Текст книги "Русский язык при Советах"

Автор книги: Андрей Фесенко

Соавторы: Татьяна Фесенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Глава VIII. ОРФОГРАФИЧЕСКИЕ, ГРАММАТИЧЕСКИЕ, ЛЕКСИКО-СЕМАНТИЧЕСКИЕ И ФОНЕТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ РУССКОГО ЯЗЫКА СОВЕТСКОГО ПЕРИОДА

Послереволюционная орфографическая реформа русского языка (постановление Совнаркома РСФСР в декабре 1917 г.) была одним из первых мероприятий советского правительства, желавшего без промедления провести грань между языком царской России и языком России советской. Однако эта реформа отнюдь не явилась «детищем большевизма», якобы исказившим исконно-русское правописание в угоду новым хозяевам бывшей Российской империи.

За сто с лишним лет до этой реформы, изгнавшей из обихода твердый знак и «ять», а именно в 1808 г., была уже напечатана с дозволения Санктпетербургского цензурного комитета любопытная книга – «Сравненiя, замечанiя и мечтанiя, писанные в' 1804 году во время путешествiя одним Русским. Перевод с' немецкого. В' Санктпетербурге, В' тип. Императорскаго театра».

Читателю сразу бросается в глаза совершенно необычное для того времени правописание – отсутствие твердого знака в конце слов, с заменой его в однобуквенных словах (с, к, в) и в середине слов (с'естные, об'явилось и т. д.) апострофом. Перевод этой книги неизвестного автора был сделан Дмитрием Ивановичем Языковым, академиком, директором департамента Министерства народного просвещения, позже непременным секретарем Российской Академии. О нем мы читаем в «Русскомъ бiографическомъ словаре» (т. 25, 1913, стр. 35-36):

«В 1809 г. Языков кончил перевод своей первой части «Нестора», и она поднесена была государю, который приказал «издать за счет Кабинета перевод Языкова, с предоставлением в пользу его всех экземпляров, но с тем, чтобы эта книга, написанная переводчиком без буквы «ъ», была напечатана с употреблением сей буквы».

Нужно иметь в виду, что Языков в то время силился вытеснить из русской азбуки буквы «ъ» и «ять».

Языков является до некоторой степени продолжателем дела Антона Алексеевича Барсова, ординарного профессора красноречия Московского университета и действительного члена Академии Наук, предложившего еще в 1768 г. новый, более сокращенный способ русского правописания, с повсеместной заменой буквы «и» буквой «i», уничтожением «ъ» в конце слов и заменой его в середине слов апострофом. Проект этот не был принят «по своему крайнему своеобразию» (см. Энциклопедический словарь, Брокгауз-Эфрон, т. 3, 1891, стр. 103).

Всё это были единичные попытки отдельных передовых ученых, но К. Солнцев в своей интересной статье «В преддверии орфографической реформы» (Новый Журнал, XXII, Нью-Йорк, 1949) показывает, что уже в 1903 г. Главное управление военно-учебных заведений (!) обратилось к Академии, подымая вопрос об упрощении правописания. Для этого во Втором отделении Академии Наук была образована специальная комиссия, члены которой в своем большинстве высказались за необходимость реформы правописания. Разработка этого вопроса была поручена таким светилам русской науки, как акад. Фортунатов и акад. Шахматов. Вокруг возможной реформы разгорелась такая ожесточенная борьба, что окончательный проект «Постановления Орфографической комиссии» вышел только в 1912 г. И всё же, несмотря на старания неутомимого А. Шахматова и требования Всероссийского съезда преподавателей русского языка в средней школе, признавшего, что «реформа вполне назрела», дело с введением нового правописания всё затягивалось. Наконец, циркулярами от 17 мая и 22 июня 1917 г. Министерство Просвещения объявило о переходе к новой орфографии. Проект этой реформы был опубликован в Вестнике официальных постановлений Временного Правительства. Правда, вышеуказанные циркуляры касались только школы, тогда как Луначарский в декрете от 23 декабря 1917 г. распространил реформу на «все без изъятия государственные и правительственные учреждения». Почти через год, согласно декрету Совета народных комиссаров от 10 октября 1918 г. всей казенной печати было предписано пользоваться новой орфографией.

