Текст книги "Экспедиция в один конец"

Автор книги: Андрей Молчанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

В голосе звучало недовольство и недоумение перед этакой заполошностью МЧС, однако подполковник жестко разъяснил, что за ошибки, вызванные благодушием безответственных чиновников, он не отвечает, атомоходы представляют собой источники повышенной опасности и, не прибудь он на "Скрябин", экспедицию придется остановить.

После данного угрожающего заявления голос восточного человека претерпел изменения в сторону всестороннего подчинения и согласия, Прозорову посулили машину, должную отвезти его из столицы Норвегии на периферийный аэродром, и даже высказали желание встретить высокого гостя в международном аэропорту.

От последнего предложения подполковник отказался – встретить его уже обязался заместитель военного атташе, кому генерал Ладыгин поручил разработать детали перемещений Прозорова по территории иностранного государства.

Следующим утром, снабженный дипломатическим паспортом, Прозоров прилетел в Осло, где нанес краткий визит коллегам, наделенным дипломатическим иммунитетом. Коллеги вручили ему чемоданчик с телефоном спутниковой связи, спецсредствами и девятимиллиметровым полуавтоматическим пистолетом "узи" с двумя запасными обоймами.

Раскланявшись с загранработниками, Иван Васильевич отбыл на захолустный приморский аэродром, где его ожидал вертолет.

Встретивший его спонсор экспедиции – мужчина лет пятидесяти, высокий, с волевым лицом и пронзительными черными глазами – представился как Халид Ассафар.

Он был одет в теплые брюки, куртку– $1аляску" и в башмаки на толстой подошве. Только что, чувствовалось, купленная вязаная шапочка никак не сочеталась с глубоким тропическим загаром его лица, отмеченного чеканно–рельефными чертами, выдающими и породу, и волю.

– Родина приказала… – виновато развел руками Прозоров. – Вы должны нас извинить. У нас трогательное отношение к своим помойкам, даже если они далеко от дома…

Собеседник, снисходительно улыбнувшись, царственным жестом махнул рукой – дескать, чего уж…

Представители местных властей, с отчужденной задумчивостью изучив зелененький паспорт и международное предписание, выданное Прозорову, на досмотре его багажа, как и полагалось, настаивать не решились.

Рассекая винтами завесь ледяных нитей вечерней мороси, железная птица поднялась ввысь, уходя во мглу, скрывавшую пространство неразличимого промозглого моря.

СЕНЧУК

Пропажа штурмана, как сразу же уяснил Сенчук, произвела на научный и командный состав судна такое же впечатление, как на улей – исчезновение матки: началас бестолковая суета с оттенком уныния, в воздухе повисла неопределенность, и, казалось, вот–вот и утратится смысл всей экспедиции.

"Скрябин" лег в дрейф у границы нейтральных вод, капитан связывался с хозяевами, ожидая указаний, арабы толклись в своих каютах, бесконечно устраивая какие‑то совещания, а морячки угрюмо и стойко несли вахты.

Сенчук, воспользовавшись известной деморализацией капитана, занял каюту пропавшего, сказав, что данное помещение находится в выгодной близости от трапа, ведущего на верхнюю палубу и, следовательно, на мостик, что ему, готовому взять на себя обязанности исчезнувшего штурмана, жизненно необходимо.

Возражать старпому капитан не стал, практически с первых дней плавания признавая его главенство, поскольку, как выяснилось на поверку, в морском ремесле Сенчук превосходил его на несколько голов, однако ни своими знаниями, ни тонкостями управления знакомым до каждой заклепки "Скрябиным" не кичился, а лишь уважительно подправлял некоторые начальственные промахи и неназойливо давал толковые советы. Кроме того, на любое свое действие он дисциплинированно испрашивал капитанской санкции и никоим образом самолюбие начальника не ущемлял.

Очутившись в штурманской рубке, Сенчук уже через час понял, что помощник штурмана – каботажная безграмотная шпана, попавшая на судно, видимо, исключительно по знакомству, а электрик, обслуживающий "маточный" и "репитерные" гирокомпасы на ходовом мостике, – лежебока и свободный философ, погруженный в неясное по своему смысловому значению и перманентное по протяженности раздумье, не способствующее бдительному исполнению обязанностей. О чем безнадежным тоном доложил капитану, кого, в свою очередь, определял в душе близнецом–братом своего нового подчиненного.

