Текст книги "Русский язык при Советах"

Автор книги: Андрей Фесенко

Соавторы: Татьяна Фесенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

…такой приказ он отдал солдатам, выделенным для борьбы с финскими «кукушками». (Алексеев, Солдаты, 382).

Не только в период самой войны, но уже в процессе ее подготовки, в период «дружбы» с Германией, с сентября 1939 г., в лексику, связанную с военным строительством, начали проникать обозначения, оживляющие, в прямом смысле, военную терминологию. Так, Г. Климов указывает «В Берлинском Кремле» (Посев, № 28, 1949) на то, что

…В Кронштадт приходили купленные в германии подводные лодки. Немецкие опознавательные знаки «U» перекрашивались в советские «Щ». Их так и прозвали моряки «щуками». По этим образцам спешно строились десятки «щук» на советских верфях подлодок.

Охотно воспринимаются во время войны и немецкие «зоологические» названия вооружения:

На улицах появились «тигры» и «пантеры». (Смирнов, В боях за Будапешт, 96).

…двенадцать «тигров» в сопровождении зверья помельче смяли минометный полк… (Леонов, Взятие Великошумска, Избранное, 97).

Показательно, что орудию борьбы с этими «тиграми» и «пантерами» было дано соответствующее наименование:

– Пришлите, да поскорее, парочку ваших «зверобоев»…

Тогда я впервые услышал новое название советских орудий. Смысл этой клички был ясен: пушка, прозванная «зверобоем», предназначена уничтожать все бронированные чудовища, которым немцы для устрашения противника понадавали звериные клички. (Л. Кудреватых, Пушка-«зверобой», Известия, 18 ноября 1945).

Любопытно отметить, что представители настоящей фронтовой фауны, наоборот, получили образное «неживотное» прозвище, связанное, видимо, с трудностями борьбы с ними:

При коптилке ищут «автоматчиков» так называют насекомых. (Эренбург, Буря, 367).

Этими же причинами объясняется, очевидно, и шутливое наименование насекомых, распространившееся в немецком армии «Paгtisanen».

Очевидно, по аналогии с водяной птицей «нырком» возникло и слово «нырик», бытование которого в языке засвидетельствовано советским журналистом, участником Второй мировой войны, М. Коряковым, в его очерке «16 октября» (Новый журнал, Нью-Йорк, ХХ, стр. 199):

…Появились «нырики». Немцы наступали волнами. В тот момент, когда наши войска оставляли населенный пункт, нырики уходили, прятались в подвалах, погребах; это называлось «нырнуть под волну».

В образных наименованиях самолетов, бомб и орудий мы видим как бы развитие «военных диалектов». В то время, как официальная печать давала унифицирующие, но лишенные народной образности и остроты военные термины, простые солдаты, учитывая рельеф местности (как видно из приведенного выше разговора), подчеркивая форму («рама»), или основную функцию («зажигалка»), или характерную особенность («певуны», «музыканты»), или приближая к знакомым именам («катюша», «ил(ь)юша» – по фамилии конструктора Ильюшина) создавали сочный лексикон военного времени.

Говоря словами поэта Евгения Долматовского («Юность», Новый мир, № 10, 1948) можно предположить, что

Потомкам, породнившимся с мечтой,

Наверно очень интересно будет

Узнать, с какой сердечной теплотой

Свои созданья называли люди:

«Ильюшей» звали мы аэроплан,

«Катюшей» – миномет, и «Комсомолкой» домну,

Был «Пятилеткой наш великий план

И звался «Шариком» завод огромный.

(Московский завод «Шарикоподшипник» – Ф.).

Укажем только, что последние три наименования не являются порождением войны и оставим на совести Долматовского «сердечную теплоту» в отношении пятилеток, о которых в народных массах сохранится воспоминание, как о годах огромного физического напряжения, террора и нищеты.

* * * * *

Война 1941-45 гг. породила ряд выражений, свидетельствующих о том, что народ и в лихую годину не переставал при давать шутливую образность языку военной действительности. Так, чрезвычайно распространенным стало только изредка употреблявшееся ранее выражение «голосовать» поднятием руки останавливать попутную машину:

«Проголосовав» на выезде из городка, он скоро устроился в кузове порожней трёхтонки… (Павленко, Счастье, 44).

