Текст книги "Собрание сочинений. Том 2"

Автор книги: Андрей Вознесенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Шесть овчарок повели по алтарям.

Сколько?

Сколько?

Сколько?

Весь урон не сосчитать колоколам.

Сколько, сколько, сколько

разворовано веков по простоте?

Скорбно вместо Сергия и Ольги

ставим свечи мы безликой пустоте.

«Всем, всем – колокольни-балаболки! —

Воры взяты и суду дают ответ».

– Сколько?

Сколько?

Сколько?

– Шесть, семь, восемь лет.

Все иконы по местам вернулись, найдены,

кто в киот, кто в красный угол, кто в ларец.

Лишь одна не вернулась —

Богоматерь

Утешительница Сердец.

ОБЪЯВЛЯЕТСЯ ВСЕСОЮЗНЫЙ РОЗЫСК:

«Богоматерь Утешительница Сердец.

Лик розов.

Из особых примет:

лишены слезников византийские

нарисованные глаза,

потому и в глазах разыскиваемой

не задерживается слеза.

Льются слезы за ней по пятам».

Овчарки ведут по слезам.

Пролог-посвящение

Где ты шествуешь, Утешительница,

утешающая сердца?

На великих всемирных Тишинках

кто торгует Тебя у слепца

среди плача и матерщины?

Под Москвою, Сургою, Уфою,

на шоссе, прижимая дитя,

голосующею рукою

осеняешь не взявших Тебя.

Утешенья им шлешь и покоя.

Утешение блудному сыну,

утешенье безвинной вине,

утешенье злобе ненасытной,

утешения нужно земле.

Сквозь пожар торфяной Подмосковья

шли

безумные толпы коровьи

без копыт, как по сковородке —

шли —

Ты от дыма в слезах и любви

их хлестала, чтоб добрелки!

Все другие – Твои филиалы.

Не унижусь до пошлых диалогов

с домоуправом или статьей —

знаю только диалог с Тобой.

Ну их к дьяволу!

Волк мочой отмечает владенья.

А олень окропляет – слезой,

преклоняя копыта в волненье

перед травами каждый сезон.

Ты прости, что не смею в поэме

вновь назвать Твоих главных имен.

Край твой слезами обнесен.

Я стою пред Тобой на коленях.

ХОР:

Овчарки ведут по слезам.

Кто плачет за дверью? Сезам.

Картина 1-я

Лоллобриджиде надоело быть снимаемой.

Лоллобриджида прилетела вас снимать.

Бьет Переделкино колоколами

На Благовещенье и Божью Мать!

Она снимает автора, молоденькая

фотографиня. Автор припадет

к кольцу с дохристианскою эротикой,

где женщина берет запретный плод.

Благослови, Лоллобриджида, мой порог.

Пустая слава, улучив предлог,

окинь мой кров, нацель аппаратуру!

Поэт – полу-Букашкин, полу-Бог.

Благослови, благослови, благослови.

Звезда погасла – и погасли вы.

Летунья – слава, в шубке баснословной,

как тяжки чемоданища твои!

«Зачем ты вразумил меня, Господь,

несбыточный ворочать гороскоп,

подставил душу страшным телескопам,

окольцевал мой палец безымянный

египетской пиявкою любви?

Я рождена для дома и семьи».

За кладбищем в честь гала-божества

бьют патриаршие колокола.

«Простоволосая Лоллобриджида,

я никогда счастливой не была».

Как чай откушать с блюдца хорошо!

Как страшно изогнуться в колесо,

где означает женщина начало,

и ею же кончается кольцо.

ХОР:

Но поздно. Пора по домам.

Овчарки ведут по слезам.

Картина 2-я

Моя бабушка, Мария Андревна,

Баба Маня,

проживаешь ты в век модерна

над Елоховскими куполами.

Молодая Мария Андревна

была статная – впрямь царевна.

А когда судьба поджимала,

губки ниточкой поджимала.

Девяносто четыре года.

Ты прости мне, что есть плохого.

Бок твой сказывается к погоде.

И все хуже она, погода.

Но когда под пасхальным снегом

патриархи идут вкруг храма,

то возносят глаза не к небу —

а к твоей чудотворной раме,

где тайком через тюль подсматривает

силуэт в золотом тумане,

уже с той стороны бумаги —

Баба Маня...

Картина 3-я

«Покажите мне сына!

Не вводите вакцину,

дайте матери сына...»

Через стены роддома,

где не вхожи мужчины,

слышу шепот мадонн:

«Покажите мне сына!»

«Приземлился, мой родный.

Как купол погас,

мой живот парашютный...

Высота тошнотою отозвалась.

Покажите, прошу вас..

Покажите мне сына!»

«Сри!» – сиделка просила.

В склянке у изголовья

роза с белым бутоном,

как с младенцем мадонна

пеленалась с любовью.

Так пойдет до кончины —

«Покажите мне сына!

