Текст книги "Разведчик"

Автор книги: Андрей Уланов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 45 страниц)

Ладно. Вернулись мы к машине – рыжая на меня вопросительно уставилась, а я что – только плечами в ответ пожал. Или мне ей про герцогские штучки рассказывать? Так ведь, во-первых, не слишком я во все это верю, а во-вторых, может, Виртис мне все это в личном порядке излагал. Кара, конечно, что бы я там про не-рядовую ни прохаживался, относится вполне к офицерскому составу, но с другой стороны… а-а, думаю, чего голову всякой ерундой забивать? Спросит прямо – скажу, а нет – так на нет и суда нет.

Расселись по местам, я мотор завел.

– Ну вот, – говорю Виртису, – извольте наблюдать, ваша светлость. Ловкость рук и никакого обмана.

Выжал сцепление, поставил на первую – и прикладом «ППШ» педаль газа зафиксировал. А с рулем и вовсе ничего делать не стал – местность ровная, до леса далеко, пусть, думаю, катит «Аризона», куда его душе машинной угодно. Он у меня аппарат умный.

Убрал осторожно ноги, подтянулся – и в кузов.

– Так-то, – говорю. – Всего и делов.

С дороги мы, правда, почти сразу съехали, и тряска началась преизрядная. Но – едем.

– Можем, конечно, – говорю, – для пущей чистоты эксперимента вообще из машины выйти, но, по-моему, всем все и так ясно?

Герцогу так точно.

– А скажи, Малахов, – спрашивает он, – далеко она так проехать может?

– Ну, – говорю, – вот это уж как повезет.

И только я эти слова произнес, «Додж» правым передним в какую-то ямку ухнул – я чуть на капот не улетел, еле-еле удержался – и заглох. Приехали, называется.

– Ну вот, – говорю, – в этот конкретный раз – недалеко. Не повезло.

Перелез обратно на водительское место, ключ поворачиваю – а эффекта никакого. По крайней мере видимого. Я еще и еще раз так повернуть пробую, сяк – что в лоб, что по лбу. По всему видать, не пошла эта ямка «Аризоне» впрок.

– Что-то случилось? – озабоченно Виртис спрашивает.

– Случилось, – отвечаю. – А вот насколько серьезное – это я как раз сейчас выяснять буду.

Вылез, капот открыл, посмотрел – с виду все на месте, мотор не потеряли.

– А ну-ка, садись, – рыжей командую, – на мое сиденье. Будешь выполнять ответственное дело – по моему приказу ключ вертеть. Но, – повторяю, – только по моей команде. Ферштейн?

Сам в глубь капота нырнул, начал проводку проверять. Мотор горячий, жаром так и пышет, масло откуда-то течет – измазался в нем почти сразу.

Ковырялся я минут пять – то проверил, се, даже в карбюратор заглянул. Вроде все в порядке, а поди ж ты, не желает заводиться, и все, хоть ты тресни. Неужели, думаю, в моторе чего стряслось? Вот уж от чего упаси нас местные боги, все, вместе взятые, и каждый по отдельности.

В общем, так увлекся ремонтными работами, что даже топот не сразу услышал. Виртис, правда, тоже хорош… гусь. Ладно рыжая, она сама на эту кавалькаду уставилась, рот разинув, но он-то мог бы предупредить! Я бы хоть какой-то пристойный вид принял. Атак…

Поднял я голову – и сразу взглядом с Ней столкнулся.

Лет Ей и в самом деле не больше, чем Каре. Только лицо… другое. В смысле, более… суровое, что ли… не знаю. Волосы темные, по плечам рассыпались, за конем красный плащ струится, словно знамя. Рубашка на Ней тоже красная была, и в обруче на лбу камни крупные того же цвета – рубины, не иначе.

А вот какого цвета глаза – тогда не запомнил. Хотя, казалось, только в них и смотрел. Я на Нее, а Она на меня – грязного, измаранного, а остальных словно и нет, одни мы в этом мире остались, и не движется ничто, только Она мимо меня медленно-медленно и беззвучно совершенно на коне проплывает.

Еще я меч запомнил. Меч у коня на боку без ножен висел. Здоровенный такой двуручник, на солнце полыхал так, словно из чистого серебра сделан. Обычно-то на него, наверно, и смотреть больно, только сейчас я смотрел ох как не обычно.