Потом она уложила свой чемоданчик, «проголосовала» на ближайшем перекрестке, и первая же грузовая машина… подобрала дерзкую белокурую девчонку. (Фадеев, Молодая гвардия, 201)

…они ехали из армии способом «голосования», пересаживаясь из машины в машину… (Полевой, Повесть о настоящем человеке, 261).

Им выгоднее ехать порожняком: вон сколько баб голосуют на дорогах! (Рыбаков, Водители, 27).

Ежедневное соприкосновение со смертью рождает шутку, скрывающую трагическую суть:

Цел санитар то, не пригрело eгo? (Полевой, Повесть о настоящем человеке, 83).

…сегодня жив, а завтра в земотдел или здравотдел. (Г. Климов, «В Берлинском Кремле», Посев, № 45, 1949).

Смотрят люди: Вот так штука!

Видят: верно, жив солдат…

…А уж мы тебя хотели,

Понимаешь, в наркомзем.

(Твардовский, Василий Тёркин, 150).

Не было наркотических средств ничтожную дозу нoвoкаина, которая приходилась на -каждого оперируемого, недаром называли «крикаином». (Известия, 11 июня 1944).

Если налит спирт в чарочку, летчики называют eгo «антигрустином». (Известия, 29 апр. 1943).

Почти через 10 лет после войны такой термин как «бомбежкa» употребляется и в юмористическом плане:

Жена Котелькова… принялась было его бранить, но он обнял ее за мягкие плечи и сказал добродушно:

– Прекрати бомбежку! (Л. Ленч, Дорогие гости, 36).

Интересно, что слово «бомбежка», считавшееся раньше нeлитературным, приобрело теперь права гражданства и стало относиться к сбрасыванию бомб с самолетов, тогда как слово «бомбардировка» сузилось до понятия артиллерийского обстрела:

Бомбежки сменились бомбардировками. Это было не так шумно. (Тихонов, Стихи и проза, 231).

Вошли в обиход и просторечные названия cтaнкoвoгo и ручнoгo пулеметов: «станкач» и «ручник» [47]

[Закрыть]:

…вдали, начинаясь отдельными выстрелами, сухим тpecком автоматов, барабанным боем станкачей, разворачивалась прелюдия ночного боя… (Вершигора, Люди с чистой совестью, II, 10).

…застучали ручники… (Там же, 52).

Нужно отметить, что и само слово «автомат» только со времени этой войны стало связываться в сознании широких слоев населения с автоматическои винтовкой.

С развитием автоматизации и механизации вооружения появляются и соответствующие полные и сокращенные слова, связанные, главным образом, с артиллерией и противотанковой обороной («самоходка» – самоходное орудие и производные, «иптап» – истребительный противотанковый артиллерийский полк и производные, «ПТР» – противотанковая рота, равно

как и противотанковое ружье и производные):

Среди них, в синих комбинезонах, примостились самоходчики. (Казакевич, Весна на Одере, 282).

Это же наши бьют, иптаповцы. (Там же, 269).

– Петеэровцы, к бою! (Там же, 269).

…захлопотал у прицела модернизированного им «ПТР»… (Алексеев, Солдаты, 406).

Новые методы ведения войны, уделение особого внимания идейно-психологическои стороне, рождали и соответствующие термины, отображающие новые виды боеприпасов:

Как раз тогда в полк прибыла партия агитснарядов и агитмин. (Некрасов, В окопах Сталинграда, 275).

Отметим также, что преобладание в современной войне маневренных форм над позиционными привело к вытеснению существовавшего выражения «передовая позиция» новым «передний край». Чуткий к семантическим сдвигам язык подчеркнул разницу

между относительно стабильной в Первую мировую войну окопной передовой позицией и современным подвижным передним краем:

Рядом, в десяти километрах… шел передний край, гремели бои, ухали пушки. (Кочетов, «Под небом родины», Звезда, № 11, 1950, 34).

