Текст книги "Собрание сочинений. Том 2"

Автор книги: Андрей Вознесенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Неба бы!..

В магазин зашел: «Алло!

Дайте неба полкило».

Продавцов сказали двое:

«С небом перебои.

Нету черного, ночного,

белого нет, облачного,

ни розового, ни голубого,

ни серого – ну никакого,

нету неба бородинского!..»

«Тоже мне – князь Андрей».

«Гражданин, не надо диспутов!

Не толпитесь у дверей».

«Дома глазки голубые

Ждут, чтоб неба им добыли.

Если неба не давать —

они будут затухать.

Отпусти, небена мать».

Продавщица ответила: «Сочувствую.

Вместо хлеба нам насущного

отпустить могу вам смога.

Но немного».

«Мне хотя бы без изюма,

И без звезд.

Я ее люблю безумно!

Разрешите встану в хвост».

«Ваши бы заботы мне бы...

В мировой голубизне

строить общество без неба

нелегко в одной стране.

В Марксе нет социализма.

Вода кончилась в воде.

Бензина самоубийце

нету. Неба нет нигде.

А в авоське – как кроссворд.

Угадай, из чего торт?»

«Нашенским без неба – финиш.

Даже в тюрьме

пайки синенькие видишь

четвертушками в окне.

Мне хотя бы ломтик надо,

чтобы глазки зацвели.

Мне сказали, из Канады

тонну неба завезли».

Продавец сказал любезно:

«Страна наша безнебесна.

Где работаешь, дебил?

Сам ты небо задымил».

Человек ушел без неба

в безнебесные места.

У моста слепые требуют:

«Подайте неба, ради Христа».

1990

* * *

Друг мой, мы зажились. Бывает.

Благодать.

Раз поэтов не убивают,

значит, некого убивать.

1975

Эрмитажный Микеланджело

«Скрюченный мальчик» резца Микеланджело,

сжатый, как скрепка писчебумажная,

что впрессовал в тебя чувственный старец?

Тексты истлели. Скрепка осталась.

Скрепка разогнута в холоде склепа,

будто два мрака, сплетенные слепо,

дух запредельный и плотская малость

разъединились. А скрепка осталась.

Благодарю, необъятный Создатель,

что я мгновенный твой соглядатай —

Сидоров, Медичи или Борджиа —

скрепочка Божья!

1975

Засуха

В саду омывая машину,

к обочине перейду

и вымою ноги осине,

как грешница ноги Христу.

И ливень, что шел стороною,

вернется на рожь и овес.

И свет мою душу омоет,

как грешникам ноги Христос.

1975

Истина

Я удивляюсь, Господи, Тебе.

Поистине – «кто может, тот не хочет».

Тебе милы, кто добродетель корчит.

А я не умещаюсь в их толпе.

Я Твой слуга. Ты свет в моей судьбе.

Так связан с солнцем на рассвете кочет.

Дурак над моим подвигом хохочет.

И небеса оставили в беде.

За истину борюсь я без забрала.

Деяний я хочу, а не словес.

Тебе ж милее льстец или доносчик.

Как небо на дела мои плевало,

так я плюю на милости небес.

Сухое дерево не плодоносит.

1975

Любовь

Любовь моя, как я тебя люблю!

Особенно когда тебя рисую.

Но вдруг в тебе я полюбил другую?

Вдруг я придумал красоту твою?

Но почему ж к друзьям тебя ревную?

И к мрамору ревную и к углю?

Вдвойне люблю – когда тебя леплю,

втройне – когда я точно зарифмую.

Я истинную вижу Красоту.

Я вижу то, что существует в жизни,

чего не замечает большинство.

Я целюсь, как охотник на лету.

Ухвачено художнической призмой,

божественнее станет божество!

1975

Утро

Уста твои встречаются с цветами,

когда ты их вплетаешь в волоса.

Ты их ласкаешь, стебли вороша.

Как я ревную к вашему свиданью!

И грудь твоя, затянутая тканью,

волнуется, свята и хороша.

И кисея коснется щек, шурша.

Как я ревную к каждому касанью!

Напоминая чувственные сны,

сжимает стан твой лента поясная

и обладает талией твоей.

Ее объятья чисты и нежны.

Нежней объятий в жизни я не знаю...

Но руки мои в тыщу раз нежней!

1975

Гнев

Здесь с копьями кресты святые сходны,

кровь Господа здесь продают в разлив,

благие чаши в шлемы превратив.

Кончается терпение Господне.

Когда б на землю он сошел сегодня,

его б вы окровавили, схватив,

содрали б кожу с плеч его святых

и продали бы в первой подворотне.