Мой пропащий багажик...

Расступитесь, осины,

и Голгофы и стражи —

он еще вам покажет!»

Кто пророка носила,

видит дальше пророка,

он ей сын беспокойный...

«Покажите мне сына!

Как опасна дорога...

Богу надо быть двойней».

ХОР:

Уборщица, моя вокзалы,

в ночном отразилась ведре —

как в нимбе себя увидала.

Но в том не призналась себе.

Картина 4-я

Реви, Ольга Корбут, по всем телевизорам!

Будь только собой.

Спортивных правителей терроризируют

косички запретною запятой.

Пусть нищие духом сдадутся блаженно.

Великие духом ревут в три ручья.

Будь личность в прожекторном пораженье,

а если ты личность – победа твоя.

Тебе запретили смертельные брусья.

Почуяв, как в Лондоне худо одной,

бобры и медведи твоей Белоруссии

рыдают с тобой!

Увы, еретички-косички ледащие!

Ты наша запретная слава летящая!

Таких мы не знали среди чемпионов, —

лисичка лесная среди шампиньонов.

(Того перерезало финишной ленточкой,

как ниткой натянутой режется хлеб,

и верхняя часть его под аплодисменты,

как бюст, установлена в клуб или склеп.)

Лети, еретичка, вне схем Менделеева,

не для печати, не для литавр.

Не запрещайте – это смертельно! —

не запрещайте Ольге летать.

В нас, в каждом есть Бог —

это стоило выстрадать.

Пусть в панике мир от попытки второй.

Так что же есть Истина?

Это есть искренность!

Быть только собой!

На русском, арабском или санскрите

не врите, не врите, не врите!

Не делайте вида, не прячьтесь в стандарты,

завидуйте, плачьте, страдайте.

Себе, в стенгазете или кульбите

не врите – ревнуйте, любите,

но Бога в себе не предайте из прыти.

Не врите, не врите, не врите...

Да сгинет лукавое самозванство!

Она проиграла? Она бессмертна.

Занавес

Продолжительные свистки и аплодисменты,

переходящие в буфет. Антракт. Свет.

Публика (гуляя по фойе и холлам, хором):

– Уверен, что Она окажется героиней труда.

– Вот мисс Трюдо – это да!

– Про Даму пик я читала в одной книге...

– Трефы – это похудевшие пики,

вернее, их скелет.

– А ск. лет.

Лоллобриджиде?

– Не брешите!

– Значит, пики – это трефы в положении?

– Имейте уважение

к идеалу высокому!

– Видали Гамлета в роли Высоцкого?

– Как королеве удалась Демидова! —

Товарищ из МИДа товарищу из ТАССа:

– Влияние Хиндемита

на Торквато Тассо.

– Главное – не находить, а искать.

– Ишь, гад!

– Деньги за билеты назад

выдаются не в буфете, а через кассу!

– Экстазу!

– За модерн!

– Вон автор. Ну и мордень!..

АВТОР:

Весьма тронут

(спутнице), слышь, все говорят, я

как Монтень.

ХРОМОСОМОВ:

Есть 2 ампирные Христа.

Отдам за 33 хруста.

Плюс супница-наяда

с сюжетами рая и ада за ту же цену...

АВТОР:

Мне надо на сцену.

ХРИСТОРАНОВ

(жуя): А что у нас на второе?

РЕЖИССЕР:

Дама треф и дальняя дорога.

(Хромосомова уводят.)

Молитва мастера

(Надпись на обратной стороне доски)

Благослови, Господь, мои труды.

Я создал Вещь, шатаемый любовью,

не из души и плоти – из судьбы.

Я свет звезды, как соль, возьму в щепоть

и осеню себя стихом трехперстым.

Мои труды благослови, Господь!

Через плечо соль брошу на восход.

(Двуперстье же, как держат папироску,

боярыня Морозова взовьет!)

С побудкою архангельской трубы

не я, пусть Вещь восстанет из трухи.

Благослови, Господь, мои труды.

Твой суд приму – хоть голову руби,

разбей семью – да будет по сему.

Господь, благослови мои труды.

Уходит в люди дочь моя и плоть,

ее Тебе я отдаю как зятю, —

Искусства непорочное зачатье —

Пусть позабудет, как меня зовут.

Сын мой и господин ее любви,

ревную я к Тебе и ненавижу.

Мои труды, Господь, благослови.

Исправь людей. Чтоб не были грубы,

чтоб жемчугов ее не затоптали.

Обереги, Господь, мои труды.

А против Бога встанет на дыбы —

убей создателя, не погуби Созданье.

Благослови, Господь, Твои труды.

II Действие

Действующие лики и исполнители:

тов. ХРИСТОРАНОВ, и. о. домоуправа,

о. ВАРАВВА,

и. о. предместкома,

гр. МИСС ИКОНА,

гр-не ХРОМОСОМОВ,

ХОРКОБЗОНОВ,

ХРОМОНОСОВ и др.