…на фронте, попав во вторые эшелоны армии, трудно судить о размерах и ожесточенности битвы на переднем крае… (Фадеев, Молодая гвардия, 83).

В связи с крайне усилившейся деятельностью авиации в этой воине и ролью воздушных налетов, наряду с издавна существующей наземной командой-эллипсисом «Огонь!», появился и новый эллипсис «Воздух!», предупреждавший об опасности воздушного нападения врага:

«Воздух!» – протяжно крикнул шедший впереди лейтенант. (Гроссман, Годы войны, 5).

«Воздух!» – предупреждающе крикнул связист. (Лидин, Изгнание, 21).

С американской помощью – «ленд-лизом» связано заимствование названий многих автомобилей:

А то вдруг на виллисе майор какой-то в танкистском шлеме. (Некрасов, В окопах Сталинграда, 258).

Здоровенный додж преградил нам дорогу. (Там же, 55).

Форды, газики, зисы, крытые громадные студебекеры… (Там же, 48).

Очень показателен цитируемый ниже отрывок, где отечественные марки автомобилей тонут в «железном потоке» машин с Запада, как полученных от союзников, так и трофейных:

Двигались «газы», «се-т-езе», «эмки», «виллисы», низенькие жукообразные «пежо» и высокие, колченогие, задом наперед «татры» с запасной шиной впереди и мотором сзади, сражались «доджи», «шевроле», «мерседесы», «ганзы», «ДКВ», любовно:прозванные «Дерево-Клей-Вода», «хорхи», «вандереры», «ганемаки», «адлеры», «штейеры», «фиаты», «ягуары», «автоунионы», «изото-фраскины», «испано-суизы» и еще многoe другое безымянное, сборное, чему давно уже нельзя было подыскать названия и определить тип и марку. (Павленко, Счастье, 244).

С помощью союзников связаны такие новые слова, как «тyшонка» – один из видов мясных консервов, очень популярный в армии, «открывалка» прикрепленное к банке приспособление для открывания ее:

Ел вашу тушонку, говорил по вашему полевому телефону. (Эренбург, Буря, 640).

Сбоку была припаяна аккуратная открывалка. (Симонов, Дни и ночи, 63).

Питание советской армии зиждилось в основном на американских консервах и с ними связан распространенный каламбур, содержащий и намек на обещанное открытие втopoгo фронта союзниками:

…открывал специально для Васи «второй фронт» – банку американской консервированной колбасы. (Алексеев, Солдаты, 77).

Конечно, не только союзники, но и враги дали русскому языку лексическое пополнение. Здесь можно отметить два канала, по которым эти заимствования у Врага поступали в язык военногo времени. Первым из них был фронт, где широко распространилось просторечное название немецких солдат [48]

[Закрыть]и где часто в русский язык переходили названия вражеского оснащения:

Вырвавшись вперед к машинам, возле которых лежали мертвые и раненые фрицы, я подбежал к легковой… (Вершигopa, Люди с чистой совестью, 1, 25).

Проклятые фрицы! Он теперь гoвoрил, как eгo бойцы, «фрицы». (Эренбург, Буря, 282).

Может быть, они молодого Пушкина убили, Ньютона прикончили своими «фау»… (Эренбург, Буря, 723).

Их выбивали гранатами, захваченными фаустпатронами. (Там же, 759).

Немецкие гранатометчики (или, как их называют наши бойцы, «фаустники» от названия крупной немецкой гpaнаты «фауст»)… (Известия. 14 мapтa 1945).

Там засели автоматчики и фаустпатронники. (Казакевич, Весна на Одере, 127).

Пехота указывала самоходным пушкам скрытые в зарослях «фердинанды» (немецкие самоходные штурмовые орудия – Ф.). (Гpoccмaн, Годы войны, 385).

Где-то за кypгaнoм противно скрежещет «ишак» – шестиствольный миномет. (Некрасов, В окопах Сталинграда,186).

…начинал свою работу пронзительный шестиствольный немецкий миномёт (разведчики называли eгo «скрипуном»). (Капусто, Наташа, 180).

