Текст книги "Суда не будет (СИ)"

Автор книги: Андрей Федин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Лёша хмыкнул, покачал головой. Капли пота на его любу блеснули подобно камню на перстне.

– А она? – произнёс Лёша. – Она всё ещё суёт свой нос, куда её не просят. Вот так вот. Я с этим Фроловым, конечно, не сват и не брат. Но люди в Москве волнуются. Правда. Намекнули, что сами с ней разберутся… если у меня не получится. Так что не обессудь, Дмитрий Иванович. Выбора у меня не было. Ведь я же обещал. Слишком уж неугомонная жена у твоего брата.

Соколовский театрально вздохнул. Потряс сигаретой.

– Но теперь я понял, что поспешил, – заявил он. – Это хорошо, что Серый не справился с заказом. Правда. Не случилось непоправимое. Нужно было сразу посоветоваться с тобой. Прежде чем принимать кардинальные решения. В конце концов, она жена твоего брата. Жаль, что я сразу об этом не подумал. Тебя бы она послушала… послушает. Ведь так, Дмитрий Иванович?

Лёша заглянул мне в глаза. Он отмахнулся от колец дыма, зависших радом с его лицом.

– Дмитрий Иванович, – сказал Соколовский, – я хорошо заплачу за помощь. Достану для семьи твоего брата путёвки на конец августа в хороший сочинский санаторий. Организую для них внеочередные отпуска. Правда. С моими связями и влиянием в городе это будет несложно. Посоветуйтесь с братом. Озвучьте мне конечную сумму. Я не поскуплюсь. Ведь ты же меня знаешь…

– Сорок тысяч рублей, – сказал я.

– Сколько⁈

Лёша откинулся на спинку кресла, уронил на стол комок сигаретного пепла. Его удивление мне показалось наигранным. Я отметил, что Соколовский будто бы расслабился и даже слегка повеселел.

– Сорок тысяч рублей, – повторил я.

Лёша покачал головой, усмехнулся.

– Недёшево теперь следачки стоят, – сказал он. – Серый за свои услуги просил поменьше.

Соколовский развёл руками и заявил:

– Я не стану торговаться. Из уважения к тебе, Дмитрий Иванович. К тому же, мы с тобой не на рынке. Мы серьёзные деловые люди. Да и эта следачка… почти что твоя родственница. Поэтому ты назначаешь цену. Сорок, так сорок. Спорить не буду. Цена вопроса немалая, честно тебе скажу. Но и сам вопрос, согласись, непростой.

Я постучал рукоятью пистолета по спинке стула и заявил:

– Деньги сейчас.

– Разумеется!

Лёша поспешно затушил в пепельнице сигарету, отмахнулся от повисшего над столом дыма – тот будто бы по команде Соколовского сместился в сторону и подобно облаку поплыл по воздуху к окну. Лёша выдвинул ящик стола, взял из него большой ключ. Тут же соскочил с кресла и присел на корточки. Я обогнул стол, всё ещё держал Лёшу на мушке пистолета. Увидел, как Соколовский открыл ключом металлическую дверцу встроенного в стол сейфа. Скрипнули петли.

Соколовский нарочито медленно вынул из сейфа четыре пачки новеньких сторублёвых банкнот, перетянутых разноцветными тонкими резинками. Лёша складывал пачки на столешницу, одну за другой. Он то и дело посматривал через правое плечо на меня. Соколовский уложил на стол четвёртую пачку, на мгновение будто бы завис. Я предположил, что Лёша задумался над тем, куда подевался ещё днём лежавший в сейфе пистолет (тот самый ПМ, который я сейчас держал в руке).

Секунд десять я смотрел на замершего у приоткрытого сейфа Лёшу Соколовского. Держал большой палец на флажке предохранителя. Видел, как Лёша будто бы с неохотой запер сейф и оставил ключ в замочной скважине. Соколовский снова уселся в кресло, взглядом подсчитал лежавшие на столешнице пачки денег. Потёр пальцем камень на перстне. Лёша неторопливо и будто нехотя сложил пачки в две одинаковые кучки, сдвинул их к краю стола в мою сторону.

