Текст книги "Русский язык при Советах"

Автор книги: Андрей Фесенко

Соавторы: Татьяна Фесенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

В области нормирования языка, так же как и в других областях, большевики руководятся отнюдь не какими-либо принципами эстетики или общеполезности, а только политическим моментом. Подобная языковая политика довольно откровенно раскрыта в нашумевшем в свое время письме Максима Горького А. Серафимовичу (цит. по сборнику М. Горького «О литературе», стр. 136-37):

«…в области словесного творчества языковая – лексическая – малограмотность всегда является признаком низкой культуры и всегда сопряжена с малограмотностью идеологической, пора, наконец, понять это!

Ни один из наших критиков не указал литераторам, что язык, которым они пишут, или трудно доступен или совершенно невозможен для перевода на иностранные языки.

А ведь пролетариат Союза Советов завоевал и утверждает право свое большевизировать мир [85]

[Закрыть](подчеркивание наше – Ф.) и литература пролетариата-диктатора должна бы – пора уже – понять свое место, свое назначение в этом великом деле…

Необходима беспощадная борьба за очищение литературы от словесного хлама, борьба за простоту и ясность нашего языка…»

В то время как М. Горький, говоря о необходимости следить за чистотой языка, имеет в виду распространение большевизма за рубежами СССР, уже упоминавшийся нами выше А. Чивилихин столь же откровенно говорит о необходимости «чистки» языка как одного из орудий влияния большевистской партии внутри Советского Союза:

«Борьба за чистоту, выразительность, изобразительную силу, красочность и богатство языка наших произведений и тем самым участие в дальнейшем совершенствовании языка – вот задача писателей, непосредственно связанная с трудами товарища Сталина о языке. Конечно, следует помнить, что совершенный язык нужен нам не вообще, а для наиболее достойного воплощения в своих произведениях образов советских людей, для наиболее совершенного выражения наших идей» (стр. 169).

Однако задолго до А. Чивилихина, выполнившего партийный заказ, о «борьбе за чистоту» довольно пессимистически, но одновременно и весьма убедительно, высказался Е. Поливанов («За марксистское языкознание», стр. 164):

«Вообще мне представляется довольно сомнительной борьба с каким-либо языковым (в коллективной языковой психике существующим, разумеется) явлением, имеющим внеязыковую причину, если борьба эта не обращена вместе с тем на искоренение этой причины данного явления».

Несомненно, что пестрота и засоренность языка в первые десятилетия после Революции в какой-то мере обусловливались и теоретическими положениями советского языкознания, возглавлявшегося тогда акад. Н. Марром. Признание классовости языка и рассмотрение местных диалектов как прямых потомков самостоятельных племенных языков способствовали укоренению взгляда на общий язык как на фикцию или, в лучшем случае, как на конгломерат разрозненных классовых, профессиональных и территориальных диалектов.

Хотя акад. Н. Марр уделял очень мало внимания проблемам современного языка, всё же в одном высказывании, посвященном языку советского периода, он уверяет в существовании сдвига «на новую ступень стадиального развития человеческой речи, на путь революционного творчества и созидания нового языка» (Избранные работы, т. II, стр. 375).

Замечание акад. Марра остается только теоретическим домыслом, ибо ни разговорный, ни литературный русский язык при советах не могли структурно так измениться, чтобы уместно было говорить о какой-либо новой стадии. Но если кое-что и изменилось в облике русского языка советского периода, то большевики, избравшие в последнее время курс ура-патриотизма, стали призывать к очищению языка от обычной для революции накипи, лицемерно ссылаясь на традиции классиков.

Как бы конкретным применением этих новых положений в научно-педагогической практике является построение грамматических работ последнего времени почти исключительно на языковом материале, не обладающем сугубо советской спецификой, – в противоположность тому, что наблюдалось раньше.

И. Сталин, принявший активное участие в очевидно им же затеянной дискуссии о языкознании, определил новый взгляд на русский язык как на общенациональный, бывший таким во все времена существования Государства Российского. Вопреки взглядам своего учителя Ленина, Сталин считал язык чуждым классовой дифференциации, а потому, конечно, и вполне приемлемым для социалистического, бесклассового общества.

