Текст книги "Indileto [poмaн в 22 уровнях] (СИ)"

Автор книги: Андрей Матвеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Андрей Матвеев
Indileto
(роман в двадцати двух уровнях)

Лапидус I

Лапидус долго не мог сесть в троллейбус, а когда сел, то понял, что сделал это зря.

Троллейбус был потным и душным, полным дурного июньского люда. Лапидус стоял на задней площадке, зажатый между резко и неприятно пахнущей теткой и каким–то дачником с большим рюкзаком.

Рюкзак норовил ткнуть Лапидуса в лицо, Лапидус пытался увернуться от него, но это не получалось – рюкзак был таким же вездесущим, как и резкий, неприятный запах, исходивший от тетки. Запах, от которого Лапидусу хотелось крепко зажать пальцами нос. Но если он зажимал пальцами нос, то не мог отпихнуться от рюкзака, а если он отпихивался от рюкзака, то голову сразу же клинило от запаха и Лапидус чувствовал, что падает в обморок.

Было восемь часов утра, дачник явно ехал на дачу, тетка – скорее всего – на работу, а Лапидус ехал просто так.

Ехал он просто так потому, что ехать на самом деле ему было некуда – работы у Лапидуса не было где–то с полгода: из фирмы, в которой он служил менеджером по рекламе, его уволили под Новый год, то есть тридцать первого декабря прошлого года Лапидус уже знал, что работы у него больше нет и надо искать новую.

И он начал искать, но не сразу, потому что искать работу в январе бессмысленно, в январе холодно просто выходить из дома, а не то, что искать работу.

В феврале тоже было холодно, да еще начались ветра. Лапидус смотрел из окна на улицу, понимал, что никуда не пойдет и звонил родителям – чтобы прислали денег.

Родители прислали денег в феврале, прислали и в марте. В апреле наступила весна и стало грязно. В грязь работу найти тоже было нелегко – по крайней мере, Лапидус так и не смог.

А в мае найти ее он и не пытался, потому что в мае у всех в голове одно лето и новые работники никому не нужны. Но Лапидус не стал отчаиваться, он решил дождаться июня и вчера июнь настал.

Так что на самом деле Лапидус ехал не просто так, он ехал искать работу, хотя абсолютно не понимал, как это сделать.

Троллейбус подошел к остановке, и дачник с рюкзаком вышел.

Когда–то давно Лапидус тоже ездил на дачу, и у него тоже был рюкзак. Он доезжал до этой самой остановки и выходил из троллейбуса, вставал в очередь на автобус, садился в автобус, пытаясь держать свой рюкзак так, чтобы не въехать им кому–нибудь в лицо. Но это было давно, когда родители еще жили в Бурге.

Сейчас они в нем не жили и Лапидус на дачу не ездил – дачу продали в тот год, когда родители уезжали.

Троллейбус отошел от остановки, и Лапидус увидел, что освободилось место. Точнее, два. Одно – у окна, второе рядом. Лапидус сел к окну и начал смотреть.

Он смотрел в окно, за окном была ранняя будничная улица. В троллейбусе народа было много, на улице – отчего–то – нет. День обещал быть жарким, небо было безоблачным. Лапидус начал думать о том, на какой остановке ему лучше выйти из троллейбуса.

Лучше всего выйти было в самом центре, потому что по центру было приятно пройтись пешком. Идти, смотреть на людей и думать о чем–нибудь, что абсолютно не связано с поисками работы и с его, Лапидуса, жизнью.

Например, о женщинах.

Или о славе.

Или о тропических островах.

Хотя, в общем–то, все это было одно и то же: что женщины, что слава, что тропические острова.

Лапидус машинально посмотрел на свои колени и подумал, что джинсы уже вытерлись настолько, что скоро в них появятся дырки. В этот момент рядом кто–то сел.

Лапидус скосил глаза налево и обнаружил, что рядом с ним сел мужчина. Мужчина был в светлой рубашке с короткими рукавами и в темных очках. Короткая стрижка, гладко выбритое лицо. Волевой подбородок. Мужчина развернул газету и начал читать.