Мне не нужны подачки лицемера,

творцу преуспевать не надлежит.

У новой эры – новые химеры.

За будущее чувствую я стыд:

иная, может быть, святая вера

опять всего святого нас лишит!

Конец.

Ваш Микеланджело в Туретчине.

1975

«Ночь» Буонарроти

Фигуру «Ночь» в мемориале сна

из камня высек Ангел, или Анжело.

Она жива, верней – уснула заживо.

Окликни – и пробудится Она.

Ответ Буонарроти

Блаженство – спать, не ведать злобы дня,

не ведать свары вашей и постыдства,

в неведении каменном забыться...

Прохожий! Тсс... Не пробуждай меня.

1975

Мадригал

Я пуст, я стандартен. Себя я утратил.

Создатель, Создатель, Создатель,

Ты дух мой похитил,

Пустынна обитель.

Стучу по груди пустотелой, как дятел:

Создатель, Создатель, Создатель!

Как на сердце пусто

От страсти бесстыжей.

Я вижу Искусством,

А сердцем не вижу.

Где я обнаружу

Пропавшую душу?

Наверно, вся выкипела наружу.

1975

Эпитафии

I

Я счастлив, что я умер молодым.

Земные муки – хуже, чем могила.

Навеки смерть меня освободила

и сделалась бессмертием моим.

II

Я умер, подчинившись естеству.

Но тыщи дум в моей душе вмещались.

Одна из них погасла – что за малость?!

Я в тысячах оставшихся живу.

1975

Смерть

Кончину чую. Но не знаю часа.

Плоть ищет утешенья в кутеже.

Жизнь плоти опостылела душе.

Душа зовет отчаянную чашу!

Мир заблудился в непролазной чаще

средь ядовитых гадов и ужей.

Как черви, лезут сплетни из ушей.

И Истина сегодня – гость редчайший.

Устал я ждать. Я верить устаю.

Когда ж взойдет, Господь, что Ты посеял?

Нас в срамоте застанет смерти час.

Нам не постигнуть истину Твою.

Нам даже в смерти не найти спасенья.

И отвернутся ангелы от нас.

1975

Фрагмент автопортрета

Я нищая падаль. Я пища для морга.

Мне душно, как джинну в бутылке прогорклой,

как в тьме позвоночника костному мозгу!

В каморке моей, как в гробнице промозглой,

Арахна свивает свою паутину.

Моя дольче вита пропахла помойкой.

Я слышу – об стену журчит мочевина.

Угрюмый гигант из священного шланга

мой дом подмывает. Он пьян, очевидно.

Полно во дворе человечьего шлака.

Дерьмо каменеет, как главы соборные.

Избыток дерьма в этом мире, однако.

Я вам не общественная уборная!

Горд вашим доверьем. Но я же не урна…

Судьба моя скромная и убогая.

Теперь опишу мою внешность с натуры:

Ужасен мой лик, бороденка – как щетка.

Зубарики пляшут, как клавиатура.

К тому же я глохну. А в глотке щекотно!

Паук заселил мое левое ухо,

а в правом сверчок верещит, как трещотка.

Мой голос жужжит, как под склянкою муха.

Из нижнего горла, архангельски гулкая,

не вырвется фуга плененного духа.

Где синие очи? Повыцвели буркалы.

Но если серьезно – я рад, что горюю,

я рад, что одет, как воронее пугало.

Большая беда вытесняет меньшую.

Чем горше, тем слаще становится участь.

Сейчас оплеуха милей поцелуя.

Дешев парадокс – но я радуюсь, мучась.

Верней, нахожу наслажденье в печали.

В отчаянной доле есть ряд преимуществ.

Пусть пуст кошелек мой. Какие детали!

Зато в мочевом пузыре, как монеты,

три камня торжественно забренчали.

Мои мадригалы, мои триолеты

послужат оберткою в бакалее

и станут бумагою туалетной.

Зачем ты, художник, парил в эмпиреях,

К иным поколеньям взвивал свой треножник?!

Все прах и тщета. В нищете околею.

Таков твой итог, досточтимый художник.

1975

Спринтер

Четырежды и пятерижды

молю, достигнув высоты:

«Жизнь, ниспошли мне передышку

дыхание перевести!»

Друзей своих опередивши,

я снова взвинчиваю темп,

чтоб выиграть для передышки

секунды две промежду тем.

Нет, не для славы чемпиона

мы вырвались на три версты,

а чтоб упасть освобожденно

в невытоптанные цветы!