Желая теоретически обосновать «внеклассовость» и «нейтральность» языка, И. Сталин заявил следующее:

«…язык, как средство общения людей в обществе, одинаково обслуживает все классы общества и проявляет в этом отношении своего рода безразличие к классам. Но люди, отдельные социальные группы, классы далеко не безразличны к языку. Они стараются использовать язык в своих интересах, навязать ему свой особый лексикон, свои особые термины, свои особые выражения». (Правда, 20 июня 1950).

Вторая половина абзаца (при удивительной непредусмотрительности автора) может быть отнесена к партийно-большевистской терминологии и фразеологии, сковывающим дотоле свободный русский язык.

Объявленный теперь монолитным язык «бесклассового» общества, по сути, оказался не общим языком русского народа, а только механической смесью действительно народного языка, питающегося из неисчерпаемого источника живой воды, собранной по каплям из всех слоев, групп и профессий нации, и жалких политических и агитационных штампов – мертвой воды, вливаемой насильно в язык и отравляющей его.

Засорение языка параллельно сопровождается и обеднением его, а именно, выпадением из речевого и литературного обихода целых лексических рядов, являющихся не только самодовлеющими, но и дающими часто материал для иносказания, образного языка поэзии, сублимирующей в себе язык обыденной прозы. Здесь можно упомянуть почти полное исчезновение таких лексических комплексов, как религиозный, мифологический и многие другие.

Об этом же явлении говорит и С. Ожегов («Основные черты развития русского языка в советскую эпоху», стр. 34):

«…первые годы революции, годы борьбы со свергнутыми классами и укрепления советского строя характеризуются массовым устранением, переходом в пассивный запас лексики, связанной со старым государственным строем и буржуазным бытом. Уходит со сцены старая государственная, судебная, церковная [86]

[Закрыть], финансовая и т. д. терминология в связи с уничтожением старых учреждений, должностей, чинов, титулов (ср., например, «губернатор», «департамент», «гимназия», «городовой», «экзекутор», «столоначальник», «подать», «акциз» и т. д.). Уходит и многообразная лексика, связанная с общественными и бытовыми отношениями капиталистического общества (ср., например, «прошение», «проситель», «господин», «барин», «гувернер», «инородец», «прислуга» и т. д.). Выходят из употребления слова, специфические для буржуазно-дворянского жаргона (ср., например, «мезальянс», «светский», «галантный» и т. д.) или для специфически интеллигентного обихода («не откажите», «благоволите сообщить», «милости прошу»)».

Наряду с исчезновением многих лексических комплексов, относящихся к дореволюционному периоду, наблюдается и переход в рубрику анахронизмов ряда слов, связанных с бытом дореволюционной деревни. Сюда можно отнести такие слова, как «десятина», «полоса», «соха» или, например, выражение «работать миром».

Очень показательна статья, появившаяся в «Комсомольской Правде» от 22 октября 1937 г. под названием «Исчезнувшие понятия». В ней сообщалось, что учащиеся младших классов пяти московских школ были опрошены, как они понимают смысл двадцати восьми слов, употреблявшихся в прошлом. Оказалось, что дети, за исключением одного-двух, и то давших неправильные ответы, не смогли объяснить, что означают слова «дворянин», «надворный советник», «кутузка» и т. д.

Что касается религиозного комплекса, то поскольку этот опрос был проведен до восстановления относительной свободы религии (со времени войны 1941-45 гг.), подавляющему большинству детей нижеприведенные слова были совершенно незнакомы. Так, слова «исповедь» и «мощи» были непонятны всем детям, кроме одного школьника, заявившего, что «мощи – это сушеный поп». В статье приводятся ответы в тех исключительных случаях, когда кто-либо из детей смог ответить на заданный вопрос:

Рай – 1) Это птичник; 2) Там, где тепло, санаторий такой.

Грех – 1) Не знаю. Грек – знаю. 2) Грех – это пугают, чтоб не баловались.

Нечистый дух – Это когда в комнате много грязных дядек и курят.

Крестный ход – Машина скорой помощи, которая возит больных.

Слово «пост» ассоциировалось во всех ответах только с пограничником или милиционером.

