Текст книги "Спираль"

Автор книги: Андрей Лазарчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

28

Юра стоял у дороги, идущей над берегом длинного и узкого пруда. Несколько сбросивших листья деревьев, обхвата в три каждое, стояли у самой воды, и одно склонялось, много лет готовое упасть. Кора деревьев до роста человека была зеленоватая, а выше почти белая, и на нижних ветвях висели длинными мочалами высохшие водоросли. На другом берегу пруда, полого поднимающемся вверх, к густому еловому лесу, тоже стояло дерево, ещё более необычное: наверное, это была исполинская плакучая ива, сбросившая листья, но вся опутанная голубой паутиной и похожая теперь на гигантский шатёр. Рядом с деревом был полосатый квадратик пашни, и по нему двигалась крошечная лошадка и почти незаметный крестьянин. В самом конце пруда среди обычных ив виднелся дом-баржа с чёрным низом и красными стенами и крышей. По другую сторону дороги тоже была низина, и было понятно, что дорога проложена по дамбе. Низина вся заросла грубой травой, а местами – кустарником и деревьями. На многих деревьях были листья, зелёные и жёлтые вперемешку. Похоже, что траву тут косили – несколько десятков разнокалиберных стожков сена серело поодаль. У самой дороги, покосившись, стояла избушка с высокой крышей, крытой будто бы крупной чешуёй. Окна избушки были без стёкол, затянутые лишь сеткой; одну стену подпирало огромное колесо с деревянными спицами и толстым железным ободом.

Над всем этим парило тонкое белое небо с ослепительным пятном посередине…

Юра посмотрел на пеленгатор. Отметки мотоцикла не было, зато отчётливо виднелась отметка Эли: где-то в двух километрах – вон туда, назад. Юра повернулся. Позади был лес, мощный коренной лес, какие видеть приходилось нечасто. Дорога раздваивалась: одна колея шла мимо леса слева, другая – углублялась в самую чащу. Туда, в чащу, и вели Элю. И других, кто был с ней.

На экране ПДА не было ничего.

Юра кивнул сам себе, приложил к губам гармонику и заиграл, не закрывая глаз, а лишь прикрыв их немного. Высветились стена слева и стена справа, на них-то и были изображены буколические пейзажи. Дыра обратно оказалась дренажной полузабитой трубой, проходящей под дорогой. И другие дыры в стенах он видел, но они мало интересовали его сейчас…

Аккуратно уложив гармонику в кисет, а кисет спрятав на самое дно кармана, Юра расстегнул куртку – иначе вскипишь, – засунул поглубже под локоть «Каштан» и размеренно, вперевалочку, медленно набирая скорость, побежал по дороге – туда, к лесу, в лес, сквозь лес…

Пахло хвоей и собственным застарелым потом.

Когда расстояние сократилось метров до двухсот, он перешёл на шаг, восстановил дыхание, свернул в лес, аккуратно и медленно пошёл рядом с дорогой. Отметка Эли стояла на месте – должно быть, сделали привал. Юра ещё чуть-чуть сдвинулся в сторону от дороги. Здесь непроницаемые кусты кончились, началась усыпанная сухими шишками поляна-шатёр – под длиннющими и разлапистыми сучьями исполинской ели, таких Юра никогда в жизни не видел и не думал, что такие могут быть; может, это и не ель вовсе, а какая-нибудь секвойя, с некоторым даже испугом подумал он, от края поляны и до ствола – метров семьдесят… но шишки откровенно еловые, хотя и большие. Ну очень большие! Но по пять… Идти по такой поляне, не производя шума и треска, было невозможно, и он двинулся в обход. И через несколько минут вышел к сарайчику.

Похоже, местные жители извлекали какую-то выгоду из еловых шишек: рядом с сарайчиком высилась гора лузги, стояло решётчатое колесо-грохот, валялись на боку три вместительные тачки. Пеленгатор показывал, что Эля находится либо в самом сарайчике, либо сразу за ним. Юра выключил КПК, чтобы он в ненужный момент не запищал, и продолжил движение в обход. Скоро ему стало понятно, что придётся прижиматься к избушке: плотный молодой, да ещё почему-то на три четверти высохший ельник преградил путь, бесшумно по нему не пройти…

Наверное, если подуть в гармонику, здесь обозначится какая-нибудь стена, мельком подумал Юра. Вообще обо всём этом следовало как-нибудь спокойно подумать, но до спокойствия ещё требовалось дожить.