Не знаю, сколько это… наваждение длилось. Ну сколько, спрашивается, надо коню, чтобы два десятка метров проскакать? Секунды… а мне казалось, я там битый час стоял и на Нее смотрел.

Только когда Она отвернулась – резко, я моргнул, и снова все на свои места стало, как обычно.

– Теперь, – торжественно так Виртис изрек, – ты удостоился лицезреть Ее Высочество.

Да уж, думаю, удостоился… улицезреть. Ох, неспроста все эти штучки-дрючки.

Вытер пот со лба – точнее, масло по нему еще больше размазал и чисто машинально капот захлопнул, а мотор возьми и заведись.

Я аж подскочил. Открыл капот обратно, заглянул – точно, работает. Тут уж я вообще что-либо понимать перестал. Как во сне – дошел до дверцы, открыл – рыжая уже успела обратно в кузов перебраться, догадливая, – сел и к Каре повернулся.

– Ну, – спрашиваю, – и что?

Ничего мне эта кошка рыжая не сказала, только посмотрела… обещающим таким взглядом. Много чего разного обещающим.

Глава 17

Проснулся, еще глаз не открыл, слышу – что такое? Где-то рядом, под самым окном, гармонь играет.

На поле танки грохотали,

Танкисты шли в последний бой.

А молодого лейтенанта несли

С пробитой головой.

Вскочил с кровати, высунулся в окно – точно. Посреди двора королевского замка, в стожке сена – и кто его только тут насыпал, – сидит рязанская рожа в нашей гимнастерке и выводит:

В наш танк ударила болванка,

Погиб отличный экипаж.

Четыре трупа возле танка

Украсят боевой пейзаж.

Я быстро оделся, сапоги натянул, махнул прямо через подоконник и иду. А этот – хоть бы хны, даже бровью не повел. Словно тут каждый день полковники табунами ходят, а уж простые сержанты и вовсе ротами маршируют. Сидит себе и наяривает:

Нас извлекут из-под обломков,

Поднимут на руках каркас.

И залпы башенных орудий

В последний путь проводят нас.

Я рядом стал, дослушал до конца.

– Эх ты, – говорю, – Рязань. Что ж ты вытворяешь? Такой аккордеон замечательный, не какая-нибудь там фабричная работа, а настоящий мастер делал, да еще небось и на заказ. Этому трофею цены нет, а ты на нем, как на трехрядке, наяриваешь, на одних басах. За такую игру на кухню вне очереди отправляют.

Рязань голову поднял – глаза до чего голубые – и усмехается.

– Ты, что ли, лучше сыграешь?

– Да уж получше тебя, – говорю.

– А ну, попробуй, – и аккордеон мне протягивает. Ну, я рядом с ним сел, ремни надел, по клавишам прошелся – загляденье. Такой глубокий и чистый звук – давно не слыхал.

– Чего играть-то? – спрашиваю.

– А чего хочешь.

– Ладно, – говорю, – получи. И начал.

Вьется в тесной печурке огонь.

На поленьях смола, как слеза,

И поет мне в землянке гармонь

Про улыбку твою и глаза.

Рязань до конца дослушал и говорит:

– Хорошо играешь. Но тоже не Шаляпин.

– От Лемешева и слышу, – отвечаю. – А ну, сам покажи.

Рязань аккордеон обратно забрал и как врежет:

Над границей тучи ходят хмуро,

Край суровый тишиной объят.

У высоких берегов Амура

Часовые Родины стоят.

– Ну, вот, – говорю, – опять ты его на одних басах терзаешь. А ну, отдай вещь.

У меня-то слух натренированный – в темноте кромешной шаги часовых ушами ловить. Ну а если артиллерия концерт начнет, могу не хуже любого дирижера – эта немецкая стапяти-… это наши дивизионные; гулко, с оттяжкой – «тигр» из своей дуры долбанул. Тот еще оркестр.

Исполнили мы с ним на пару «Темную ночь», потом из «Трактористов» – «Броня крепка и танки наши быстры», потом «Синий платочек» – это совсем хорошо было, ну и, само собой, «Катюшу». Народ местный вокруг нас собрался. Ну, картина и в самом деле на раз – в черт-знает-каком-мире, посреди двора королевского замка, развалились двое славян и наяривают себе.

Сыграли так еще с десяток песен, и тут Рязань говорит:

– Это я все и без тебя знаю. А новое чего-нибудь?

– Новое? – спрашиваю. – А ты новую «Лили Марлен» слыхал? Образца 44-го?