Щека к щеке, как две машины,

мы с той же скоростью идем.

Движение неощутимо,

как будто замерли вдвоем.

Не думаю о пистолете,

не дезертирую в пути,

но разреши хоть раз в столетье

дыхание перевести!

1975

Реквием

Возложите на море венки.

Есть такой человечий обычай —

в память воинов, в море погибших,

возлагают на море венки.

Здесь, ныряя, нашли рыбаки

десять тысяч стоящих скелетов,

ни имен, ни причин не поведав,

запрокинувших головы к свету,

они тянутся к нам, глубоки.

Возложите на море венки.

Чуть качаются их позвонки,

кандалами прикованы к кладбищу,

безымянные страшные ландыши.

Возложите на море венки.

На одном, как ведро, сапоги,

на другом – на груди амулетка.

Вдовам их не помогут звонки.

Затопили их вместо расстрела,

души их, покидавшие тело,

по воде оставляли круги.

Возложите на море венки

под свирель, барабан и сирены.

Из жасмина, из роз, из сирени

возложите на море венки.

Возложите на землю венки.

В ней лежат молодые мужчины.

Из сирени, из роз, из жасмина

возложите живые венки.

Заплетите земные цветы

над землею сгоревшим пилотам.

С ними пили вы перед полетом.

Возложите на небо венки.

Пусть стоят они в небе, видны,

презирая закон притяженья,

говоря поколеньям пришедшим:

«Кто живой – возложите венки».

Возложите на Время венки,

в этом вечном огне мы сгорели.

Из жасмина, из белой сирени

на огонь возложите венки.

И на ложь возложите венки,

в ней мы гибнем, товарищ, с тобою.

Возложите венки на Свободу.

Пусть живет. Возложите венки.

1975

Красота

Я, урод в человечьем ряду,

в аллергии, как от крапивы —

исповедую красоту.

Только чувство красиво.

Исповедую луг у Нерли,

не за имя,

а за то, что он полон любви

и любви невзаимной.

Исповедую спящей черты...

Мне будить Тебя грустно и чудно.

Прежде чем пробуждаешься Ты —

пробуждается чувство.

Исповедую исповедь-быль:

в век научно-технический, бурный,

гастролера, чье имя забыл,

полюбила студентка-горбунья.

Полюбила исподтишка,

поливала цветы сокровенно.

Расцветали в горбатых горшках

целомудренные цикламены.

Полюбила, от срама бледна,

от позора таясь, как ракушка,

Прежде чем появлялась она,

появлялось сияние чувства.

Лик закинув до забытья,

вся светясь и дрожа от волненья

словно зеркальце для бритья —

вся ловила его отраженье.

Разбить зеркальце не к добру.

Была милостыня свиданья.

Просияло в аэропорту

милосердье страданья.

Переписка их, свято нага,

вслух читалась на почте.

Завизжала и прогнала,

когда он к ней вернулся пошло.

Он стоял на распутьях пустых,

подбирал матерщину обидную.

Он ее милосердье постиг,

Как ему я завидую!

Городка подурнели черты.

А над нею – как холмик печали —

плачет чувство такой красоты!

Его ангелом называли.

1976

Старый Новый год

С первого по тринадцатое

нашего января

сами собой набираются

старые номера

сняли иллюминацию

но не зажгли свечей

с первого по тринадцатое

жены не ждут мужей

с первого по тринадцатое

пропасть между времен

вытри рюмашки насухо

выключи телефон

дома как в парикмахерской

много сухой иглы

простыни перетряхиваются

не подмести полы

вместо метро «Вернадского»

кружатся дерева

сценою императорской

кружится Павлова

с первого по тринадцатое

только в России празднуют

эти двенадцать дней

как интервал в ненастиях

через двенадцать лет

вьюгою патриаршею

позамело капот

в новом непотерявшееся

старое настает

будто репатриация

я закопал шампанское

под снегопад в саду

выйду с тобой с опаскою

вдруг его не найду

нас обвенчает наскоро

белая коронация

с первого по тринадцатое

с первого по тринадцатое

1975

АВОСЬ!

Поэма

Поэму «Авось!» я начал писать в Ванкувере.

Безусловно, в ванкуверские бухты заводил свои паруса Резанов и вглядывался в утренние холмы, так схожие с любезными его сердцу холмами сан-францисскими, где герой наш, «ежедневно куртизируя Гишпанскую красавицу, приметил предприимчивый характер ея», о чем откровенно оставил запись от 17 июня 1806 года.