Лапидус продолжил смотреть в окно. Если бы рядом с ним села женщина, тогда Лапидус не стал бы смотреть в окно, а начал бы думать о том, что эта за женщина. Хотя если бы рядом с ним села та самая тетка, то он не смог бы думать – резкий и неприятный запах, исходивший от нее, не дал бы ему этого сделать. Но тетка вышла через остановку после дачника, а мужчина на соседнем сиденье читал газету.

У Лапидуса всегда было обостренное восприятие запахов. Пота, парфюма, дезодорантов, перегара, чужого человеческого тела. Красок, эмалей, растворителей и разбавителей. Газа, бензина, керосина и ацетона. Дождя, земли, воды. Дерьма, в конце концов. Дерьма и мочи. Поэтому больше всего Лапидус ненавидел общественные туалеты, которые – как их не пытались отмыть – все равно пахли. Поэтому если Лапидусу на улице вдруг очень хотелось помочиться, то он искал какой–нибудь закуток, где мог сделать это спокойно и без насилия над своим обонянием.

Мужчина перевернул газетную страницу. Лапидус задумался над тем, чем от мужчины пахнет и вдруг понял, что ничем. Мужчина в рубашке с короткими рукавами и в черных очках сидел рядом с ним и читал газету, но от мужчины ничем не пахло, а такого быть не могло. Ведь пахло всегда и от всех.

Лапидус обернулся и посмотрел вглубь троллейбуса. Народа в нем стало меньше, троллейбус подходил к центру, минутная стрелка на часах – к двадцати минутам девятого. Ближе к задней площадке Лапидус увидел еще одного мужчину в рубашке с короткими рукавами и в черных очках, который сидел в ряду напротив и тоже читал газету. Мужчина был похож на соседа Лапидуса как близнец.

Лапидус заерзал на своем сиденье, а потом решительно привстал и выжидательно посмотрел на соседа. Сосед даже не взглянул на него, а просто отодвинулся и дал возможность Лапидусу встать и выйти.

Лапидус встал и начал протискиваться к тому месту, где сидел второй мужчина в рубашке с короткими рукавами и в темных очках. В троллейбусе было посвободнее, но еще не так свободно, чтобы Лапидус мог сделать это без труда, Лапидусу проходилось протискиваться и извиняться.

Тут троллейбус вдруг резко затормозил и Лапидуса прижало к спине какой–то дамы, стоявшей в проходе. Дама возмущенно заорала и стукнула Лапидуса локтем в живот. Лапидус, успев уловить носом сладковатый и одновременно приторный запах дамы, отлетел к очередному окну. Троллейбус двинулся дальше, Лапидус открыл глаза и посмотрел на волю.

За окном был длинный зеленый забор, за забором что–то строили. Возле забора шла узкая полоска тротуара, но сейчас она была пуста. И через весь забор шла яркая синяя надпись, сделанная, скорее всего, масляной краской: «INDILETO».

Лапидус смотрел на эту надпись и пытался понять, что она значит. «INDILETO» в одно слово, «индилето», какое–то «лето» с приставкой «инди», но почему надпись на английском языке? Точнее, английскими буквами, еще точнее – латинскими. А слова такого нет, вернее, не должно быть, но оно написано на зеленом заборе синей краской, вот так: «INDILETO».

«INDILETO» было написано на заборе, но что это такое – Лапидус не знал. Минутная стрелка остановилась на двадцати пяти минутах девятого. Лапидус обернулся и увидел, что мужчина в темных очках и в рубашке с короткими рукавами, мужчина номер один, потому что точно такой же мужчина номер два все еще сидел на том самом месте, на котором и сидел до того момента, когда троллейбус вдруг резко затормозил и Лапидуса прижало к спине возмущенно заоравшей дамочки, тоже встал со своего места и сейчас находился за спиной у Лапидуса.