Об обеднении русского литературного языка из-за насильственного изгнания из него церковно-славянских элементов находим соответствующие строки у А. Л. Бема («Церковь и русский литературный язык», изд. Русского научно-исследовательского объединения в Праге, 1944, стр. 57):

«Когда в Советской России закрывали церкви и насаждали безбожие, то не думали о том, что, разрушая Церковь, не только подрывают нравственные основы народа, но в корне подрезают тот язык, на котором держатся образованность и культура. Только позже стали задумываться над тем, что наступает заметное обеднение языковой культуры, что беднеет язык и выхолащивается его сердцевина. Из языка стали исчезать слова и обороты, необходимые для выражения более сложных понятий, от чего страдала даже чисто материальная культура, не говоря уже о духовной. В современной советской литературе рассеяно немало примеров языковой беспомощности русского среднего человека во всех случаях, где ему приходится коснуться тем, выходящих за рамки обыкновенного житейского разговора…

…Насколько далеко пошло это обеднение современного русского разговорного языка, в связи с ослаблением влияния Церкви, видно также из тех примечаний, которыми вынуждены редакторы сопровождать издания памятников нашего недавнего прошлого…»

В свое время советы, опираясь на указания Ленина, утверждали, что в пределах одной национальной культуры существуют две культуры, а отсюда и два языка: буржуазный и пролетарский. Однако в дискуссии о советском языковедении И. Сталин, в угоду новой генеральной линии, совершенно определенно отказался от формулировки Ленина, заявив, что:

«В литературе нередко эти диалекты (классовые – Ф.) и жаргоны неправильно квалифицируются как языки: «дворянский язык», «буржуазный язык» – в противоположность «пролетарский язык», «крестьянский язык». («Относительно марксизма в языкознании», Правда, 20 июня 1950).

Но при рассмотрении именно советского языка становится совершенно очевидным, что никогда семантическая нагрузка слов и выражений не разнилась так у власть предержащих и народных масс, как это можно наблюдать в советский период. Термины и фразы «социализм», «бдительность», «враг народа», «добровольная подписка на заем», «энтузиазм масс» – полярно-противоположны в официальной и подлинно-народной интерпретации.

Это расхождение между официальным смыслом слов и их общенародным толкованием бросилось в глаза и Дж. Оруэллу, вне сомнения пользовавшемуся русским языком советского периода как прототипом «новоречи»:

«…Ни одно слово в «Б» словаре (т. е. партийно-массовом – Ф.) не было политически нейтральным. Многие из них были эвфемизмами. Такие слова, например, как «радостьлагерь» (концлагерь) или «Минимир» (Министерство Мира, т. е. Министерство Войны) обозначали почти точно противоположное тому, чем они, якобы, являлись». (Перевод наш – Ф., «1984», стр. 309).

Действительно, семантическое раздвоение лексики, ее двуплановость является, быть может, самой характерной особенностью советского языка. «Враг народа» воспринимается широкими массами как «враг режима», мечтающий о благе для народа, «трудовой энтузиазм масс» прикрывает безудержную эксплуатацию человека государством, заставляющим советских граждан надрываться на непосильной работе в холоде и голоде, под страхом репрессий; «советская бдительность» означает страшный террор, когда в застенках НКВД-МВД гибнут бесчисленные, ни в чем не повинные жертвы. Раскрытие подлинного смысла подобных выражений – это противоядие, выработанное народом против одурманивания его лживыми штампами.

Аналогичная судьба – переосмысление народом официальных терминов – постигла и «положительные», с точки зрения властей, слова. Для иллюстрации разрешим себе процитировать небольшой отрывок из статьи В. Александровой «Как изменяется литературный язык» (Новое Русское Слово, 20 мая 1951):

«Любопытна противоречивая репутация в послевоенной жизни маленького прилагательного «правильный». На языке писателей и литературных критиков – «правильная статья», «правильный человек» – означает похвалу. Совсем иначе оценивают это качество рядовые советские люди. Варя, героиня рассказа Б. Бедного «Государственный глаз», после окончания техникума получает работу на лесозащитной станции в качестве учетчицы. Она с жаром принимается за работу, рьяно сражается за соблюдение предписаний старшего механика. Но о ее наставлениях помощник бригадира говорит ей в сердцах: «До того ты правильный человек, что слушать тебя тошно». А другой еще «уточняет»: «Под старость из тебя такая сварливая баба выйдет, каких еще на свете не было». Толкование слова «правильный» в смысле «скучный», «бездушный» – настолько распространено в жизни, что даже критики дрогнули: в их статьях теперь не редкость встретить рассуждение о том, что хотя положительный герой безусловно высказывает «правильные мысли» – сам он скучный человек».