Вторым каналом был тыл, где в язык населения занятых немцами областей входили некоторые слова административно-оккупационного лексикона:

зондерфюрер, арбайтсамт, фельдкомендатура, полицай, фольксдейче, рейхскомиссар, генералкомиссар, гебитскомиссар, ландкомиссар

(не говоря уже о соответствующих коиссариатах, возглавляемых ими) и название неизбежного спутника указанных должностных лиц «дольметчер», а еще чаще «дольметчерка» вместо «переводчик», «переводчица»:

Всё мужское население фольксдейчев была вооружено винтовками. (Вершигора, Люди с чистай совестью, 27).

Потом приехал зондерфюрер… (Эренбург, Буря, 410).

Навидался он предателей старост, полицаев. (Там же, 337).

Своеобразное значение приобрела и давно существовавшее в языке слово «контингент»:

…ночью немцы ходили по домам собирать «контингенты» – обязательные поставки. «Контингентов» было много: на зерно, молоко, кур, шерсть, яйца…

Существовали «контингенты» и на людей… (т. е. разверстка на рабочую силу, отправляемую принудительно в Германию – Ф.). (Известия, 15 авг. 1944).

Приводимый ниже отрывок из романа А. Фадеева «Молодая гвардия» (349-50) характерен своей насыщенностью словами, связанными с административной деятельностью немцев в оккупированных ими областях:

Эта районная сельскохозяйственная комендатура подчинялась еще более многолюдной окружной сельскохозяйственной комендатуре во главе с зондерфюрером Глюккером…, а эта комендатура, в свою очередь, подчинялась ландвиртшафтсгруппе, или, сокращенно, группе «ля»… но и эта группа была только отделом виртшафтскоммандо 9, или, сокращенно, «викдо 9»…, а уже виртшафтскоммандо 9 подчинялось, с одной

стороны, фельдкомендатуре…, а с другой стороны, главному управлению государственных имений при самом рейхскомиссаре.

В то время, как большинство «оккупационных слав» явились чистыми варваризмами, механически пересаженными в русскую речь, изредка с приданием им русской морфологии, некоторые моменты оккупационной жизни породили или расширили полисемию существовавших уже ранее русских слов, как, например:

«немецкая овчарка» – стала обозначать женщину, находящуюся близких отношениях с немцами;

«душегубка» явилась названием передвижной газовой камеры:

…название этого невиданного транспортного средства, изобретенного в Германии для отправки в вечность – душегубка… (Леонов, Избранное, 609).

В свою очередь, на территории, уже освобожденной от немцев, стали возникать слова и выражения, чаще всего, связанные с восстановлением сильно разрушенных городов. Так, знаменитое, позже широко распространившееся по стране, «черкасовское

движение» (отсюда «черкасовец», «черкасовка») получило свое название по имени сталинградской работницы А. Черкасовой, организовавшей в 1944 году первую добровольческую строительную бригаду, преимущественно из женщин:

Это была самая первая черкасовская бригада в Севастополе… (Известия, 4 янв. 1945).

Появление этого слова отметил и Е. Долматовский в своих «Сталинградских стихах». (Москва, Сов. писатель, 1952 г., стр. 60):

Не слышал, не ведал народ

Доселе названья такого,

А нынче вошло в обиход

«Черкасовцы» новое слово.

Включите ero в словари,

Товарищи языковеды…

Сюда же следует отнести и термин «уличный комитет». Обычно такие комитеты состояли из домохозяек-активисток, взявших на себя ремонт разрушенных зданий и заботу о фронтовиках и их семьях.

Широко развернули свою работу на всей свободной от немцев территории «тимуровцы» пионеры и школьники, получившие свое название от популярной повести А. Гайдара «Тимур и ero команда», вышедшее еще до войны:

Юльку знает вся школа, она играет там роль: ее тимуровская команда самая передовая. Тимуровцы оказывали помощь семьям фронтовиков. (Панова, Bpeмeнa года, 72).

Вне сомнения, военные неологизмы, как отечественного, так и иностранного происхождения, недолговечны. Их возраст определяется, в основном, возрастом самой войны, они рождаются и умирают вместе с последней. Особенно это касается вapвaризмов, связанных с моментами оккупации, это «проходящие тени» в языке, не больше.