Он находился за спиной у Лапидуса и смотрел Лапидусу в спину.

И по спине Лапидуса поползли мурашки, которые Лапидус попытался стряхнуть, но мурашки не стряхивались.

Мужчина пристально смотрел сквозь очки Лапидусу в спину и мурашки множились, как микробы в рекламных роликах про кариез или про мыло.

Все та же самая дама, которой Лапидус уткнулся в спину, когда троллейбус вдруг внезапно и резко затормозил, посмотрела на Лапидуса и брезгливо сказала на весь троллейбус: – У него падучая!

Ей никто не ответил, но у Лапидуса возникло ощущение, что все смотрят на него и все его осуждают.

По крайней мере, мужчина номер два явно смотрел на Лапидуса сквозь темные очки. Он уже не сидел, он уже тоже стоял в проходе возле задней площадки, ожидая, по всей видимости, когда Лапидус окажется рядом.

Мужчина номер один почти что дышал Лапидусу в затылок. Лапидус втянул воздух носом, вновь почувствовал сладковатый и приторный запах дамочкиных духов, но от мужчины по прежнему ничем не пахло.

Лапидус взглянул в окно, надпись «INDILETO» давно осталась позади.

Лапидус подумал, что слово это рифмуется с «туалета», а так же – что одно и то же – с «клозета». К примеру: «надпись на стене клозета возвещала «индилето».

Надпись была не на стене клозета, а на зеленом заборе, забор давно остался позади, Лапидус почувствовал, что ему стало душно в троллейбусе. И еще – клаустрофобично, если исходить из слова «клаустрофобия», что значит боязнь замкнутого пространства.

Троллейбус, в который Лапидус сел где–то около восьми утра, несомненно был таким замкнутым пространством, и при этом, пространством, в котором происходило что–то странное.

Сначала дачник с рюкзаком и тетка с неприятным запахом, хотя это скорее обыденно, чем странно, но почему именно сегодня с утра, когда Лапидус решил сделать вид, что ему надо ехать в центр искать работу и действительно поехал?

Дачник и тетка вышли, но рядом сел мужчина, мужчина в рубашке с короткими рукавами, мужчина в темных очках, мужчина с короткой стрижкой, мужчина с газетой, в конце концов, мужчина, от которого ничем не пахло, то есть мужчина без запаха.

Это было самым странным, даже более странным, чем непонятная надпись «индилето», по дурацки рифмующаяся с «клозета», а так же «туалета». При этом дама, о спину которой ударился Лапидус, когда троллейбус внезапно затормозил, и которая больно ударила его локтем в живот, заорав так, будто Лапидус прямо в троллейбусе начал ее насиловать, была в шелковом, облегающем туалете, то есть в облегающем, шелковом, розовом платье, а платье, как известно, не только часть туалета, но и само по себе туалет, хотя это совсем не странно.

Странным был мужчина без запаха. Но еще более странным было то, что в конце троллейбуса, на задней площадке, был точно такой же мужчина. Тоже в рубашке с короткими рукавами. Тоже в черных очках. Тоже коротко стриженный. И тоже с газетой. Мужчина номер два, клон, дубль, близнец мужчины номер один. Лапидус пробирался вдоль троллейбуса, чтобы понять, был ли у этого мужчины запах или и в этом он был абсолютно подобен номеру первому. Если бы это оказалось именно так, то странность сегодняшнего троллейбусного утра начинала зашкаливать.

Лапидус решил выйти на ближайшей же остановке и вернуться назад по маршруту троллейбуса до того зеленого забора, на котором была сделана синей краской странная надпись.

Мужчина номер два начал пробираться с задней площадке вперед, по направлению к Лапидусу.

Мужчина номер один тоже продвигался к Лапидусу, но со спины.

Лапидусу стало еще клаустрофобичнее, у него заложило уши и перехватило дыхание.

Троллейбус замедлил ход перед светофором, светофор был на перекрестке, остановка – за ним.