Сдав билет на самолет, сломав сетку выступлений, под утро, когда затихают хиппи и пихты, глотал я лестные страницы о Резанове толстенного тома Дж. Ленсена, следя судьбу нашего отважного соотечественника.

Действительный камергер, создатель японского словаря, мечтательный коллега и знакомец Державина и Дмитриева, одержимый бешеной идеей, измученный бурями, добрался он до Калифорнии. Команда голодала. «Люди оцыножали и начали слягать. В полнолуние освежались мы найденными ракушками, а в другое время били орлов, ворон, словом, ели, что попало...»

Был апрель. В Сан-Франциско, надев парадный мундир, Резанов пленил Кончу Аргуэльо, прелестную дочь коменданта города. Повторяю, был апрель. Они обручились. Внезапная гибель Резанова помешала свадьбе. Конча постриглась в монахини. Так появилась первая монахиня в Калифорнии.

За океаном вышло несколько восхищенных монографий о Резанове. У Брет Гарта есть баллада о нем.

Дописывал поэму в Москве.

В нашем ЦГИА хранится рукописный отчет Резанова, частью опубликованный у Тихменева (СПб, 1863). Женственный, барочный почерк рисует нам ум и сердце впечатлительное.

Какова личность, гордыня, словесный жест! «Наконец являюсь я. Губернатор принимает меня с вежливостью, и я тотчас занял его предметом моим».

Слог каков! «...и наконец погаснет дух к важному и величественному. Словом: мы уподобимся обитому огниву, об который до устали рук стуча, насилу искры добьешься да и то пустой, которою не зажжешь ничего, но когда был в нем огонь, тогда не пользовались».

Как аввакумовски костит он приобретателей: «Ежели таким бобролюбцам исчислить, что стоят бобры, то есть сколько за них людей перерезано и погибло, то может быть пониже бобровыя шапки нахлобучат!»

Как гневно и наивно в письме к царю пытается исправить человечество: «18 июля 1805 г. В самое тож время произвел я над привезенным с острова Атхи мещанином Куликаловым за бесчеловечный бой американки и грудного сына торжественный пример строгого правосудия, заковав сего преступника в железы...»

Резанов был главой того первого кругосветного путешествия россиян, которое почему-то часто называют путешествием Крузенштерна. Крузенштерн и Лисянский были под началом у Резанова и ревновали к нему. Они не ладили. В Сан-Франциско наш герой приплыл, уже освободившись от их общества, имея под началом Хвостова и Давыдова.

Матросы на парусниках были крепостными. Жалование, выплачиваемое им, выкупало их из неволи. Таким образом, их путь по океану был буквальным путем к свободе.

В поэму забрели два флотских офицера. Имена их слегка измененные. Автор не столь снедаем самомнением и легкомыс-лием, чтобы изображать лиц реальных по скудным сведениям о них и оскорблять их приблизительностью. Образы их, как и имена, лишь капризное эхо судеб известных. Да и трагедия евангельской женщины, затоптанной высшей догмой, – недоказуема, хотя и несомненна. Ибо неправа идея, поправшая живую жизнь и чувство.

Смерть настигла Резанова в Красноярске 1 марта 1807 г. Кончитта не верила доходившим до нее сведениям о смерти жениха. В 1842 г. известный английский путешественник, бывший директор Гудзоновой компании сэр Джордж Симпсон, прибыв в Сан-Франциско, сообщил ей точные подробности гибели нашего героя. Кончитта ждала Резанова тридцать пять лет. Поверив в его смерть, она дала обет молчания, а через несколько лет приняла великий постриг в доминиканском монастыре в Монтерее.

Понятно, образы героев поэмы и впоследствии написанной оперы «Юнона и Авось» не во всем адекватны прототипам. Текст оперы был написан мною в 1977 г. Композитор А. Рыбников написал на ее сюжет музыку, в которой завороженно оркестровал историю России, вечную и нынешнюю. В 1981 г. опера поставлена М. Захаровым в Театре им. Ленинского комсомола.

Словом, если стихи обратят читателя к текстам и первоисточникам этой скорбной истории, труд автора был ненапрасен.

ОПИСАНИЕ

в сентиментальных документах, стихах и молитвах славных злоключений Действительного Камер-Герра НИКОЛАЯ РЕЗАНОВА,

доблестных Офицеров Флота Хвастова и Довыдова,

их быстрых парусников «Юнона» и «Авось»,

сан-францисского Коменданта Дон Хосе Дарио Аргуэльо,

любезной дочери его Кончи

с приложением карты странствий необычайных.