Здесь, по сути, смыкаются две вышеуказанные проблемы русского языка советского периода, а именно: проблема взаимоотношения языка и действительности есть необычное для языкового развития раздвоение семантики слов на официальную и неофициальную, т. е. сосуществование в одном и том же письменно-речевом оформлении намеренно-лживого отображения и правдивого восприятия советской действительности. Именно через необычность разрешения этого вопроса раскрывается и вторая проблема – качественное своеобразие русского языка советского периода.

Сложность момента заключается в том, что фразеологический штамп давно существует в развитых языках, т. е. стилистика языка, его фразеологическая идиоматика заключается не только в образном употреблении как будто не совместимых логически элементов («экзамены на носу», «он не в своей тарелке»), но и в обыкновенной стандартизации синтагм («отрицать явление», но «опровергать мысль, мнение»). В основном – это проблема синонимического подбора.

Этот синонимический подбор, по сути, является «естественным отбором», закономерность которого не всегда может быть прослежена и объяснена. Так как человек еще до сих пор не открыл подлинных пружин языкового развития, то он не в состоянии произвольно менять его структуру.

Классикам, конечно, в какой-то мере удается внести что-то свое в структуру языка, в его лексику и даже фразеологию. Но это индивидуальное творчество, по сути, является только шлифовкой того материала, тех полуфабрикатов, которые неосознанно создаются безымянными творцами, а имя им – легион.

Что же сделали большевики? Они узурпировали и монополизировали право создания фразеологических штампов. В отличие от народной многовековой чеканки слов и выражений, охватывающих всё многообразие человеческой жизни, большевики создали сотни и тысячи бездушных партийно-политических фраз, не руководствуясь и не следуя никаким другим соображениям, кроме одного – соответствия пресловутой «генеральной линии» на данный момент.

Еще задолго до написания этой книги, на пороге тридцатых годов, уже высказывалось мнение, что «нельзя десять лет подряд играть на человеческой психике одним и тем же смычком, – об этом нам конкретно расскажет история любого изживаемого образа или оборота». (Е. Поливанов, За марксистское языкознание, стр. 171) [87]

[Закрыть].

И, действительно, язык жестоко мстит за насилие над собой, за то, что в него искусственно вводят не народом-языкотворцем созданные слова и фразы, не выношенные в глубинах народного сознания и не являющиеся плотью от плоти его. «Нет в них души», – сказал бы великий русский языковед П. Потебня, нет в них следов неутомимого труда всего народа, добавим мы, следуя проникновенным словам классика русской литературы В. Короленко:

«Слово – это не игрушечный шар, летящий по ветру. Это орудие работы: оно должно подымать за собой известную тяжесть. И только по тому, сколько оно захватывает и подымает за собой чужого настроения, – мы оцениваем его значение и силу».

Советская речь именно и не обладает этой весомостью, о чем убедительно свидетельствует уже упоминавшийся М. Слободской в своих сатирических стихах (цит. по Новому Русскому Слову, 30 янв. 1951):

Слова пусты – без веса, без нагрузки,

Приходят и уходят налегке -

Оратор говорит хоть и по-русски,

Но всё же не на русском языке.

У речи нет ни формы, ни обличья,

Словарь – по пальцам можно перечесть,

Не «нету», а «отсутствует наличье»,

«Фактически имеем», а не «есть».

Он скажет не «сейчас», а «на сегодня»,

Не «двое», а «в количестве до двух»…

В своей очень интересной работе «Живое и мертвое слово» Л. Ржевский на вопрос, перестал ли русский язык быть «великим и могучим», справедливо отвечает:

«Великим и могучим – нет, не перестал. Не успеет перестать. Будем надеяться, что никогда не перестанет, но он перестал быть свободным. И от этого все качества. Последствия этого катастрофичны». (Грани, № 5, 1949, стр. 63).