Если загорит красный, то троллейбус остановится, тогда мужчина номер два окажется перед лицом Лапидуса, а мужчина номер один – за его спиной.

Загорел зеленый, троллейбус тронулся, Лапидус ринулся к дверям.

Мужчина номер два стал двигаться быстрее, но на его пути оказалась дама в розовом туалете.

Мужчина номер один выставил ногу – чтобы Лапидус запнулся о нее, когда начнет выходить.

Троллейбус остановился, двери открылись, Лапидус схватился за поручень, подпрыгнул и сиганул на улицу.

– Держите его! – крикнула розовая дама, хотя на самом деле Лапидусу это просто показалось.

«Следующая остановка – центр!» – проговорил гнусаво–металлический голос где–то в троллейбусе и добавил: «Двери закрываются!»

Двери закрылись, у левой половинки стоял мужчина номер два, у правой – мужчина номер один. Они пытались открыть двери, но у них не получалось. Троллейбус тронулся и покинул остановку, Лапидус огляделся по сторонам – была улица, шли люди, клаустрофобии больше не было, на часах было ровно полдевятого. А может, и не ровно, а восемь тридцать одна. Но все равно рано – обычно Лапидус еще спал в это время. Но это обычно, а сегодня все было как–то не так!

Лапидус 2

Лапидус мрачно смотрел, как троллейбус отъезжает от остановки, увозя в себе двух странных мужчин под номерами. Так и хотелось громко скомандовать: на первый, второй – рас–счи–тайсь! Но время ушло вместе с троллейбусом, командовать было некому.

Лапидус хорошо помнил, что надпись на заборе была слева по ходу троллейбуса, а значит, ему надо было просто развернуться и пойти обратно. Восемь тридцать пять, проорала какая–то наглая кукушка у него в левом ухе. Лапидус развернулся и пошел, пытаясь, зачем–то, считать шаги.

Но долго прошагать не удалось, тротуар оказался перегороженным маленьким грузовичком, с которого трое работяг в синих комбинезонах стаскивали здоровенный рекламный щит. – Держи, мать твою! – кричал тот работяга, что был в кепке. – Держу, – отвечал ему второй, повыше и без кепки, а третий суетился молча.

Лапидус остановился и уставился на щит.

На щите была женщина с пулеметом. Более того, на этой женщине крест–накрест были надеты пулеметные ленты. Только вместо патронов – тюбики с губной помадой. Верх дизайнерской мысли и изобретательности. Женщина с пулеметом, стреляющим губной помадой. Здоровущий такой щит, перегородивший дорогу Лапидусу.

Можно, было, конечно, обойти. Но – только можно. Лапидус внезапно подумал, что если день начинается не так, то и дальше все пойдет не так, ведь поехал он в город совсем не для того, чтобы искать надпись на заборе, пусть даже надпись эта обозначала странное слово «INDILETO». В город Лапидус поехал на поиски работы, а значит, что надо опять разворачиваться и шагать в центр. Лапидус развернулся и пошагал.

Он шагал и пытался понять, что означала эта надпись, и что надо было от него этим двум мужчинам в троллейбусе? И кому в голову взбрела гениальная мысль рекламировать губную помаду посредством пулемета и пулеметных лент? И отчего устанавливать этот щит приспичило в тот самый момент, когда Лапидусу – в свою очередь – приспичило выйти из троллейбуса и пойти на поиски надписи на заборе? Ни на один из вопросов ответа не было, зато было июньское утро и солнце уже начинало припекать.

Лапидус поднял голову и увидел, что стрелки на часах мэрии показывали ровно без десяти девять, то есть восемь часов пятьдесят минут. Мэрия была на той стороне улицы, улица была широкой, с движением в шесть рядов – три в одну сторону, три в другую. И под улицей был подземный переход, которым никто из горожан обычно не пользовался, потому что спуститься по ступеням и подняться по ступеням было намного сложнее, чем просто перейти улицу наискосок, лавируя между проносящихся машин и таких же торопливо–ленивых пешеходов, будто играющих с машинами в нерусскую игру под названием «регби».