Св. Сестра

СВ «Красная Стрела»

Картина 1-я

Комната. Сцена открывается нам как бы с точки зрения Иконы, спрятанной под половицами. Мы видим как бы план комнаты, вид всех вещей снизу. Икона лежит навзничь, она ясновидящая, поэтому пол для нее прозрачен. Нам открывается мир, как сквозь стеклянные полы-потолки на заводе Форда.

Мы видим подошвы. Их много. Они – как листья кувшинок на воде. На всех подковки. Желательно, чтобы актрисы играли в брюках.

Все предметы обстановки тоже в плане, снизу.

Стол с квадратными ножками похож снизу на четверку бубен. Дно кровати – тоже как карта. К дну ее снизу, как джокер, в замерзшей позе прилип любовник или детектив. Это Христоранов. Он боится пошевелиться. Рядом лежит забытая хозяевами пыльная книга. Но читать он не решается. Он, как Атлант, держит на спине семейное благополучие.

Торшер снизу – как пол-абрикоса с косточкой.

В центре гостиной ковер. Парит, как ковер-самолет, изнанкой к нам. Что происходит на ковре, мы не видим. Под ковер лицом к нам подсунута дама треф.

Сквозь рогожку изнанки ковра угрожающе проступает красное пятно. Что это – вино? Кровь? Мы не знаем.

О, мир снизу, красивый и таинственный, как елка с подвешенными игрушками!

Под полоской двери (а для нас – на полоске), как на светлой школьной линейке, лежит подсунутая повестка вызова в милицию.

РЕЖИССЕР (с дамой треф в руках):

Карта, лживая царевна

с человечьей красотой —

как до пояса сирена,

отраженная водой, —

очаруй мою поэму

речью сладко-роковой:

«Гость. Разлука. Разговор».

Картина 2-я

Другая комната. Домоуправление. Интерьер в стиле НТР. Идет беседа с Христорановым.

Его подошвы – черные, резиновые, прямоугольные, подбитые белыми гвоздями, как фишки домино.

У всех героев теней нет, какая же тень на прозрачном полу?

Но от Христоранова падает четкая тень. Она похожа на закругленные маникюрные ножницы. Судя по тени, Христоранов кривоног, низкоросл, стоит – руки в боки.

Слева над столом волевые подметки домоуправа.

Справа – о. Варавва. Он в белых тапочках.

ХРИСТОРАНОВ:

Гражданин домоуправитель,

зачем так круто?

Скажу как единомышленнику-атеисту,

по-вашему мы – «банда»,

по-нашему – «бит-группа»

иконоборцев-активистов!

о. ВАРАВВА:

О, нравы!..

ХИРОСИМОВ:

В век космонавтики...

ДОМОУПРАВ:

Конкретней, о Богоматери...

ХРОМОСОМОВ:

У Цар. Врат мы сверили

наши «сейки»,

мы работали в ритме

шейка.

Но тут ищейки —

как при сдаче ГТО.

Вы мне Утешительницу

не шейте!..

ДОМОУПРАВ:

А кто?

ХОРКОБЗОНОВ (поет):

Переберем

участников

ансамбля.

«Ху из ху?»

Как на духу.

а) Храмоломов.

Разряд по самбо.

Не тот умок,

не мог.

б) Бр. Хмырясовы —

Валентин «Валюта» из Арх. ин-та,

Меньшой «Малюта».

Арон и Араб-Оглы —

не могли.

Мальки!

в) Эдик – «Эдипов комплекс».

Не мог. Честный хлопец.

о. ВАРАВВА:

О, нравы...

ХРОНОЛОГОВ:

г) Хорошобыв. 2-й разряд.

Собрал на заводе боевой

автомат.

Отбыл срок,

следовательно...

ДОМОУПРАВ:

Намек?

ХУСАИНОВ:

Следовательно, не мог.

Слишком ценный.

ГОЛОС ЗА СЦЕНОЙ:

На работе я товарищ,

до шести

посотворяешь.

От шести я

гражданин

(Уголовный кодекс,

пункт I).

о. ВАРАВВА:

Вы правы.

Аз

за КамАЗ.

ХИТРОШЕПОТОВ:

Вкалывай, энтузиаст,

как сказал Екклесиаст.

о. ВАРАВВА:

Браво!

А в Катехизисе

есть об энергокризисе:

«Люди не сведущи, хоть и хитры».

Раньше синтезировали икру

из нефти.

Пора получить бы нефть из икры.

ХРОМОСАПОЖКОВ (продолжает):

д) Филиппов Жерар.

Не мог. Хоть бы и желал.

Есть признак...

ДОМОУПРАВ (зевая):

Кто ж? Может быть, призрак?

(Появляется ПРИЗРАК.)

ПРИЗРАК:

Вызывали?