Вспомним бегло эту реформу:

Ликвидированы были буквы «i», «ять», «?», равнозначащие «и», «е», «ф».

Относительно последних двух находим авторитетные высказывания акад. Я. Грота в его книге «Несколько разъясненiй по поводу замечанiй о книге 'Русское правописанiе'» (1886 г.), где он ссылается на Ломоносова, предлагавшего (еще в XVIII веке!) русской грамматике игнорировать «фиту», а о пресловутом «ять» сам заключает, что «…так как е и ять произносятся совершенно одинаково, то в звуковом отношении оба начертания безразличны» (цит. соч., стр. 43).

Твердый знак (ъ) перестал писаться в конце слов и частей сложных слов, но в середине слов был сохранен в значении отделительного знака; практически же он был факультативно заменен апострофом ('). Однако со временем в этой последней функции он опять вошел во всеобщий обиход. В отношении же морфологии реформа, в основном, коснулась флексии, где произошли следующие замены:

– аго, -яго (косвенный падеж прилагательных, местоимений и причастий мужского рода) перешло в -ого, -его («доброго», «синего» вместо «добраго», «синяго» и т. п.) [54]

[Закрыть];

– ыя, -iя (прямой или косвенный падеж прилагательных женского и среднего рода мн. числа) перешло в -ые, -ие («добрые», «синие» вместо «добрыя», «синiя» и т. п.);

«ея» (бывшее винительным падежом местоимения женского рода – «она») было заменено словом «ее» (ранее бывшим только родительным падежом того же местоимения); эта замена распространилась и на притяжательную функцию местоимения женского рода третьего лица («ее заботы» вместо «ея заботы» и т. п.);

«он?» (личное местоимение женского рода мн. числа) было заменено словом «они», чем достигнута унификация в мн. числе личных местоимений всех трех родов;

«одн?, -х, -м, -ми», по аналогии, были заменены «одни, -х, -м, -ми».

Последние примеры, вне сомнения, свидетельствуют об отражении в реформе политического момента – уравнении женщины с мужчиной.

В приставках, кончающихся на «з» (без, воз, из, низ, раз, через, чрез), это «з» перед всеми последующими глухими согласными (в том числе и перед «с») должно быть заменено «с» (бескорыстный, восстание, исступление, ниспровергать, распахивать, чересчур, чресполосица).

Уже в конце прошлого столетия акад. Я. Грот свидетельствовал о наличии в русском языке давней традиции фонетически воспроизводить подобные префиксы в некоторых словах, где, правда, обывателем-нелингвистом эта префиксальность не осознавалась: «восход», «исполнять» и др. (см. цит. соч., стр. 5).

Еще более категорично высказался акад. Я. Грот в исправленном и дополненном издании своей знаменитой книги «Русское правописанiе», 1900 (стр. 47):

«…в слитном употреблении их перед безголосными к, х, п, т, фперед шипящими ч, ш, щи перед цпишут по произношению: вос, ис, нис, рас…

…Только перед свсегда удерживается з…Но правило изменять в названных предлогах зна сне распространяется на предлоги без и чрез».

Последние предлоги (собственно говоря, приставки – Ф.), надо полагать, дольше задержались в правописании со звонким здаже перед глухими из-за их, так сказать, более резкой очерченности и экспрессивности.

Конечно, обобщение правила перехода зв с, за исключением производных от имен собственных, как кавказский, французский и т. д., очень облегчило задачу школьного изучения орфографии.