Но кое-что, нашедшее себе применение в послевоенный период или оказавшееся достаточно ярким и типичным для самои войны, задержалось в языке ее участников, а через них проникло и в общий язык. Недаром один из гepoeв повести Бабаевского «Кавалер Золотой Звезды» замечает:

Войны нет, а слова не забываются, нет, нет, да и вспомнишь! Сколько новых слов мы выучили на войне! (Стр. 281).

Действительно, война создала множество новых слов, но фразеология ее довольно бедна. Однако, некоторые существовавшие ранее сочетания завоевали себе более широкую популярность, оставаясь в живом языке и после войны, и утверждая себя в литературе:

…громыхал на стрелках угольный эшелон. Ему дали «зеленую улицу» – право обгонять скорые и пассажирские поезда, eгo не задерживали на станциях. (Литературная газета, 10 ноября 1948).

«Зеленую улицу» – грузам социалистического земледелия. (Гудок, 15 июля 1949).

Это выражение, очевидно, возникшее благодаря зеленым oгням семафоров, указывающих, что путь свободен, было. введено в литературу А. Первенцевым, в eгo повести «Испытание» (1942). В дальнейшем, становясь всё более популярным, оно послужило названием повести Ан. Сурова, получившего за нее сталинскую премию, и даже проникло в поэзию:

…Кoгда стволы зениток ввысь

Подняв над «улицей зеленой»

Безостановочно неслись

Туда, на запад, эшелоны.

(А. Твардовский, За далью – даль).

Утверждение этого словосочетания в литературе засвидетельствовано употреблением eгo в полностыо метафоризованной форме:

Он замечает и нарушителей порядка и закона, чьим похождениям скажет «стоп!», чьим поступкам не сделает «зеленой улицы» [49]

[Закрыть]… (Г. Рыклин, В защиту милиционера; Известия, 7 июля 1954).

Не меньшей образностью отличаются и другие, порожденные уже войной, выражения:

На автомобилях продефилировали десантники – «небесной пехотой» прозвал их народ. (Литературная газета, 10 ноября 1948).

Штурмовики, эти «летающие танки», как звали их в пехоте… (Полевой, Повесть о настоящем человеке, 14).

* * * * * *

Если мы сделаем небольшой экскурс в область лексики Первой мировой войны, то сможем отметить аналогию в методах словотворчества, хотя сами созданные обеими войнами слова и отличаются друг от друга. Прекрасным свидетельством этого является чрезвычайно интересная по записям живого солдатского языка книга военного врача Л. Войтоловского «По следам войны», получившая высокую оценку М. Горького, рекомендовавшего ее всем «пламенным и искренним словолюбам».

Мы видим, что и фронтовая лексика 1914-15 гг. охотно включала «зоологические» названия:

…шестипудовые «кабаны» гигантскими молотами опускаются на мертвые камни (стр. 296).

…пошли наши козули (казаки) по картошку… (стр. 143).

…какой-то штабной «фазан», небрежно играя хлыстиком, промямлил (стр. 322).

Однако участники Второй мировой войны, восприняв метод отцов, не воспользовались ни одним продуктом их словотворчества. Совпадением, но не повторением было слово «фазан», вынырнувшее в другом поколении и в другой стране: в немецком языке гитлеровского периода появилось выражение «Goldphasan», характеризовавшее крупных партийных чиновников, обычно околачивавшихся в тылу и щеголявших в расшитой золотом форме.

Что касается имен собственных для обозначения орудий войны, то современные отечественные «катюши» и «Раисы Семеновны» [50]

[Закрыть], «Яшки» (ястребки), «Борисы Петровичи» (от сокращения «б. п.» – бронепоезд) [51]

[Закрыть]и иноземные «фердинанды» имели своих старших родственников и на фронтах Первой мировой войны:

…А наша «Мавруша» (мортирная пушка) знай лущит и лущит… (Там же, стр. 479).

…ахнула шестидесятипудовая «берта»… (Там же, стр. 211).