«Но здесь должен я Вашему Сиятельству зделать исповедь частных моих приключений. Прекрасная Консепсия умножала день ото дня ко мне вежливости, разные интересные в положении моем услуги и искренность начали неприметно заполнять пустоту в моем сердце, мы ежечасно зближались в объяснениях, которые кончились тем, что она дала мне руку свою...»

Письмо Н. Резанова Н. Румянцеву

17 июня 1806 г.

(ЦГИА, ф. 13, с. 1, д. 687)

«Пусть как угодно ценят подвиг мой, но при помощи Божьей надеюсь хорошо исполнить его, мне первому из Россиян здесь бродить так сказать по ножевому острию...»

Н. Резанов – директорам Русско-амер. компании

6 ноября 1805 г.

«Теперь надеюсь, что «Авось» наш в Мае на воду спущен будет...»

От Резанова же 15 февраля 1806 г.

Секретно

Вступление

«Авось» называется наша шхуна.

Луна на волне, как сухой овес.

Трави, Муза, пускай худо,

но нашу веру зовут «Авось»!

«Авось» разгуляется, «Авось» вывезет,

гармонизируется Хавос.

На суше барщина и Фонвизины,

а у нас весенний девиз «Авось»!

Когда бессильна «Аве Мария»,

сквозь нас выдыхивает до звезд

атеистическая Россия

сверхъестественное «авось»!

Нас мало, нас адски мало,

и самое страшное, что мы врозь,

но из всех притонов, из всех кошмаров

мы возвращаемся на «Авось».

У нас ноль шансов против тыщи.

Крыш-ка!

Но наш ноль – просто красотища,

Ведь мы выживали при «минус сорока».

Довольно паузы. Будет шоу.

«Авось» отплытье провозгласил.

Пусть пусто у паруса за душою,

но пусто в сто лошадиных сил!

Когда ж наконец откинем копыта

и превратимся в звезду, в навоз —

про нас напишет стишки пиита

с фамилией, начинающейся на «Авось».

I Пролог

В Сан-Франциско «Авось» пиратствует —

ЧП!

Доченька губернаторская

спит у русского на плече.

И за то, что дыханьем слабым

тельный крест его запотел,

Католичество и Православье,

вздев крыла, стоят у портьер.

Расшатываются устои.

Ей шестнадцать с позавчера,

с дня рождения удрала!

На посту Довыдов с Хвастовым

пьют и крестятся до утра.

II

Хвастов: А что ты думаешь, Довыдов...

Довыдов: О происхожденье видов?

Хвастов: Да нет...

III

(Молитва Кончи Аргуэльо – Богоматери)

Плачет с сан-францисской колокольни

барышня. Аукается с ней

Ярославна! Нет, Кончаковна —

Кончаковне посолоней!

«Укрепи меня, Матерь-заступница,

против родины и отца,

государственная преступница,

полюбила я пришлеца.

Полюбила за славу риска,

в непроглядные времена

на балконе высекла искру

пряжка сброшенного ремня.

И за то, что учил впервые

словесам ненашей страны,

что как будто цветы ночные,

распускающиеся в порыве,

ночью пахнут, а днем – дурны.

Пособи мне, как пособила б

баба бабе. Ах, Божья Мать,

ты, которая не любила,

как ты можешь меня понять?!

Как нища ты, людская вселенная,

в боги выбравшая свои

плод искусственного осеменения,

дитя духа и нелюбви!

Нелюбовь в ваших сводах законочных.

Где ж исток?

Губернаторская дочь, Конча,

рада я, что сын твой издох!..»

И ответила Непорочная:

«Доченька...»

Ну, а дальше мы знать не вправе,

что там шепчут две бабы с тоской —

одна вся в серебре, другая —

до колен в рубашке мужской.

IV

Хвастов: А что ты думаешь, Довыдов...

Довыдов: Как вздернуть немцев и пиитов?

Хвастов: Да нет...

Довыдов: Что деспоты

не создают условий для работы?

Хвастов: Да нет...

V

(Молитва Резанова – Богоматери)

«Ну, что тебе надо еще от меня?

Икона прохладна. Часовня тесна.

Я музыка поля, ты музыка сада,

ну что тебе надо еще от меня?

Я был не из знати. Простая семья.

Сказала: «Ты темен» – учился латыни.

Я новые земли открыл золотые.

И это гордыни твоей не цена?

Всю жизнь загубил я во имя Твоя.

Зачем же лишаешь последней услады?

Она ж несмышленыш и малое чадо...

Ну, что тебе мало уже от меня?»

И вздрогнули ризы, окладом звеня.

И вышла усталая и без наряда.