К орфографическим проблемам следует отнести и правописание несмягченного «е», часто передаваемого через «э». Уже в период, предшествовавший Второй мировой войне, делались попытки унификации и нормализации в этой области (см. «Словарь иностранных слов», 1940), но они не привели ни к какой-либо реформе, ни к практическому применению предлагавшегося принципа, при котором «э» должно было бы писаться в словах иностранного происхождения, только открывая или составляя собою слог (Эмпедокл, фаэтон и т. д.). В словах же, где бывшее «э» оказывается в срединном или замыкающем слог положении, оно должно перейти в обыкновенное «е» (ленч, леди, Доде и т. п.). Из-за неадекватности русского «э» иностранным гласным (lunch, lady, Daudet), нормализация здесь оказывается в корне искусственной, а потому она, очевидно, и не внедрилась в правописание. Так, в «Словаре иностранных слов» под ред. И. В. Лехина и Ф. Н. Петрова (изд. 4, перер. и доп., Москва, 1954) находим два варианта: «леди», «лэди».

Акад. С. Обнорский определяет норму правописания «е» и «э» в русских словах иностранного происхождения степенью ассимиляции их русским языком. Так он считает вполне законным наличие «е» в словах, давно и прочно вошедших в русский язык: «леди», «вена», «ректор», «комета» и др., одновременно признавая оправданным написание через «э» слов, якобы менее распространившихся в русском языке, как «дэнди», «кашнэ» и др. Условность подобного подхода к нормам орфографии слов иностранного происхождения кажется нам очевидной.

Об этом говорит и С. Крючков в своей книге «О спорных вопросах современной русской орфографии» (стр. 5):

«Нет последовательности в изображении звука эс предшествующим твердым согласным в заимствованных словах, например: п эр, но д енди; м эр, но кашн е».

До некоторой степени наиболее официальной точкой зрения в данном вопросе можно считать ту, которой придерживается проф. А. Шапиро, ибо его книга «Русское правописание» (1951) была издана под эгидой Академии Наук СССР.

Но дело в том, что проф. Шапиро по сути не раскрывает причин правописания эили ев заимствованных словах, а просто констатирует его: «…пенснэ, мэр (то же в некоторых иноязычных именах собственных: Тэн, Мадлэн и т. п.); большей же частью в тех случаях, когда согласный в таких словах произносится твердо, гласный эобозначается буквой е: темп, демпинг, Шопен, Мюссе» (стр. 27).

Что касается старых заимствований, то и здесь наблюдается полная непоследовательность, даже более глубокая, так как одни и те же морфемы-графемы (напр., греческие приставки epi и 'eu) дали в русском языке различное отображение: епископ, епитимья, но эпидерма, эпилог; Европа, но эвфемизм и т. п.

Наконец, в позднейшей (1954 г.) редакции Приложения 1 к «Правилам русской орфографии и пунктуации», служащем как бы путеводителем по правописанию слов, вызывающих закономерные колебания, находим рекомендацию писать «кеб» и «бекон».

В общем же тенденция, хотя еще и не утвердившаяся, к замене «э» обыкновенным «е» может считаться закономерной из-за вышеуказанного несоответствия этого «э» иностранным гласным, свое же «е» может восприниматься чем-то подобным английской нейтральной гласной, служащей здесь заместителем всевозможных иностранных гласных.

Не менее убедительное подтверждение унифицирующей роли «е» находим в русских алфавитных аббревиатурах, где в действительности произносимое «э» всё же часто изображается через «е»:

Тут наш капе [55]

[Закрыть]. (Павленко, Счастье, 261).

Двигались «газы», «се-те-зе»… (Там же, 244).

Здесь кстати будет вспомнить слова такого видного деятеля в области нормирования русской орфографии, как акад. Я. Грот, указывающего в своей книге «Русское правописанiе» (стр. 78) на то, что «…в нарицательных… которые в каждом языке видоизменяются по требованиям его фонетики, мы не обязаны применяться к тонкостям иностранного происхождения».