Подобно бытовым словам «зажигалка» и «керосинка», проникшим в лексику Второй мировой войны, в 1914-18 гг. исключительно популярным и вошедшим в литературу было слово, обозначавшее крупнокалиберный немецкий снаряд:

…И вдруг «чемоданом» ахнуло… (Там же, стр. 124).

Авиация в первой войне сыграла несравненно меньшую роль, чем во второй, но и здесь, в наименовании аэропланов не обошлось без юмора, подчас несколько вульгарного:

Даже солдаты тревожно поглядывают наверх, следя за полетом аэропланов:

– Шилозадка (германский аппарат системы Таубе) -волнуются они.

– Не, австрийская вошка. (Там же, стр. 277).

Но необходимо отметить, что некоторые понятия-метафоры, рожденные Первой мировой войной, не нашли себе соответствия в последующей войне. Они не родились, не «посмели» родиться в русской лексике, созданной народом, но цензурированной партией. В вышеупомянутой книге Войтоловского мы находим:

Там же беглые дезертиры прячутся. «Рябые», – знаете? (Стр. 142).

По роже вижу, всё самострелы. Палечники. (Стр. 441).

В стране, где каждый военнопленный был объявлен изменником родины, сталинские политкомы зорко следили, чтобы подобные слова не могли фигурировать в речи советского солдата (хотя сами явления, в частности дезертирство, повторялись многократно). Если же они и рождались стихийно, то уже в литературу, по дороге к которой имеется слишком много цензурных рогаток, они, во всяком случае, попасть не могли. Характерно, что слова вроде приведенных выше «ныриков» смогли быть зафиксированы в прессе, конечно, эмигрантской, только тогда, когда их носители оказались по эту сторону «железного занавеса».

Проведя, так сказать, историческую параллель между русским фронтовым языком Первой и Второй мировых войн, необходимо отметить, что наблюдавшиеся в нем элементы являются не только не специфически-советскими, но и не специфически русскими. В. Жирмунский в уже цитировавшейся нами работе «Национальный язык и социальные диалекты» (стр. 116) говорит:

«Одним из наиболее ярких примеров жаргонного творчества в наши дни являются жаргоны действующих армий эпохи империалистической войны. Обширные материалы по этой теме, собранные лингвистами-патриотами всех наций свидетельствуют о совершенно аналогичных тенденциях развития в языках различных воюющих стран».

Опираясь на работы иностранных ученых [52]

[Закрыть], В. Жирмунский приводит в своей книге ряд слов, которые мы могли бы разбить на те же группы, что рассматривались нами в разделе о советской фронтовой лексике. Итак, мы видим, что старые слова-названия предметов домашнего обихода (типа «зажигалка» и «керосинка») применялись и для метафорического наименования предметов боевой обстановки, прежде всего орудий войны 1914-18 гг.

Так, во французском языке мы находим: marmite (сковородка) и sac– a– charbon (угольный мешок) для обозначения тяжелогo снаряда (нем. Kohlenkasten); штык иносказательно именовался cure-dent (зубочистка) и fourchette (вилка). Пулемет назывался machine a coudre (швейная машина), moulin a cafe (кофейная мельница), poivriere (перечница), tacot(пишущая машина), и даже ecremeuse (сепаратор). Немецкие эквиваленты для этого же орудия – Nahmaschine (швейная машина), Kaffeemuhle (кофейная мельница), Mahmaschine (косилка), Fleischhackmaschine (мясорубка) и т. д.

«Фауна фронта» щедро пополнялась различными немецкими наименованиями, иногда и там, где русский солдат не находил оснований для «зологической» метафоризации: Kettenhund (цепной пес) – пулемет; Schwarze Sau (черная свинья) и Blindschleiche (уж) – тяжелый снаряд (рус. «чемодан»); многочисленные названия пуль – Spatzen (воробьи), Bienen (пчелы), Fliegen (мухи) и Singvogel (певчие птицы – ср. рус. «пуля пропела»).