Медленно-медленно он оттянул затвор «Каштана», потом так же медленно вышел из-за деревьев и сделал несколько шагов по открытому месту. Здесь была невысокая трава и толстый пружинящий слой хвои; в хвое, к сожалению, было множество мелких сухих веточек… ему казалось, что треск разносится на километр вокруг. Потом под ногой оказалось что-то твёрдое – замшелое бревно. И потом ещё бревно. Стараясь ступать именно по ним, Юра вплотную приблизился к сарайчику. Ага, сарайчик был на полозьях – то есть эти брёвна служили чем-то вроде рельсов. Так, теперь… что? К стене были прибиты толстые бруски – готовая лестница. Забраться на крышу… Юра присмотрелся. Крыша из горбыля. Ненадёжно. Да и потом – это только на большую дистанцию хорошо лупить с крыш, а на малой можешь больше проиграть, чем выиграть. Мобильность огня хуже, да и тушка твоя куда более открыта – хотя молодым это надо показывать, сами не понимают…

Он дошёл до угла и принюхался. За углом курили.

Молча.

Обычно, когда мужики курят вдвоём, они хоть что-то, да говорят. Здесь же царило полнейшее молчание. Он даже слышал поцыкивание затяжек и довольное «уффф» выдохов струйкой дыма. Курил один. Значит, почти наверняка и стоял – один.

Знать бы, в какую сторону лицом…

И тут послышались шаги. Второй шёл открыто, шумно, что-то нёс.

– Ну, ты, пря, ходишь-та, – недовольно сказал голос – густой, с хрипотцой.

– Не стужай, Савельич, – сказал другой голос, попроще. – Тама бережок пооплыл, пришлось-та пару сажень туды-сюды. И то баю, не шибко скулёмил, чё.

– Да ничё, чё. Я тут, пря, морокую – куды Глушка делся, то смахал его кто, то чё.

– Тута я, дядя. Примай ушат.

Что-то тяжёлое поставили на что-то деревянное.

Если бы у Юры была задача освободить Элю и вернуться с ней назад – лучшего момента было бы не найти. Сторожа чем-то заняты, возвращаться недалеко… Он прокрутил в голове этот вариант и подтвердил: да, легко. Нечего делать. Два пальца об асфальт. Только вот – шли не за этим.

С другой стороны, понятно, что всё развивается не по плану, причём настолько не по плану, что, может быть, до полной своей противоположности… и далеко не факт, что Элю (и других, напомнил он себе; она не одна там) ведут именно в то место, куда предполагалось первоначально. И ведут скорее всего не те, кто должен был вести. И, не исключено, не за тем.

Якорный бабай, ну нереально же так: объявление в газете, телефонная барышня, автобус, регулярно уходящий с одного и того же места, – и чтобы все, кто позвонил, кто сел в автобус, не возвращались, пропадали, превращались в зомби и блуждали по Зоне… Не бывает. Совершенно очевидно, что из тысяч поехавших пропадали единицы, причём пропадали мотивированно – хотя бы для тех, кто ездил с ними, а может, и для родственников, друзей… может, там так хитро отбирали, чтобы без друзей и родственников? И ведь наверняка все сами шли куда надо и никого никуда не гнали под конвоем…

Итак: прервать операцию – или же продолжить, не имея достаточной информации? Черт, да попросту не имея никакой информации…

Значит, её надо добыть. Потолковать с кем-нибудь из местных. Кто в теме.

В общем, ждём. Не делаем резких движений.

Юра посмотрел на часы. Они стояли.

Было почти жарко.

– О, – сказал вдруг голос за углом, – варево-то ажно стугнёво.

– Ажно, – передразнил хриплый. – Ты скока скряби-то впыхал?

– Да чё, дядя, меру-то морокуешь, нет? Впервой, чё?

– Лыпали твою меру… эко, варщик. А дай-ко голик стегной. Не, вон тот, лычный. От-то… варщик, скрести тя по окрёсткам… А-то и годно. Годно варево. Не на мицу ставить.

– Скажешь, дядя.

– Да скажу, чё. Вытрухай по одинцу.

Юра услышал, как свистнули в воздухе прутья и как тяжелые брызги хлестнули по траве.

Стукнул засов, скрипнула дверь. В сарайчике зашумели.

– По одному. Вот ты. Да, ты.