Сказала: «Люблю тебя, глупый. Нет сладу.

Ну что тебе надо еще от меня?»

VI

Хвастов: А что ты думаешь, Довыдов...

Довыдов: О макси-хламидах?

Хвастов: Да нет... Довыдов: Дистрофично

безвластие, а власть катастрофична?

Хвастов: Да нет... Довыдов: Вы

надулись?

Что я и крепостник и вольнодумец?

Хвастов: Да нет. О бабе, о резановской.

Вдруг нас американцы водят за нос?

Довыдов: Мыслю, как и ты, Хвастов, —

давить их, шлюх, без лишних слов.

Хвастов: Глядь! Дева в небе показалась,

на облачке. Довыдов: Показалось...

VII

(Описание свадьбы, имевшей быть 1 апреля 1806 г.)

«Губернатор в доказательство искренности и с слабыми ногами танцевал у меня, и мы не щадили пороху ни на судне, ни на крепости, гишпанские гитары смешивались с русскими песельниками. И ежели я не мог окончить женитьбы моей, то сделал кондиционный акт...»

Помнишь, свадебные слуги,

после радужной севрюги,

апельсинами в вине

обносили не?

как лиловый поп в битловке,

под колокола былого,

кольца, тесные с обновки

с имечком на тыльной стороне, —

нам примерил не?

а Довыдова с Хвастовым,

в зал обеденный с восторгом

впрыгнувших на скакуне, —

выводили не?

а мамаша, удивившись,

будто давленые вишни

на брюссельской простыне,

озадаченной родне, —

предъявила не

(лейтенантик Н

застрелился не)?

а когда вы шли с поклоном,

смертно-бледная мадонна

к фиолетовой стене

отвернулась не?

Губернаторская дочка,

где те гости? Ночь пуста

Перепутались цепочкой

два нательные креста.

Архивные документы, относящиеся к делу Резанова Н.П.

(Комментируют арх. крысы – игреки и иксы)

№ 1

«...но имя Монарха нашего более благословляться будет, когда в счастливые дни его свергнут Россияне рабство чуждым народам... Государство в одном месте избавляется вредных членов, но в другом от них же получает пользу и ими города создает...»

Н. Резанов – Н. Румянцеву

№ 2 Второе письмо Резанова – Н. И. Дмитриеву

Любезный Государь Иван Иваныч Дмитриев,

оповещаю, что достал

тебе настойку из термитов.

Душой я бешено устал!

Чего ищу? Чего-то свежего!

Земли старые – старый сифилис.

Начинают театры с вешалок.

Начинаются царства с виселиц.

Земли новые – табула раза.

Расселю там новую расу —

Третий Мир – без деньги и петли,

ни республики, ни короны!

Где земли золотое лоно,

как по золоту пишут иконы,

будут лики людей светлы.

Был мне сон, дурной и чудесный.

(Видно, я переел синюх.)

Да, случась при Дворе, посодействуй, —

на американочке женюсь...

Чин икс:

«А вы, Резанов,

из куртизанов!

Хихикс...»

№ 3 Выписка из истории г.г. Довыдова и Хвастова

Были петербуржцы – станем сыктывкарцы.

На снегу дуэльном – два костра.

Одного – на небо, другого – в карцер!

После сатисфакции – два конца!

Но пуля врезалась в пулю встречную.

Ай да Довыдов и Хвастов!

Враги вечные на братство венчаны.

И оба – к Резанову, на Дальний

Восток...

Чин игрек:

«Засечены в подпольных играх».

Чин икс:

«Но государство ценит риск».

«15 февраля 1806 г. Объясняя вам многие характеры, приступлю теперь к прискорбному для меня описанию г. X....., главного действующего лица в шалостях и вреде общественном и столь же полезнаго и любезнаго человека, когда в настоящих он правилах... В то самое время покупал я судно Юнону и сколь скоро купил, то зделал его начальником и в то же время написал к нему Мичмана Давыдова. Вступя на судно, открыл он то пьянство, которое три месяца к ряду продолжалось, ибо на одну свою персону, как из счета его в заборе увидите, выпил 9 1/2 ведр французской водки и 2 1/2 ведра крепкаго спирту кроме отпусков другим и, словом, споил с кругу корабельных, подмастерьев, штурманов и офицеров. Беспросыпное его пьянство лишило его ума, и он всякую ночь снимается с якоря, но к счастью, что матросы всегда пьяны...»

(Из Второго секретного письма Резанова)

«17 июня 1806 г. Здесь видел я опыт искусства Лейтенанта Хвостова, ибо должно отдать справедливость, что одною его решимостью спаслись мы и столько же удачно вышли мы из мест, каменными грядами окруженных».