(Те же и он.)

ХРИЗАНТЕМОВ (вздыхая):

ТэЖэ. Тройной одеколон.

ПРИЗРАК:

Клад вмурован в 3-й неф,

где сегодня зданье СЭВ.

Прикупайте к даме треф!

о. ВАРАВВА:

О, нравы... (Засыпает.)

(ПРИЗРАК смущенно растворяется.

Дверь растворяется,

и в скрипе

входят ХИППИ.)

ХОР ХИППИ:

Мы – загадка для таможни.

Кило волос – и ничего еще.

На нас такие клеши, что их можно

закидывать, как плащ, через плечо!

Хоть мы провозим ежегодно

таблетки и гашиш-сырец,

и опиум (для народа),

мы непричастные к уводу

Утешительницы Сердец!

(Входят ВОДИТЕЛИ.)

ВОДИТЕЛИ:

Мы – водители.

Мы видели!

Мы видели!

Голосует она у метро «Варшавская».

Села сзади – ну, думаю, красавица!

Гляжу в зеркальце – не отражается,

оборачиваюсь – сидит, не выражается.

Гляжу в зеркальце – не отражается,

говорю – «дверцу заприте, пожалуйста»,

гляжу в зеркальце – не отражается...

Тут у меня несправедливо отбирают права.

ДОМОУПРАВ:

Милиция всегда права.

ВОДИТЕЛИ:

Ах, «права»? Ну тогда и ищите сами.

Уйдем, Саня!

Уйдем, Сева!

Кому в район СЭВа?

Говорит, не перестроился вправо я,

и зеркальце, говорит – неисправное.

Мы – водители,

мы – не видели...

Нам пора в ГАИ...

ХРИСТОРАНОВ:

Эти не могли.

Мелки.

Таксисты!

(Решается.) Срок скостите?

Добавлю, но не для протокола.

Было у нас вроде прокола.

Особа жен. пола. Влипли —

во!

Иконостасья Филиппова.

По кличке «Мисс Икона» —

бедра узкие, плечи —

законные!

По-вашему «главарша»,

по-нашему

«администратор», —

холодная и гибкая, как хлыст для стада.

Глаза без слезы. Золотая мгла.

(Восхищенно.)

Эта – могла.

о. ВАРАВВА (спросонок):

Облава!

Песня за сценой

Как у лодки восьмивесельной

волевая рулевая.

У нее, двадцативесенной,

дисциплинка пулевая!

Как у гоночной регаты —

три зачетные воды,

так у жизни нелегальной

три лукавые беды.

Это первая вода —

все осталось без следа.

А вторая вода —

непроглядна темнота.

Ну, а третья вода —

она красная всегда.

Картина 3-я

(Те же и не те же)

ХОРОМ:

Круговой порукою общая подруга —

девочка по кругу, девочка по кругу!

«Ну и жмурки! Это Эдик или Витя?

Ты, Валюта – Валентиночек в миру?!

Вы сестру свою покрепче обнимите,

я ко всем сейчас от нежности умру!

Не при свечках, а при плачущих лучинах

из смолящихся нащепленных икон...

Я вас всех собою обручила,

всех сплела возлюбленным венком!

От рождения глаза мои сухие,

ни опасность, ни разгул не помогли.

Помогите, помогите, дорогие,

разрыдаться мне от боли и любви!

Валентиночек, ты что, уже кемарить?

Все как плачу, да не выплачусь до дна...»

«Мне все видится, Настасья, Богоматерь —

доску взял, а из глазниц Ея – вода...»

«Ставь к стене ее, паскуду ненавистную.

Я соперницу навылет прострелю!»

Выстрел.

Что за женщина убита на полу?

Что за бабу в морге эксперты обследуют?

Кто убийцей припечатался к зрачкам?

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)

Овчарки ведут по слезам.

P. S.

Обижаться, читатель, не следует

на оборванный мой зачин.

Ведь и жизнь – «продолжение следует» —

только нам не узнать – зачем?

III Действие

Явление 1

Я ограбил собратьев и Лавру.

Я преступно владею Тобой.

На такси, как красивую лярву,

я отвез Тебя в дом под Москвой.

Опущу занавесок тенета,

не включаю огня впопыхах.

Как стремительно лик Твой темнеет

в моих наглых руках!

Знаю – краски темнеют от времени.

И процесс их необратим.

Ты от нас удаляешься в темень.

Скоро мы Тебя не разглядим.

Понимаю я, тем не менее,

ни при чем живописца письмо —

если лик Твой темнеет от времени,

то преступно время само.

На музейных стенах и семейных

окисляешься взглядом толпы...

Может, это не лик Твой темнеет,

а становятся люди слепы?

До того как я стал аферистом,

был мой взор и дух просветлен.

И рублевские Три Арфиста —

как три арфы! – струились в нем...