Далее автор, не переоценивая засоряющую роль вульгаризмов и даже проявляя к ним излишнюю терпимость, несколько консервативно подходит к оценке многих, мы бы сказали, полезных неологизмов в русском языке советского периода.

Зато нельзя не согласиться с его утверждением, что «…несвободный язык истощается, как река в засуху – вширь и вглубь. Словарь хиреет не только за счет сдачи в архив некоторых словарных рядов, – оскудевают лексико-семантические комплексы, беднеет синонимика языка. Я хочу сказать, что вторым тягчайшим следствием давления на мысль и слово является страшная шаблонизация речи». (Там же, стр. 64-65).

Однако даже сорокалетняя засуха не может иссушить могучую и полноводную реку русского языка. Пусть обмельчало русло, затянуло его илом, обнажились безобразные коряги, но пройдет благодатный дождь и снова забурлит, заиграет река и унесет далеко, в море забвения, тину и сор, попавший сверху. Да и на дне реки бьют неиссякаемые ключи народной мудрости и сопротивления всему наносному, уродливому, лишающему свободы и русского человека, и русский язык. Пройдут годы, и наш потомок, рассматривая издания этих лет, с недоуменной улыбкой задержится взглядом на каком-нибудь «буйном росте благосостояния трудящихся масс под солнцем сталинской конституции и под мудрым водительством любимого вождя и учителя, лучшего друга рабочих и колхозников…». Русский язык нельзя надолго заставить придерживаться навязанного партией и правительством советского штампа, ибо еще Н. В. Гоголь отметил, что

«…нет слова, которое было бы так замашисто, бойко, так вырывалось бы из-под самого сердца, так бы кипело и животрепетало, как метко сказанное русское слово». («Мертвые души»).

Заканчивая наш скромный труд, мы хотели бы напомнить читателю прекрасные строки И. А. Бунина:

Молчат гробницы, мумии и кости, -

Лишь Слову жизнь дана:

Из древней тьмы, на мировом погосте,

Звучат лишь Письмена.

И нет у нас иного достоянья!

Умейте же беречь

Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,

Наш дар бессмертный – Речь.

БИБЛИОГРАФИЯ [88]

[Закрыть]

1. ИССЛЕДОВАНИЯ

А) НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ

Абакумов, С.– О сложных словах в русском языке; Русский язык в школе, № 3-4, 1946.

Аванесов, Р.– Вопросы современного русского литературного произношения в свете учения И. В. Сталина о языке; Москва, Знание, 1953.

Аванесов, Р.– Очерки русской диалектологии; Москва, Учпедгиз, 1949.

Академия наук СССР. Институт языкознания.– Грамматика русского языка, т. 1 (ред. коллегия: В. Виноградов, Е. Истрина, С. Бархударов); Москва, Изд-во Академии наук СССР, 1952.

Березний, Т.– Русский язык; Нью-Йорк, 1949.

Боровой, Л.– Новые слова; Красная Новь, № 2, 1938; № 4, 1939; №№ 1, 9-10, 1940.

Будагов, Р.– Устойчивые и подвижные элементы в лексике; Известия АН СССР, Отд. лит. и языка, т. X, вып. 2, 1951.

Булаховский, Л.– Курс русского литературного языка; Харьков, Рад. школа, 1935.

Верховской, П.– Письменная деловая речь; Москва, 1930.

Виноградов, В.– Великий русский язык; Москва, Гос. изд-во худож. лит-ры, 1945.

Виноградов, В.– Очерки по истории русского литературного языка XVII-XIX вв.; Лейден, 1949.

Виноградов, В.(ред.) – Современный русский язык. Морфология; Москва, Изд-во Моск. университета, 1952.

Виноградов, В.– Русский язык; Москва, Учпедгиз, 1947.

Виноградов, В.– Язык Пушкина; Academia, 1935.

Виноградов, Н.– Условный язык заключенных Соловецких Лагерей Особого Назначения; Материалы Соловецкого о-ва краеведения, вып. XVII, Соловки, 1927.