Но с другой стороны не следует забывать, что именно в правописании чужих родному языку слов важна нормативность, и что, как правильно замечал В. Жирмунский («Национальный язык и социальные диалекты», стр. 8), «…графическая фиксация звучащей речи оказывает на развитие языка прямое воздействие, которое не всегда достаточно учитывается».

Акад. Я. Грот, выказавший некоторое безразличие к произношению заимствованных слов, всё же считал, что «…всего нужнее означать с возможною точностью форму иностранного имени собственного…» («Н?сколько разъясненiй…», стр. 39). Там же «отец русского правописания» высказался положительно (и вполне справедливо!) о появлении в русских шрифтах (к сожалению, скоро исчезнувшей) литеры ё,способной, по мнению маститого академика, создать в его родном языке качественный адекват западноевропейским графемам, в частности, немецкому o(напр., Osel) или французскому eu(напр., Eu).

Обращаясь к более современным авторитетам, следует упомянуть указания акад. Л. Щербы на то, что «…надо писать адэпт, адэкватный, тэрор и под., но тема, термометр, десант, потому что так говорят по-русски.

Впрочем, по поводу предложенных написаний должно сказать, что может быть, не все так произносят, как здесь указано;…можно подойти и совсем иначе: можно защищать сохранение их традиционного вида, имея в виду, что они представляют из себя интернациональный багаж русского языка и облегчают изучение иностранных языков…» («Транскрипция иностранных слов», стр. 189).

Несколько далее, как бы полемизируя с самим собой, акад. Л. Щерба признает право условного отображения, например, французского eне э, а простым е, базируясь на том, что и в русских словах, которым свойственен звук э, даже в сочетании с предыдущим твердым согласным: шэ, жэ, цээто эигнорируется и они пишутся: шест, жесть, цел. Что же касается таких французских имен собственных, как Доде, Мюссе и подобных им, то нет надобности написания их через э, так как в сознании интеллигента начертание ев иностранной фамилии будет автоматически ассоциироваться с западноевропейским открытым е.

Здесь же уместно отметить и любопытную эволюцию правописания «и» – «ы» в словах с первоначальными «и» в корне (итог, идея), которое сначала в звучании, а потом и в написании превратилось в «ы», будучи склеенным с префиксом, оканчивающимся на зубной согласный (подытоживать, безыдейный). В самое последнее время наблюдается тенденция к восстановлению в подобных словах первичной графической формы (подитоживать, безидейный) [56]

[Закрыть].

Безусловно, здесь нельзя обойти вниманием установку наиболее авторитетного и сравнительно недавно вышедшего (1948) «Словаря современного русского литературного языка», Академия Наук СССР, т. I. В нем жирным шрифтом дается правописание того или иного слова, являющееся основным, наиболее употребительным и современным. Тонким шрифтом в конце каждой вокабулы даются (если они есть) дополнительные, менее употребительные или просто устарелые правописания. Так, основными словами даны «безидейный», «безинициативный», но «безызвестный», «безыменный или безымянный» и… «безынтересный», из чего можно заключить, что этимологическая первичность «и» сохраняется только в основах иностранного происхождения, недавно создавших русские слова в агглютинации с русскими аффиксами; слова же исконно русские, равно как и слова с иностранной, но давно заимствованной основой, даны в правописании с утвердившимся, как в речи, так и в письме, «ы» [57]

[Закрыть].

Еще большая неустойчивость наблюдается в правописании коренных «ё» – «о» с предыдущим шипящим. Для иллюстрации позволим себе привести следующую выдержку из фельетона П. Лучевого «Чертовщина» (Крокодил, № 2, 1947):

«Перед нами два учебника по русскому языку для средней школы одного и того же автора. В одном написано «желудь», а в другом «жолудь»… Как правильно написать: «сам черт или сам чорт не разберется».