– Нет.

– Ну, вот и лови, и давай на этом концерт заканчивать.

И сыграл.

– Ну, – Рязань говорит, – шикарно играешь. Хоть в королевские менестрели записывай.

– Ладно, – говорю, – поиграли, и будет. Ты лучше расскажи, кто ты есть и чего здесь валяешься?

– А чего рассказывать, – говорит. – Ты сержант?

– Старший.

– А я просто. Ты пехота?

– Бери выше, – говорю, – дивизионная разведка.

– Ну а я артиллерия. ИПТАП, слыхал про такое?

– Как же, – говорю, – сорокапяточки. Смерть врагу, конец расчету. Наслышаны, знаем.

– У нас уже новые были, – говорит, – 57-ми. Вот с одной такой я сюда и угодил.

– А здесь, – спрашиваю, – чего делаешь?

– А я, – говорит, – замковым ПВО заведую. В правом крыле одна наша зенитка стоит, 85-ти, в левом – фрицевская, восемь-восемь. И еще «эрликон» на главной башне торчит, только к нему снарядов вечно нет.

– Тут я как раз помочь могу, – говорю. – У нас недавно «фоккер» хлопнулся, 190-й, там этих снарядов штук пятьсот – если подойдут, конечно.

Рязань аж подскочил.

– Слушай, – говорит, – да за такое, за такой подарок я… я…

– Ты бы, – усмехаюсь, – хоть имя свое сказал. Я вот, например, на Сергея Малахова, бывает, отзываюсь.

– А чего имя, имя у меня простое – Рязанцев Николай.

– Точно, – говорю, – я как твою рожу из окна увидел, сразу подумал – Рязань-матушка.

– Тоже мне – разведка.

– Ну вообще, – интересуюсь, – давно здесь кантуешься?

– Да уж, – зевает Николай, – с полгода.

– О, – говорю, – так ты небось и новостей-то последних не знаешь?

– Откуда. У нас же тут до последних двух недель такое захолустье было – мухи от скуки на лету дохли. Пока там, – на замок кивает, – не решили, что королевский двор сюда переберется. Тут-то все, понятно, забегали, как ошпаренные.

– Ну, тогда лови.

Выложил я ему сводки Софинформбюро за последние месяцы – и про Белоруссию, и про второй фронт, и про наши украинские дела.

Коля только вздохнул завистливо.

– Вот, – говорит, – это да. Это люди дела делают. А мы тут…

– А что, – спрашиваю, – вам злыдни местные не сильно досаждали?

– Да не. Покуда тихо было. Но, скажу тебе, тишина эта такая, нехорошая тишина. Ну, знаешь…

– Как перед большим боем.

– Во. В точку.

– Ну а разведка ваша куда смотрит? Или, – говорю, – она тут вообще отсутствует как диагноз?

– Да был один попик, – отвечает Рязань. – То есть чего был, он и сейчас есть… где-то. Затаился, крыса церковная. Выпить не дурак, да девок дворовых за зады щипать, а насчет дела… какие-то сведенья он выдавал, а откуда брал, леший знает. Мне одна… бойкая… рассказывала, что у него в часовне шар хрустальный есть, в который видно, чего на той стороне творится. Еще слух ходил, что он с птицами общаться умеет, хотя по этой части больше друиды мастера. Есть тут такие… лесники-агрономы.

Коля это так спокойно говорит, с ехидцей, а меня злость начала разбирать.

– С чертями он зелеными общался, – говорю. – А смотрел небось в бутылочные донца. Знаешь, сколько там полезной информации высмотреть можно? А уж зеленые черти – это и вовсе источник воистину неоценимый. Таких новостей порасскажут – свеженьких, прямиком из преисподней.

– Да говорил я управляющему нашему, – мигает Коля, – графу Эльварду, я его Эдиком зову, что гнать надо этого алкаша в три шеи, пока до беды не довел, а на его место из столицы толкового мага вытребовать. И чтобы исцелял заодно. А то стыдно сказать – во всем замке из медпресонала коновал дядя Фотт. Никто, понятно, к нему и не обращается, дураков нет, все, случись что, на болото топают, к бабке Пиго – тоже та еще старушка, Баба-яга чистой воды. Во, – оживляется Рязань, – самогонку-то бабка тоже гонит, уж не ведаю с кого. Пойло на вид отвратное, на запах и вкус тоже, но коли сумеешь заглотнуть не проблевав – забирает, доложу тебе, не хуже наркомовских.

