Текст книги "Экспоненциальный дрейф"

Автор книги: Андреас Эшбах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Андреас Эшбах
Экспоненциальный дрейф

Вступление

Я отниму у вас, дорогой читатель, всего пять минут и сразу попрощаюсь. Я остаюсь здесь, а вы сейчас отправитесь в путь. Занимайте места. Вы уже в одном шаге от завораживающего путешествия. Вы приобрели эту книгу, потому что желаете перенестись в другой мир. Сейчас Андреас Эшбах возьмет под контроль вас, ваше пространство и ваше время.

Позвольте мне сказать: я не знаю ни одного другого современного писателя, который смог бы быстрее достичь своей цели. Забудьте всё, что вы читали о хорошей и плохой литературе. Дело не в том, что хорошо и что плохо, а в том, куда и как быстро вы попадете вместе с этой книгой. Я вам гарантирую: вы о таком и не мечтали! Эта книга – средство передвижения, которое заставит вас затаить дыхание, а волшебство авторской фантазии перенесет вас в состояние невесомости.

Андреас Эшбах – исключительное явление в немецкой литературе. Он действительно рассказчик, который не будет ни поучать, ни запугивать. И уж точно не станет надоедать. Эшбах хочет развлечь, он притягивает к себе и больше не отпускает. Он – рассказчик, который находит заурядное в необычном и необычное в заурядном.

Его читатели знают об этом давно. Те, кто не знали, убедились, прочитав «Экспоненциальный дрейф». Этот роман с продолжением печатался во вновь созданной газете «Frankfurter Allgemeinen Sonntagszeitung» и из недели в неделю завораживал своих читателей. Один захватывающий сюжет сменял другой, и, наверное, сам автор точно не знал, куда эта история его приведет.

Это я предложил Андреасу Эшбаху написать такой «роман с продолжением», как писали до него Чарльз Диккенс, Марк Твен и Стивен Кинг. Предложил потому, что его книга «Видео Иисус» произвела на меня большое впечатление, и потому, что считал Эшбаха способным к такому масштабному эксперименту. Эшбах сидел в моем кабинете, и не прошло и пяти минут, как он согласился. Результат этого необычного договора перед вами. Начинайте читать, и вы станете свидетелем чуда ускорения. Эшбах прогонит ночь, и вы не успеете заметить, как взойдет солнце над миром, который стал иным…

Издатель Франк Ширрмахер

Глава первая

– …И что вы предлагаете? Заморить его голодом?

– Я же говорил об окончании лечения, а не…

Светло-серая стена слегка поблескивает от неоновых ламп. Матовое стекло в оконной раме совсем темное, только по верхнему краю – тонкая светлая полоса. Перед ним кровать, на ней полулежит молодой человек в красной футболке. Руки прижаты к груди, стеклянный взгляд устремлен в пустоту. Запах больницы.

– …И давно он так?

– Четыре года…

Слова, которые проскакивают мимо. Их осознают, и они пропадают в никуда. Понятия, которые появляются сами по себе, чтобы дать всему свое название и привести все в порядок. Оставалась только срочность. Надо было что-то сделать, совершить. Чего бы это ни стоило.

– …По всей вероятности, он больше не проснется…

Лица, которые склоняются над ним. Фигуры, загородившие пациента в красной футболке. Стетоскоп, болтающийся на груди человека в белом халате. Яркий свет. Тепло.

– …А разве можно оправдать такие огромные расходы?

Сопротивление. Смутные воспоминания. Определенность. Обратного пути нет. Но куда? Нет, обратно нельзя ни в коем случае. Нужно перешагнуть через пропасть. Это всего один шаг. Ничего страшного. Тело, в которое надо проникнуть, – как рука в перчатку.

Конечно, телевизионщики нарушали режим дня и срывали весьма плотный график. Юрген Ребер наблюдал за тем, как они прокладывали кабель, устанавливали штативы и прожекторы и по несколько раз смотрели сквозь визиры своих видеокамер. Он даже и не подозревал, сколько труда требуется, чтобы создать минутный телесюжет для вечерних новостей.

– Давайте начнем, доктор Ребер? – предложил репортер, мужчина с покрасневшими глазами и некрасивым родимым пятном на лице. – Встаньте рядом с кроватью и положите руку ему на плечо… да… так… отлично… Торстен? – обратился он к оператору.