Соколовский поднял на меня глаза и сообщил:

– Здесь ровно сорок тысяч. Как ты и просил.

Лёша надул щёки и шумно выдохнул.

Из пепельницы взлетели и закружили в воздухе чешуйки пепла.

– Дмитрий Иванович, – сказал Лёша, – мы ведь с тобой договорились? Правда? Я выполнил твои условия? Дмитрий Иванович, пойми: я пообещал очень серьёзным людям, что улажу это дело. Любым способом. А я всегда выполняю обещания. Так всегда было. Так всегда будет. Ты гарантируешь, что следачка теперь забудет о деле Фролова?

Соколовский посмотрел на меня, будто начальник на подчинённого: требовательно, едва ли не грозно.

– Гарантирую, Алексей Михайлович, – ответил я. – Она не вспомнит. Не сомневайся.

Я опустил пистолет, дулом ПМ прикоснулся к столешнице рядом с двумя кучками сторублёвых банкнот.

– Алексей Михайлович, ещё мне нужен адрес Виктора Фролова, – сказал я. – Сейчас.

Постучал пистолетом по столу.

Лёша поправил на руке перстень. Взглянул на меня. Хмыкнул.

– Ну… можно и так, – сказал он. – Почему бы и нет.

Соколовский тряхнул головой и сообщил:

– Фролов живёт на моей улице. Там, ближе к мосту. В доме своего дяди. В двадцать девятом… кажется. Там двухэтажный дом, синий деревянный забор и большая шелковица у ворот. Около входа в сам дом посажена пальма. Ты увидишь её с улицы. Не ошибёшься. Виктор Семёнович сейчас проживает один. Но в доме два больших пса. Осторожно с ними.

Лёша взял в руку красно-белую пачку «Marlboro», вынул из неё сигарету.

Я кивнул и сказал:

– Алексей Михайлович, мне тоже нужны гарантии.

Соколовский с показным удивлением развёл руками – в ярком свете ламп сверкнули позолоченный браслет и камень на перстне.

– Гарантии чего? – спросил Лёша.

– Того, что информация о нашем с тобой разговоре не выйдет за пределы этого кабинета, – ответил я. – Не хочу, чтобы о ней узнал мой младший брат. Или твои московские друзья.

– Моего честного слова тебе не достаточно? – спросил Соколовский.

– Мне нужно нечто материальное.

Соколовский пожал плечами. Повертел между пальцами сигарету.

– Какими ты видишь эти гарантии? – спросил он.

– Написанными на бумаге.

Лёша пожевал нижнюю губу и ответил:

– Ладно.

Он вынул из ящика лист белой бумаги, положил его перед собой. Сменил в правой руке сигарету на шариковую ручку. Поднял на меня глаза – я прочёл в его взгляде вопрос.

– Диктуй, – произнёс Соколовский.

– Я, Алексей Михайлович Соколовский, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, действуя добровольно…

Лёша усмехнулся, но не прервал процесс письма.

– … Заявляю, что это я организовал убийство Васи Седого…

Соколовский вскинул голову.

– Что? – сказал он. – Причём тут Вася?

Я большим пальцем сдвинул на ПМ флажок предохранителя – Лёша перевёл взгляд с моего лица на пистолет.

– Притом, Алексей Михайлович, – сказал я. – Разглашение этой информации невыгодно ни тебе, ни мне. Ты согласен с этим? Вот только я сомневаюсь, что ты промолчишь о моём участии, когда тебя возьмут за жабры. Поэтому мне не выгодно тебя сдавать ни ментам, ни кому-либо ещё. Но и ты теперь трижды подумаешь, прежде чем меня подставишь. Это справедливо, не так ли?

Соколовский посмотрел мне в лицо и ответил:

– Пожалуй.

– Тогда пиши, Алексей Михайлович. Не отвлекайся.

Я пистолетом указал на лежавшую рядом с Лёшей бумагу.

Соколовский кивнул.

– Ладно, – сказал он. – Пожалуй, тут ты прав. Дмитрий Иванович, повтори. Что ты там говорил о Васе Седом?

Лёша склонился над столом и размашистым почерком увековечил на белой странице продиктованные мною фразы.

– Сегодняшняя дата и подпись, – подсказал я.