– Ты, я погляжу, – говорю, – неплохо тут устроился. Вжился, можно сказать.

– А то, – опять Коля мне подмигивает. – Вы, разведка, канешно, аристократия, но и мы, пушкари тоже кой-чего… о, а вон и второй наш канонир идет.

Я голову лениво так повернул – гляжу…

– Эй, – шепчу Кольке. – Это ж фриц.

– Не, – мотает головой Николай. – Он не фриц. Австриец.

– Один леший, – говорю. – Сам-то… Адольф тоже ведь из австрийцев.

– Ну, ты загнул, – говорит Рязань. – Рудольф нормальный парень, по нашим не стрелял…

– Точно?

– Будь спок. Ты что думаешь, стал бы я с фашистом так, запросто… я его солдатскую книжку со всех сторон обнюхал. Он с 40-го в ПВО рейха барабанил, против союзничков. В расчете восемь-восемь. Под этим… Дюссельдорфом. Наши туда точно не дотягивали.

– А сюда как попал?

– Им прямо на позицию сбитый бомбер шлепнулся, – улыбается Николай. – Американский, стратегический. Со всеми бомбами, представляешь?

Да уж, думаю, тут энергии – хоть залейся. Раз двадцать туда-обратно можно.

Немец этот, то есть австриец, уже совсем близко подошел. Я, понятно, первым делом на форму – все верно, комбез рабочий от Геринга, и значок зенитной артиллерии поблескивает, как и положено.

Ладно, думаю, чего уж там… раз он здесь не враг, а вроде даже и свой…

Встал и руку ему протягиваю:

– Сергей Малахов.

Австриец этот оценивающе так на меня посмотрел… волосы у него черные, а глаза, что характерно, голубые. Ладно, хоть целиком на белокурую бестию не вытягивает.

– Рудольф Вельт.

Первый раз вот так с немцем… тьфу, с австрийцем, за руку здороваюсь.

– Меня искал? – спрашивает Рязань.

– Тебя. Отвертки где?

– Где всегда. Под кроватью, в ящике.

– Смотрел, не нашел.

– Плохо смотрел. Они там в ветошь замотаны, а сверху напильники лежат.

– Я ведь, – говорит Рудольф, – сейчас проверю.

– Валяй. А то, – оживляется Рязань, – может, с нами посидишь?

– Времени нет, – отвечает австриец. Развернулся он ко мне, глянул… с прищуром, но не зло, а так… спокойно.

– Чуть позже, – говорит, – с делом закончу, тогда подойду. С новым человеком поговорить всегда интересно.

– Он нам, – встревает Колька, – снаряды к «эрликону» пообещал.

– Что ж, – задумчиво кивает австриец. – Они нам пригодятся.

Повернулся и пошел.

Ну, думаю, первое впечатление, можно сказать, неплохое. У меня, по крайней мере.

– В самом деле, – говорит Колька, – Вельт хороший мужик. Мы с ним уже, считай, четвертый месяц в одной комнатушке вместе.

– И ты его, – улыбаюсь, – в партию вступить еще не сагитировал?

– Пытался, – вздыхает Рязань. – Только… Руди-то парень начитанный, даже в университете поучиться успел, а у меня что – всего образования три класса да коридор.

– Да, – киваю, – тогда, конечно, тяжко. Когда в черепушке вакуум наблюдается. Кстати, – спрашиваю, – а когда этот Вельт успел так здорово натаскаться по-нашему шпрехать? Твоя работа?

– Не-а. Ему, когда он в этот мир попал, один маг знание языка вложил.

– Да ну? Вот так, запросто?

– А им это, – говорит Колька, – очень даже просто. Как нам палочку обстругать. Они, маги эти, и не такие номера откалывают.

Хорошо, думаю, устроились. Может, и мне таким ускоренным методом какой-нибудь язык выучить? Тот же немецкий… надоело в глаголах путаться.

Смотрю, а через двор что-то совсем уж несусветное идет. Похожее на… был у нас в дивизии снайпер один, Федор Николаевич, вот он из своего плаща похожую штуку соорудил. Ветками обшил, корой – с двух шагов не заметишь. Вот и этот тоже шел – кустик. Не знаю, кто как, а я себе именно таким лешего представлял.

– Это еще, – спрашиваю, – что за чудо-юдо?