Тот присел на корточки и установил объектив. Ассистент поправил кусок полотна перед одним из прожекторов. Ребер даже ожидал, что кто-нибудь подойдет и смахнет пот с его лица. Но, очевидно, его внешность никого не интересовала.

– И смотрите на меня, а не в камеру! – Над объективом загорелась красная лампочка. – Поехали!

Ребер кивнул. Ему казалось, что он производит впечатление скованного и недружелюбного человека.

– Данный пациент перенес инсульт в мае 1998 года. К сожалению, это произошло в самолете при посадке, – начал он и откашлялся. Ничего, они потом вырежут это из кадра. – Следовательно, реанимационные мероприятия не были проведены вовремя. Его удалось спасти, но с тех пор он находится в состоянии бодрствующей комы.

Специально для съемки молодого человека побрили. Его глаза были широко открыты, а худощавое лицо повернуто в сторону окна. И никак нельзя было догадаться, понимает ли он, что происходит вокруг него.

– Значит, уже четыре года! Я слышал, что пациенты, которые находятся в коматозном состоянии более двух месяцев, как правило, не поправляются…

Ребер окинул взглядом репортера, в выражении лица которого появилось нечто темное и агрессивное.

– Да. Чем дольше пациент находится в коматозном состоянии, тем меньше его шансы на выздоровление, – осторожно ответил доктор. – Тем не менее известно немало случаев, когда больные внезапно выходили из вегетативного состояния через несколько лет или даже десятилетий. В принципе, даже больной с аноксией мозга может прийти в сознание в любую минуту.

– Вы уже были свидетелем таких случаев?

– Нет, к сожалению, нет.

Репортер понимающе кивнул.

– А в какую сумму обходится уход за больным в коме?

Ребер внезапно стал догадываться, откуда дует ветер. Журналисты хотели представить деятельность клиники как пустую трату денег.

– Пациенты в вегетативном состоянии – тяжелобольные! – Он чувствовал, как его охватывает гнев, но надо было держать себя в руках до тех пор, пока камера направлена на него. – Правильный уход за ними сложен и потому дорогостоящ. Но если сравнить все это с другими тратами нашего общества, то…

– Вы не могли бы уточнить ежемесячную сумму затрат? – перебил репортер.

Ребер перевел дыхание, прежде чем ответить.

– В зависимости от тяжести случая – от десяти до сорока тысяч марок.

– Другими словами, содержание только этого пациента поглотило от четверти до одного миллиона марок!

«Не может быть, чтобы он так быстро высчитал эту сумму!» – подумал Ребер.

– При трех тысячах новых коматозных пациентов в год эта сумма достигает сотен миллионов. Исходя из таких масштабов, не закономерно ли задуматься о сокращении сроков лечения пациентов, находящихся в данном состоянии, как это уже делается в Швейцарии, Англии и Нидерландах? – хладнокровно размышлял репортер.

Ребер почувствовал, как напрягся его подбородок.

– С медицинской точки зрения, это некорректно. Все равно что дать пациенту умереть с голоду. По-моему, это эвтаназия.

– Но разве эти расходы оправданны? Все лишь для того, чтобы сохранить жизнь без сознания?

В знак протеста Ребер поднял руку. Он чувствовал, как в нем закипает гнев. Хотелось взять плетку и с ее помощью выгнать этих телевизионщиков вон из палаты.

– Пациенты в вегетативном состоянии – не безнадежные больные, не умирающие и вовсе не больные, у которых наступила аноксия мозга, – произнес он дрожащим голосом. – Это живые люди, которым нужна наша помощь, как и другим тяжелобольным. Они случайно потеряли сознание, но ведь его нет и у грудного ребенка.

Ребер был так взбешен, что не заметил неуловимое движение плеча пациента под своей левой рукой.

– Хорошо, другой вопрос, – протянул репортер. По-видимому, он только начал формулировать свою мысль.

В этот момент опять дернулось плечо. Казалось, что кто-то хочет сбросить вспотевшую руку врача. Ребер развернулся. Этого не может быть! Внезапное пробуждение перед включенной камерой – такого еще никогда не было. Это сверх всяких ожиданий!

– Что такое?.. – начал было репортер, но Ребер прервал его:

– Ради бога, не выключайте камеру!

