села, сидя натянула шорты и футболку, нахлобучила на лицо огромные очки, на голову – белую кепку-трансвааль, встала, отряхнулась, попрыгала. Обуваться не стала, пошла по песку босиком, по кроссовке в каждой руке. Юра улыбался про себя.

– Здравствуйте, – сказала она, подойдя. – Вы, что ли, полетать хотите?

– Я, – сказал Юра. – Хотя мне жаль, что я вас отвлёк от… э-э…

– Нормально, – сказала Алёна. – Всё равно уже не загар, солнце низко. Вы на таких раньше летали?

– Нет, – признался Юра.

– Ну, тогда слушайте: пристёгивайтесь плотно, там перед сиденьем такая скоба есть обрезиненная – держитесь крепко, руками не машите. Блевать захочется – блюйте вправо от себя. Ну а всё прочее понятно интуитивно…

Всё это время Юра откровенно любовался лётчицей. Из-под кепки спереди выглядывал рыжевато-пшеничный чубчик, сзади – такой же хвостик с совершенно выгоревшими кончиками волос (когда успела?), а по бокам – округлые ушки, намекающие на мультяшную мышастость. При откровенной блондинистости брови были тёмные, тонкие и с ироническим изломом; в прищуренных глазах таился какой-то очень редкий невиданный цвет – неужели настолько синий? Короткий острый носик был лихо вздёрнут и украшен созвездием (прихватывающим и высокие скулы) неярких веснушек; губы хитро подрагивали.

– Вы думаете о чём-то другом, – сказала лётчица.

– Пытаюсь сообразить, что это за созвездие. – Юра показал пальцами на свою переносицу и скулы.

– Орион, – подсказала она. – С очень небольшим допуском. Так он будет выглядеть лет через пятьсот.

– Чертовски загадочно, – сказал Юра. – У вас нет родственников – путешественников во времени?

– Разве что дядя Митя, – сказала Алёна. – Иногда он откалывает совершено необъяснимые номера. Кстати, как вас зовут?

– Юра. Можно Гоша. Вообще-то Георгий, но от формы «Жора» меня начинает корёжить.

– Ни за что не подумала бы, – сказала Алёна. – Вам удивительно не идёт это имя. Давайте на время нашего знакомства вы будете… – Она прищурилась и наклонила голову. – Вла… нет, Ва… дим… Вадим, точно-точно, Вадим и сокращённо Дима. Дима… Да, вот это стопроцентно ваше. А я Алёна – ну да вы уже знаете. Полетели?

– А платить кому?

– Мне. Но давайте уже после. Федя сказал цену? Пятнадцать минут – полторы, полчаса – две, час – три. Спасжилет под сиденьем, сразу наденьте. Я сажусь первой, смотрите и делаете так же. Федя, оттолкнёшь нас?

– Оттолкну, – сказал охранник и веско добавил: – Не шали там.

Юра-Дима смотрел, как надо садиться: ногу на поплавок, взялся за стойку, вторую ногу сразу перекинул, чуть подтянулся, сел. Отлично. Так он и сделал, не допустив, кажется, ни малейшего промаха.

– Класс, – сказала Алёна. – Акробат?

– По горам лазил, – сказал Юра-Дима.

– Уважуха. А где?

– Кавказ, реже Тянь-Шань. Пару раз Памир.

Он натянул пронзительно жёлтый спасжилет.

– Надувать как?

– Он сам надуется, если что. Ноги вон в те стремена… да-да… и пристегнись. Теперь держи вот этот фартук – вот это колечко за тот крючок, а это – за этот. И всю скобу на себя до щелчка… так. Всё? Готов?

– Всегда готов, – сказал Юра-Дима.

– Ах да, – сказала Алёна. – Шлемы, блин. Ненавижу. Без шлема увидят – лицензию отберут. Правой рукой под сиденье… нашёл?

– Нашёл.

Шлем, к счастью, оказался лёгким, почти велосипедным: прочный, но очень ажурный внешний силовой каркас и мягкая внутренность. Юра перестал чувствовать его буквально через минуту.

– Федя, отпускай нас!

Самолётик отплыл от причала и медленно развернулся. Алёна нажала на кнопку пуска, и очень знакомо зажурчал стартёр. Потом мотор фыркнул и заработал.

Вопреки ожиданию он работал совсем негромко, не громче мотоциклетного с хорошим глушителем – то есть можно было переговариваться, даже не напрягая голос. Потом вступил пропеллер; свист и шелест рассекаемого воздуха оказались громче. Самолётик побежал по глади залива, заметно ускоряясь, – Юру вдавило в спинку. Самолётик подпрыгнул, стукнулся об воду, снова подпрыгнул – и теперь уже завис, а потом – у-ух! – взмыл, качнулся на воздушной волне, как гимнаст на батуте, и вдруг словно повис неподвижно, и стало намного тише, лишь только вода внизу, перечеркнутая стрелками ряби, улетала назад.

Алёна повернула к Юре сияющее лицо:

– Нравится?