Винокур, Г.– Культура языка; изд. 2-ое, испр. и доп.; Москва, изд-во «Федерация», 1929.

Винокур, Г.– Маяковский – новатор языка; Москва, Сов. писатель, 1943.

Винокур, Г.– Русский язык (исторический очерк); Москва, Гос. изд-во худ, лит-ры, 1945.

Галкина-Федорук, Е.– Современный русский язык: лексика. Курс лекций; Изд-во Моск. университета, 1954.

Гвоздев, А.– Очерки по стилистике русского языка; Москва, Изд-во Акад. педагог. наук РСФСР, 1952.

Гладков, Ф.– О культуре речи; Новый Мир, № 6, 1953.

Горнфельд, А.– Муки слова; статьи о художественном слове; Москва, Гос. изд-во, 1927.

Горнфельд, А.– Новые словечки и старые слова; речь на Съезде преподавателей русского языка и словесности в Петербурге 5 сент. 1921 г.; Петербург, изд-во «Колос», 1922.

Горький, М.– О литературе; Москва, Гос. изд-во худ. лит-ры, 1935.

Гофман, В.– Язык литературы; Ленинград, Худ. литература, 1936.

Грот, Я.– Н?сколько разъясненiй по поводу зам?чанiй о книг? «Русское правописанie»; Изд-во Имп. Акад. Наукъ, 1886.

Грот, Я.– Русское правописанiе; С.-Петербургъ, 1900.

Гус, М., Загорянский, Ю., Коганович, Н.– Язык газеты; Москва, Раб. просвещения, 1926.

Державин, К.– Борьба классов и партий в языке Великой Французской Революции; сб. «Язык и литература», т. II, вып. 1, Ленинград, 1927.

Евгеньева, А.– К вопросу о типе однотомного толкового словаря русского языка советской эпохи; Вопросы языкознания, № 3, 1953.

Ефимов, А.– История русского литературного языка; курс лекций; Изд-во Моск. университета, 1954 (лекция «Литературный язык советской эпохи»).

Ефимов, А.– О языке пропагандиста; Моск. рабочий, 1951.

Жирмунский, В.– Национальный язык и социальные диалекты; Ленинград, Гос. изд-во худ. лит-ры, 1936.

Заболоцкий, Н.– Язык Пушкина и советская поэзия; Известия, 25 янв. 1937.

Иванов, Я., Якубинский, Л.– Классовый состав русского языка; Литературная Учеба, № 6, 1930.

Истрина, Е.– Нормы русского литературного языка и культура речи; Изд-во Академии наук СССР, 1948.

Карцевский, С.– Язык, война и революция; Берлин, 1923.

Кожин, А.– Некоторые вопросы морфологического словообразования в современном русском литературном языке; Русский язык в школе, № 2, 1953.

Кожин, А.– Переносное употребление слова; там же, № 3, 1954.

Кожин, А.– Словосложение в русском языке; там же, № 5, 1953.

Кондаков, Н.(ред.) – Язык газеты; Москва, Гизлегпром, 1943.

Крючков, С.– О спорных вопросах современной русской орфографии; Москва, Учпедгиз, 1952.

Крючков, С.– Спорные написания в современной русской орфографии; Русский язык в школе, № 1, 1952.

Менский, Р.– О языке; Литературный Современник, Мюнхен, № 2, 1951.

Миртов, А.– Из наблюдений над русским языком в эпоху Великой Отечественной войны; Вопросы языкознания, № 4, 1953.

Миртов, А.– Лексические заимствования в русском языке из национальных языков в Средней Азии; Ташкент – Самарканд, 1941.

Немировский, М.– Сложные слова в русском языке; Русский язык в школе, № 3-4, 1946.

Обнорский, С.– Культура русского языка; Изд-во Академии наук СССР, 1948.

Обнорский, С.– Правильности и неправильности современного русского литературного языка; Известия АН СССР, Отд. лит. и языка, т. III, вып. 6, 1944.

Ожегов, С.– Из истории слов социалистического общества; Доклады и сообщения Института языкознания АН СССР, т. I, 1951.

Ожегов, С.– К вопросу об изменениях словарного состава русского языка в советскую эпоху; Вопросы языкознания, № 2, 1953.