Излишняя «морфологичность» в подходе к правописанию чередующихся гласных осуждалась всё тем же акад. Я. Гротом. Он видел в этом, равно как и в лукавом мудрствовании по поводу переноса частей слов из строки в строку, совершенно неоправданный педантизм.

Следует отметить, что филолог-академик, работавший задолго до Революции, высказывал значительно более либеральные и созвучные движению живого языка взгляды, чем многие советские лингвисты, подчас проявляющие несравненно большую косность:

«При всеобщей грамотности нормы нашей орфографии вошли в плоть и кровь русского народа… ломка такого важного средства общения (письменности – Ф.) была бы политически вредным социальным экспериментом» (А. Гвоздева, Вопросы современной орфографии и методика ее преподавания, стр. 123).

Однако в авторитетной книге проф. Шапиро «Русское правописание», несмотря на скептическое замечание (стр. 41), что, мол, «…приходится признать, что в области употребления ои епосле шипящих существует значительный разнобой…», в другом месте (стр. 51) имеется прямое утверждение новой единицы русской азбуки:

«В настоящее время буква ёсчитается самостоятельной буквой в нашем алфавите, число единиц которого равно 33, между тем как со времени реформы правописания 1917-1918 гг. до 1943 г. оно равнялось 32!»

Если присмотреться к истории буквы ёв русском языке, то мы увидим, что еще Карамзин ввел ее вместо буквенного сочетания iо, чем поместил ее в ряд с другими йотированными: я, ю, е.Однако это нововведение не привилось – очевидно, из-за общего избежания надбуквенных знаков (исчезли постепенно в русском языке i, i; осталась только одна буква с надстрочным знаком – й). Правда, декрет Совнаркома от 23 декабря 1917 года имел следующее указание: § 5. Признать желательным, но не обязательным употребление буквы ё.В следующем же году – 10 октября 1918 г. – параграф, касающийся ё, был опущен.

Несмотря на заявление проф. Шапиро, что начиная с 1943 г. ёстала 33-ей буквой русского алфавита, практическое ее применение остается очень ограниченным.

Говоря об орфографических сдвигах в русском языке последнего времени, следует остановиться на правописании слов иностранного происхождения с удвоенными согласными. Естественно, что массовое усвоение подобных слов происходит значительно скорее, чем ознакомление с самими языками, в которых эти слова возникли, или из которых они были заимствованы русским языком. Таким образом, соответственно общей тенденции к упрощению, распространяется и частично утверждается, как увидим ниже, правописание слов «дифференциал», «коэффициент», «катарр» и многих других без удваивания согласных: диференциал, коэфициент, катар и т. п.

Составителями «Словаря иностранных слов», 1933, была сделана попытка нормализовать это явление путем введения правописания, при котором все русские слова иностранного происхождения с удвоенными согласными предлагалось писать через одну согласную, за исключением тех слов и их производных, где предшествующая согласной гласная оказывается ударенной («колонна», «касса», а по ним и «колоннада», «кассир» и т. д.).

Такая реформа обладала бы определенной не только внешней, но и внутренней логичностью, так как, по сути, закономерно расширила бы круг слов с уже выпавшими до Революции согласными (ср., например, со словом «атака» – от франц. attaque, «адрес» – adresseи мн. др.).

В официально-нормативном четырехтомном «Толковом словаре русского языка», 1936-40, наблюдается компромиссное решение проблемы – одна из двух согласных помещена в скобки, что должно говорить об альтернативности ее написания. В последующих же официальных словарных изданиях полностью восстановлена старая удвоенность согласных, и допущены очень немногочисленные исключения.

Очевидно, неспособность широкой публики отличать слова иностранного происхождения от исконно русских, а главное, проанализировать их лингвистически, приводит к невозможности введения хотя бы такого ориентирующего критерия, как ударение. Так, например, довольно распространенным, даже среди людей средней культуры, является правописание слова «раса» (от франц. race) через два «с» («расса» – надо полагать, по аналогии со словами «касса», «масса» и т. п.).