– Да что ж это делается, господи…

– Выходи, выходи. Ну давай, тётка, шевели костями.

Они и по-русски могут, подумал Юра.

Кого-то вытащили. Дверь закрылась.

– До исподнего заголяйся. Да не трясись так, кому ты сдалась. Обрызгать варевом надо, чтоб зверь не учуял, поняла? Вздымай руки… наклонись… голову подыми… Одягайся, жди взад, скоро уж поедем. И не кряхти так матерно. Не мы завару устроили, чё теперь? Кличь другаго…

Юра считал. Всего в сараюшке было семь человек. Кто-то терпел обработку молча, кто-то ругался, кто-то – мужчина – попытался броситься на охранников; его легко скрутили, а потом, посмеиваясь, отхлестали веником.

Когда выводили Элю, Юра не определил. Наверное, она молчала.

Потом он услышал скрип колёс и чуть позже – постук лошадиных копыт.

На этот раз он рискнул выглянуть из-за угла. Из леса выезжала подвода с сеном, запряжённая парой худых низеньких лошадок. Свесив ноги, на подводе сидели двое подростков – один в вязаной светло-коричневой кофте, другой – в засаленнейшей джинсовой курточке; у того, что в кофте (он правил), за спиной виднелась двустволка; джинсовый держал между ног стволом вверх РПК с барабанным магазином и раскоряченными сошками.

– А ну и где-ко вас погибель водит? С болотнёй, чай, вожжались? – спросил хриплый.

– Ты, дядя Савельич, груб сегодня, – сказал подросток в кофте странно знакомым голосом. – Я с тобой с таким разговаривать не буду.

Юра впечатался затылком в стену.

– А мне онот-ко и втесь, – сказал Савельич. – Час тёмнай. Глушка, сомлювь гостям, экипаж подан, чё.

Знакомо стукнул засов.

– Эй! – гулко рявкнул Глушка; дерево стены отрезонировало. – Грузимся! Ничё не оставлям, ворочаться не бум-та…

Всё дальнейшее заняло несколько секунд.

Первые выстрелы были совсем негромкие, будто из воздушек, но подросток с пулемётом вдруг опрокинулся на спину, судорожно взбрыкнув ногами, и пулемёт полетел с телеги; второй, в кофте, спрыгнул вниз, но запутался в вожжах и, когда попытался на четвереньках удрать под какую-то защиту, растянулся – и Юра видел, как ему дважды рвануло спину. От сарайчика ударило два громких выстрела, а потом здоровенный мужик в серой телогрейке косо пошёл, обхватив себя поперёк живота, и завалился на бок, суча ногами. И только после этого по ту сторону сарайчика стали бить экономные умелые очереди АКМа.

Из леса отвечали, было слышно, как пули бьют по сараю – по счастью, вроде бы не навылет. Он на всякий случай присел, почти весь скрывшись за массивной «лыжей». А потом что-то толкнуло его посмотреть налево.

Из-за угла выходил, спиной вперёд и пригнувшись, худой парень в шапочке-маске, сильно потёртой кожанке и пятнистых штанах; что там у него было в опущенных руках. Юра разобрать не успел, потому что парень его заметил, развернулся и вскинул оружие – вернее, хотел вскинуть. «Каштан» почти беззвучно дёрнулся, и парень сел на задницу, а потом повалился навзничь. Юра выждал две секунды, подскочил к тому углу сарайчика, вслепую, не высовываясь, дал короткую очередь за угол – и бросился в близкий ельник, справедливо полагая, что за пальбой хруста веток никто не услышит. По ельнику же он проломился немного вперёд, потом лёг и на локтях пополз, пополз – почти наугад, рассчитывая, что всё-таки окажется там, откуда будет виден вход в сарайчик.

АКМ замолчал ровно в тот момент, когда Юра отодвинул еловую лапу и увидел совершенно рядом стоящую телегу, свисающую с телеги ногу в кирзовом обрезанном сапоге и валяющийся у колеса пулемёт. А если перевести взгляд, то из-под брюха ближней лошади видно было некрашеное крыльцо с навесом и полуоткрытую дверь. За дверью же было темно и пока не происходило ни малейшего шевеления.