В языке солдат разных армий мы находим множество юмористически окрашенных слов и словосочетаний для обозначения предметов боевой обстановки: фр. gros noir (черный толстяк) – крупнокалиберный снаряд; нем. Stottertante (заикающаяся тетушка), Tippmamsell (барышня-машинистка) – пулемет. Метафорическое наименование его – Totenorgel имеет гораздо более мрачную окраску и является прямым предшественником Stalinsorgel, – уже упоминавшегося выше названия страшной русской «катюши».

Солдатский лексикон использует также и, так сказать, «обратную» метафоризацию – военные термины становятся обозначением бытовых моментов, о чем у В. Жирмунского находим в его книге («Нац. яз. и соц. диал.», стр. 118) следующее:

«…аффективно-окрашенные представления, связанные с впечатлениями боя, становятся главным источником метафорических иносказаний для предметов мирной жизни, окружающей окопника; происходит распространение определенного круга значений за его нормальные границы (по терминологии Шпербера – «семантическая экспансия»). Например, у немцев походная кухня получила название Gulaschkanone (гуляшная пушка), горох – Schrappnellkugen (шрапнельные пули), картофель – Schrappnell (шрапнель), Handgranate (ручная граната), шинковая капуста – Drahtverhau (проволочное заграждение), небритая борода – Stacheldraht (колючая проволока); у французов – горох также srappnells (ср. с рус. «шрапнель» – перловая крупа – название особенно распространившееся в эпоху гражданской войны – Ф.), походная кухня – tank, курить – gazer (газировать) и т. д.».

Ниже мы увидим, что подобный же процесс происходил и в Советском Союзе, где целый ряд боевых терминов и обозначений был перенесен в мирную обстановку.

Прежде, чем перейти к наблюдению над тем, как батализмы привились в лексике мирного времени, последовавшего после окончания Второй мировой войны, уместно будет сделать экскурс в область военных фразеологических штампов, в большинстве своем порожденных еще эпохой гражданской войны в России и настойчиво поддерживавшихся в речи в последующие периоды:

«военный коммунизм» (период времени с середины 1918 г. до марта 1921 г.), «вылазка классового врага», «дезертир трудового фронта», «демобилизационные настроения» (с конца войны 1914-18 гг., когда солдаты толпами покидали фронт), «кадры специалистов», «командные высоты», «легкая кавалерия» (Н. Бухарин на VIII-ом съезде ВЛКСМ в 1928 г. предложил организовать под таким названием «особый тип летучего неофициального контроля» силами комсомола – «рейд легкой кавалерии»), «мобилизация внутренних ресурсов, средств», «мобилизовать внимание», «наступление развернутым фронтом», «огонь по отстающим», «партия – авангард рабочего класса», «передовая линия», «равнение на передовиков», «разведчики высоких урожаев», «смотр сил», «СССР – аванпост мирового пролетариата», «страж революции», «трудармия», «трудовой фронт», «трудовые резервы», «ударная бригада», «форпост социализма», «фронт индустриализации», «штаб мировой революции», «штурм прорыва».

Особо можно выделить очень продуктивное слово «броня» (часто в ранее несуществовавшей форме «бронь»), в значении резервирования билетов, жилищной площади и пр., а также освобождения того или иного лица от мобилизации как на строительство, так и в армию:

Меркулов нес ему броню. (Панова, Спутники, 12).

Ему бронь по его специальности обеспечена. (Авдеев, Гурты на дорогах, 71).

Тыл дает людям «бронь» от мобилизации. (Г. Климов, «В Берлинском Кремле», Посев, 5 июня 1949),

а также производные от имени существительного глаголы «бронировать», «забронировать» и «разбронировать», т. е. закрепить, оставить за (кем-то) и открепить, лишить того или иного преимущества, привиллегии:

– Эге, пришел, бронироваться будешь? (Панова, Спутники, 12).

…его не стали судить, а просто разбронировали и взяли рядовым в армию. (Симонов, Дым отечества, 111).