Честолюбец, в слепом паскудстве,

с вечных плеч срываю парчу.

Я за каждую эту секунду

10 лет получу.

За коляской следя милицейскою,

я стою на крыльце.

И семь слез – как Большая Медведица

на Твоем непроглядном лице.

Режиссерские ремарки о жанре поэмы

Кто-то ноздри раздует в полемике:

«Пахнет жареным!»

Детектив обернулся поэмой?

Пахнет жанром.

Пусть я выверну жизнь наизнанку,

но идея поэмы проста.

– Что ты ищешь, художник? – Не знаю.

Назовем ее – Красота.

Это света взметенное знамя,

это светлая мука с креста.

– Как зовут тебя, Муза? – Не знаю.

Назовем ее – Красота.

Отстоявши полночные смены,

не попавши в священный реестр,

вы, читательница поэмы,

может, вы героиня и есть?

Просветлев от забот ежегодных,

отстояла очередя.

И в Москву прилетела Джоконда,

чтоб секунду взглянуть на Тебя.

Но едва за тобою проследую,

растворяешься в улицах ты...

Жизнь моя – продолжение следует.

И на встречных – след Красоты.

1974

Очередь московских женщин

Я 41-я на Плисецкую,

26-я на пледы чешские,

30-я на Таганку,

35-я на Ваганьково,

кто на Мадонну – запись на Морвокзале,

а Вы с ребенком, тут не стояли!

Кто был девятая, станет десятой,

Борисова станет Мусатовой,

я 16-я к глазному,

75-я на Глазунова,

110-я на аборты

(придет очередь – подработаю),

26-я на фестивали,

а Вы с ребенком, тут не стояли!

47-я на автодетали

(меня родили – и записали),

я уже 1000-я на автомобили

(меня записали – потом родили),

что дают? кому давать?

А еще мать!

Я 45-я за тридцать пятыми,

а Вы с ребенком, чего тут пялитесь?

Кто на Мадонну – отметка в 10-ть.

А Вы с ребенком – и не надейтесь!

Не Вы, а я – 1-я на среду,

а Вы – первая куда следует...

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)

1974

Сага

Ты меня на рассвете разбудишь,

проводить необутая выйдешь.

Ты меня никогда не забудешь.

Ты меня никогда не увидишь.

Заслонивши тебя от простуды,

я подумаю: «Боже всевышний!

Я тебя никогда не забуду.

Я тебя никогда не увижу».

Эту воду в мурашках запруды,

это Адмиралтейство и Биржу

я уже никогда не забуду

и уже никогда не увижу.

Не мигают, слезятся от ветра

безнадежные карие вишни.

Возвращаться – плохая примета.

Я тебя никогда не увижу.

Даже если на землю вернемся

мы вторично, согласно Гафизу,

мы, конечно, с тобой разминемся.

Я тебя никогда не увижу.

И окажется так минимальным

наше непониманье с тобою

перед будущим непониманьем

двух живых с пустотой неживою.

И качнется бессмысленной высью

пара фраз, залетевших отсюда:

«Я тебя никогда не забуду.

Я тебя никогда не увижу».

1977

Монолог Резанова

Божий замысел я исказил,

жизнь сгубив в муравейне.

Значит, в замысле не было сил.

Откровенье – за откровенье.

Остается благодарить.

Обвинять Тебя в слабых расчетах,

словно с женщиной счеты сводить —

в этом есть недостойное что-то.

Я мечтал, закусив удила-с,

свесть Америку и Россию.

Авантюра не удалась.

За попытку – спасибо.

Свел я американский расчет

и российскую грустную удаль.

Может, в будущем кто-то придет.

Будь с поэтом помягче, Сударь.

Бьет 12 годов, как часов,

над моей терпеливою нацией.

Есть апостольское число,

для России оно – двенадцать.

Восемьсот двенадцатый год —

даст ненастья иль крах династий?

Будет петь и рыдать народ.

И еще, и еще двенадцать.

Ясновидец это число

через век назовет поэмой,

потеряв именье свое.

Откровенье – за откровенье.

В том спасибо, что в Божий наш час

в ясном Болдине или в Равенне,

нам являясь, Ты требуешь с нас

откровенье за Откровенье.

За открытый с обрыва Твой лес

жить хочу и писать откровенно,

чтоб от месс, как от горних небес,

у больных закрывались каверны.

Оправдался мой жизненный срок,

может, тем, что, упав на колени,

в Твоей дочери я зажег

вольный свет откровенья.

Она вспомнила замысел Твой

и в рубашке, как тени Евангелья,

руки вытянув перед собой,

шла, шатаясь, в потемках в ванную.

Свет был животворящий такой,

аж звезда за окном окривела.

Этим я расквитался с Тобой.

Откровенье – за откровенье.

1975

Уездная хроника

Мы с другом шли. За вывескою «Хлеб»

ущелье дуло, как депо судеб.