Зрелище захватывало дух. Доктор пытался понять, что происходит, но это было непостижимо. Словно по волшебству, в пустых, остекленевших глазах из какого-то неосязаемого измерения начинали зарождаться душа и сознание. Наверное, так же Бог вдохнул душу в Адама. В такой момент начинаешь верить во Всевышнего.

Так же внезапно, как включают свет, человек ожил. Глаза его наполнились жизнью. Как будто кто-то вернулся домой.

Его язык боролся с сухостью во рту, губы шевелились. Он оглядывал яркие лампы, журналистов и неуверенными, неуклюжими движениями ощупывал одеяло.

– Мвоааа… – вырвалось из горла, которое молчало четыре года.

Грудная клетка дрожала от напряжения.

Ребер дотронулся до руки молодого человека и погладил ее, внезапно засомневавшись в правильности своих действий.

– Все в порядке, – прошептал он. – Вас никто не тронет.

Голова больного резко дернулась, ужасающий взгляд сосредоточился на докторе. Горло и рот старались придать форму звукам, и казалось, будто пациент точно знает, что хочет сказать. У него получилось лишь что-то гортанное, похожее на «ммуа-де-хи».

И вдруг Ребер почувствовал, что его ноги стали ватными. Он опустился на колени перед койкой, и у него возникло странное желание расплакаться. Ребер дотянулся до звонка, чтобы позвать медсестру. После чего, не вставая – а этого он бы и не смог, – через плечо посмотрел на репортера.

– Надеюсь, вы понимаете, что сняли сенсационный материал? – Он взглянул на осветительные приборы. – Но теперь их пора выключать.

Глава вторая

В странно пустых для этого времени дня коридорах можно было четко услышать гул быстро приближающихся шагов. Серый, тусклый свет дождливого дня обесцвечивал стены больницы и висящие на них картины. Это была та часть клиники, которую не фотографируют для рекламных проспектов: старания архитекторов сделать здание уютным были намного успешнее в других его частях.

В коридоре съемочная группа собралась вокруг репортера, который от нетерпения дергал ногой. Один из осветителей поглядывал на часы и бормотал что-то о свидании с девушкой. Он попросил у оператора сотовый телефон и быстро скрылся за углом.

Доктор Ребер невольно посмотрел ему вслед. Все заботы этих людей казались ему смехотворными. Стоять с ними – просто потому, что они изображали из себя очень важных персон, – было пустой тратой времени.

Наконец появился слегка запыхавшийся человек – директор клиники. Он пожал репортеру руку.

– Вы господин Шпехт? Меня зовут Лембек. Мы с вами общались по телефону. – Он мельком кивнул остальной группе. – Что случилось?

– Тот пациент, о котором вы говорили, что он никогда не поправится, внезапно вышел из комы, – произнес репортер с обвиняющей интонацией.

– Господин Абель? – опешил Лембек и уставился на Ребера. – Это правда?

Ребер гневно кивнул.

– Спонтанный выход из вегетативного состояния спустя более чем четыре года, – пояснил он. – Все на пленке у господина Шпехта. Один из случаев, которые, по вашему мнению, всего лишь медицинские выдумки.

– Я так никогда не говорил, – возразил директор.

– Но имели в виду.

– Давайте не будем искажать мои слова. Я говорил, что необходимо учитывать соотношение между издержками и приносимой пользой, и готов отстаивать свое мнение, вне зависимости от того, что произошло с господином Абелем.

– А вот и человек с камерой рядом. Он наверняка будет рад вашим рассуждениям о цене человеческой жизни, – ядовито заметил Ребер.

– Дай вам волю, и вы довели бы медицинский прогресс до такой стадии, когда половина населения находилась бы в коматозном состоянии, а другая только и занималась бы уходом за первой! – разозлившись, съязвил Лембек и направился в сторону палаты № 62. – И вообще, я хочу увидеть это своими собственными глазами, – заявил он, исчезая за дверью.

Репортер снисходительно посмотрел на Ребера.

– Вы часто ссоритесь, не правда ли?

– Лембек – бизнесмен, – ответил Ребер. Он почти выплюнул это слово, и сделал это нарочно.

Лембек вернулся обратно. Он долгие годы заведовал машиностроительной компанией и на старости лет неожиданно был избран председателем фонда клиники. Его явно потрясло увиденное.

– Ведь пациент полностью вернулся к жизни, – сказал Лембек. – Я думал, вы имеете в виду, что он подавал какие-нибудь знаки.