Шагнул к Соколовскому. Понаблюдал за тем, как Лёша украсил страницу своим автографом.

Лёша сделал финальный росчерк на бумаге, уронил на стол ручку и с нескрываемым недовольством спросил:

– Что ещё?

– Это всё, – ответил я.

Приблизился к Соколовскому, схватил его за руку. Приподнял украшенную золотым перстнем руку на уровень Лёшиного лица, чтобы на ней остались следы пороха. Лёша вздрогнул. Но он не сопротивлялся – от неожиданности. В свете ламп блеснул глобус, сверкнули капли пота на Лёшином лбу. Чуть сместилась к краю стола написанная хозяином кабинета записка… предсмертная. Я поднёс пистолет к голове Соколовского и плавно нажал на спусковой крючок.

Глава 20

Растревоженный пистолетным выстрелом дом Соколовского я покинул через окно спальни на третьем этаже. Спустился вниз без особых проблем: выбранный мною маршрут будто бы изначально планировался архитекторами дома, как путь для быстрого и безопасного отступления. Через погружённый во мрак сад я добрался до забора, выбрался со двора Соколовского никем не замеченный. Порадовался тому, что мой велосипед всё же дождался меня за кустами шиповника.

Почти квартал я прошёл пешком. Прислушивался к многочисленным голосам прятавшихся в траве цикад, посматривал сквозь доски заборов во дворы домов на улице Крупской, любовался луной и звёздами. Всё ещё чувствовал запахи табачного дыма и сгоревшего пороха: они то ли задержались у меня в носу, то ли ими пропиталась моя одежда. Машины мимо меня проезжали нечасто. Пешеходов я не встретил – обитатели этого района будто бы не выходили по вечерам за ворота.

Я всё же взобрался на велосипед и медленно покатил по пологому склону. Ехал почти беззвучно. Недавно смазанный велосипед не скрипел – лишь тихо шуршали по асфальту шины. Фонари на улице Крупской светили исправно. Ямы на тротуаре встречались крайне редко. Пару раз я заметил перебегавших через дорогу ежей (на окраинах Нижнерыбинска они были частыми гостями). То и дело слышал за заборами звон цепей и лай собак (он будто бы указывал направление моего движения).

У дома с синим деревянным забором светили сразу три фонаря, один из которых стоял в трёх шагах от калитки (неподалёку от той самой шелковицы, о которую мне говорил Соколовский). За забором при моём появлении раздался зычный собачий лай – его тут же подхватил другой собачий голос (потоньше, с истеричными интонациями). Собаки со стороны двора бросались на забор по ходу моего движения, совали носы между досками, скалили клыки, клацали зубами и шипели.

Я остановился около калитки, спешился. Взглянул на номер дома – убедился, что Лёша правильно мне его озвучил. Псы во дворе дома ненадолго притихли, словно опешили от моей наглости. Но тут же с новой силой залились лаем. Они ударялись лапами о калитку, громыхали запорами, посматривали на меня в зазоры между штакетинами. Я положил на газон около забора велосипед. Поправил на спине за ремнём пистолет. Отыскал рядом с калиткой чёрную кнопку звонка, ткнул в неё пальцем.

Свет на крыльце дома вспыхнул лишь после третьего нажатия на кнопку звонка у калитки. Собачий лай за забором к тому времени уже напоминал хрипы и визги. Дверь дома приоткрылась. Я увидел шагнувшего на крыльцо невысокого толстяка. В прошлой жизни я видел изображения Виктора Фролова лишь на картинках, что красовались перед выборами девяносто второго года едва ли не на каждом столбе. Вынимал я тогда листовки с агитками Фролова и вместе с газетами из почтового ящика.

Я отметил, что лицо появившегося из дома толстяка вполне походило на известный мне образец. Хотя я и видел изображения Фролова тридцать с лишним лет назад. А вот звонкий голос толстяка я услышал впервые. Мужчина (внешне похожий на Виктора Фролова) окликнул собак – те поначалу не отреагировали на его призыв, силились снести забор. Мужчина окликнул их снова. Лишь теперь собаки отошли от калитки и будто бы нехотя побежали к мужчине навстречу, чиркая по асфальту во дворе когтями.