Нас обступал сиропный городок.

Мой друг хромал. И пузыри земли,

я уточнил бы – пузыри асфальта, —

нам попадаясь, клянчили на банку.

«Ты помнишь Анечку-официантку?»

Я помнил. Удивленная лазурь

ее меж подавальщиц отличала.

Носила косу, говорят, свою.

Когда б не глаз цыганские фиалки,

ее бы мог писать Венецианов.

Спешила к сыну с сумками, полна

такою темно-золотою силой,

что женщины при приближенье Аньки

мужей хватали, как при крике: «Танки!»

Но иногда на зов: «Официантка!» —

она душою оцепеневала,

как бы иные слыша позывные,

и, встрепенувшись, шла: «Спешу! Спешу!»

Я помнил Анечку-официантку,

что не меня, а друга целовала,

подружку вызывала, фарцевала

и в деревянном домике жила

(как раньше вся Россия, без удобств).

Спешила вечно к сыну. Сын однажды

ее встречал. На нас комплексовал.

К ней, как вьюнок белесый, присосался.

Потом из кухни в зеркало следил

и делал вид, что учит «Песнь о Данко».

«Ты помнишь Анечку-официантку?

Ее убил из-за валюты сын.

Одна коса от Анечки осталась».

Так вот куда ты, милая, спешила!

«Он бил ее в постели, молотком,

вьюночек, малолетний сутенер, —

у друга на ветру блеснули зубы. —

Ее ассенизаторы нашли.

Ее нога отсасывать мешала.

Был труп утоплен в яме выгребной,

как грешница в аду. Старик, Шекспир...»

Она летела над ночной землей.

Она кричала: «Мальчик потерялся!»

Заглядывала форточкой в дома.

«Невинен он, – кричала, – я сама

ударилась! Сметана в холодильнике.

Проголодался? Мальчика не вижу!» —

И безнадежно отжимала жижу.

И с круглым люком мерзкая доска

скользила нимбом, как доска иконы.

Нет низкого для Божьей чистоты!

«Ее пришел весь город хоронить.

Гадали – кто? Его подозревали.

Ему сказали: «Поцелуй хоть мать».

Он отказался. Тут и раскололи.

Но не назвал сообщников, дебил».

Сказал я другу: «Это ты убил».

Ты утонула в наших головах

меж новостей и скучных анекдотов.

Не существует рая или ада.

Ты стала мыслью. Кто же ты теперь

в той новой, ирреальной иерархии —

клочок Ничто? тычиночка тоски?

приливы беспокойства пред туманом?

Куда спешишь, гонимая причиной,

необъяснимой нам? зовешь куда?

Прости, что без нужды тебя тревожу.

В том океане, где отсчета нет,

ты вряд ли помнишь 30—40 лет,

субстанцию людей провинциальных

и на кольце свои инициалы?

Но вдруг ты смутно вспомнишь зовы эти

и на мгновение оцепеневаешь,

расслышав фразу на одной планете:

«Ты помнишь Анечку-официантку?»

Гуляет ветр судеб, судебный ветер.

1977

Пиета

Сколько было тьмы непониманья,

чтоб ладонь прибитая Христа

протянула нам для умыванья

пригорошни, полные стыда?

И опять на непроглядных водах

стоком оскверненного пруда

лилия хватается за воздух —

как ладонь прибитая Христа.

1977

Соблазн

Человек – не в разгадке плазмы,

а в загадке соблазна.

Кто ушел соблазненный за реки,

так, что мир до сих пор в слезах, —

сбросив избы, как телогрейки,

с паклей вырванною в пазах?

Почему тебя областная

неказистая колея

не познанием соблазняя,

а непознанным увела?

Почему душа ночевала

с рощей, ждущею топора,

что дрожит, как в опочивальне

у возлюбленной зеркала?

Соблазненный землей нелегкой,

что нельзя назвать образцом,

я тебе не отвечу логикой,

просто выдохну: соблазнен.

Я Великую Грязь облазил,

и блатных, и святую чернь,

их подсвечивала алмазно

соблазнительница-речь.

Почему же меня прельщают

Музы веры и лебеды,

у которых мрак за плечами

и еще черней – впереди?

Почему, побеждая разум —

гибель слаще, чем барыши, —

соблазнитель крестообразно

дал соблазн спасенья души?

Почему он в тоске тернистой

отвернулся от тех, кто любил,

чтоб распятого жест материнский

их собой, как детей, заслонил?

Среди ангелов-миллионов,

даже если жизнь не сбылась, —

соболезнуй несоблазненным.

Человека создал соблазн.

1977

Преображение

«Сестрица моя в женском вытрезвителе!

Обидели...»

Как при водолюбце Владимире Крестителе,

бабья революция воет в вытрезвителе.

Что там пририсовано на стене «Трем витязям»?

Полное раскрытие в вытрезвителе.