Ожегов, С.– Основные черты развития русского языка в советскую эпоху; Известия АН СССР, Отд. лит. и языка, т. X, вып. 1, 1951.

Орлов, А.– Язык русских писателей; Изд-во Академии наук СССР, 1948.

Орлов, М.– О языке и стиле поэмы А. Твардовского «Василий Тёркин»; Русский язык в школе, № 3, 1954.

Паустовский, К.– Поэзия прозы; Знамя, № 9, 1953.

Поливанов, Е.– За марксистское языкознание; изд-во «Федерация», 1931.

Презент, М.– Заметки редактора; Изд-во писателей в Ленинграде, 1933.

Ржевский, Л.– Живое и мертвое слово; Грани(Лимбург), № 5, 1949.

Ржевский, Л.– Язык и тоталитаризм; Мюнхен, 1951.

Селищев, А.– Язык революционной эпохи (1917-1926); Москва, 1928.

Солнцев, К.– В преддверии орфографической реформы; Новый Журнал(Нью-Йорк), XXII, 1949.

Степанов, Н.– О словаре современной поэзии; Литературная Учеба, № 1, 1934.

Стратен, В.– Арго и арготизмы; Труды комиссии по русскому языку, т. 1, Изд-во Академии наук СССР, 1931.

Тан, Л.– Запечатленный язык; Новый Журнал(Нью-Йорк), XXIII, 1950.

Тимофеева, В.– О новаторстве В. Маяковского в области поэтического языка; Вопросы советской литературы, т. II, Изд-во Академии наук СССР, 1953.

Тонков, В.– Опыт исследования воровского языка; Казань, 1930.

Успенский, Л.– Русский язык после революции; Slavia, т. X, 1931.

Федин, К.– Фельетон о языке и критике; Звезда, № 9, 1929.

Филин, Ф.– Исследование о лексике русских говоров; Труды Института языка и мышления, Ленинград, 1936.

Филин, Ф.– Новое в лексике колхозной деревни; Литературный Критик, № 3, 1936.

Черных, П.– Русская диалектология; Москва, Учпедгиз, 1952.

Чивилихин, А.– О языке литературных произведений; Звезда, № 11, 1950.

Шапиро, А.– Русское правописание; Москва, Изд-во Академии наук СССР, 1951.

Шор, Р.– О «порче» языка; Новый Мир, № 5, 1928.

Щерба, Л.– Литературный язык и пути его развития; Советская Педагогика, № 3-4, 1942.

Щерба, Л.– Опыт общей теории лексикографии; Известия АН СССР, Отд.

лит. и языка, № 3, 1940.

Щерба, Л.– Современный русский литературный язык; Русский язык в школе, № 4, 1939.

Щерба, Л.– Транскрипция иностранных слов и собственных имен и фамилий; Труды комиссии по русскому языку, т. 1, Изд-во Академии наук СССР, 1931.

Б) НА ИНОСТРАННЫХ ЯЗЫКАХ

Baecklund, Astrid.– Die univerbierenden Verkurzungen der heutigen russischen Sprache; Uppsala, 1940.

Bahder, Egon von– Die russischen Neuworter; Osteuropa, Heft 3, 1952.

Frey, Max.– Les transformations du vocabulaire francais a l’epoque de la revolution (1789-1800); Paris, 1925.

Jespersen, Otto.– Efficiency in Linguistic Change; Det. Kgl. Danske Videnskabernes Selskab, Historisk-filologiske Meddelelser, XXVII, 4, Kobenhavn, 1941.

Jespersen, Otto.– Language, its Nature, Development and Origin; London, 1934.

Lafargue, Paul.– La langue francaise avant et apres la Revolution; Paris, 1920.

Matthews, W. K.– The Structure and Development of Russian; Cambridge, 1953 (Chapter XI. The Post-revolutionary Period).

Mazon, Andre.– Lexique de la guerre et de la revolution en Russie; Paris, 1920.

Mendras, E.– Remarques sur le vocabulaire de la Revolution russe; Paris, Institut d'Etudes Slaves, Travaux, II, 1925.

Mequet, G.– Recueil des abreviations usites en russe depuis la Revolution; Geneve, 1928.