Резанов – министру коммерции

Рапорт

Мы – Довыдов и Хвастов,

оба лейтенанты.

Прикажите – в сто стволов

жахнем латинянам!

«Стоп, Довыдов и Хвастов!»

«Вы мягки, Резанов».

«Уезжаю. Дайте штоф.

Вас оставлю в замах».

В бой, Довыдов и Хвастов!

Улетели. Рапорт:

«Пять восточных островов

Ваши, Император!»

«Я должен отдать справедливость искусству г.г. Хвостова и Давыдова, которые весьма поспешно совершили рейсы их...»

Резанов

«18 октября 1807 г. Когда я взошел к Капитану Бухарину, он, призвав караульного унтер-офицера, велел арестовать меня. Ни мне ни Лейтенанту Хвостову не позволялось выходить из дому и даже видеть лицо какого-либо смертного... Лейтенант Хвостов впал в опасную горячку.

Вот картина моего состояния! Вот награда, есть ли не услуг, то по крайней мере желания оказать оные. При сравнении прошедшей моей жизни и настоящей сердце обливается кровью и оскорбленная столь жестоким образом честь заставляет проклинать виновника и самую жизнь.

Мичман Давыдов».

(Выписка из «Донесения Мичмана Давыдова на квартире уже под политическим караулом»)

№ 4 В темнице

Довыдов: А что ты думаешь, Хвастов?..

Хвастов: Бухарин! Сука! Враг Христов!

Сатрап! Вор! Бабник! Педераст!

Довыдов: Тсс... Стражник передаст...

Хвастов: Чмо! Скот! Мы, офицеры, страждем!

Эй, стражник!

Нажрался паразит. Разит.

Стражник: С-ик тран-зит...

Восток алеет. Помолись.

Хвастов (бледнеет) : Это мысль.

О, Дева, в ризах как стеклярус!

Ты, что к Резанову являлась!

(Мы на Тебя не слали кляуз,

мы за Тебя интриговали

против американской крали.)

Спаси невинных индивидов!..

(В ужасе.) Гляди, Довыдов.

Распались цепи. Стража отвалилась.

Дверь отворилась.

И кони у крыльца в кибитке...

Голос: Бегите!

По трассе будущей Турксиба.

Довыдов и Хвастов: Спасибо!

(Бегут.)

Довыдов: Зер гут.

Религия не лишена основ.

А? Что ты думаешь, Хвастов?

№ 5

Мнение критика Зета:

От этих модернистских оборотцев

Резанов ваш в гробу перевернется!

Мнение поэта:

Перевернется – значит, оживет.

Живи, Резанов! «Авось», вперед!

№ 6

Чин игрек:

Вот панегирик:

«Николай Резанов был прозорливым политиком. Живи Н. Резанов на 10 лет дольше, то, что мы называем сейчас Калифорнией и Американской Британской Колумбией

были бы русской территорией».

Атертон (США)

Чин икс:

Сравним, что говорит нам Головнин:

«Сей г. Резанов был человек скорый, горячий, затейливый писака, говорун, имеющий голову более способную и создавать воздушные замки в кабинете, нежели к великим делам, происходящим в свете...»

Флота Капитан 2-го ранга и кавалер

В. М. Головнин

Чин икс:

«А вы, Резанов,

пропили замок.

Вот Иск».

№ 7 Из письма Резанова – Державину

Тут одного гишпанца угораздило

по-своему переложить Горация.

Понятно, это не Державин,

но любопытен по терзаньям:

Мой памятник

«Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный...

Увечный

наш бренный разум цепляется за пирамиды,

статуи, памятные места —

тщета!

Тыща лет больше, тыща лет меньше —

но далее ни черта!

Я – последний поэт цивилизации.

Не нашей, римской, а цивилизации вообще.

В эпоху духовного кризиса и цифиризации

культура – позорнейшая из вещей.

Позорно знать неправду и не назвать ее,

а назвавши, позорно не искоренять,

позорно похороны назвать свадьбою,

да еще кривляться на похоронах.

За эти слова меня современники удавят.

А будущий афро-евро-америко-азиат

с корнем выроет мой фундамент,

и будет дыра из планеты зиять.

И они примутся доказывать, что слова мои были вздорные.

Сложат лучшие песни, танцы, понапишут книг...

И я буду счастлив, что меня справедливо вздернули.

Вот это будет тот еще памятник!»