«Дома норму выдайте,

на работе выдайте,

только в вытрезвителе свобода от битья...

Муж придет, как выдоен.

Я не меньше выдую.

Станем себе сами братья и мужья».

«Я тебя, сестричка, полюбила в хмеле.

Мы с тобой прозрели в ледяной купели.

Давай жить нарядно, словно две наяды,

купим нам фиалки,

поступим в институт.

Фабричные фискалки от зависти помрут».

«Русь, куда несешься ты, дай ответ?»

«Я рванула сослепу на красный свет».

«Бабоньки, завязываю! Слушайте таксистку.

Этак жить – тощища. На смех гаражу?!

Чтобы в рот взяла я

эту дрянь?

Спасибо.

Я хочу быть женщиной.

Мальчика рожу».

И сразу стало слышно каждое дыханье.

В белой палате —

такая тишина!

Ведь в каждой спит мадонна,

светла и осиянна,

словно тронул души кистью Тициан.

Завтра они выйдут на Преображенскую.

И у каждой будет Чудо на руках.

Будет, будет мальчик.

Будет счастье женское.

Даже если будет все не так.

1973

Люмпен-интеллигенция

Опять надстройка рождает базис.

Лифтер бормочет во сне Гельвеция.

Интеллигенция обуржуазилась.

Родилась люмпен-интеллигенция.

Есть в русском «люмпен» от слова «любит».

Как выбивались в инженера,

из инженеров выходит в люди

их бородатая детвора.

Их в институты не пустит гордость.

Там сатана правит балл тебе.

На место дворника гигантский конкурс —

музы носятся на метле!..

Двадцатилетняя, уже кормящая,

как та княгинюшка на Руси,

русская женщина новой формации

из аспиранток ушла в такси.

Ты едешь бледная – «люминесценция»! —

по темным улицам совсем одна.

Спасибо, люмпен-интеллигенция,

что можешь счетчик открыть с нуля!

Не надо думать, что ты без сердца.

Когда проедешь свой бывший дом,

две кнопки, вдавленные над дверцами,

в волненье выпрыгнут молодом...

Тебя приветствуют, как кровники,

ангелы утренней чистоты.

Из инженеров выходят в дворники —

кому-то надо страну мести!

1978

Нечистая сила

В развалинах духа, где мысль победила,

спаси человека, нечистая сила —

народная вера цветка приворотного,

пречистая дева греха первородного.

Он звал парикмахерскую «Чародейка»,

глумился над чарами честолюбиво.

Нечистая сила, пойми человека,

оставь человека, нечистая сила!

За чащи разор, и охоты за ведьмами,

за то, что сломал он горбатую сливу, —

прощеньем казни, возвращенным неведеньем,

оставь человека, нечистая сила!

Зачем ты его, поругателя родины,

безмозглая сила, опять полюбила —

рябиной к нему наклонясь черноплодною,

как будто затмением

красной рябины?..

1978

* * *

Я внесу тебе клумбу зимнюю.

Цикламены дышат свежо,

сжаты ручкою от корзины,

как твое в бретельке плечо.

1980

* * *

Ресторан качается, точно пароход,

а он свою любимую

замуж выдает.

Будем супермены. Сядем визави.

Разве современно

жениться по любви?

Черная, белая, пьяная метель...

Ресторан закроется —

двинемся в мотель.

«Ты поправь, любимая,

трефовый парик.

Ты разлей рябиновку

ровно на троих.

Будет все как было.

Проще, может быть.

Будешь вечерами

в гости приходить,

выходя, поглубже

капюшон надвинешь,

может, не разлюбишь,

но возненавидишь...»

«Сани расписные», – стонет шансонье.

Вот они отъедут —

расписанные...

И никто не скажет, вынимая нож:

«Что ж ты, блин, любимую

замуж выдаешь?»

1974

Не исчезай

Не исчезай на тысячу лет,

не исчезай на какие-то полчаса...

Вернешься Ты через тысячу лет,

но все горит

Твоя свеча.

Не исчезай из жизни моей,

не исчезай сгоряча или невзначай.

Исчезнут все.

Только Ты не из их числа.

Будь из всех исключением,

не исчезай.

В нас вовек

не исчезнет наш звездный час,

самолет,

где летим мы с тобой вдвоем,

мы летим, мы летим,

мы все летим,

пристегнувшись одним ремнем, —

вне времен, —

дремлешь Ты на плече моем,

и, как огонь,

чуть просвечивает ладонь Твоя. Твоя ладонь...

Не исчезай

из жизни моей.

Не исчезай невзначай или сгоряча.

Есть тысячи ламп.

И в каждой есть тысячи свеч,

но мне нужна

Твоя свеча.

Не исчезай в нас, чистота,

не исчезай, даже если подступит край.

Ведь все равно, даже если исчезну сам,

я исчезнуть Тебе не дам.

Не исчезай.