Колька на локте приподнялся, глянул.

– А-а, – говорит, – это эльф. Лесной. Они тут партизанами работают.

– Ну-ну.

Эльфов этих тут, я гляжу, развелось, лесных и всяких прочих… недорезанных. И туда же, в партизаны. Уж не знаю, какие там из этих эльфов партизаны, а только посмотрел бы я, как бы они от, скажем, «Брандербурга-800» бегали.

– А не сыграть ли, – говорит Николай, – нам…

Тут он враз осекся, аккордеон в сторону отбросил, за воротник схватился.

– Ша, – шепчет. – Начальство.

Ну я тоже поднялся, себя оглядел – вроде в порядке, разве что сено кое-где пристало. Ладно, думаю, чего уж там, мы сначала на это начальство вблизи посмотрим.

Был, помню, один случай… мы как раз на рассвете с той стороны вернулись, ну и, понятно, кто в чем, кто где был – попадали, будто одной очередью срубленные. В голове даже мыслей нет, точнее, одна на всю голову – спа-ать!

И тут появляется этот… старший лейтенант и начинает нас строить. Нас, разведчиков, с задания вернувшихся, по стойке «смирно» строить. Я в первый момент, как на ноги поднялся, вообще не сообразил, чего он от нас хочет. Да что там – я его и не видел толком. Маячит чего-то перед глазами, надсаживается, упасть обратно не дает.

Первым из нас Коля Аваров опомнился, и он-то этому лейтенантику и выдал – горячий горский человек. И про маму… и прочих родственников… Я от этих оборотов даже проснулся… немного.

Уже на этот шум старший лейтенант Светлов прибежал – он в тот раз с нами не ходил, потому, наверное, и вник в ситуацию с ходу – отвел этого… тоже лейтенанта в сторонку и объяснил ему… понятно. В общем, больше мы его не видели.

Начальство бывает свое, а бывает… Может, он вообще не с нашей дивизии! Подумаешь, лейтенант старший. Голову ведь тоже иногда использовать надо… По назначению.

Смотрю – идет к нам через двор мужик, лет сорока, плотный такой, с усами такими пышными, в точности как у начштаба дивизии, в нашей форме – ремни, портупея, все как полагается, и форма, что характерно, комсоставская. Только… что-то в ней было неправильное, а вот что – это я сообразил, только когда он почти до нас дошел.

Старая это была форма. Комбриговская, с ромбами вместо четырех шпал. У меня самый первый комполка тоже до войны переаттестоваться не успел, так до 42-го в документах и писал – командир полка комбриг Ломов. А многие, я слышал, и после аттестации так ромбы в петлицах и таскали – все-таки, что бы там ни говорили, а полковник – это полковник, ну а комбриг – это было почти как генерал.

Интересно, думаю, а он вообще в курсе, что у нас погоны снова ввели?

Ладно. Честь я ему отдал, все, как полагается, Коля – так тот вообще вытянулся, словно штык проглотил, глазами начальство ест вместе с сапогами. Сапоги, кстати, у этого комбрига не офицерские, а солдатские кирзачи. Я вниз тихонько посмотрел – у меня-то как раз хромовые, из «Студебеккера». Прямо неудобно как-то получается. Не буду же я ему объяснять, что нам, разведке, такие вещи – типа сапог офицерских или там сукна, не то чтобы разрешены, а, скажем, не подлежат наказанию.

Комбриг нам тоже коротко так откозырял, руки за спину заложил и на меня уставился.

– Кто такой? – отрывисто спрашивает.

– Старший сержант Малахов, – рапортую. – Разведывательная рота 134-й стрелковой дивизии.

– Малахов, значит, – повторяет комбриг и смотрит при этом… испытующе. – Старший сержант.

– Так точно, товарищ комбриг.

– Довелось мне тут, – говорит и улыбается уголками губ, – почитать про твои подвиги.

Ежкин кот, думаю, да что это такое вокруг меня происходит? Кого ни встречу – все про меня знают. Что ж это за рапорт про меня Аулей накатал? Представление к званию виконта, не иначе.

– А еще, говорят, ты вчера отличился.

И тут меня вдруг пробрало.