Потом из леса вышли сначала трое, а следом ещё один – все почему-то в шапочках-масках и в коротких тёмных куртках то ли из дешёвой плохо гнущейся кожи, то ли из кожзаменителя. Юра никак не мог разглядеть, чем они были вооружены (привычка держать оружие ниже пояса – дурная привычка во всех смыслах) – но, в общем, чем-то достаточно компактным и, судя по звукам только что закончившейся перестрелки, малошумным.

Двое остались снаружи, двое тут же сунулись в сарайчик.

– Э, Грач, – сказал один из оставшихся, – а Мозырь где?

– Опять срёт, наверное, – сказал второй. – У него после Горловки кишки нежные стали.

– Это когда его шахтёры на колбасу хотели пустить?

– Ну. Он же тогда с месяц дристал не переставая, что-то объяснить хотел.

Двое вышли из сарайчика.

– Всё путём, – сказал один, который был повыше. – Лошары все целы, одного ободрало малость, засохнет. Лаванда у здорового махновца была – упакована. Хавчик надо поискать, должен быть. Мозырь опять в засаде?

– Ну.

– Грач, давай жалом тут поводи, может, нашмонаешь чего. Седой, а ты лошар на этап собери. Только хомуты проверь, а то будет, как прошлый раз… Мозырь! Вылезай, дело до тебя есть!

– Шершень, Седой… тут это. Прижмурился Мозырь.

– Вывернуло его через сраку, что ли?

– Да нет. Маслин переел.

– Вот же ж волоёб. Как он подставиться сумел? Да и кому?

– Не понимаю… Вроде из «макара» ему засадили, как раз из-за угла.

– Выходит, тут кто-то ещё кантовался. Бля, мой косяк, пацаны. Не увидел. Мой косяк…

– Да не парься, Седой. Может, Мозырь сам под наши стволы сунулся… хотя…

– В любом случае – даже если и был тут «махновец», теперь он уже далеко. Ну, макнулись мы в маргарин… да.

– Забирать придётся Мозыря.

– Так мы разве против? Может, лошадку приспособим?

Высокий – кажется, это его звали Шершнем, и он был здесь главным – и неплохим главным, отметил Юра, – подумал.

– А давай лошадку, – сказал он.

– А лошар можно пустить за ней на верёвке, – предложил Грач.

– Не надувай, – сказал Шершень. – Это в кино красиво бывает. А где мы пойдём…

Элю вывели – живую и здоровую. Стянули пластиковыми хомутками рука к руке с каким-то мужиком в драповом пальто и шляпе – типичным бухгалтером из старых советских комедий. Один из пленников был ранен в бок, его тут же на скорую руку перевязали, обильно полили повязку самогоном, приковывать ни к кому не стали. Убитого перекинули через спину лошадки – вместе с двумя увесистыми мешками какого-то добра (Юра подозревал, что еды). И двинулись куда-то в лес, по незаметной отсюда тропке.

Юра включил пеленгатор. Он пискнул. И как бы в ответ шевельнулся тот парнишка-«махновец» (почему «махновцы»? а, не важно) в коричневой кофте, что упал под телегу…

Юра подошёл вплотную, ногой отпихнул подальше двустволку, присмотрелся. Вся спина кофты пропитана кровью, две дырки на уровне лопаток, а куда они ведут… Потом он присел и осторожно перевернул паренька на спину.

Тельце мотнулось мягко, как неживое. Но глаза открылись.

– О-о… Ты?

Юру мягко пробило насквозь – снизу и в сердце. Теперь он понял, почему парнишка показался ему знакомым.

Это была «ночная мотоциклистка» – Тайва.

С кровавой пеной на лице.

Не спасти.

Всё равно он подсунул ей руку под затылок, чуть приподнял голову.

– Ты жива. Я сейчас тебя перевяжу. Потом что-нибудь придумаем.

– Не… – И она почти улыбнулась. – …ший …дец.

Юра наклонил ей голову набок, она сплюнула большой сгусток крови.

– Край. Тела не чу… не чу… нету тела, колода… И не больно совсем.

Снова запузырилась пена.

И лёгкое пробито, подумал Юра. Ну, что ж ты…

– А ты молодец, – сказала Тайва почти чисто. – Упёртый. Люблю.

– Ты держись… – И Юра мысленно зашарил по карманам – но вторая пайка дум-мумиё была у Эли; догнать, перебить бандюганов? Не успеешь, сказал он сам себе, даже если бы и в кармане была пайка – всё равно поздно. – У тебя никакой чудо-заначки нет?

Она его поняла, отрицательно качнула головой.