Таким образом, вышеуказанный правописный момент остается пока, мы бы сказали, под влиянием официальной традиционности, с одной стороны, и «самотека», с другой – имеем в виду медленное и непоследовательное, но упорное «упрощение» слов иностранного происхождения [58]

[Закрыть].

* * * * *

Конечно, с начала Революции произошло много изменений, требовавших нормализации, но бесконечно заседавшие правительственные комиссии так и не создали никакого определенного законопроекта. Одной из животрепещущих проблем оставалась орфографически-морфологическая (в основе орфоэпичная) проблема окончаний. После Революции это коснулось в первую очередь множественного числа имен существительных мужского рода, обозначающих профессию.

Обычное, в подобных случаях, окончание «ы» переходит во всё большем и большем количество слов в «а», с соответствующим перенесением ударения на последний слог, чем по сути только интенсифицируется тенденция, наметившаяся уже в конце XIX ст. (профессоры – профессора, докторы – доктора, инспекторы – инспектора). Все же слова «инженера», «офицера», «шофера» считаются еще просторечными. Здесь есть определенная закономерность: в первом ряде слов ударение находилось на третьем от конца слоге, чем уже заранее снижалась четкость произношения последнего слога и создавались предпосылки слабого сопротивления переходу в другой гласный. Во втором ряде слов ударение падает на второй от конца звук, чем обеспечивается большая сопротивляемость новой огласовке, но, конечно, неумолимый закон аналогии заставит скоро и эти слова приобрести новое оформление, унифицирующее множественность имен существительных мужского рода, преимущественно с конечным «р» и преимущественно в словах иностранного происхождения.

У акад. С. Обнорского в его небольшой книжке «Культура русского языка» (стр. 25-7) находим следующее:

«Окончание – ав им. мн. существительных муж. рода новое по происхождению. Оно первоначально было окончанием им.-вин. падежа двойственного числа у подвижно-ударяемых существительных. Например: бе?рег, бе?рега и два берега?; го?род, го?рода и два города?… С Петровской эпохи (эти формы – Ф.) заметно растут и в пределах русской лексики на протяжении XIX в. становятся нормой нашего литературного языка…»

Однако, замечает акад. Обнорский, «…современным общим литературным нормам так противоречат формы им. мн. офицера?, инженера?, договора?, так как ед. число от них – с наконечной ударяемостью инжене?р, офице?р, догово?р».

Проблема окончаний -ы, -и – -а, -я, правда, без подчеркивания момента ударения наглядно представлена Л. Успенским в его статье «Грамматика русского языка» (жур. «В помощь преподавателю русского языка в Америке», Сан-Франциско, т. 8, № 31, 1954, стр. 37):

«Автор спорит с корректором. «Я повсюду слышу, как все говорят «цеха», «кондуктора», «корректора»! Я и пишу так. А вы мне это запрещаете! – негодует он.

«Да! – отвечает корректор. – Так писать нельзя. Надо писать «наши мощные цехи», «наши квалифицированные корректоры».

«Но ведь не скажете: «В поликлинике работают лучшие докторы» или «Вдоль улицы выстроились многоэтажные домы»? Так выражались сто лет назад! – не сдается автор.

«А вы не пишете «продают вкусные торта», а говорите «продают торты»!

Кто из них прав? Мы не пишем и не говорим «домы», хотя еще Гоголь выражался именно так: но мы сочтем ошибкой множественное «сома» от единственного «сом». Мы спокойно говорим «токаря», «слесаря», но считаем невозможным форму «косаря». В чем же разница между этими как будто одинаковыми формами слов?

Грамматика, и только она, ответит вам на этот вопрос: ответит словами Ломоносова: «…свойство нашего российского языка убегает от скучной буквы И… во множественном числе многих существительных вместо И выговаривают и пишут А: облака, острова, леса… вместо облаки, островы, лесы…»

Процесс этот, наблюдавшийся Ломоносовым 200 лет назад [59]

[Закрыть], продолжается и поныне, захватывая всё большее и большее число существительных».