– Разрешите, – говорю, а сам куда-то поверх комбригова плеча смотрю, – доложить. Вчера в ходе выполнения боевого задания по обеспечению следования колонны с высшим командованием местных жителей мною и добровольцем из числа местных жителей была обнаружена диверсионная разведгруппа противника. В ходе завязавшегося боестолкновения четверо диверсантов были уничтожены на месте, а шестерым, из которых один, вероятно, тяжелораненый, удалось с места огневого контакта скрыться. Ввиду малочисленности личного состава и необходимости выполнять основную задачу преследование организовано не было. С нашей стороны потерь нет, взяты трофеи – автомат «ППШ» с полным диском – одна штука, пист…

– Хорош, – обрывает меня комбриг. – Когда мне от тебя полный рапорт потребуется, я тебе прикажу, не волнуйся. А по этому делу ты будешь либо герцогу Виртису докладывать, либо принцу Рондо.

Интересно, думаю, что это еще за принц такой? Логически рассуждая – если Виртис, который герцог, личной охраной принцессы ведает, то принц – следующее звание – должен чем-то более крупным заправлять. Всей госбезопасностью, например.

– А у меня на тебя, – продолжает комбриг, – другие виды есть… старший сержант Малахов… разведывательной роты… 134-й стрелковой дивизии.

Посмотрел еще на меня… на Рязанцева…

– Ладно, – говорит, – ты отдыхай пока… старший сержант. Явишься ко мне в половине двенадцатого.

– Слушаюсь. Только… товарищ комбриг…

– Что?

– Разрешите доложить… часов у меня нет.

Ну у него-то самого цепочка из кармана свешивается.

Комбриг хитро так прищурился.

– А что, – спрашивает, – тебя, разведка, по солнцу время определять не учили?

– Так точно, учили, – отвечаю. – С точностью до получаса.

– Ну и явишься… с точностью до получаса.

– Слушаюсь.

Комбриг напоследок Колю глазами смерил – а тот все время словно солдатик оловянный стоит, – повернулся и прочь зашагал. Я глаза скосил – а из Коли будто воздух выпустили – обмяк, сгорбился.

– Уф, – шепчет, – пронесло. А то вчера, по приезде, ему не до меня было, а сегодня, думал, точно огребу свое по полной… со скипидаром и иголками патефонными.

– А за какие хоть грехи? – интересуюсь. – И чего тогда ты тут валяешься? Бежал бы, глядишь, чего бы и поправить успел.

– В том-то и дело, что не за грехи, – вздыхает Рязань. – За грехи-то он бы меня сразу и на месте… А вот плановая… для профилактики, так сказать… это мне светит.

– Как его звать-то? – спрашиваю.

– Клименко, – тоскливо так говорит Коля, – Павел Ефремович. Комбриг. Сюда еще в 41-м угодил. Он в свите состоит, навроде начштаба, ну и за всех наших, иномирцев, отвечает. Суровый мужик.

– Да брось ты, – говорю. – Слышал, что он мне приказал – отдыхать. Вот и будешь мне в этом тяжком занятии способствовать. Я-то и вообще в этом мире человек новый, ну а в замке этом и вовсе. Как у вас тут с культурным досугом? Wo Ist die nachste Stadion? Ich wurde gern ein klassisches Konzert[15]

[Закрыть].

– Так себе, – отзывается Коля. – Про самогон бабкин я тебе уже говорил, да и тащиться за ним – три версты по болоту. Пиво – эль по-местному – здесь только гномы делать умеют и дерут за него, доложу тебе, три шкуры.

Эй, думаю, а это хороший вопрос. Как мне тут на довольствие поставиться, денежно-вещевое.

– Можно, – продолжает Коля, – вина попытаться достать. Вино здесь слабое, местные его, почитай, заместо воды употребляют. Да и то сказать, от здешней воды так пробрать может – мало не покажется. Вот с культурной компанией проблемы. В свите-то наверняка всякие интересные личности имеются – менестрели там, фрейлины опять же, только знакомство я с ними пока свести не успел.

– Да ладно, – говорю. – На вино – набегут.

– В крайнем случае, – подмигивает мне Коля, – я девок из местной обслуги позову. Есть тут у меня одна… бойкая. А… нет, ты погляди только! – и челюсть у него – раз и отвисла.

Я за его взглядом проследил и сам чуть пасть не разинул.