Только что у них в руках было вместо дынеобразного мяча?

Лапидус встал на краешке тротуара и начал выжидать удобный момент, чтобы и самому броситься на проезжую часть. Но машины шли плотным утренним потоком, так что стой он еще хоть пять минут, хоть десять, поток машин не стал бы меньше, а это означало одно: надо было идти через переход, как бы Лапидусу этого не хотелось. В переходе всегда было темно и сыро, а еще Лапидус подозревал, что в нем по ночам водились не только бомжи, но и огромные, мерзкие крысы. Хорошо хоть, что сейчас была не ночь, а без пяти девять утра, так что ни бомжей, ни крыс можно было не бояться.

И Лапидус начал отсчитывать ступеньки, ведущие под землю. Раз, два, три, четыре, пять, шесть…

Семь, восемь, девять, десять…

Одиннадцать, двенадцать, тринадцать…

Четырнадцатой ступеньки не было, четырнадцатой ступенькой была железная плита, после которой и начинался собственно переход.

Лапидус обернулся, посмотрел с тоской на синее небо, набрал воздуха и ринулся вперед с такой же решимостью, с какой ныряльщик уходит на глубину.

Проплыть надо было метров тридцать – тридцать пять, потом можно было вынырнуть и отдышаться. Переход был, как ему и положено, темным, вот только в сегодняшнее утро еще и абсолютно пустым.

За исключением одного странного смазанного пятна в самом центре, до которого Лапидус добраться пока не успел.

У Лапидуса заложило уши и ему пришлось сглотнуть. Давление выровнялось, отчетливо доносился какой–то тихий гул: то ли звуки улицы сверху, то ли что–то другое. Странное смазанное пятно приблизилось и оказалось бородатым мужчиной, сидевшим у стенки прямо посреди перехода на маленьком раскладном стульчике. Рядом с мужчиной на цементном полу перехода лежал раскрытый футляр от гитары. Гитара лежала на коленях, глаза мужчины были закрыты. Видимо, он спал.

Лапидус решил как можно быстрее проплыть мимо.

– Эй, селянин, – услышал он негромкий окрик в спину, – ты куда это так быстро?

Лапидус не ответил, только еще быстрее заработал ногами.

– Подожди, не спеши, успеешь!

И Лапидус вдруг понял, что он действительно успеет, ибо внезапно опять выпрыгнувшая из левого уха кукушка громогласно провозгласила на весь переход, что сейчас всего девять ноль две. То есть девять часов две минуты.

Бородатый мужчина внимательно посмотрел на Лапидуса, потом взял гитару и дернул струны, «Двадцать два очка…», пропел мужчина низковатым и хриплым голосом, а потом, дернув струны еще раз, вновь повторил: «Двадцать два очка», опять дернул струны, выждал паузу и добавил, только уже не низковатым и хриплым, а голосом высоким и сиплым: «И быстро падающие слова, и еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал…»

– Я не читал никаких писем, – отрывисто сказал Лапидус.

Мужчина ничего ответил, мужчина просто продолжил свой странный речитатив:

«Если хочешь, можешь идти дальше, если хочешь, можешь оставаться, что с того, что мы с тобою меченые…»

– Я – не меченый! – возмущенно сказал Лапидус.

Мужчина перестал играть и внимательно посмотрел на Лапидуса. Он посмотрел на него сначала левым глазом, прищурив правый, потом – наоборот, правым, прищурив левый. – Нет, – сказал мужчина, – не возражай, ты – меченый!

– Чем это я меченый? – недоуменно спросил Лапидус.

– Теми письмами, которые ты прочитал, – рассмеялся мужчина.

Лапидус понял, что перед ним сумасшедший. И еще он понял, что время тут, на самом дне перехода, остановилось, и что ему надо было не останавливаться, а плыть, плыть, плыть, плыть, вот только он уже остановился и оказался на самом дне перехода, рядом с каким–то бородатым безумцем, который несет не просто бред, а уже что–то совсем патологическое.