– Всё, крантик… Слушай…

– Юра.

– Да. Юра. Забыла, представ… ляешь? – забыла…

– Говори.

– Деревня Бархотка. Найди Николая Ильича, учитель, его каждая собака… скажи, что я… всё. Что не больно было. Не мучилась. Скажешь?

– Скажу.

– В карманах… там… книжка, часики… ага?

– Ага. А где это – Бархотка?

– А вот… мы приехали… Недалеко. Часа два.

Тайва вдруг судорожно вздохнула, закашлялась, глаза её закатились – и Юра подумал, что она умерла. Но нет:

– Юра…

– Что?

– Ты главное… сам туда не лезь. Понял?

– Куда?

– В чащу. До крапивы, понял? До крапивы. Скажи, что понял.

– Понял. До крапивы.

– Вот. Не дальше. Что хочешь…

И вот тут Тайва умерла по-настоящему. Юра ещё с минуту поддерживал её голову на ладони, потом осторожно опустил.

На его руках за последние годы умер не один человек и даже не десять, но он всё равно не мог к этому привыкнуть.

29

Деревня Бархотка не походила ни на белорусские, ни на украинские, ни на российские и вообще ни на какие виденные Юрой деревни. Возможно, неуверенно подумал он, на крымские приморские… только без моря. Вместо моря было серое полуболото-полуозеро с множеством больших и маленьких островков – и уходящей куда-то в туманный горизонт железнодорожной насыпью.

– Пойдём, – сказал Юра лошадке и тронул поводья.

Сцена из вестерна, подумал он мрачно: ковбой входит в городок, ведя в поводу мустанга, на спине которого лежит мёртвый молодой вакеро… и жители городка медленно поворачивают головы в его сторону, не переставая заниматься своими делами…

Беда в том, что этот городок был пуст. Или казался пустым. Стук копыт по светлым плиткам дикого камня отдавался от подслеповатых окон с тюлевыми занавесками внутри, полуприкрытых снаружи пёстрыми вылинявшими половичками-шторами, затенённых свисающими сверху ветвями плодовых деревьев; от плотно сбитых сухих заборов с наглухо закрытыми воротами; от рядов пустых бочек, непонятно зачем стоящих вдоль дороги.

А потом он увидел навес, под которым угадывались пара длинных высоких столов и, кажется, буфетная стойка.

Юра, не отпуская поводьев, вошёл под навес. Пахло прокисшим пивом.

– Эй! – позвал он. – Есть кто-нибудь?

Слышно было, что есть, но никто не появлялся.

– Ну, пожалуйста, – сказал Юра. – Я хочу пить. И я ищу учителя. Николая Ильича. Можете подсказать?

Где-то в глубине помещения, за перегородкой, громко заспорили шёпотом.

– Я вас слышу, – сказал Юра. – Да что здесь такое происходит?

Там уже ругались почти вслух. Наконец появилась немолодая женщина в фартуке и с серой тряпкой в руке.

– Ты кто? – спросила она.

– Меня зовут Юра, – сказал Юра. – Я сам по себе. Мне нужен учитель.

– Зачем?

– Затем, что девочка… – он вдруг понял, что начинает свирепеть внутри, и приказал себе сдерживаться, – затем, что девочка… перед смертью… звала его. Этого достаточно?

– Какая девочка?

– Вот эта. – Юра показал себе за спину.

Женщина приподнялась на носках, заглядывая, и вдруг ахнула.

– А остальные?..

– Про остальных не знаю.

– Они живые?

– Живых я не видел. Вернее, эта ещё была жива.

– Тарас! Иди сюда…

Пришёл Тарас – низкий и кривоногий.

– Ты посмотри! Это же учителева девчонка… и остальные, говорит…

– Вижу. – И Тарас нехорошо прищурился на Юру. – А ты сам-то кто?

– Зовут Юра. Сам я – сам по себе.

– Таких не бывает.

– Бывают.

– Ну, допустим. Так чего надо?

– Учителя найти. Девочку ему передать. Всё. И если воды нальёте…

– Воды ему… Вон, видишь, платан высокий стоит? От него направо – сразу видно, что школа, с огородом. Учитель с обратной стороны живёт. Давай двигай.

– И вам не хворать, приветливые люди, – сказал Юра и пошёл прочь.