Идут, значит, по замковому двору… две. Дамы. Одна стройная, черноволосая, платье на ней эдакое, темно-синее, повыше колен, все какими-то узорами да блескучками расшито, сапоги тоже темно-синие, и тоже повыше колен заканчиваются. Пояс широкий, с бляшками. На поясе справа мешочек бархатный – то ли кошелек, то ли это у них женские сумочки такие. В правой руке посох несет, легко так, без усилия, хотя посох с виду здоровый. Тоже затейливый весь из себя, резной, темного дерева, а на конце синий то ли шар, то ли кристалл вделан.

А вторая – вся в доспехе, почти как давеча у эльфа того, черно-белого, только не белом, а начищенной стали, но тоже ажурный такой, даже на груди – и то выделан… соответствующе. Полный доспех – сапоги, перчатки, наголенники там с прочими нарукавниками и шлем с крылышками. В руке лук несет – и лук костюму под стать. В общем – вылитая валькирия, хоть сейчас в эпос про Нибелунгов вставляй.

Но только вот волосы у этой валькирии из-под шлема струятся подозрительно знакомые. Рыжие волосы.

– Так, – говорю, – это еще что за бал-маскарад?

Коля на меня удивленно так вскинулся.

– Ты что, – спрашивает, – знаешь их?

– В синем, что слева, – отвечаю, – первый раз в жизни вижу, а вот та, что справа… есть у меня подозрение, что ее я знаю лучше, чем мне бы того хотелось.

И пока я эти слова говорил, шлем с крылышками как раз в нашу сторону повернулся… замер… девицы о чем-то между собой перешепнулись и – цок-цок, а сапожки-то, думаю, подкованы – уже рядом.

– Вот, – сладеньким таким голоском Кара щебечет. – Это и есть тот самый Малахов.

– Старший сержант, – добавляю. – Не забывай, пожалуйста, – а сам на черноволосую гляжу.

Вблизи она очень даже ничего оказалась. Брови черные, как там в таких случаях говорится… ах, да, соболиные, а глаза – точь-в-точь как у моей рыжей – огромные и зеленые. Только за ресницами она не в пример лучше следит и ухаживает.

– Позволь представить, Сергей Малахов, – раздельно произносит Кара, – мою двоюродную сестру Ринелику Пато. Чародейку Второго Круга Посвящения.

– Правильно говорят – магичку, Лен, – усмехается черноволосая и изящным таким жестом мне руку протягивает. – А для друзей я просто Елика.

– Ну а я, – говорю, – просто Сергей, – и руку ей пожал.

Выглядела она после этого пожатия слегка удивленной. Ну да, конечно, у них-то руки дамам целовать принято. Лобызать. А я и позабыл. Мужлан-с, однако, что девушка и констатировала.

– Очень приятно, – говорю. – А это, – на Колю киваю, – Николай Рязанцев. Ни барон, ни граф, ни друг, ни брат, а такой же, как я, простой русский солдат. Прошу любить и жаловать.

Вот Коля-то не сплоховал – видно, успел за полгода пообтесаться. Аккуратненько за самые кончики пальцев руку взял и еле-еле губами коснулся, что у одной, что у второй. Тоже мне – аристократия.

Ладно, думаю, мы тоже не лыком шиты. Просочился вперед и, прежде чем девушки опомнились, обоих под локотки подхватил.

– А не пройти ли нам, милые дамы, – говорю, – куда-нибудь.

– Можно, – благосклонно так кивает Елика. – Мы не возражаем. А какие будут варианты?

Я на рыжую кошусь – у нее на личике внутренняя борьба аршинными буквами. И возразить мне хочется, и сестре перечить неохота, да и вообще интересно.

– Есть тут, – оживляется Рязань, – одно местечко…

* * *

Местечко еще то, как выяснилось. Он нас к нему долго вел, подвалами какими-то. Хлама там – немерено. Похоже, туда все барахло чуть ли не от основания династии сваливали. Его бы разгрести – на танковую роту хватит, и денег вырученных, и металлолома. А люди здесь почти что и не ходят. В самом начале еще попадалась какая-то обслуга, косились на нас странно, а потом уже вековая пыль пошла и только посреди коридора тропинка протоптана. Я пригляделся для забавы – четверо тут ходило постоянно и двое из них – Коля со своей… бойкой. Еще один, вроде старик – ходит в чем-то вроде тапок и к тому же пришаркивает. А еще один в сапогах местных, причем, что характерно, этот меньше всех наследил, словно специально старался с тропинки не сходить.

– Слушай, – говорю тихо Рязани, – ты эти ходы вообще как знаешь?