– Тебя как зовут? – вдруг спросил мужчина, закуривая окурок, который он достал из нагрудного кармана засаленной клетчатой рубахи.

– Лапидус, – машинально ответил Лапидус.

– Это не имя, – возразил ему мужчина, – таких имен не бывает, меня вот тоже зовут не Манго – Манго…

– А тебя как зовут? – спросил Лапидус.

– Манго – Манго, – с хитрецой сказал мужчина, выдыхая дым чуть ли не в лицо Лапидусу, – но ведь ты все равно не поверишь.

– Почему? – удивился Лапидус, – меня зовут Лапидусом, тебя – Манго – Манго, странное, конечно, имя, но ничего, бывает и хуже…

– Это как? – спросил мужчина, вновь взяв гитару в руки.

– Не знаю, – сказал Лапидус, – я конкретно не задумывался, но знаю, что бывает и хуже…

– Ты меченый, – сказал Манго – Манго, – палец мне оторви. Точно меченый!

– Я поплыву, наверное… – тихо промолвил Лапидус.

– Стой, – сказал Манго – Манго, – куда тебе спешить?

– Слушай, а что это за двадцать два очка? – внезапно спросил Лапидус.

– Каких двадцать два очка? – удивился Манго – Манго.

– Ну этих…

– А… – пробурчал Манго – Манго, вновь дернул струны и вновь то ли заговорил, то ли запел: – Двадцать два очка… И быстро падающие слова… И еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал… Если хочешь, можешь идти дальше, если хочешь, можешь оставаться…Что с того, что мы с тобою меченые надписью зеленой краской «индилето»…

– Не правильно, – сказал Лапидус, – надпись была синяя, это забор – зеленый.

– Какой еще забор? – недовольным голосом переспросил Манго – Манго, переставая играть.

– Нормальный забор, – ответил Лапидус, – большой и зеленый, а на нем надпись была… Я ехал в троллейбусе, в нем еще было двое одинаковых, они пытались меня поймать, а я смотрел в окно. Мы проезжали мимо забора и я на нем прочитал надпись…

– Какую? – спросил Манго – Манго.

– Я могу только написать, – сказал Лапидус, – она была на иностранном.

– Напиши, – сказал Манго – Манго.

– У меня нечем, – сказал Лапидус.

Манго – Манго отложил гитару, заглянул в футляр, порылся в нем и достал клочок бумаги и толстый огрызок красного карандаша.

– Надо синий, – сказал Лапидус, – иначе я не вспомню.

– Попытайся, – сказал Манго – Манго, – синего у меня нет.

– А песня, – спросил Лапидус?

– Какая песня? – в свою очередь спросил Манго – Манго.

– Которую ты пел… Про двадцать два…

– Это не песня, – серьезно сказал Манго – Манго, – это послание, его надо слушать внимательно и тогда ты сможешь хоть что–то понять…

– В чем? – переспросил Лапидус.

– В жизни, – ответил Манго – Манго и добавил: – Ты вспомнил?

Лапидус взял в правую руку красный карандаш и закрыл глаза. Он представил забор, мимо которого проезжал троллейбус, потом вспомнил, как троллейбус резко затормозил и его прижало к спине дамы, стоявшей в проходе, затем он вспомнил, как дама возмущенно заорала и стукнула его локтем в живот…

Лапидус открыл глаза и посмотрел на Манго – Манго.

– Вспоминай, вспоминай, – сказал тот.

Лапидус вновь закрыл глаза и еще крепче сжал красный карандаш пальцами правой руки, так крепко, что нос его внезапно и отчетливо вспомнил до одурения сладковатый и невыносимо приторный запах дамы, а сам Лапидус вспомнил, как он отлетел к окну. Затем троллейбус двинулся дальше…

Лапидус открыл глаза и посмотрел на клочок бумаги.