Интересно, подумал он, у этих говор совершенно среднерусский. А тех, в лесу, временами хрен понять было. Впрочем…

Он достал КПК и вызвал пеленгатор. Эля была в семи километрах отсюда. Похоже, бандиты с пленниками двигались медленно. Или даже стояли на месте.

Кстати, КПК надо бы подзарядить…

– Николай Ильич? – полуспросил-полупозвал Юра крепкого сутулого человека в длинной полосатой рубахе, выцветших до белизны джинсах и с тяпкой в руках. Юра каким-то образом знал, что тот слышит его приближение, но не оборачивается, а продолжает рыхлить землю. Ага, ждёт, когда я подойду на расстояние удара тяпкой… – Я не враг. Я привёз Тайву.

– Кого? – Человек, отставив тяпку, медленно обернулся. Сзади голова его была чёрной, шея – загорелой. Спереди всё оказалось белым: седые виски и длинный чуб, бледное лицо с голубоватыми мешками под глазами. – Какую тайву?

– Она мне так назвалась, – сказал Юра. – Так это вы – учитель?

– Да… да, я.

Николай Ильич медленно прошёл мимо Юры, остановился около убитой.

– Как это произошло? – глухо спросил он.

– Их обстреляли какие-то бандиты, – сказал Юра. – Там, по дороге, есть такой домик на полозьях…

– Масложимка, знаю. А вы что там делали?

– Прятался.

– От кого?

– От каких-то… не знаю. Бандиты называли их «махновцами».

– От лешкан, что ли?

– Понятия не имею, кто такие лешкане.

– Лешканы. Ну, лесные. Постойте-ка. Вы что, с той стороны?

– Ну… видимо, да. Если я вас правильно понимаю. Хотя, наверное, правильно.

– Правильно, правильно… Зайка на ту сторону часто шастала. Тайва, говорите. Тайва – это такая ночная зверушка. Так она назвалась, да?

– Да.

– Смешная…

– Она вам кто?

– Племянница, можно так – для простоты. Долго родство высчитывать.

– Она велела сказать, что не мучилась.

– Правда?

– Велела так сказать. Да, боли она, наверное, не чувствовала – позвоночник ей прострелили. Была в сознании до конца. Собственно, вот… Я могу идти.

– Подождите, я не… не так сразу.

Юра достал КПК. Эля почти не удалилась – метров на триста.

– Мне нужно догнать этих бандитов, – сказал Юра. – У них моя девушка.

– В какой они стороне? – спросил Николай Ильич.

– Вон там, – показал Юра. – Семь с половиной километров.

– Сунулись через болота, – сказал Николай Ильич. – Не знали, что шлюзы вчера открывали. Долго будут идти. Успеем.

– Успеем? – с нужной интонаций переспросил Юра.

– Да. Я провожу. Перехватим по сухопутью. А пока – пойдём к старшине…

– Подождите, – сказал Юра. – Вы знаете, куда их ведут?

– Знаю.

– И… тоже проводите?

– Нет. Дам карту. Пошли, а то и день не ждёт, и ночь не дремлет…

Старшина, здоровенный грушеобразный дед в старинной милицейской форме, какую Юра видел только в кино, и с автоматом ППШ, явно выкопанным недавно из грядки, а теперь висящим на брезентовом ремне на спинке стула, выслушал Юру, составил протокол (бланк был расчерчен от руки), осмотрел Тайву, выписал свидетельство о смерти, потом вызвал и отправил к маслодавилке двух помятого вида мужичков с синими повязками на рукавах и симоновскими карабинами за плечами – посмотреть, что там да как, и привезти трупы, ежели их ещё никто не забрал.

– Что делать-то собираетесь? – спросил он Юру, покончив с этими делами и отложив авторучку. Ручка подтекала, пальцы старшины были в фиолетовых пятнах.

– Хотим их перехватить у Манькиной гати, – сказал вместо Юры учитель.

– Тебе-то куда, старому хрену? – не поворачивая головы, спросил старшина.

– А надоело, – сказал учитель.

– Ну, коли надоело… Помочь ничем не могу, – сказал старшина Юре, – разве что самогоном. Самогон хороший.

– Мне бы ситуацию немного прояснить, – сказал Юра.

– По дороге проясню, – пообещал учитель. – Давай самогон, Данилыч.

Держа по трёхлитровой банке в руках, они вышли из участка. Юру начал одолевать нервный смех.

– Ты чего? – спросил Николай Ильич.