– Зашибись!

– Куда летим?

– Куда хочешь!

– Ты сказал!

И – положила самолёт в вираж. Плоскость воды накренилась, солнце описало дугу и оказалось слева-сзади, а впереди прямой чертой легла почти прямая стрела пляжа.

– Острова здесь только сверху хорошие, – сказала Алёна. – Где грунт твёрдый, там намусорено, а где чисто – там болото. Но я знаю одно местечко…

– Садиться будем? – уточнил Юра.

– Даже и не знаю, – засмеялась Алёна. – Ты такой замороженный, что просто руки чешутся тебя расшевелить.

– Я замороженный? – удивился Юра. – Это я просто из-за толпы такой. Меня всегда в толпе начинает клинить. Особенно когда все пьют и веселятся. Тогда я или надираюсь, или ухожу. Сегодня вот ушёл.

– А зачем вообще приехал? Раз толпу не любишь?

– Воздухом подышать. Тебя вот встретил…

Он повернулся к Алёне, встретился с ней глазами – и вдруг понял, что взгляд оторвать не может.

Так прошли секунда или две.

Потом самолётик резко нырнул вниз, воздух засвистел в стойках и растяжках, взревел мотор. Вся конструкция затряслась, где-то внизу послышались частые хлопки. Юра покрепче вцепился в скобу. Два, считал он про себя, три, четыре… На счёт «семь» Алёна резко подала перекладину, которой управлялось мягкое треугольное крыло, вперёд, и Юру опять вдавило в сиденье. И тут же самолёт вошёл в крутой вираж над самой водой – так низко, что видно было, как от вылетающего из-под крыла воздуха вздымается бурунчик. Хлопки внизу продолжались. Юра перегнулся и посмотрел. Продолговатый кусок дюраля – видимо, крышка какого-то лючка – оторвался и, держась только на проволочке, лупил по поплавку.

– Дотянешься? – спросила Алёна как ни в чём не бывало.

– Вот этот, косой, можно отстегнуть?

– Ну, отстегни. Пока никто не видит.

Юра отстегнул один из привязных ремней, нагнулся вбок, дотянулся до злополучной крышки и дёрнул её на себя. Проволочка охотно лопнула.

– Куда теперь?

– А туда же, в люк то есть, и сунь. Потом приладим.

– Ага…

Он пропихнул крышку в люк – и она тут же принялась дребезжать там, как ложка в стакане.

– Ну и ладно, – сказал он.

– Потом приделаем, – повторила Алёна. Самолётик вновь круто набирал высоту.

– Конечно.

– А ты смелый.

– Я-то? Это не смелость. Это просто… Я же понимал, что ты нас не грохнешь.

– Правда?

– Ничего кроме. Ты давно летаешь?

– Давно. Лет десять.

– Ни фига себе! Это сколько же тебе лет?

– Двадцать три.

– И что? С тринадцати?

– Ага.

– Вроде же нельзя.

– А мы жили там, где никому до этого дела не было.

– Это где же?

– На Алтае. Недалеко от Рубцовска. Отец работал в лесоохране – я с ним сначала просто летала на разведку, съёмку вела, а потом он меня всему научил.

– А этот аппарат твой?

– О, если бы. Работаю на хозяина.

– Жаль.

– Почему?

– Так… Тебе бы это пошло – иметь свой маленький самолётик.

– Пока – дохляк… Эх, чёрт, занято моё любимое место! Вон, видишь – два катера стоят? Не повезло…

Юра посмотрел. У оконечности довольно большого острова чётко выделялась как будто вырезанная полукруглая бухточка, со всех сторон обрамлённая лесом; берег бухточки был чисто белого цвета, как мел, а вода – синее, чем в основном водохранилище. Но увы, действительно два катера приткнулись к пляжу, и кто-то барахтался в воде, а кто-то раскочегаривал большой мангал – к небу тянулась струйка дыма…

– Значит, не судьба, – сказала Алёна. – Катаемся дальше.

Они описали большой круг над водохранилищем, то забираясь на высоту, то спускаясь совсем низко, – так, что поплавки почти чиркали по гребням крошечных волн. Потом пролетели над лежащим в кустарнике старым пассажирским самолётом, местной достопримечательностью, – и вернулись к своему причалу.

– Ну что, понравилось? – спросила Алёна, когда они выбрались на прочное основание; всё равно покачивало, и спина, шея, затылок продолжали ощущать уже несуществующую вибрацию.

– Чертовски, – сказал Юра, выуживая деньги.

– Приходи ещё.

– Обязательно. Ты тут целыми днями, с утра до ночи?

– Вторник-четверг-суббота-воскресенье. По остальным дням я бываю свободна.

– Бываю?

– Ну… как правило, свободна. Так что…

– Тогда давай в следующий раз я тебя покатаю.

– Легко.

– Как тебя найти?

– Пиши…

В общем, с этого дня в монотонную жизнь Юры вдруг вплёлся синкопический ритм.