В художественной литературе советского периода эта тенденция перехода окончаний -ы, -и в -а, -я встречается довольно часто:

…А Глеб всматривался в артель и радостно кивал шлемом: – А-а… Бондаря… Кузнецы… Электрики… Слесаря… Братва! (Гладков, Цемент, 20).

Умирали разведчики… минометчики, пекаря, летчики, медсестры. (Эренбург, Буря, 252).

Особенно же богат подобными формами язык Шолохова, где они наблюдаются не только в мужском роде, но и женском:

Церква закрывают… (Поднятая целина, 26).

Как их, враженят, разбирать, ежели они почти все одинаковые. Их и матеря будут путать… (Там же, 81).

У вас кровя заржавели от делов [60]

[Закрыть]. (Там же, 227).

Тенденция эта оказалась настолько сильной, что эти формы проникли и в поэзию:

Хоть бы секунду, секунду хотя бы

Открыть клапана? [61]

[Закрыть]застоявшихся бурь…

(Сельвинский, Улялаевщина, 9)

Тройка, гей, безалаберных коней

Вниз пущусь на степя с обрыва я.

(Сельвинский, Цыганская)

Но вот формы «скатертя?», «парохода?», «шинеля?» и пресловутые «средства?», «прибыля?» звучат совсем одиозно, хотя и встречаются довольно часто в живой речи.

Академик С. Обнорский в своей статье «Правильности и неправильности современного русского литературного языка» (стр. 240) замечает, что:

«Очень многие примеры с формами на -а?… обязаны своим происхождением профессиональной речи, типически свойственны ей и не могут быть нормализованы для общего литературного языка».

Это не мешает акад. Обнорскому признавать закономерность утверждения в литературном языке таких форм, как «шелка?», «доктора?», «директора?». Им же признается факультативность употребления одного из двух вариантов старых слов:

е?гери – егеря?,

то?поли – тополя?,

что иногда объясняется и инстинктивной склонностью языка семантически использовать разницу ударений:

хле?бы – хлеба?,

то?рмозы – тормоза?.

В. Гофман, говоря о небольшой книге Михаила Презента «Заметки редактора», 1933 («Язык литературы», стр. 68), отмечает:

«Возмущает М. Презента (это коренной номер пуристов) и формы: редактора? вместо редакторы, адреса? вместо адресы и т. п… А между тем, такие формы – закономернейшее и распространеннейшее явление в русском литературном языке еще дореволюционной эпохи. В стилистической грамматике строгого В.Чернышева («Правильность и чистота русской речи», изд. 3-е, сокращ., 1915 г., § 144, стр. 86-87) читаем: «В современном литературном русском языке следующие формы существительных мужского рода в именительном (и винительном) падеже множественного числа имеют окончания а, я вместо ы, и: адреса, редактора, профессора и т. д. и т. п. – идет длинный перечень слов».

Вторя Презенту, Е. Галкина-Федорук в книге «Современный русский язык» (стр. 19) категорически утверждает, что «…просторечными считаются формы множественного числа имени существительного на а вместо ы, например: договора, выговора вместо договоры, выговоры».

Ударение на последнем слоге (в профессиональных арго) укоренилось даже в именах существительных единственного (!) числа – «искра?» [62]

[Закрыть], «магнето?». С другой стороны, иногда, наоборот, ударение передвигается к началу: «шофе?р» у значительного числа говорящих превратилось в «шо?фер». То же наблюдаем и в слове «до?быча» (напр., угля на Донбассе), получившем официальное признание, как проникший в широкий обиход производственный термин.