– Хреново, – также шепотом Коля отзывается. – Только до комнатушки и обратно. Мне ее дворецкий по пьяному делу в карты продул. Он-то по здешним подвалам спец.

– Так, – говорю, – а кроме него, кто здесь бродить может?

– Да никто, – удивляется Коля. – Крысы разве что.

И только он это сказал – как проскакнет из одного угла в другой. Даже я разглядеть толком не успел. Тень серая, лапками быстро-быстро перебирает, крупная, сволочь… Коля замер, рыжая рот начала раскрывать – для вопля, не иначе, – я за пистолетом тянусь, и тут Елика коротко так рукой взмахнула – шар-pax – словно у нее в рукаве все это время мячик огненный был запрятан. Бабахнуло, как от винтаря, искры брызнули, и паленым запахло.

– Ты это… – Коля в себя пришел и на Елику начал руками размахивать. – Чего? Совсем уже… файерболами кидаться. Тут же… как полыхнет…

Елика на него посмотрела жалостливо так, ладошку перед собой выставила, дунула – и весь угол комнаты с пятном обугленным враз инеем покрылся.

– Так, – спрашивает, – лучше?

Коля стушевался, покраснел, а я пистолет в руке держу, и ствол у него, что характерно, подрагивает, прямо как стрелка у компаса.

Может, конечно, привиделось – всякое бывает, не каждый день все-таки перед носом девушки шарами огненными швыряются. Да вот только я своим глазам доверять привык, а раз так – мелькало что-то впереди, как раз в тот момент, когда мы все за крысой охотились. Черное, ростом примерно с человека.

Жалко, думаю, что тут освещение такое хилое. А с другой стороны, если прикинуть, как мы по лестнице спускались, никак в эти щели не могут прямые лучи светить, будь они хоть трижды под самым потолком. Но светят.

Коля на меня смотрит, на пистолет…

– Ты чего, – говорит, – разведка, контузию схлопотал?

А я все никак не могу дрожь унять. Прямо мистика какая-то.

– Там, – пистолетом показываю, – впереди, что?

– Серьезно? То же, что и сзади. Пыль да мусор. Черт, думаю, неужто и вправду почудилось? Ходить по этим подвалам… мы-то больше по лесам да болотам привычные. Там воздух, простор. А вот в городах пока как-то не доводилось. Зато я, когда в госпитале валялся, сталинградских раненых наслушался, про их подвальную войну. Жуткое, говорили, дело.

Главное, не развернуться здесь толком. А то, как мы сейчас стоим – одной очередью всех положить можно. Про гранату я и не говорю.

– Ну что? – это Коля волнуется. – Идем или так и будем вперед пялиться?

– Лично я, – Елика заявляет, – ничего не чую впереди. Но если ты опасаешься… – повела рукой, и сразу вокруг нее забавное такое сияние возникло. Облачко, не облачко, а словно крохотные новогодние снежинки вокруг нее кружат, причем не абы как, а по орбитам. Тоже мне, думаю, пояс астероидов в миниатюре.

– Защиту поставила? – Рязань осведомленность свою демонстрирует. – «Серебряная броня», да?

– Это заклинание называется «Ледовая броня», – улыбается Елика. – Хочешь испытать на прочность?

– Нет уж, – Рязань аж в сторону шарахнулся. – Знаю я ваши магические штучки. Как долбанет, что твоя электростанция…

– Вот видишь, – поворачивается Елика ко мне. Посмотрел я на эту… магичку, на сияние… Пальнуть бы по ней для пробы, да только куда? Юбка короткая, рукава, правда, широкие, ну да мало ли что у нее там запрятано. Попасть-то я попаду, куда хочу, а ну как полыхнет там очередной шарик, что тогда? Огнетушителя тут в пределах видимости как-то не наблюдается.

– Вот что, – говорю ей, – ноги раздвинь.

– Что-о?!

У нее поясок был хороший. Из парчи с позолотой или там чего похожею – я-то такие только в кино видел – шириной с ладонь, накладочки фигурные, пряжка с чайное блюдце, а свободный конец, что характерно, свисает чуть ли не ниже юбки.

По нему-то я и пальнул.

Грохнуло, вспыхнуло. Елика чуть ли не под потолок подпрыгнула.

– Ты! – Это уже рыжая на меня орет. – Малахов! Совсем ума лишился?! Даже тех крох, что были?!

– Может быть, – соглашаюсь. – Только давай сначала посмотрим, куда я попал.