– Не знаю, – сказал Юра. – Зашли в милицию, взяли самогона… Это на поминки?

– Нет. Это вообще не пьют здесь. Пиво только.

– А для чего тогда?

– В мотор.

– Понял.

– Сейчас домой зайдём, возьмём кой-чего, Зайке поклонимся – да и поедем. Ты только имей в виду, довезти до места я тебя довезу, а в драку встревать не стану. Вижу хреново, особенно в сумерках.

– Ничего, – сказал Юра. – Я бы и не пустил, если честно.

– Почему?

– Я их хочу по-тихому убрать. А сумеете ли вы – не уверен.

– Не сумею. Могу только гранатой.

– Ну вот. А гранаты у вас есть?

– Парочка найдётся.

– Возьмите на всякий пожарный…

Тайва, омытая и наряженная, тихо лежала на столе и казалась совсем маленькой. Юра постоял рядом, погладил её по восковой руке – и вышел в школьный двор. На скамейках сидели человек десять. Юра неловко потоптался, стараясь ни с кем не встречаться взглядом, и пошёл на задний двор, куда выходила квартирка Николая Ильича.

На крылечке стояли Юрины рюкзак и сумка, а рядом – кирзовый чемоданчик с медными уголками, мятая алюминиевая канистра и чёрный вещевой мешок из непонятного промасленного материала. Тут же из двери показался и сам учитель, подхватил свою ношу, сделал попытку взять и Юрину сумку…

– Да ну, что вы, – смутился Юра и сумку отобрал.

– Тебе ещё таскать…

Они спустились под откос, и Юра увидел железный гараж, к которому подходили рельсы. Рельсы были даже тоньше трамвайных, и колея напоминала ту, что прокладывают в городских парках для игрушечных паровозиков. Учитель отпер гараж, не входя, взялся за какую-то железяку – и выволок, будто за хвост, дрезину. Её когда-то покрасили голубой масляной краской, которая сейчас облупилась и кудрявилась. Мотор был укутан промасленным тряпьём. На боковом ограждении висел большой красный железный круг с белой цифрой «4».

– Укладывай вещички, я сейчас…

Николай Ильич, сбросив с мотора тряпки, открыл свой чемоданчик, вынул ключи, маслёнку, завёрнутые в полиэтилен свечи, что-то ещё – и склонился над мотором. Юра положил ношу под сиденье, а сам бездумно пошёл по шпалам. Буквально через полсотни шагов по обе стороны насыпи оказалась вода – тёмная, торфяная; из неё тут и там торчали мощные пучки болотной травы.

Юра достал КПК, вызвал пеленгатор. Эля была сейчас в шестнадцати километрах. Ничего, подумал он, догоним. Потом, повинуясь импульсу, поднёс к губам гармонику…

Слева была сплошная стена, а справа – не понять что: частокол вырастающих из земли сосулек, или исполинские тонкие острые зубы, или призраки древесных стволов, давно потерявших ветви и немного наклонившихся в разные стороны. В общем, какой-то страшноватый и очень высокий частокол.

Сзади раздалось несколько громких хлопков, потом мотор прокашлялся и застучал сравнительно ровно. Юра обернулся. Учитель махал рукой: стой, мол, на месте. Юра подождал, когда дрезина подкатится, чуть отступил в сторону, ухватился за ограждение и легко запрыгнул на железную рифлёную площадку. Сел рядом с учителем, вдохнул сладкий запах сивухи. Ветерок овевал лицо.

Хоть что-то в происходящем начинало ему нравиться.

– …Ещё при Александре Благословенном поставили монастырь. И к источнику началось паломничество: одни детей просили, другие денег, третьи – чтоб корова у соседа сдохла… не знаю. Много чего. А потом в самом монастыре начались какие-то непонятные события, вроде как настоящие чудеса, описано это очень глухо, но Синод постановил полагать происходившее не чудесами, которые единственно от Бога, а кознями дьявола и смущением умов. И монастырь закрыли. И даже начали было разбирать, но тут пошли бунты, их перед отменой крепостного права много случилось, – и в этом бывшем монастыре обосновались разбойнички. Шалых среди крестьян на самом-то деле полно было, это русская интеллигенция всё их идеализировала. И несколько лет так длилось – никак их прищучить не могли.