Весь начальный период революции прошел под знаком гражданской войны, и оживающее понемногу народное хозяйство переняло, в свой языковый обиход боевой дух военной лексики, еще так недавно употреблявшейся в прямом смысле. Теперь это были только пересаженные с военной на гражданскую почву образы – метафоры. Но именно они вдохновляли идейную, романтическую молодежь, смотревшую на борьбу с разрухой как на борьбу с военным врагом, на строительство – как на горячий бой:

…и те, для кого бригада уже становилась семьей, и те… кто, как бойцы, вспоминали прежние свои сражения, отмороженными пальцами гордились как почетными ранами и с каждой смены возвращались в барак, как со штурма, для кого строительство было фронт, бригада – взвод, Ищенко – командир, барак – резерв, котлован – окоп, бетономешалка – гаубица, – все они были товарищи, братья, сверстники. (Катаев, Время вперед, 65).

Но прошли годы военного и гражданского энтузиазма. Пришли будни мирного строительства, казалось бы не нуждающегося в подхлестывании военными фразами, но эти будни были настолько серы и бесперспективны, а усилия и жертвенность настолько не находили себе оправдания в неизменившейся к лучшему жизни, что власти считали целесообразным сохранить «боевой» язык, зовущий массы ко все новым напряжениям, ко все новым самопожертвованиям. Но теперь фразы оставались фразами, выхолощенными и не отвечающими народным настроениям. Официальные органы всё еще навязывали будничному языковому обиходу «бригады», «армии», «фронты», но они уже не «завоевывали», а только возбуждали унылую или ироническую реакцию. Ведь еще в прошлом столетии правильно заметил о подобном положении кн. П. Вяземский: «Не следует злоупотреблять ни мыслью, ни словом. Прекрасная мысль и прекрасный образ могут неузнаваемо измениться и опошлиться от неумелого с ними обращения».

*****

Отгремела Вторая мировая война. Началась мирная жизнь. Но как в хозяйстве страны остались глубокие следы военного времени, так и в языке многомиллионной массы демобилизованных еще крепко держалась укоренившаяся за годы войны фронтовая лексика, теперь несущая, так же как и в ранний период после гражданской войны образно-метафорическую функцию, и подчас придающая речи, может быть, и несколько наивный, но в то же время и экспрессивный характер. Подтверждением вышесказанного может, например, служить разговор мирных сплавщиков:

…Ну, слушайте, я буду говорить по военному. Игнат и Никита, вам поручаю оборудовать огневую позицию, разведать вот тот кустарник, нарубить хворосту и хорошенько замаскировать материальную часть. Постройте командный пункт: имеется в виду шалаш из хвороста. (Бабаевский, Кавалер Золотой Звезды, 282),

или название полезащитных лесных полос, насаждавшихся по пресловутому «сталинскому плану преобразования климата в СССР» – «зеленый редут»:

Тогда же появился в степи и Федор Михайлович Касьянов… ныне ученый комендант зеленого редута… (М. Рогов, «Зеленый редут», Известия, 10 авг. 1950).

Конечно, подобно тому, как они это делали в период после гражданской войны, большевики, очевидно, попытаются и теперь искусственно задержать военную лексику в литературе мирного периода, имитируя этим якобы воинственный энтузиазм советских трудящихся. Это и подтверждается рядом примеров:

В. Юрезанский (У города вечной славы, Москва, Молодая гвардия, 1951, стр. 43), говоря о строительстве гидроузла, употребляет военный термин, привившийся в языке мирного времени:

У Сталинграда – один из передних краев борьбы за переустройство природы.

Н. Евдокимов и А. Медников в своей книге «Покорение Дона» (Москва, Молодая гвардия, 1952, стр. 67) прибегают к аналогичному приему:

Огромные жерла труб земснарядов, похожие на длинные стволы тяжелых орудий, уже выдвигались на самый берег. Около моста… стоял белый домик с вывеской: «Командный пункт 4-го строительного района».

– Нет, вы только посмотрите, что делается! Артподготовка будет, сражение, настоящее сражение…

Директор совхоза, в рассказе Е. Дороша «Тихая профессия» (Знамя, № 7, 1948), ходит с шершавыми, покрытыми царапинами руками:

…работники райкома, здороваясь, спрашивают, что у него с руками.

– Мы ж, средний комсостав, сами людей в атаку водим, – отвечал Илья Адамович.