– Флоту лентяи и ловкачи не нужны, – подытожил он характеристики своих непосредственных помощников. – Мне придется принять меры к оздоровлению коллектива методами военно–морской дисциплины. Прошу содействия.

Капитан кисло кивнул: энергичный Сенчук угнетал его в той же мере, как и отсутствие должных указаний от заказчика плачевно начавшегося плавания.

Впрочем, вскоре пришли радиограммы с руководящими директивами, предписывающими "Скрябину" войти в территориальные норвежские воды и принять на борт двух пассажиров: некоего араба, спонсора экспедиции, и – российского представителя МЧС, наблюдателя за исследованиями затонувших атомоходов.

Погода сопутствовала прибытию на судно высоких гостей: шторм, несмотря на обильные осадки в виде мокрого снега, на время утихомирился, и высадка новых членов экипажа с зависшего над "Скрябиным" вертолета прошла в считанные минуты.

Гостей, по сути являвшихся распорядителями похода, встречал капитан, Сенчук держался в стороне, испытующе посматривая в сторону десантировавшйхся персонажей.

Положительных эмоций при этом он не испытывал: господа, прибывшие на судно, ни малейших признаков неуверенности и заискивания, свойственных сухопутным существам, оказавшимся среди морской стихии, не проявляли и вели себя с барственной самоуверенностью истинных хозяев положения.

Араб – человек со взглядом гипнотизера – если что и внушил Сенчуку, так недоверие, – в натуре этого типа чувствовалось не просто двойное дно, а прямо‑таки бездна всяких таинств, связанных как с загадочным мировоззрением восточного человека, так и с обладанием им не просто большими, а непомерными деньгами, определявшими, соответственно, и его власть.

Этот представитель мировой элиты, владелец наверняка не одной тонны благородных металлов, отчего‑то поселил в Сенчуке неосознанную тревогу. Может, потому, что употребление благородных металлов, как следовало из истории, частенько служило достижению далеких от благородства целей, а те, кто их перед собой ставили, во все времена отличались склонностью к бестрепетному людоедству.

Однако если араб являлся существом с иной планеты и трудно ассоциировался с известными Сенчуку стереотипами, то второй объявившийся на борту персонаж вверг искушенного Сенчука в тоску совершенно конкретного свойства: он вмиг учуял в спустившемся на палубу с веревочной лестницы крепыше с седыми висками человека Конторы. Может, отставника, а может, и действующего представителя родимой спецслужбы.

Нюх в идентификации своих прошлых сослуживцев Сенчука никогда не подводил, опознавательный механизм его сигнальной системы работал безошибочно. Он даже не утруждал себя анализом деталей, мгновенно стыкующихся в подсознании и определяющих характеристики и всякого рода выводы.

Знакомый отставник из разведки, некогда работавший в Израиле, как‑то сказал Сенчуку, что безошибочно отличал внешне похожих друг на друга йеменских евреев и арабов. Каким образом? А просто, поведал шпион. У араба глаза как у волка. У еврея – как у собаки.

У прибывшего деятеля из МЧС на лбу словно сияло доступное потаенному зрению Сенчука клеймо человека, искушенного в работе секретных ведомств.

И – забегали мысли: случилась утечка информации, выяснен факт контрабанды, и на "Скрябин" прибыл опытный боевой опер…

Откуда же произошла утечка? Военные контрразведчики вышли на осведомителя из мафии? Или что‑то унюхал сиганувший за борт потомок Моисея, категорически отказавшийся вернуться обратно на судно?

Капитан утверждал, что отчаянный бизнесмен просто психанул, лишившись связи с домом и не встретив поддержки в восстановлении обещанного ему постоянного контакта, но в данную версию Сенчуку не верилось. Мотив поступка у беглеца наверняка был иным.

Настораживала и разом возникшая к нему отчужденность со стороны Забелина – дружка коммерсанта. Отчужденность, граничащая едва ли не с неприязнью, ни малейшего повода к которой он не подавал.

Морской офицер, не искушенный в лицедействе, человек, чьей сутью были прямота и откровенность, гибкостью хребта и податливостью характера не отличался, не умея скрывать владевшие им чувства.

А потому, не усматривая почвы для столь резкой перемены в их отношениях, Сенчук начал подозревать, что кавторанг видел его в памятную ночь у каюты штурмана.

Заботила Сенчука и странная компания ученых арабов: их замкнутая жизнь, непонятные по смыслу ежевечерние сборища, похожие на религиозные диспуты, да и славяне–матросы, как он заметил, порой обменивались с иностранными учеными двусмысленными взглядами и краткими, неясного свойства репликами, что поселяло в старпоме ощущение их давнего, однако упорно скрываемого знакомства.

Сенчук буквально тонул в болоте разного рода сомнений. И спасательным кругом являлась установка на обязательность прибытия судна в Америку. Все то, что препятствовало данной установке, подлежало безжалостному устранению.

Главным потенциальным препятствием отныне виделся представитель МЧС, но с превентивными мерами по отношению к этому типу торопиться не следовало. Перерезать ему горло и скинуть в кильватер – особенной сложности не представляло, однако пропажа официального представителя, выполняющего, возможно, и секретную миссию, могла усугубиться катастрофическими последствиями: в этом случае "Скрябин" подлежал возвращению в порт приписки силовыми методами. То есть мог вступить в действие фактор международного сотрудничества между правоохранителями.

С другой стороны, сознавать присутствие на борту источника будущих неприятностей было невыносимо, и Сенчук полагал необходимым действовать на их упреждение.

С расстановкой сил он определился: существовал пакистанец Кальянраман, наверняка знавший о пребывании на борту криминального груза; возле него, как изменившая своего хозяина прилипала, крутился Крохин – его, Сенчука, откровенный подельник, и, пускай толку от этого хмыря было чуть, рассматривать его в качестве вероятного единомышленника определенно следовало.

В каюту Крохина он явился в полночь, после того как тот прибыл с аудиенции, назначенной новым боссом–арабом, давшим команду следовать прежним курсом – к месту упокоения "Комсомольца".

Войдя в каюту, Сенчук тут же учуял густой аромат алкогольного перегара и по осоловевшим глазам переводчика понял, что тот в одиночестве предается тяжелому ночному пьянству, хотя бутылку, выдающую порок, стыдливо убрал.

Крохин был одет в мятую футболку, кожаные сандалеты на босу ногу и украшенные изображением пчелок пляжные, до колен, трусы – просторные, как паруса бригантины.

В помещении, отапливаемом скрытыми за переборками трубами, пропускающими дизельные выхлопы, стояла душная жара.

– Ну что, дружок, – сказал Сенчук умиротворенным голосом, – кажется, мы можем пропустить по сотне капель за стабилизацию обстановки и здравие наших новых управителей… Как тебе они, кстати? Душевные ребята, а?

– Н–ну, так… – откликнулся Крохин и, сильно качнувшись, склонился над стоявшей у стола спортивной сумкой, откуда после некоторого раздумья вытащил непочатую бутылку с шотландским виски.

Судя по донесшемуся звяку, извлеченная бутылка покинула изрядную компанию своих собратьев.

"А ты, братец, назюзенный… – подумал Сенчук, холодно посматривая на переводчика. – И попиваешь как конь… Дрянь твое дело! Траченый пузырек не выставил, значит, стесняешься хвори своей, алкашик…"

– Ну–с, за тех, кто в море и на борту, – сказал Сенчук, пригубив пряно опалившую гортань жидкость. – Так вот повторяю вопрос: пришлись ли твоей широкой душе наши гости?

– Какие там гости! – нетрезво отмахнулся тот и рыгнул. – Ну, араб… Мой, так сказать, начальник номер один…

– Так ты его знаешь?

– Ес–стественно. Я с ним еще когда в Эмиратах… Н–да. Железный человек! А денег у него… – Вытянув губы, он многозначительно присвистнул. – Полбабок всего мира – его лично, от–твечаю!

– Чужие деньги как чужая любовь, – сказал Сенчук, неодобрительно рассматривая веселых пчел на "диабетических", как он их определил, трусах своего визави. – Завидовать – морока, а зариться – риск… Ответь‑ка мне лучше вот о чем: в курсе ли этот шах и мат о содержимом известного тебе большого железного ящика?

Посвятив себя полуминутному раздумью, Крохин наконец‑таки сподобился на сдержанный кивок.

– А второй, Прозоров этот, кто он, как думаешь?

– Ну как?.. МЧС, все такое…

– МЧС – аббревиатура недавняя, – промолвил Сенчук веско, – а я напомню тебе три другие согласные буковки: Ка, Гэ… Ну, последнюю сам угадаешь?

– Откуда вы взяли? – подскочил с дивана Крохин, стукнувшись теменем о подволок. Он на глазах отрезвел.

– Отсюда. – Сенчук ткнул пальцем себе в грудь. – И представляется мне, что этот парень прибыл сюда за тем, чтобы вырвать наши сердца. А мой добрый пожилой мотор чувствует всеми своими поршнями того, кто желает разъединить его с корпусом.

– Да, действительно… – пробормотал Крохин. – С чего это МЧС спохватилось?..

– Вот! – подтвердил Сенчук. – И отреагировало так, будто им оса в задницу залетела!

– И… – потерянным голосом произнес Крохин, – почему?..

– А потому, Вова, что в контейнере нашем, по–моему, никакой не металлолом… И пока не поздно, скажи уж мне правду горькую, чего там такое драгоценное таится? А не скажешь – разреши откланяться, братец. И живи со своими секретами, но и своим умом…

– В контейнере – взрывчатка, – глухо отозвался Владимир, отводя взгляд.

– Армейская?

– Да, пластид.

– И все?

– Еще штук шесть автоматов… Но все было сделано чисто… С гарантиями. Неужели вы думаете, что Игорь мог подставиться?

– А как взрывчатку списали? – в свою очередь с напором спросил Сенчук. Телевизор смотрел? Нет? А зря. Большой склад в Сибири бабахнул, неужели не слышал? Слышал? Ну вот… И если его теперь можно отыскать, то – исключительно на секретной карте… В виде жирного гробового креста. Естественно, расследовал катаклизм не местный участковый. А военная контрразведка. Может, она бы еще долго вынюхивала да допрашивала, но, как понимаю своим слабым умом, дело организовали бандиты, а бандиты – народ жадный и решили товарчиком наперед запастись, дабы добро всегда под рукой было… А коли пошел качественный товар в розницу, жди покупателя–ревизора… Тем более сторожки всюду расставились! И вот у нас гость незваный, в доспехах полномочий, и завтра же полезет он во все щели, а уж в наш контейнер – в первую очередь!

Крохин неуверенно улыбнулся. Произнес, дрожащей рукой вытягивая из пачки сигарету:

– По–моему, ситуация управляема. Теперь на судне хозяин, он знает, что делать. А наше дело какое? Сидеть и ждать указаний.

– Чтобы дождаться и сесть, – сказал Сенчук. – На Игоря своего он молится! Да кто ты ему – тьфу! Он дельце прокрутил и – шасть на Канары, в свой домик. Теплый пляжик плюс двадцать пять круглый год… А тебе, Вова, надо помнить, что у нас, в России, тоже существуют регионы со стабильной температурой. Например, в зоне падения Тунгусского метеорита, там и летом и зимой – пятьдесят. И меньше обольщаться. В том числе и насчет всякой там управляемости. Твой араб узду на этого Прозорова едва ли накинет. Это мы с тобой послушные рабочие лошадки… Но в отличие от всадника, мешка с деньгами, у нас обязаны быть головы! Собственные, понял? Которыми, кстати, и рискуем! С арабом ты потолкуй, конечно, пусть дельные мысли подчиненного придут в мозги начальника… Объясни ему, что у гостя наверняка имеется собственное средство связи, а значит, брякнет он, кому надо, о чем не следует – как якорь сбросит, и рейс закончен!

– И что теперь делать? – сказал Крохин, устало потерев сложенными в щепотку пальцами лоб и затем механически протянув пачку с сигаретами старпому.

– Спасибо, не увлекаюсь. – Сенчук отстранил его руку. – Дорогие привычки мне не по карману.

– Чем же дорога эта?.. – промолвил Крохин.

– Последствиями. Слышал я как‑то по радио новость. Цитирую дословно: у курящих есть больше шансов умереть, чем у некурящих… – Сенчук добродушно хекнул, мотнув головой. Затем удрученно проговорил: – Вот же втянули меня в историю, старого дуралея! Порядочным людям всегда не везет! Ну–с, к чему я? Надо как‑то замаскировать имущество. А то полезет туда опер – и сразу любознательным рылом в стволы упрется. Давай ключи, я пойду в трюм, а ты покараулишь…

– Ключи я отдал Еременко… – растерянно отозвался Крохин.

– Второму помощнику? Когда?

– Сразу же как пропал штурман, он вызвал меня, забрал связку…

– Ну, не беда! – Сенчук почесал затылок, подумав, что весьма удружил себе, подсуетившись с дубликатами. – Замки не сложные, открою–закрою – не скрипнут! Пошли, хватит печень расстраивать… Время ночное, самое воровское… Сумку возьми.

– Зачем? – испуганно спросил Крохин.

– Вдруг чего вынести придется? Там, как у Тихона, всего напихано… обтекаемо отозвался Сенчук, твердо, уже, впрочем, зная, что пару "Калашниковых" с боезапасом стоит припрятать на всякий случай в собственной каюте. Как и пару килограммов взрывчатки с детонаторами.

Его тревожило и то, в чей адрес в итоге будут обращены остальные стволы? В адрес тех, кто много знал? В таком случае финал жизни господина Крохина вырисовывался для него в варианте однозначно плачевном.

Что же касалось его, Сенчука, подменившего жизненно актуальную фигуру штурмана, то у него как раз имелись все шансы для вербовки в сообщество посвященных, ибо слепец на неведомом пути не оттолкнет руки поводыря, а поводырь, коли уяснит в слепце опасность, всегда сумеет столкнуть того в яму…

К утру, рассортировав в стальном чреве контейнера ящики со взрывчаткой и оборудованием в необходимых пропорциях, Сенчук вывел из контейнера два провода, подоткнув их под ржавое днище.

Провода соединялись на одном из детонаторов.

Объяснить себе смысл подобного поступка он не мог.

Всеми его манипуляциями управлял тот, другой человек, сидевший в нем, заботливый и предусмотрительный помощник.

Хлопнув по плечу Крохина, уныло сидевшего на ступени трапа, ведущего в трюм, Сенчук доложил загрустившему представителю контрабандистов:

– Ну, друг мафии, камуфляж наведен, авось пронесет нас нелегкая… Затем, выдержав паузу, прибавил: – Пораскинул я своими старыми мозгами, как сетью худой, Вова, и вот каков улов идей образовался: к чему нам араба твоего в известность ставить о нашей инициативе? Никаких монпансье и витаминов в благодарность все равно не видать, а что в контейнер мы сунулись, да еще пару "калашей" прихватили, ему, глядишь, и не понравится… Ты не думай, я не какая‑нибудь сума перевертная, просто те, кто задним умом крепок и благих намерений преисполнен, всегда по заду и получают! А быть курицей, что снесла золотое яйцо и получила нагоняй за брак, честное слово, обидно.

– А–а… зачем в–вы взяли автоматы? – проблеял, беспомощно разводя руками, Вова. Подумав, добавил: – Я не знаю, как должно быть, но вы делаете неправильно!

– Тс–с-с! – приложил палец к губам Сенчук и настороженно зыркнул в сторону выхода. – Кто ведает, почему штурман этот за бортом оказался? Может, тут душегубы как крысы по щелям таятся? А мы с тобой свидетели, между прочим… Ну, что уставился на меня, как петух на будильник? Проснулся от грез? Дошло? Глазом не моргнешь, эти ироды–басурмане сектым–башка над тобой произведут. У них эта хирургия в крови! Так что молчи, Вова, молчи! Не торопи любовь, еще наплачешься! Моральный долг выполнили, материальный… – Сенчук тряхнул сумкой с "Калашниковыми", – поимели! Теперь – отбой, надо укрепить глубоким сном нервную систему.

– Но если будет проверка… – слабо запротестовал Крохин.

– И хорошо! – сказал Сенчук. – Пусть! К чему я тебе о разговоре с арабом втирал? К тому, что подтвердить ты должен сомнения… Как дисциплинированный работник, понимаешь ли… Пропали автоматы? Да, возникает вопрос: кто мог?.. И возникает ответ… И тебя, честного человека, делу преданного, ответ не касается. А если что – претензии там или выпады какие неблагодарные – ствол у тебя под матрацем!

– Не надо мне никакого ствола!

– Хорошо! – вновь подтвердил Сенчук. – Ответственное хранение беру на себя. Репутацией друзей не рисковал никогда! Так что можешь на меня положиться,: как на родную мать! Сенчук не подведет! Но уж если. кто выдернет из‑под него табурет, чтобы добрый человек растянулся всем на потеху, такой умник этот табурет по щепе сжует, а последней – подавится!

С тем и расстались.

Уместив автоматы и снаряженные магазины с патронами в тайник, старпом привычно и безмятежно уснул, подумав напоследок, что впечатлительный интеллигент Крохин наверняка сейчас мается в тягостных раздумьях, то и дело прикладываясь к бутылке. То есть занимается тем, чем интеллигентам в общем‑то и положено, – напраслиной, уносящей уверенность и силы.