Наконец послали войска – чуть ли не два полка солдат и сколько-то казаков. Загнали разбойничков в эти развалины, сами почему-то не пошли, вокруг лагерем стали. Как раз зима была, самые тёмные дни…

И впереди, и позади рельсы уходили в туман, из которого изредка выплывали тёмные острова, иногда с купами чудовищно искорёженных чёрных деревьев, а чаще заросшие лишь травой, медленно дрейфовали мимо, таяли. Становилось то темнее, то светлее; учитель сказал, что время сейчас примерно послеобеденное, и Юре пришлось поверить – все его часы стояли, включая внутренние; приедем к вечеру, сказал учитель. Пришлось поверить и в местную географию: для того чтобы добраться из точки А в точку Б, расстояние между которыми двадцать два километра, следовало либо пройти пятнадцать километров болотами, либо проехать шестьдесят. Юра дослушал до того момента, как пришедшие на шум и стрельбу жандармы обнаружили на снегу множество следов, конских и человеческих, среди которых были и следы невиданного зверья, – и более ничего, ни живых, ни мёртвых, лишь перевёрнутую пушку.

– Николай Ильич, – попросил Юра, – а вернуться к началу можно? Что сейчаспроисходит? – Он сильно, словно прорывая карандашом бумагу, выделил это «сейчас».

– Я болтлив, я знаю, – грустно сказал учитель. – Привычка. Каждую тему доносить сорок пять минут. Сейчас… а я ведь толком не знаю, что происходит сейчас. Вот уже лет двадцать, как вокруг источника стали происходить вещи преступные… да нет, больше двадцати. Нарастало постепенно, поэтому трудно сказать, когда… Ах, да. Что творится. Бандиты творятся. Похоже, какой-то передел власти, территорий, влияния. Видите ли, Юра… мы ведь всё это наблюдаем со стороны, с большой опаской и с ещё большей неохотой. Вы обратили внимание, как к вам отнеслись поначалу – просто потому, что вы так вот одеты. Поэтому мы мало знаем и ещё меньше хотим знать. Наверное, это скоро кончится, потому что, как известно, терпению положен предел. Но ещё не кончилось. Вот из того малого, что я знаю: когда-то людей просто водили к источнику, который был… ну, вы там проходили, где развалины. Там был монастырь, потом охотничий дом, а после войны – дом отдыха. Потом всё сожгли. А источник – он как бы отступал. К нему надо было идти всё дольше и дольше. Но ходили. А последние годы… вот тут я боюсь соврать, потому что, может быть, сам неправильно понял рассказанное – стали водить не туда, где источник выходит из-под земли, а туда, где он берёт начало.

– А зачем? Почему так?

– Трудно сказать… и опять же, я мог неправильно понять, а сам я туда не ходок, да и абсолютное большинство наших тоже… это всё городские, с той стороны – им чего-то особенного надо, чего у остальных нет… Ладно, это я ворчу. Ну, вроде бы в источнике лишь наведённая сила, а вот там, откуда он течёт, – коренная. Примерно так.

– Сила – чего?

– Сила… как бы правильно сказать? – изменять мир, жизнь… нет, всё-таки мир. Подстраивать его под себя.

– Но как же так может быть? Если каждый подстраивает мир под себя, а прошло их тут сколько? – сотни? тысячи?..

– Скорее, тысячи.

– …тогда выходит, что… что? Мир каждый раз переделывается для каждого, или изменения настолько маленькие, что остальные их не замечают, или… Не понимаю.

– Я тоже, в общем, не понимаю. У нас тут как-то не принято такими вещами интересоваться, да и узнать всё равно толком не получается, все говорят разное. Вот ваша девушка – она-то, наверное, знает?

– Увижу – спрошу… Тут ведь у меня не всё так просто. – И Юра вдруг неожиданно для себя – не собирался вовсе – рассказал Николаю Ильичу об Алёне, о ссоре и примирении, о её внезапной затее, о проводимой им с Эллой симулирующей операции. Тот слушал, не перебивая.

– Отчаянные вы ребята, – сказал он, дослушав и помолчав. – Ох, отчаянные.

– Жизнь отчаянная, – сказал Юра.

– И это тоже…

– Я вот чего ещё не понимаю, – сказал Юра. – Разве никто не знает, что люди из этих паломничеств не возвращаются? Что их ведут связанными – буквально как скот? И второе: какой бандитам резон этим заниматься? Они-то что имеют в наваре? Под дулом пистолета требуют, чтобы их желания загадывали, а не свои? Или что?