№ 8

«16 августа 1804 г. Я должен так же Вашему Император-скому Величеству представить замечания мои о приметном здесь уменьшении народа. Еще более препятствует размножению жителей недостаток женского полу. Здесь теперь более нежели 30-ть человек по одной женщине. Молодые люди приходят в отчаянье, а женщины разными по нужде хитростями вовлекаются в распутство и делаются к деторождению неспособными».

Из письма Н. Резанова – Императору

Чин икс:

«И ты, без женщин забуревший,

на импорт клюнул зарубежный?!

Раскис!»

№ 9

«Предложение мое сразило воспитанных в фанатизме родителей ея, разность религий, и впереди разлука

с дочерью было для них громовым ударом».

Отнесите родителям выкуп

за жену:

макси-шубу с опушкой из выхухоля,

фасон «бабушка-инженю».

Принесите кровать с подзорами,

и, как зрящий сквозь землю глаз,

принесите трубу подзорную

под названием «унитаз»

(если глянуть в ее окуляры,

ты увидишь сквозь шар земной

трубы нашего полушария,

наблюдающие за тобой),

принесите бокалы силезские

из поющего хрусталя,

ведешь влево – поют «Марсельезу»,

ну а вправо – «Храни короля»,

принесите три самых желания,

что я прятал от жен и друзей,

что угрюмо отдал на заклание

авантюрной планиде моей!..

Принесите карты открытий,

в дымке золота как пыльца,

и, облив самогоном, —

сожгите

у надменных дверей дворца!

«...они прибегнули к Миссионерам, те не знали, как решиться, возили бедную Консепсию в церковь, исповедовали ее, убеждали к отказу, но решимость с обеих сторон наконец всех успокоила. Святые отцы оставили разрешению Римского Престола, и я принудил помолвить нас, на что соглашено с тем, чтоб до разрешения Папы было сие тайною».

№ 10

Чин икс:

«Еще есть образ Божьей Матери,

где на эмальке матовой

автограф Их-с...»

«Я представлял ей край Российской посуровее и притом во всем изобильной, она была готова жить в нем...»

№ 11 Резанов – Конче

Я тебе расскажу о России,

где злодействует соловей,

сжатый страшной любовной силой,

как серебряный силомер.

Там храм Матери Чудотворной.

От стены наклонились в пруд

белоснежные контрофорсы,

будто лошади воду пьют.

Их ночная вода поила

вкусом чуда и чебреца,

чтоб наполнить земною силой

утомленные небеса.

Через год мы вернемся в Россию.

Вспыхнет золото и картечь.

Я заставлю, чтоб согласились

царь мой, Папа и твой отец!

VIII

(В Сенате)

Восхитились. Разобрались. Заклеймили.

Разобрались. Наградили. Вознесли.

Разобрались. Взревновали. Позабыли.

Господи, благослови!

А Довыдова с Хвастовым посадили.

IX

Молитва Богоматери – Резанову

Светлый мой, возлюбленный, студится

тыща восьмисотая весна!

Матерь от Любви Своей Отступница,

я перед природою грешна.

Слушая рождественские звоны,

думаешь, я радостна была?

О любви моей незарожденной

похоронно бьют колокола.

Надругались. А о бабе позабыли.

В честь греха в церквах горят светильни.

Плоть не против Духа, ибо дух —

то, что возникает между двух.

Тело отпусти на покаяние!

Мои церкви в тыщи киловатт

загашу за счастье окаянное

губы в табаке поцеловать!

Бог, Любовь Единая в двух лицах,

воскреси любою из марусь...

Николай и наглая девица,

вам молюсь!

Эпилог

Спите, милые, на шкурах росомаховых.

Он погибнет

в Красноярске

через год.

Она выбросит в пучину мертвый плод,

станет первой сан-францисскою монахиней.

1970

Скульптор свечей

Скульптор свечей, я тебя больше года

вылепливал.

Ты – моя лучшая в мире свеча.

Спички потряхиваю, бренча.

Как ты пылаешь великолепно

волей Создателя и палача!

Было ль, чтоб мать поджигала ребенка?

Грех работенка, а не барыш.

Разве сжигал своих детищ Коненков?

Как ты горишь!

На два часа в тебе красного воска.

Где-то у коек чужих и афиш

стройно вздохнут твои краткие сестры,

как ты горишь.

Как я лепил свое чудо и чадо!

Весны кадили. Капало с крыш.

Кружится разум. Это от чада.

Это от счастья, как ты горишь!

Круглые свечи. Красные сферы.

Белый фитиль незажженных светил.

Темное время – вечная вера.

Краткое тело – черный фитиль.

«Благодарю тебя и прощаю