Я с улицы наблюдал за тем, как толстяк яростно отчитал испуганно прижавшихся животами к земле псов, похожих на помесь лаек и немецких овчарок. Видел, как мужчина неуклюже спустился по ступеням. Толстяк вразвалочку доковылял до забора (он за ремень придерживал при ходьбе свои брюки). Остановился напротив меня по другую сторону калитки, взялся руками за острые верхушки штакетин. Собаки подошли вместе с ним. Но сейчас они не лаяли, а лишь боязливо повизгивали.

– Ты кто такой? – спросил мужчина. – Чего тебе надо?

Его маленькие блестящие глазки осмотрели меня с ног до головы.

Собаки приглушённо тявкнули, будто поддакнули своему хозяину.

Я сообщил:

– Меня к вам прислал Алексей Михайлович Соколовский. Вы Виктор Семёнович Фролов?

– Да. Я. Фролов.

Толстяк тряхнул подбородками.

Я поочерёдно вынул из карманов четыре пачки сторублёвок и показал их Фролову.

– Алексей Михайлович просил, чтобы я передал вам вот это.

Я потряс пачками перед лицом толстяка.

– Что это? – спросил Фролов.

– Деньги. Здесь ровно сорок тысяч.

– Вижу, что деньги. Зачем они мне?

Фролов подтянул штаны, почесал указательным пальцем оба свои подбородка.

– Не знаю, – ответил я. – Велели вам передать.

Толстяк посмотрел мне в лицо. В его глазах отразился свет фонаря.

– Кто, говоришь, тебя прислал? – спросил Фролов.

– Алексей Михайлович Соколовский.

– Лёша?

– Алексей Михайлович.

Фролов снова осмотрел меня с ног до головы, пожал плечами.

– Ничего не понимаю, – сказал он. – Что это за деньги? Для чего? Что это Лёша удумал на ночь глядя?

Толстяк шумно выдохнул. Замершие у его ног собаки снова приглушённо тявкнули.

Я чиркнул по доскам забора прачками банкнот.

Сказал:

– Виктор Семёнович, пересчитайте деньги. В моём присутствии. Позвоните Алексей Михайловичу и сообщите, что получили из моих рук всю сумму.

Фролов уставился на пачки сторублёвок (я держал их в свете фонаря).

– Ничего не понимаю, – повторил он. – Почему сейчас?

– Алексей Михайлович велел, чтобы вы пересчитали…

– Да понял я! Это я понял. Я только не понимаю…

Фролов махнул рукой. Он прикоснулся к замку калитки. Но тут же одёрнул руку, будто одумался.

Фролов опустил глаза на замерших у его ног собак. Те замолчали и замерли – даже не скребли когтями по полу.

Ночную тишину нарушал лишь треск прятавшихся в траве цикад.

Фролов снова взглянул на меня, ухмыльнулся.

– Постой у калики немного, – сказал он. – Сейчас запру в вольер зверей. Чтобы не сожрали тебя. Они могут.

Толстяк хмыкнул и тут же пояснил:

– В дом пойдём. Не на улице же я буду деньги считать.

* * *

В доме Фролова я пробыл примерно четверть часа.

Запертые в вольерах собаки проводили меня яростным лаем. Бросались лапами на металлические решётки. Я отметил, что смерть своего хозяина они пока не почуяли.

* * *

До гаража я добрался на велосипеде. Ехал по тёмным городским улицам. Неторопливо крутил педали. Посматривал на окна домов и на проезжавшие по дороге автомобили. В гараже сменил велосипед на «копейку». Домой приехал уже после полуночи во вторник шестого августа: в тот самый день, когда в прошлый раз завершилась жизнь моего старшего брата Дмитрия.

Ещё в прихожей я почувствовал приятный запах кофе. Бросил пистолет на полку под зеркалом. Первым делом направился в кухню. Поставил на плиту турку с водой и молотым кофе, бросил туда щепотку соли. Лишь после этого пошёл в комнату. На ходу стянул с себя поднадоевшую за вчерашний день джинсовую жилетку. Щёлкнул выключателем… замер у порога комнаты.