Понижение культурного уровня русской интеллигенции, – естественной законодательницы орфоэпии, – в первые два десятилетия Революции, произошло вследствие того, что социальные низы стремительно поднялись вверх. Они стали утверждать в общем разговорном языке просторечные ударения, особенно в словах иностранного происхождения: «мага?зин», «ква?ртал», «по?ртфель», тот же «шо?фер» и т. д. Передвижение ударения можно отметить и в исконно русских словах: «подошва?», «мелько?м», «петля?» (наблюдавшееся, правда, но далеко не столь распространенное в дореволюционные годы). Интересно отметить, что если в первом случае ударение покидало последний слог, перемещаясь поближе к началу слова, то в исконно русских словах часто наблюдался обратный процесс – передвижение ударения на последний слог.

Конечно, далеко не всегда можно было проследить закономерность подобного явления при засорении речи безграмотными ударениями, принявшими буквально массовый характер, о чем, например, рассказывает Р. Березов в своей статье «О курьезах и капризах языка в Советском Союзе». (Новое Русское Слово, Нью-Йорк, 3 июля 1949):

«В канун 1 мая и 7 ноября в клуб писателей присылали докладчика из отдела печати ЦК. Обычно это был какой-нибудь красный профессор из «Института красной профессуры». Слушая докладчика, я записывал его ударения. Однажды я записал 53 ошибки «профессора». В. Викторов в статье «Язык великого народа» (Комсомольская Правда, 16 окт. 1937) отмечает:

«Добрая половина комсомольских работников по сей день говорит «выбора?», а не «вы?боры», «Наркомзём», а не «Наркомзем», «сельско?е хозяйство», а не «се?льское хозяйство» и т. д. и т. п.».

Употребление неправильных ударений приняло такой массовый и катастрофический характер, что А. Ефимов, автор вышедшей тиражом в 75.000 книги «О языке пропагандиста» (Моск. рабочий, 1951), оказался вынужденным снабдить свою работу «Словарем правильного произношения» наиболее употребительных слов [63]

[Закрыть].

Можно указать и на случай, запомнившийся авторам. В 1939 году, в период повышения грамотности студентов (!), аспирант-филолог Киевского университета Р. начал свою вступительную лекцию русского языка на историческом факультете следующей многообещающей фразой:

– Хотя многи?е из вас не умеют грамотно писать, но я научу вас.

В добавление к вышесказанному можно упомянуть, что перемещение ударения не ограничилось именами существительными, так оно распространилось и на имена прилагательные:

заво?дский – заводско?й,

пла?новый – планово?й.

Насколько ударение в современном русском языке является одним из наиболее неотстоявшихся моментов, можно судить по тому, что некоторые прилагательные имеют параллельную трехвариантность:

фла?нговый – фланго?вый – флангово?й.

Как видим, с переходом ударения на последний слог изменилась и огласовка ударенного окончания.

Здесь следует указать на то. что в области орфоэпических устремлений некоторое время после Революции господствовала тенденция утвердить в прилагательных мужского рода окончание «-ой» даже в словах с неконечным ударением (ру?сской, вели?кой и т. п.), что явилось влиянием московского говора. Но это явление не распространилось на литературу, а ограничилось практикой (да и то недолговременной) московского радиовещания.

В литературном, как разговорном так и письменном языке сохранилась орфоэпическая (соответствующая и современной орфографии) традиция Петербурга-Ленинграда [64]

[Закрыть].

Интересное и, пожалуй, справедливое объяснение этому находим у видного английского «русиста» W. K. Matthews (The Structure and Development of Russian, p. 170):

«…Уничтожение значительной части среднего класса и дворянства и наплыв в обе столицы множества говорящих на разнообразных диалектах, равно как и рост грамотности, – всё это привело к упадку московского «стандарта» русского языка и утверждению консервативного правописания-произношения в большей гармонии с ленинградским «стандартом». (Перевод наш. – Ф.).

Просторечные ударения коснулись также и глаголов. Например, очень распространенными в общеразговорном языке стали такие формы, как: