Текст книги "Экспедиция в один конец"

Автор книги: Андрей Молчанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

КАМЕНЦЕВ

Под утро разразился шторм, сорвавший работы по оснащению батискафа необходимым оборудованием. Глубоководную капсулу, во избежание вероятных повреждений, связанных с ее транспортировкой на «Скрябин», отчасти разукомплектовали, сняв с нее некоторые механические узлы и часть приборов, нуждающихся в дополнительном тестировании и лабораторной настройке.

Специалист Филиппов, ответственный за подготовку батискафа, командовал матросами, укрепляющими аппарат на нижней палубе. Никто не мог сказать, когда он допустил оплошность, сделав неверный шаг на кренящемся под ударами волн судне, однако шаг этот стал для него роковым: поскользнувшись, он сверзился с трапа, ударился головой о стальную ступень и потерял сознание.

Когда пострадавшего принесли в санчасть, Каменцев тут же констатировал две явные травмы: перелом лодыжки и повреждение черепа.

Измерив у пациента давление и сделав необходимые уколы, сообщил капитану, что перспективы у вышедшего из строя специалиста весьма неопределенны: имеются признаки внутричерепной травмы, стремительно развивающейся гематомы мозга, прооперировать которую в здешних условиях невозможно, а потому в позитивных прогнозах остается уповать лишь на волю господню.

– От больного не отходить ни на шаг! – последовал озабоченный приказ.

Однако природа таковой озабоченности исходила не столько от сопереживания попавшему в беду человеку, сколько от соображений глубоко практических, ибо сквозь зубы капитан задумчиво процедил:

– Если помрет, сорвется вся экспедиция…

– Понял, – ответил Каменцев, также весьма удручившись видом на подобный исход плавания.

Через час Филиппов открыл глаза, непонимающе осмотрел окружающее его пространство и потерянноэдройзнес, ухватившись за руку Каменцева:

– Антон, сынок, ты здесь… Мы с мамой заждались… Почему так поздно… Все твои занятия… – Потом взгляд его остановился на белом халате Каменцева, повисла пауза, глаза больного наполнились растерянностью и слезами, и хлынул какой‑то бред, чья суть поначалу сводилась к просьбе не похищать его внутренние органы ("Насмотрелся кино", – подумал Каменцев), затем Филиппов начал расспрашивать Антона о жизни в Чечне, куда того похитили в рабство, после начался торопливый, с ноткой истерики рассказ о какой‑то ядерной боеголовке, которую надлежало поднять с затонувшего "Комсомольца"…

Едва услышав слово "Чечня", Каменцев тут же включил погромче радио и поближе склонился к больному, ловя каждое его слово.

Выходя из бредового забытья хвори, ища дорогу к реальности, человек начинает выговаривать любые приходящие в голову несуразицы, но во многих из них есть зерна истины, и именно их старался Каменцев уяснить.

Когда санчасть навестили капитан и руководитель экспедиции – араб, прибывший накануне на "Скрябин", – Каменцев поспешил сделать больному успокаивающий укол. Затем отчитался перед начальством:

– Дело не так уж и плохо. Я боялся развития комы, но он крепится, единственное, что плохо, – качка… – И со вздохом кивнул на осыпаемый брызгами иллюминатор.

– Привяжите его покрепче, – мрачно порекомендовал араб, кивнув на недвижное тело, лежащее на узкой койке. – Если вам нужны помощники для дежурства, мы предоставим людей.

– Помощники не помешают, – согласился Каменцев.

– Как скоро вы сможете поставить его на ноги?

– Это вопрос не одной недели…

– Завтра мы уже встанем над "Комсомольцем", – сказал капитан. – Три дня проболтаемся впустую – синоптики дали скверный прогноз. Но потом шторм утихнет, и в эту паузу надо успеть все сделать…

– А батискаф не готов, – кусая в досаде губы, произнес араб. Затем, выразительно поглядев на Каменцева, добавил: – Делайте что хотите, доктор, но мистер Филиппов должен начать хотя бы консультации персонала… уже сегодня! Ладно, будем реалистами: хотя бы через три дня!

Каменцев лишь неопределенно крякнул в ответ.

Когда капитан и араб удалились, он стянул запястья и коленные суставы больного кожаными ремешками, притороченными к раме койки, и отправился искать Забелина, с которым так и не успел поговорить начистоту.

Бредя чередой коридоров к каюте отставного кавторанга, он думал, что, если бы канувший в студеной темени за бортом Уолтер выслушал хотя бы часть того бреда, что нес Филиппов, желание покинуть судно, у него бы удесятирилось. Впрочем, и тех опасений, что роились в голове американского бизнесмена еврейско–украинского происхождения, оказалось вполне достаточно, чтобы он последовал примеру легендарного купца Садко, не рассчитывая при этом ни на богатства царя морского, ни на куш, обещанный ему уроженцем нефтяных пустынь.

Вызвав кавторанга из каюты в коридор, Каменцев, припав к его уху, поведал все, о чем знал и догадывался.

Завершив свое повествование, он не без кислой иронии заметил в итоге, что рассчитывает на воздержание специалиста по подводным лодкам от прыжков за леера и вообще каких‑либо радикальных решений революционного типа.

Забелин выслушал данную финальную ремарку со снисходительной усмешкой.

– Значит, мне вы доверяете? – спросил, испытующе взирая на судового врача. Что‑то гордое и сильное чувствовалось в прямом и пристальном взгляде этого человека.

– Хочу доверять, – произнес Каменцев с нажимом.

– В таком случае что вы думаете насчет таинственных целей данного путешествия?

– Я могу выдвинуть сумасбродную версию о нахождении на корабле пособников каких‑нибудь террористов, задумавших поднять ядерную ракету, сказал Каменцев.

– Чепуха, – вздохнул Забелин. – Нет, я не насчет версии, она как раз вполне реальна. Но для ее воплощения нужны многопрофильные глубоководные работы. Тьма спецов и оборудования.

– А откуда у вас уверенность, будто их не существует? – предположил Каменцев. – У тех, кто сейчас на борту, на лбу не написано, кто спец, а кто нет. А в трюмах – несколько контейнеров с оборудованием…

– В основном – там вспомогательные механизмы и аппаратура.

– Вы изучали содержимое контейнеров?

– Я видел спецификацию оборудования, поставленного Уолтером.

– А как объяснить, что его последний разговор с женой прервался именно на том месте, когда она сообщила, что их квартира в Нью–Йорке ограблена и воры зачем‑то унесли все дискеты с деловой информацией и компьютер? Он мог быть не единственным поставщиком, понимаете? Принцип аппендицита…

– То есть?

– У каждого – своя строго ограниченная функция и, cooветственно, ограниченный информационный доступ. Выполнил орган функцию или же – воспалился, начав приносить неудобства, – его ампутировали. Без ущерба для остального организма. Или – произвели трансплантацию, тем более в отношении человеческих существ, как таковых, она обходится недорого.

– Что вы имеете в виду?

– То, что тела, как таковые, не в цене, в цене запчасти к ним…

– Ну и какие идеи? Ведь мы, если следовать вашим опасениям, материальчик расходный…

– К лодкам, – заявил Каменцев, – этих чертей допускать нельзя. И вы должны что‑либо придумать. И вообще… каким бы образом свернуть весь этот круиз и направить кораблик прямиком к американскому пирсу?

– Судно, – поправил Забелин. – Слово "корабль" для меня, как военного моряка, означает нечто иное.

– Какая разница! – произнес Каменцев с чувством. – Мне хоть как эту посудину назови, лишь бы она побыстрее переехала на другой конец лужи.

– И чем же вас так привлекает Америка? – спросил Забелин, сощурясь усмешливо.

– У меня очень большие неприятности на Родине, – неохотно признался Каменцев. – И семья, проживающая в Пенсильвании благодаря данным неприятностям. Подробности покуда опущу.

– Я никоим образом не способен повлиять на маршрут "Скрябина", – сказал Забелин. – Что касается процедуры обследования лодок – да, можно кое‑что запутать. Но временно. Арабы, как я выяснил, очень приличные специалисты, недаром в лучших западных университетах учились, и мои финты они быстро раскусят.

– И кто же в состоянии нам помочь? – спросил Каменцев угрюмо.

– В принципе, только Сенчук, – ответил Забелин. – Он, что называется, у руля…

– Этот темный тип? – скривился Каменцев. – Да вы что! Откуда нам известно, какова его роль на судне? Что он вообще за человек?

– Работы с батискафом начнутся через несколько дней, – сказал Забелин. Если, конечно, очухается Филиппов…

– Это вы к чему клоните? – с подозрением спросил Каменцев.

Забелин неопределенно пожал плечами:

– Нет специалиста – нет и дела… Вы сможете без риска для здоровья пациента продержать его…

– В неадекватном состоянии? – понятливо продолжил Каменцев. Попробую… Но что даст такая отсрочка?

– Выгадаем время… А затем нам на руку начнет играть погодка: скоро сезон сплошных штормов. Потеряют батискаф, тем дело и закончится. Кстати, почему они столь неудачно выбрали сезон для экспедиции? Обождали бы прихода весны и двинули бы себе потихоньку… Дни длинные, волна низкая, солнышко светит…

– Значит, тому есть причина, – задумчиво проговорил Каменцев. – Какая вот?.. – Взглянув на часы, заторопился: – Пора проведать больного… Пойдемте вместе? Чайку попьем… – Он запнулся: в коридоре появился Крохин.

Поравнявшись с Каменцевым, Владимир равнодушно поинтересовался:

– Как там этот‑то?.. С проломленной черепушкой?

– Думаю, пойдет на поправку, Вова, – в тон ему отозвался Каменцев.

– Ну и хорошо. Хотя и без него, говорят, обойдутся…

– То есть? – спросил Забелин.

– Связались со спецами, те будут консультировать погружение батискафа с материка. А арабы наладили сегодня всю электронику. Так что – подходим к лодке и в течение рабочего дня завершаем все манипуляции. Пробы воды, то–се…

– Вот так все простенько, да? – спросил Забелин. – С вашей точки зрения?

– С точки зрения господина Ассафара! – внушительно поднял палец Крохин.

Когда прислужник араба канул за дверью своей каюты, Забелин произнес:

– Мне действительно начинает резко не нравиться вся эта история… Прилетел какой‑то Ибн Ассафарыч, еще непонятно тип, якобы из МЧС…

– И сразу дело сдвинулось, – поддакнул Каменцев. – Кстати. А вы‑то какие функции исполняете во всей этой кутерьме.

– Даю рекомендации по обследованию лодок. Где находится боезапас, реакторная зона… Чтобы аппараты могли брать пробы воды и грунта в строго актуальных местах… По крайней мере таким образом мне поясняли мои обязанности.

– А сейчас вы думаете, что вас могут использовать втемную

– Сейчас думаю именно так. Ладно, – подытожил Забелин. – Надо определяться с действиями. Действие номер один – я влезу в процессор, управляющий мониторами батискафа. Он отстроен, готов к монтажу. Без него, вслепую, ничего не сделаешь.

– Как именно в него влезть? – спросил Каменцев.

– Да очень просто. Достаточно воткнуть его в сеть без адаптера.

– Это создаст большую творческую паузу?

– Естественно. Только существует большая проблема проникновения в лабораторию. Там всегда торчит кто‑нибудь из спецов. И как их отвлечь?.. Подумаю. А сначала, кстати, надо увидеть Кальянрамана, у него пара вопросов, касающихся погружения батисферы и углов ее возможного отклонения придонными течениями.

– А при чем здесь батисфера?

– Не знаю. Вопросы возникли сегодня, с приездом араба. Кстати. Я терпеть не могу шпионов, но вы, доктор, навестите каюту Кальянрамана, посмотрите там что‑либо в вещах и в бумагах, может, что‑нибудь узреете толковое… Я его задержу на часок с нашими учеными дебатами…

– Почему именно его каюту?

– Потому что сейчас он – ключевая фигура во всей технической части экспедиции. И располагает, уверен, всей информацией. Кроме того, как я заметил, у него разболтанный замок на двери каюты. Думаю, войдете туда без осложнений. И еще. Я к вам не обращался до сей поры, но мне нужны сильные болеутоляющие. Грыжа позвоночника. Вернее, целых три. Нога – отваливается.

Каменцев озабоченно присвистнул.

– Лекарства я, конечно, найду… Но вам бы толкового хиропрактора… Грыжи не уберет, но хотя бы даст комплекс упражнений, чтобы отодвинуть то, во что грыжи упираются…

– Падно об этом – после, – отмахнулся Забелин. – К делу.

С замком каюты Кальянрамана Каменцев действительно справился имущество пакистанца состояло из сумки, в которой, по–олежды, обнаружились папки с технической документацией, набитый шприцами пакет и ампулы с инсулином. Оказывается, на ый муж страдал от диабета. И видимо, давно, поскольку к корабельному врачу не обращался, зная, как самостоятельно сбавляться со своей хворью.

Обследовав нехитрые пожитки и не обнаружив среди них ни–его существенного, Каменцев переключился на исследование меблировки, что тоже не принесло результата.

На откидном столике у иллюминатора лежал ворох каких‑то исписанных бумаг.

Руководимый логикой и инстинктом сыщика поневоле, Каменцев попробовал вчитаться в тест и рассмотреть чертежи, в которых явственно угадывался профиль подводной лодки.

Отрывочные слова постепенно выстраивались в систему: "Комсомолец", поврежденный борт, расстояние от него до выброшенной после произвольного взрыва горючего ракетоторпеды, боеголовки, вес снаряда, геометрия механизма манипулятора в режиме захвата…"

– Хрена себе… – произнес он себе под нос. А после подумал, что процессор батискафа действительно имеет смысл всерьез вывести из строя. Как, впрочем, и единственного технического специалиста, в чьей каюте он в настоящее время пребывал, изрядно притом рискуя.

Посмотрел на картонную коробку с ампулами инсулина, видневшуюся в чреве раскрытой сумки…

А через полчаса, попивая чаек в санчасти и глядя на свои предательски дрожащие пальцы, он услышал сигнал пожарной тревоги.

Какое событие этот сигнал знаменовал, он, Каменцев, в данный момент знал лучше всех на судне.

Не знал Каменцев другого: когда, воспользовавшись начавшейся суматохой, Забелин вошел в опустевшую лабораторию, дверь которой осталась раскрытой, то не увидел на монтажном етоле заветного процессора. Он, похоже, уже стоял на батискафе, а проникнуть внутрь батискафа, находящегося под неусыпным присмотром, не было ни малейшей возможности.

ПРОЗОРОВ

За всю свою долгую службу Прозоров впервые очутился в открытом море на крупнотоннажном судне специального назначения.

Каким образом управляется этот металлический гигант, оборудованный огромными трюмами и лабораториями, чья общая площадь вполне соотносилась с просторами какого‑нибудь научно–исследовательского института застойных совдеповских лет, – Прозоров не знал, но, хотя и позволил себе растеряться на минутку–другую, блуждая вслед за капитаном–гидом по бесконечным коридорам водоплавающего монстра и уважительно озирая череду помещений, профессиональная склонность к анализу поставила все на свои места: корабль был создан людьми и людьми управлялся, а потому без них представлял собой всего лишь нагромождение листов железа и механизмов.

Людей же, существующих в его чреве, отличали от Прозорова лишь специальные, неведомые ему знания, однако, по его мнению, он обладал знанием высшим, не доступным ни ученым–физикам, ни искушенным механикам и мореходам он знал человека как такового, творца всех этих кораблей и их потрохов. И хотя он не брал на себя смелость полагать, будто его интеллект способен подавлять интеллекты как высоколобых, так и примитивно–практических специалистов, собравшихся здесь, одно знал твердо: как бы то ни было, а основную задачу своего нахождения на судне он должен исполнить непременно и без–укоснительно, не считаясь ни с чем и ни с кем, включая сюда и собственную персону.

Хотя обольщаться своей принадлежностью к суперменам, умеющим манипулировать людьми и, если требуется, хладнокровно их убивать, не стоило по многим причинам, одной из которых была та, что на "Скрябине" присутствовал искушенный Сенчук, и, если отставник государственной безопасности находился на стороне контрабандистов, самоуверенность в противо– действии ему была подспорьем сомнительным. Старпому Прозоров откровенно и обоснованно не доверял хотя бы по той причине, что хитрющий опер старой закалки, сподобься на криминал, видел бы, конечно, в нем, невесть по какой причине прибывшем на судно кураторе, своего потенциального врага, и поворачиваться к старпому спиной можно было лишь стоя перед зеркалом.

К тому же по личному опыту Прозоров знал, что порой в своих профессиональных качествах и в бытовой смекалке любой битый периферийный служака превосходит многих генералов из центрального ведомства и, займи руководящее кресло, управится с делами куда как толковее.

Однако, как известно, бодливой корове бог рог не дает, и большинству разнообразных талантов, не обязательно, впрочем, отмеченных принадлежностью к секретным ведомствам, волею судьбы полагалось прозябать в безвестности, нищете и последующем забвении.

Статус официального государственного представителя подразумевал широкие полномочия, но Прозоров не торопился использовать их, уяснив, что, насторожи он кого‑либо активными действиями, его проведут за нос без труда, воспользовавшись некомпетентностью пришлого сухопутного дилетанта.

Оставалось одно: выйти на источники полезной информации, анализируя ее, разгадать планы злоумышленников и очертить их круг с одновременным привлечением на свою сторону надежных людей.

Ему понадобилось не более суток, чтобы убедиться: он находится в плотном круге корректного отчуждения и примкнуть к какой‑либо из существующих на судне компаний категорически невозможно – общение с ним ограничивалось лишь вежливыми конкретными ответами на поставленный вопрос. Посему характеристики членов команды выстраивались на основе весьма субъективных, на уровне подсознательных ощущений, данных.

Матросы и командный состав представляли сторонящуюся его массу – причем сторонящуюся, как он подозревал, намеренно, ибо видели в нем надсмотрщика, никак не связанного с их профессией и интересами.

Ученые вели загадочную и замкнутую жизнь, и понять ее было настолько же сложно, как понять иерархию и бытие судовых тараканов.

Из состава экипажа поневоле, в силу своей оторванности от общего коллектива и самостоятельности, выделялись четверо: Крохин, Сенчук, Забелин и судовой врач.

Пытаясь определить, связаны ли эти личности с перевозом контрабанды, если, конечно, таковая на "Скрябине" присутствовала и им не отрабатывался ложный след, Прозоров приходил к мысли, что каждого из данных людей отличает известного Рода неопределенность судьбы и намерений.

Судовой врач вышел в море впервые. Факт подозрительный. Но имеющий и вполне логичное обоснование: доктор клюнул на высокий заработок, во много раз перекрывающий доходы любого обычного хирурга той страны, где ценность медработника определялась его доступом к власть имущим.

Возле старпома постоянно крутился помощник руководителя экспедиции Крохин – бывший журналист–аутсайдер, пробавляющийся, как понял Прозоров, случайными зарубежными заработками, перекати–поле.

Роль Крохина в плавании была ему напрочь неясна – нечто вроде адъютанта без конкретных обязанностей при спонсоре.

Наконец, Забелин. Этот отставной военный моряк, с кем Прозорову довелось пообщаться лишь вскользь, вызвал в нем определенную и устойчивую симпатию.

Эмиграция, как выяснилось, носила для бывшего кавторанга характер сугубо вынужденный: руководимый отцовским чувством и одиночеством после смерти жены и, одновременно, долгом перед ее памятью, он поехал вслед за сыночком–раздолбаем, влекомым романтикой поиска лучшей доли на чужбине, где их пути разошлись. Деньги за проданную в Москве квартиру бездарно протратились, возвращаться было попросту некуда, и Забелин поневоле осел в чуждой ему Америке. Плавание на "Скрябине" представляло для него случайную, без перспектив, шабашку, чьей мимолетностью кавторанг, привыкший служить, а не прислуживать, явно и болезненно тяготился.

Прозоров, в ком еще подспудно сидел комплекс, определяющий эмиграцию как аналог предательства, все‑таки сочувствовал Забелину – одному из многих тысяч российских беззаветных офицеров, выкинутых в кювет из резко вильнувшего в сторону кузова, набитого советским социумом, ослепленным новыми миражами – на сей раз капитализма.

Да и о каком, собственно, предательстве могла идти речь, если уезжал он, Забелин, не из той страны, которой служил и в чье будущее верил, а с пепелища несбывшихся надежд, осмеянных принципов, в руины поверженных устоев. С территории новой жизни, что кроилась по старому заокеанскому образцу. Из периферии в центр.

В этом человеке отчетливо ощущались и честность, и прямота. Положиться на него в критической ситуации Прозоров, как ему думалось, мог, хотя к общению с ним кавторанг, подобно другим, также не устремлялся, вел себя скованно и приглашения на вечернюю выпивку и задушевный разговор вежливо отвергал, ссылаясь то на самочувствие, то на занятость.

А разного рода вопросов у Прозорова прибавлялось: оказывается, в самом начале плавания с судна исчез штурман – смытый, как утверждал капитан, усилиями морской стихии за борт. Далее, по невыясненным до конца причинам, "Скрябин" покинул и поставщик оборудования, высадившись, как пояснил второй помощник, на норвежскую нефтяную базу, однако в разговоре с одним из матросов проскользнуло, что бизнесмен, имевший гидрокостюм, покинул корабль выпрыгнув через иллюминатор и вплавь добравшись до островка искусственной суши.

Потребовав объяснений у капитана, Прозоров получил невнятный ответ об охватившем бизнесмена психозе, вызванном однообразием плавания, отсутствием ресторанов, женщин и прочих неправедных утех привычного ему потребительского бытия.

Все эти факты подтверждали сомнения подполковника в существовании темной стороны данного морского похода. А особенно настораживал национальный состав экипажа, в котором присутствовали чеченцы, дагестанцы и украинцы с весьма отчетливыми для Прозорова чертами людей, привыкших держать в руках оружие.

Вместе с тем времени на какие‑либо раздумья оставалось мало: "Скрябин" приблизился к координатам гибели "Комсомольца".

И в действиях своих Иван Васильевич решил не мешкать… Тем паче к вечеру в каюте ученого Кальянрамана вспыхнул из‑за неисправной электропроводки пожар, который команда тушила достаточно долго. Возникшая суматоха даровала подполковнику около двух часов бесконтрольного передвижения по судну.

С раннего же утра на палубах и в лабораториях воцарилась рабочая суета: готовились лебедки и тросы, укомплектовывался необходимыми механизмами и приборами батискаф.

А к полудню разразился скандал: при монтаже механических приспособлений на батискафе выяснилось, что куда‑то исчезли гребные винты глубоководного аппарата, вместо которых в упаковочных ящиках обнаружились тяжелые ржавые болванки, издевательски положенные в тару для придания ей надлежащего веса.

Прозоров, облокотившись на леера, стоял, подставив лицо студеному ветерку, и сквозь прищуренные глаза наблюдал за толкотней матросов, сгрудившихся возле толстостенного металлического шара, извлеченного из трюма на палубу.

Промасленный трос с пудовым крюком, зацепленным за мощную титановую петлю, туго колотил по металлу грузовой стрелы.

У трапа, ведущего на мостик, выясняли отношения капитан, араб и тощий Кальянраман – руководитель исследовательских работ.

Разговор происходил на повышенных тонах. Прислушавшись, Прозоров различил постоянно повторяющиеся словечки из английской нецензурной лексики.

Араб, свирепо выпучив свои жгучие очи, тыкал пальцем в грудь Кальянрамана, сокрушенно размахивающего руками, и без остановки поливал красноречием.

По соседству от Прозорова, не обращая ни малейшего внимания на бушевавшие среди иностранцев страсти, а напротив, мечтательно глядя в морскую даль, стоял со спиннингом под мышкой невозмутимый Сенчук.

Прозоров переместился поближе к соотечественнику.

Старпом напевал сквозь зубы:

В неапольском порту,

С пробоиной в борту,

"Жаннетта" поправляла такелаж…

Замолчал, равнодушно глядя на подошедшего к нему гостя с ответственными полномочиями.

– А как дальше? – с улыбкой спросил Прозоров.

Но прежде чем уйти,

В далекие пути,

Был на берег отпущен экипаж,

равнодушной скороговоркой поведал Сенчук.

– Крепко сбитая песенка! – дал оценку подполковник. – Чьи слова?

– Слова русские, сугубо народные, – сказал Сенчук, подматывая леску на катушку. – А чьи стихи – не знаю. – Затем, коротко обернувшись на разгневанного спонсора, прокомментировал: – Довели эфиопа до белого каления! Плюнуть ему сейчас в рожу – зашипело бы!

– А что случилось? – спросил Прозоров.

– Пропеллеры от батискафа запропастились… Дело, говорят, тухлое. Этот, в чалме чего‑то там прохлопал, не проверил вовремя комплектность. Араб, слышал, обещал сделать из его черепа пепельницу.

– И какие выводы?

– Выводы – не наша работа, – сказал Сенчук. – Наша начинается после них.

– Но если дело тухлое, то… приплыли, что ли? – произнес Прозоров растерянно. – Или наоборот – уплывать будем?

– Почему на жопе морщин нет, знаешь? – сказал старпом. – Потому что она не думает ни о чем и на все ей насрать! А у тебя весь лоб в бороздах… Ты же человек служивый и ко всякой там аппаратуре непричастен. Так вот и отдыхай, набирайся морского кислорода, его тут никто не перекроет, вентиль в руках божьих. – Вновь рассеянно посмотрел в сторону трапа, где началась новая перебранка – уже среди вздрюченной матросни. Пробормотал: – Они и на Страшном суде будут сквернословить и плеваться, прости, господи, их козлиную непосредственность.

– А что, если нам принять по пятьдесят грамм? – предложил Прозоров. – Я с собой хорошую бутылочку прихватил…

– С порядочным человеком, – сказал Сенчук, – и керосин в горло пролезет без запинки, навроде "Мадам Клико" какого‑нибудь. Отчего ж! Прошу в мои апартаменты! – И он живо перемотал на катушку капроновую нить, олицетворяющую связь человека с природой.

Каюта старпома произвела на Прозорова изрядное впечатление своим простором, уютной мебелью и переборками, отделанными под красное дерево.

– Хорошо устроились! – не удержался он от реплики. – Как в городской квартире…

– Старости положен комфорт, – грустно ответил старпом. – А бока мои помнят уйму казарменных шконок, так что вполне заслужили чести понежиться на мягких подушках перед гробовой доской.

– Ну, предлагаю тост за здравие, – сказал Прозоров, поднимая рюмку. – В плавании, как понимаю, это основа основ!

– А я бы выпил за удачу, – сказал старпом. – Поскольку, как помнится, на "Титанике" никто не хворал.

– Странный здесь народец, – посетовал Прозоров, отправляя в рот дольку лимона и невольно кривясь. – Все замкнутые, каждый в себе…

– Публика не стоит рублика, – поддакнул Сенчук. – Матросы – сволочь; носороги ученые как клопы, в своей шарашке толкутся…

– А чего толкутся?

– Я не знаю, что делается в их логове, – сказал Сенчук. – Может, молятся своему мусульманскому богу, может, сосут кальяны…

– А вы, как мне сообщили в Москве, оказывается, раньше плавали на "Скрябине"? – невинным тоном спросил Прозоров. – Только вот не знаю, в каком именно качестве?

– В достославную социалистическую пору? Под трепещущим на соленых ветрах алым стягом с серпом и молотом? – ничуть не растерялся старпом. – Представьте, помощником капитана.