Потому что увидел лежавший на столе конверт – совершенно незнакомый мне, без пометок в полях для адресов. Я отметил, что сам по себе этот конверт не выглядел странным. В похожие конверты я запечатывал блокноты и послания для своего младшего брата. Меня насторожил не конверт, а то обстоятельство, что вчера днём этот конверт на моём столе точно не лежал.

Я вернулся в прихожую, взял с полки пистолет. Передёрнул затвор, сдвинул флажок предохранителя. Заглянул в ванную комнату – оставившего на моём столе конверт человека там ожидаемо не увидел. Лишь заметил, как с календаря на двери мне улыбалась голая девица. Я провёл по фотографии девицы взглядом, снова поставил ПМ на предохранитель. Вернулся в комнату, подошёл к столу.

Усмехнулся. Потому что мой натренированный сочинительством мозг родил мысли о спорах сибирской язвы. Я положил ПМ на стол, взял в руки конверт и осмотрел его с обеих сторон – никаких пометок на нём не нашёл. Убедился, что конверт не пуст: почувствовал, что в нём лежал плотный лист бумаги: то ли открытка, то ли фотография. Вытряхнул на столешницу цветное фото.

Секунд двадцать я рассматривал лежавший на столе фотопортрет незнакомого мне мужчины. По привычке, я мысленно составил его описание: лет сорок-сорок пять, светло-русые волосы, кареглазый, с пожелтевшими от частого употребления кофе или курения табака зубами. Перевернул фото и увидел выведенные с обратной его стороны (синими чернилами, от руки) ровные печатные буквы.

– Антанас Арайс, – прочёл я вслух. – Ленинград. Гостиница «Москва» 508. До 15 августа.

Вскинул брови и повторил:

– Ленинград. Антанас Арайс.

Я снова посмотрел на фотографию. Слова «Антанас Арайс» и облик желтозубого мужчины не нашли в моей памяти никакого отклика. Я подумал о том, что в «прошлый раз» конверт с этой фотографией на столе брата я не видел. И уж совершенно точно, этот конверт не лежал на моём столе вчера днём, когда я собирался на слежку за Вовкой и его женой.

Я бросил взгляд на стопку блокнотов и запечатанных конвертов, которая лежала на углу столешницы. Не заметил, чтобы она сменила своё местоположение. Огляделся – в моей комнате всё выглядело так же, как и вчера. За исключением появившегося на столе будто бы из ниоткуда конверта с фотографией. Я снова взглянул на цветной фотопортрет мужчины.

Подумал: «Кто ты такой, Антанас Арайс? Зачем мне твоя фотография? До пятнадцатого августа… что?»

Словно в ответ на мои вопросы, из кухни донеслось шипение сбегавшего на плиту кофе.

* * *

Сегодня я впервые в этой новой жизни спал с пистолетом под подушкой. Во сне я снова стрелял в Серого. Вот только обнаружил: в машине вместе с Надей ехал не мой брат Вовка. Я видел сквозь лобовое стекло «шестёрки» как скалил в салоне желтоватые зубы тот человек с найденной у меня на столе фотографии.

Утром я снова сварил себе кофе (он помог мне окончательно проснуться). Затем я убедился, что конверт с фотографией мне не приснился. Осмотрел я и замочную скважину на своей двери – следов взлома на ней не обнаружил.

Заготовленные для Вовки и Нади конверты я сунул в Димкин коричневый портфель. Туда же положил и пачки сотенных банкнот. Дежурившие у подъезда женщины встретили меня привычными недовольными взглядами – я посчитал это обстоятельство хорошей приметой.

* * *

В зале переговорного пункта я застал уже знакомую картину. На стульях около окна сидели раскрасневшиеся от жары мужчины и женщины пенсионного возраста (на меня они взглянули с недовольством, будто на конкурента). Молодая мамаша поглядывала через оконное стекло на коляску, которая стояла на улице в метре от урны. Мамаша торопливо заполняла бланк телеграммы. Два светловолосых старшеклассника играли в карманные шахматы и обменивались короткими, но резкими репликами. Из телефонных кабинок доносились громкие голоса – говорившие по телефону люди будто перекрикивались друг с другом.