Paechter, H.– Nazi-deutsch – A Glossary of Contemporary German Usage; New York, 1944.

Unbegaun, B.– A Bibliographical Guide to the Russian Language; Oxford, 1953.

2. ПЕРИОДИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

«Вопросы языкознания», орган Института языкознания АН СССР; Москва, тт. I-III, 1952-54.

«Известия», орган ЦИК СССР и Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Советов рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов (до 1936 года), позже – Советов депутатов трудящихся СССР; Москва, 1935-54.

«Известия Академии наук СССР». Отделение литературы и языка; М.-Л., Изд-во АН СССР, 1940-54.

«Комсомольская Правда», 1953-54.

«Крокодил», сатирический журнал; Москва, изд. газеты «Правда», 1947-54.

«Литературная Газета», орган Правления Союза Советских Писателей СССР; Москва, 1948-54.

«Новое Русское Слово», ежедневная газета; Нью-Йорк, 1949-54.

«Посев», еженедельник общественной и политической мысли; Лимбург, 1947-50.

«Правда», орган Центрального Комитета и МК ВКП(б) [89]

[Закрыть]; Москва, 1936-54.

«Рефераты научно-исследовательских работ».Отделение литературы и языка; М.-Л., Изд-во АН СССР, 1945-47.

3. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА [90]

[Закрыть]

Авдеев, В.– Гурты на дорогах; Сов. писатель, 1948.

Ажаев, В.– Далеко от Москвы; Новый Мир, №№ 7, 8, 1948.

Алексеев, М.– Солдаты; Москва, Молодая гвардия, 1953.

Бабаевский, С.– Кавалер Золотой Звезды; Москва, Молодая гвардия, 1947.

Бабель, И.– Одесские рассказы; ГИХЛ, 1931.

Багрицкий, Э.– Избранные произведения; Сов. писатель, 1940.

Бедный, Д.– Собрание сочинений; ГИХЛ, 1932.

Безыменский, А.– Стихи о комсомоле; Молодая гвардия, 1932.

Блок, А.– Стихотворения, т. I; Ленинград, 1931.

Бубеннов, М.– Белая береза; Сов. писатель, 1948.

Вершигора, П.– Люди с чистой совестью; Роман-газета, № 11-12, Огиз, 1946,

Вершигора, П.– Люди с чистой совестью; испр. и доп. изд., Сов. писатель, 1951.

Войтоловский, Л.– По следам войны; Изд. писателей в Ленинграде, 1934.

Галин, Б.– В одном населенном пункте; Новый Мир, № 11, 1947.

Гладков, Ф.– Цемент; Москва, Гос. изд-во худ. лит-ры, 1941.

Грибачев, Н.– Стихотворения и поэмы; Гос. изд-во худ. лит-ры, 1951.

Гроссман, В.– Годы войны; Москва, Гос. изд-во худ. лит-ры, 1945.

Есенин, С.– Стихотворения; Изд. Моск. т-ва писателей, 1933.

Есенин, С.– Москва кабацкая; Ленинград, 1924.

Зощенко, М.– Уважаемые граждане; Сов. писатель. 1940.

Ильф, И. и Петров, Е.– 12 стульев; Сов. писатель, 1938.

Казакевич, Э.– Весна на Одере; Москва, Сов. писатель, 1950.

Капусто, Ю.– Наташа; Сов. писатель, 1948.

Катаев, В.– Время, вперед! Москва, Федерация, 1932.

Кочетов, В.– Под небом родины; Звезда, №№ 10, 11, 1950.

Крымов, Ю.– Танкер «Дербент»; Москва, Профиздат, 1947.

Ленч, Л.– Дорогие гости; Москва, Сов. писатель, 1954.

Леонов, Л.– Избранное; Москва, Гос. изд-во худ. лит-ры, 1946.

Либединский, Ю.– Неделя; Москва, Молодая гвардия, 1932.

Лидин, В.– Изгнание; Советский писатель, 1947.

Макаренко, А.– Педагогическая поэма; ГИХЛ, 1938.

Максимов, С.– Тайга; Нью-Йорк, Изд-во им. Чехова. 1952.