– У капитана много помощников, – сказал Прозоров, намекая таким образом на уточнение нумерации.

– Третьим, вторым… – неохотно поведал старпом.

– Но вторыми помощниками на таких судах, насколько мне известно, назначались специальные люди… – позволил себе подполковник некоторую бестактность.

– Речь, насколько понимаю, идет о КГБ? – дружелюбно спросил Сенчук.

– Ну, в общем, да…

– Эх! – произнес старпом горестно. – В ту пору, голубь мой, все люди специальные были, весь наш героический народ. И как бы кто ни кобенился, а все мы из этого КГБ родом!

– Почему же? – возразил Прозоров. – А всякие диссиденты–мечтатели?..

– Были такие, – кивнул Сенчук. – Так они же полезную функцию выполняли, дурачки. Клапанов и сапунов. Излишек пара и смазочного материала выпускали. А в итоге – за что боролись, на то и напоролись. Как маялись в дерьме и нищете, как скулили из подворотен, так в подворотнях и остались. Со всеми своими добровольными обязанностями. Только на сей раз – обеспечивающими непреклонность демократии. Вот кто уж – специальные люди! Они всякому строю недовольны. А есть и вообще вечные революционеры. Профессиональные, как лысый Ильич говорил. Им что в райских кущах, что на сковородке адовой – все неймется! И вновь продолжается бой… Про них песня. Таких вот товарищ Сталин, который свою пирамиду по строгим геометрическим чертежам выстраивал, в первую очередь и кокнул. Всех вычистил во имя спокойствия общества. Ему народ–солдат был нужен, а баламуты с их вечной ленинской революцией ни к чему. И кстати, коли о КГБ, то появился в ту пору у санитаров–чекистов значок на рукаве – змея и пересекающий ее меч. Знаешь, что означала змея? Гидру революции, как прочитал я в трудах одного знающего дело человека.

– А после – в сталинской пирамиде все начало тухнуть, пошли газы, возросло давление, и пришлось создавать систему клапанов, – продолжил Прозоров.

– Управляемых! – поднял палец Сенчук. – Один пусть постоянно сифонит, другой прикроем чуток, а третий захлопнем лет на десять… Не страна, а саксофон, да? – Он от души расхохотался.

Цинизм старого опера, прекрасно знающего, что почем в каждом жизненном явлении, к дальнейшей откровенности Прозорова не располагал, тем более чужой откровенностью его собеседник привык пользоваться как разменной монетой. И с красным знаменем на баррикадах он Сенчука не представлял, однако без труда видел его распорядителем на похоронах павших героев и, соответственно, наследником их славы и нереализованных привилегий.

В дверь постучали.

Старпом неторопливо приподнялся, бутылку со стола убирать не стал и открыл замок.

На пороге стоял бледный от трудно сдерживаемой злобы араб.

– Почему не на мостике?! – с места в карьер заорал на старпома. – А!.. Вы изволите пьянствовать! Хорошо же проходит ваша служба! И за что, позвольте узнать, я плачу вам деньги? Срочно на совещание к капитану! И вы – тоже! кивнул в сторону Прозорова. – У нас чрезвычайные обстоятельства, а вы… Кстати! Кто отвечал за погрузку гребных винтов?

– Понятия не имею, – равнодушно ответил Сенчук. – Но обстоятельства трагедии представляю отчетливо.

– То есть? – насторожился Ассафар.

– Винты отлиты из превосходной, судя по всему, бронзы, – пояснил Сенчук. – А ее в России воруют даже с могильных монументов. Так что винты, полагаю, портовые работяги утянули в контору по сдаче цветного лома. За этими парнями нужен глаз да глаз! Не удивился бы, если они отвинтили бы и пропеллеры с нашей посудины.

– А почему же вы в таком случае не потрудились проследить… – Тут араб позволил себе крепкое словцо.

– Выбирайте выражения, мистер, здесь живут христиане, – промолвил Сенчук, неторопливо застегивая бушлат.