У самого потолка гонялись друг за другом три большие чёрные мухи. В воздухе витал букет из запахов парфюмерии, табачного дыма, чеснока и алкогольного перегара. Я занял очередь, примостился на стул спиной к окну. Во взглядах пенсионеров мне почудился вопрос: почему я не на работе, как все «нормальные люди». Но вслух мужчины и женщины его не озвучили. Они лишь шумно вздыхали и недовольно обсуждали то обстоятельство, что очередь «совсем не двигалась». Я пару минут понаблюдал за шахматной партией игравших в метре от меня парней. Затем развернул купленную только что в ларьке «Союзпечать» газету.

«…В Югославии резко обострилась ситуация в связи с провалом миссии „тройки“ представителей ЕС, пытавшейся заручиться поддержкой своего плана прекращения огня. В Хорватии возобновились вооружённые столкновения, есть жертвы…„. “…Руководитель компартии Чили Володя Тейтельбойм подтвердил, что в новом уставе партии не будет упоминания о марксизме-ленинизме…„. “…Полная драматизма и лишения одиссея 70 советских рыбаков в Нигерии подходит к концу…„. “…Новый вид услуг – прямой перевод валютных средств во Внешэкономбанк СССР – начали предоставлять со вчерашнего дня четыре ведущих государственных банка Тайваня…».

* * *

– Рыков-Ленинград-девятая кабина! – скороговоркой прокричал звонкий женский голос.

Я сложил газету, бросил её на пустовавший справа от меня стул. Заметил, как на неё жадно взглянул скучавший около входа седовласый мужчина. Я указал ему рукой на газету, кивнул – мужчина радостно улыбнулся. Я прошагал через зал до десятой кабины. Слушал по пути звучавшие за толстыми дверями кабинок мужские и женские монологи. В десятой кабинке на полу увидел два смятых фантика из-под конфет и написанный от руки рад цифр на стене (телефонный номер). Повернулся к двери спиной. Снял холодную металлическую трубку; дождался, пока в трубке прозвучал мурлыкающий голос Александры Лебедевой.

– Алло?

Я невольно улыбнулся и сказал:

– Здравствуй, Саша. Рад тебя слышать.

Почувствовал, что Лебедева обрадовалась моему звонку. Но услышал в её голосе и ноты тревоги. Александра обрушила на меня шквал вопросов. Я отвечал на них, не вдаваясь в подробности. Сообщил Саше, что мой младший брат и его жена живы. Сказал, что «всё прошло» примерно так, как я «предполагал». На вопрос о «тромбе» ответил Александре, что «ещё поживу». Выслушал град рекомендаций «о борьбе с тромбами», которые Лебедева раздобыла специально для меня. Пообещал, что «займусь этим вопросом». Лишь после этого моего заверения Саша рассказала мне о своих делах.

– Дима, он мне не поверил, – сообщила Александра.

Мне показалось, что её голос дрогнул.

– Папа. Я рассказала ему о твоём предупреждении. И о тебе.

Саша выдержала паузу.

– Дима, папа посмеялся надо мной, – сказала она. – Обозвал тебя шарлатаном. Дима, что мне делать?

Я опёрся плечом о стену кабины, рассматривал диск телефонного аппарата.

– Дима, ты слышишь меня?

– Слышу, – ответил я.

– Почему не отвечаешь?

Я будто бы наяву увидел, как Саша Лебедева сейчас стояла в прихожей своей квартиры (около телефонного аппарата «Panasonic») и нервно теребила серьгу на мочке левого уха.

– Какие у тебя планы на завтра? – поинтересовался я.

– Не знаю… – произнесла Александра, – я работаю над новой статьёй. А что?

Я услышал Сашин вздох.

– Даже работать сейчас спокойно не могу, – призналась Александра. – Всё думаю о том… о папе с мамой. Дима, как мне его убедить? Подскажи, пожалуйста. А лучше… приезжай. Ведь ты же закончил свои дела в Нижнерыбинске?

Я взглянул на часы.

– Сегодня закончу, – пообещал я. – Завтра к тебе приеду. Время в запасе ещё есть. Работай спокойно. Я поговорю с твоим отцом. Обещаю. Мне он поверит. Найду для него убедительные доводы. Всё будет хорошо, Саша. Не переживай.