1975

Ипатьевская баллада

Морганатическую фрамугу

выломал я из оконного круга,

чем сохранил ее дни.

Дом ликвидировали без звука.

Боже, царя храни!

Этот скрипичный ключ деревянный,

свет заоконный, узор обманный,

видели те, кто расстрелян, в упор.

Смой фонограмму, фата моргана!

У мальчугана заспанный взор...

Аж кислотой, сволота, растворили...

– Дети! Как формула дома Романовых?

– Н2SO4!

Боже, храни народ бывшей России!

Серные ливни нам отомстили.

Фрамуга впечаталась в серых зрачках

мальчика с вещей гемофилией.

Не остановишь кровь посейчас.

Морганатическую фрамугу

вставлю в окошко моей лачуги

и окаянные дни протяну

под этим взглядом, расширенным мукой

неба с впечатанною фрамугой.

Боже, храни страну.

Да, но какая разлита разлука

в формуле кислоты!

И утираешь тряпкою ты

дали округи в раме фрамуги

и вопрошающий взор высоты.

1985

Заплыв

Передрассветный штиль,

александрийский час,

и ежели про стиль —

я выбираю брасс.

Где на нефрите бухт

по шею из воды,

как Нефертити бюст,

выныриваешь ты.

Или гончар какой

наштамповал за миг

наклонный частокол

ста тысяч шей твоих?

Хватаешь воздух ртом

над струйкой завитой,

а главное потом,

а тело – под водой.

Вся жизнь твоя как брасс,

где тело под водой,

под поволокой фраз,

под службой, под фатой...

Свежо быть молодой,

нырнуть за глубиной

и неотрубленной

смеяться головой!..

...Я в южном полушарии

на спиночке лежу —

на спиночке поджаренной

ваш шар земной держу.

1972

Первая любовь

Мы были влюблены.

Под бабкиным халатом

твой жмурился пупок среди такой страны!

И водка по ножу

стекала в сок томатный,

не смешиваясь с ним.

Мы были влюблены.

Мы были влюблены. Сожмись, комок свободы!

А за окном луны, понятный для собак,

невидимый людьми,

шел не Христос по водам —

по крови деспот шел в бесшумных сапогах.

Плевался кровью кран под кухонною кровлей.

И умывались мы, не ведая вины.

Струилась в нас любовь, не смешиваясь с кровью.

Прости, что в эти дни

мы были влюблены.

1985

Ответ на записку

Все пишут – я перестаю.

О Сталине, Высоцком, о Байкале,

Гребенщикове и Шагале

писал, когда не разрешали.

Я не хочу «попасть в струю».

1980

* * *

Н. Н. Берберовой

Вы мне написали левой,

за правую извиняясь,

которая была в гипсе —

бел-белое изваянье.

Вы выбрали пристань в Принстоне.

Но что замерло, как снег,

в откинутом локте гипсовом,

мисс Серебряный век?

Кленовые листья падали,

отстегиваясь, как клипсы.

Простите мне мою правую

за то, что она без гипса.

Как ароматна, Господи,

избегнувшая ЧК,

как персиковая косточка

смуглая ваша щека!

Как женское тело гибко

сейчас, на моих глазах

становится статуей, гипсом

в неведомых нам садах.

Там нимфы – куда бельведерам!..

Сад Летний. Снегов овал.

Отставленный локоть Берберовой...

Был Гумилев офицером.

Он справа под локоть брал.

1981

* * *

Кричала девочка батистовая,

меж мной металась и тобой,

живая шестилетней истиной:

«Вы ж муж с женой!»

И ты ответила наотмашь:

«Какая я ему жена?!

Что смотришь?

Спроси ты у него сама».

И на меня глядели с верою, что

шутит мать, что все не так.

Не убивать просили серые

мои глаза в твоих щеках.

И было ложно все, что сложно.

Твои катились и мои

из бешеных глазенок слезы,

и первые – уже свои.

1986

«Кому на Руси жить плохо»

– Кому жить плохо на Руси?

– Спроси!

– Колхозник, как надои кукурузы?

Колхозник: «Соловьи в ей свищут, как Карузы».

– Бабуся, а к тебе судьба добра ли?

Бабуся: «Спасибо, что козу не отобрали».

– Рабочий, с НТР условья легче стали?

Рабочий: «Легче выносить микродетали».

– Красотки, как мужик при полноте достатка?

Красотки: «Хорош, как к телевизору приставка».

– Писатели, что в вашем околотке?

Писатели: «Грызем друг другу глотки».

– Телятницы, а как приплод телятины?

Телятницы: «Зато поем талантливо!»

– А вы, солисты ГАБТ и телерадио?

Солисты: «Чистим на субботнике телятники».

– Профессор, как культура нрава?

Профессор: «Хиляем, нахалюги, на халяву».

– Христос, а ты доволен ли судьбою?

Христос: «С гвоздями перебои».