Когда он открыл глаза в троллейбусе, то на часах было примерно восемь двадцать пять, и за окном был зеленый забор. Сейчас было девять двадцать пять, если верить кукушке. За забором что–то строили. Лапидус поднес карандаш к бумаге. Возле забора шла узкая полоска тротуара, но она была пуста. Лапидус написал первую букву: «I». Через весь забор шла яркая синяя надпись, скорее всего, масляной краской. Лапидус быстро дописал остальные семь букв: «NDILETO».

– Покажи! – приказным тоном попросил Манго – Манго.

Лапидус протянул ему обратно клочок бумаги и огрызок красного карандаша. – Только это было синей краской, – почему то добавил он извиняющимся голосом, и на зеленом заборе. То есть, забор был покрашен зеленой краской, а надпись сделана синей…

– Понятно, – сказал Манго – Манго, пристально вглядываясь в клочок бумаги, – то же самое слово.

– Какое? – спросил Лапидус.

– Слушай, – тихо проговорил Манго – Манго и вновь взял в руки гитару. – Это очень просто. Слушай и повторяй. Начали! «Двадцать два…»

– Двадцать два! – повторил Лапидус.

«И быстро падающие слова!»

– И быстро падающие слова!

«И еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал…»

– И еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал… – монотонно повторял Лапидус.

«Если хочешь, можешь идти дальше, если хочешь, можешь оставаться…»

– Если хочешь, можешь идти дальше, если хочешь, можешь оставаться… —

«Что с того, что мы с тобою меченые надписью зеленой краской «индилето»?»

– Понял, – сказал Лапидус, – это слово «индилето», а что оно значит?

– Спеть снова, – спросил Манго – Манго, – если еще не понял? Или хочешь знать последние слова?

– Хочу, – ответил Лапидус.

– Слушай, там все очень просто: «Игра окончена. Я убираюсь!»

– Куда?

– Нет, вы посмотрите на него, – разошелся Манго – Манго, – я же ему говорю, что это не песня, а послание. А в послании никогда и ничего не бывает ясным до конца. А ему все надо знать. Что такое двадцать два, что за письма, что за слово, и кто куда уматывает. Думать надо, думать!

– Понял, – сказал Лапидус, – я буду думать.

– Селянин, – сказал Манго – Манго.

– Кто–кто? – переспросил Лапидус.

– Не кто, а ты! Это ты – селянин, то есть такой… В общем, меченый…

– Я поплыву, – сказал Лапидус.

– Плыви, – сказал ему Манго – Манго, – только спроси хоть, где тебе меня найти.

– А зачем? – удивился Лапидус.

– Надо будет, – уверенно сказал Манго – Манго, – не знаю, зачем, но надо…

– Так где мне тебя найти?

– На реке, когда плывешь вниз из города, то по правому берегу, возле леска…

– Ты мне не понадобишься, – сказал Лапидус, и оттолкнулся ногами от пола.

– Плыви, плыви, – прокричал ему вслед Манго – Манго, – только не забудь! – И он пропел в спину уплывающему Лапидусу: «Что с того, что мы с тобою меченые надписью зеленой краской «индилето»?»

Лапидус быстро выскочил из перехода и вновь начал отсчитывать ступеньки.

Тринадцать, двенадцать, одиннадцать…

Десять, девять, восемь…

Семь…

На шестой он посмотрел на небо, желая только одного: увидеть его утреннюю невообразимую июньскую голубизну. Вместо голубизны над переходом висела мрачная и черная туча, которая с мгновенья на мгновенье должна была пролиться на землю невозможным еще полчаса назад ливнем. Часы на мэрии пробили девять часов пятнадцать минут. Короткий и мелодичный отсчет каждые четверть часа.

На шестнадцатой минуте десятого из тучи хлынул дождь. Еще через несколько секунд промокший до нитки Лапидус стоял у кромки тротуара и с удивлением смотрел на притормаживающую возле него машину.