* * *

От центрального телеграфа я заехал на городской вокзал. Обнаружил, что вид вагонов и билетных касс уже не вызывал у меня недовольство. Будто я хорошо отдохнул за те две недели, что прошли с момента моего прошлого путешествия в поезде.

Я постоял около расписания поездов. Прикинул, что на два ближайших рейса до Ленинграда уже не успею. Купил билет на поезд из Симферополя. Тот останавливался в Нижнерыбинске за четверть часа до полуночи, а прибывал в Ленинград вечером.

Будто бы по волшебству в кассе вокзала мне продали билет в купейный вагон (пусть и на «верхнюю полку»). Это за пол дня до посадки в самый разгар летних отпусков! Такое невероятное обстоятельство улучшило моё и без того неплохое настроение.

* * *

Но ещё больше меня порадовало общение с Лизой. В прошлой жизни этот самый день Лиза провела с родителями моей тогда уже покойной жены. Тёща мне после рассказывала, что дочь весь день лила слёзы. Но сегодня моя племянница улыбалась. Я улыбался ей в ответ. Слушал Лизины рассказы о придуманных ею за сегодняшнее утро сюжетных поворотах в романе о Барби. Любовался ямочками на её щеках. Пил чай с халвой, сидя во дворе дома своего младшего брата (под кроной вишни).

Ярко светило солнце, шелестел листвой ветер. Из радиоприёмника на кухне доносились музыка и звонкий мальчишеский голос, который пел: «…И в тридцать пять сердце опять не устаёт повторять: пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет небо…»

* * *

Вовка и Надя подъехали к забору своего дома чётко по расписанию. Я посмотрел сквозь штакетник забора на красную «шестёрку» и подумал о том, что в этой новой реальности Вовкина милицейская карьера продлилась как минимум на сутки дольше. Лиза открыла перед машиной родителей ворота. ВАЗ-2106 медленно закатился во двор, примостился в тени у стены сарая. Хлопнули дверцы.

Я отметил, что хмурое выражение лица моего младшего брата не соответствовало моему настроению и солнечному тёплому дню. Вовка пожал мне руку, посмотрел на меня выжидающе (будто он надеялся: я сходу пущусь в объяснения). Я подмигнул племяннице; отвесил комплемент Наде, замершей позади своего мужа (живой и на вид вполне здоровой, пусть и невесёлой).

Снова взглянул на Вовку и спросил:

– Как прошёл день?

Мой младший брат нервно усмехнулся.

– Ты ещё спрашиваешь? – сказал он. – В городе со вчерашнего дня чёрт знает что творится. Ты вчера…

Вовка проследил за тем, как Лиза вошла в дом.

Он понизил тон и продолжил:

– Ты вчера в центре города расстрелял человека! Димка, я уже сутки места себе не нахожу! Что, чёрт возьми, происходит⁈

– Присаживайтесь, – сказал я.

Рукой указал на противоположную от себя часть стола.

Вовка и Надя переглянулись. Они выполнили мою просьбу: уселись напротив меня плечо к плечу.

– Надеюсь, вы не очень голодны? – спросил я. – Потому что в двух словах я вам всё не объясню.

Владимир махнул рукой – у него на лбу снова проявились те, не красившие меня в прошлом, морщины.

– Потерпим, – сказал Вовка. – Рассказывай.

Я посмотрел на Надю – та наклоном головы поддержала слова своего мужа.

– Ладно. Рассказываю.

Я взял с лавки портфель, щёлкнул замками (те ярко блеснули). Вынул из портфеля и разложил на столешнице перед собой четыре пачки сторублёвых банкнот и три запечатанных конверта. Деньги сложил в две одинаковые по высоте стопки (как это сделал вчера покойный Лёша Соколовский). Конверты собрал в одну кучку; оставил вверху тот, на котором красовалась надпись «Деньги».

Посмотрел на Вовку и на Надю.

Вовка указал на деньги.

– Что это такое? – спросил мой младший брат.

Его жена подняла на меня вопросительный взгляд.

Я улыбнулся и пообещал:

– Сейчас объясню.