– Нет, он самостоятельно установил контакт, дотронулся до меня и заговорил со мной, – объяснил Ребер. – Конечно, его коммуникативные функции еще не восстановились, но все-таки он прямо на глазах приходит в себя. И поэтому, – добавил он, – я в данный момент должен находиться с медсестрой у пациента.

– А нам необходимо вернуться в палату и продолжить съемку, – перебил телевизионщик. Он показал пальцем на Лембека. – Естественно, мы будем придерживаться указаний специалистов, но, так или иначе, мы просто обязаны воспользоваться случаем и зафиксировать это событие. Столь сенсационный материал можно будет использовать в научных программах или в одной из передач общесоциального характера…

Лембек отступил на шаг назад.

– И что вам мешает это сделать?

– Главврач отделения не дает своего согласия.

Директор неохотно посмотрел на Ребера.

– Доктор, можно вас на минуточку?

Лембек взял Ребера под руку и потянул к окну, чтобы телевизионщики не смогли их услышать.

– А я все-таки считал вас умным человеком, – сказал он вполголоса. – Думал, что вы воспользуетесь настолько выгодным для вас случаем. Человек выходит из коматозного состояния, рядом съемочная группа, готовая сделать из этого сенсацию, – и вы собираетесь упустить этот шанс?

– Это несанкционированное вмешательство в его личную жизнь. И в данный момент невозможно сказать, насколько это опасно для пациента.

Лембек тяжело вздохнул и помассировал нос.

– Я не думал, что именно вам надо будет напоминать о катастрофическом положении пациентов с тяжелыми травмами мозга. Что большую часть пациентов с аноксией мозга уже через пару недель переводят в дома инвалидов, сотрудники которых сами не считают себя достаточно квалифицированными для ухода за такими больными.

Ребер с удивлением смотрел на директора клиники.

– Ведь это все моидоводы?..

– Может быть, я все-таки не такое чудовище, за которое вы меня принимаете, – сказал Лембек, развернулся к съемочной группе и почти крикнул: – Доктор Ребер несет ответственность за пациента и будет сам принимать решение.

Глава третья

Вот они и вернулись. Люди. Свет. Он нашел подходящее слово – «прожекторы». Темный объектив камеры, который старательно исследовал его. Наверное, произошло нечто знаменательное, если все так старались из-за него.

Пальцы перед его лицом. Сколько? Он искал нужное слово. «Три». Подчинялся. Следовал за движением руки глазами. Казалось, что они были довольны. Спрашивали что-то про его имя, но он не понял, что они имели в виду. «Как зовут бундесканцлера?» – спросил один из них.

Он вспомнил слово:

– Бундесканцлергельмутколь.

– Герхард Шрёдер, – засмеялись они. – Но ничего страшного.

Выстраивался мир из слов, которые он получал из тумана. Он лежал на кровати. Мужчина в белом халате – это врач. Неприятное ощущение удалось переделать в вопрос.

– Что произошло? – спросил он, и они почти вышли из себя от возбуждения.

Наконец-то к нему обратился врач, но все его слова расщеплялись, разваливались, растворялись. «Кровоизлияние в мозг… четыре года назад… вегетативное состояние». Он ничего не понимал. Остался лишь неопределенный страх, понимание того, что ему крупно не повезло.

Он чувствовал дрожь. Сердце. Сердце билось. Страх. Он не должен засыпать. Должен осмыслить все события, понять, что произошло. Где он? Ему казалось, что когда-то он знал это. Было слово – нет, выражение, из которого он должен составить это слово. И он старался изо всех сил, чтобы найти его. А эти бесчисленные глаза смотрели на него и ничего не понимали.

Сердце бешено колотилось, его сердце. Во рту все пересохло и болело. Кто-то подал ему предмет – стакан, пластиковый, с отверстием для питья. Он выпил. Вода. Нет, чай. Стало хорошо.

– Я думаю, на сегодня хватит, – сказал мужчина в белом халате. Он врач. – Ему нужен покой.

Мужчина в черной куртке что-то ответил. Казалось, что он недоволен. Но свет потух, и исчезли все, кроме одной девушки с белокурыми кудрями и румяными щеками, которую он видел здесь и до этого. Она присела на стул рядом с ним и улыбнулась.

* * *

Было очень странно сидеть напротив человека, за которым она ухаживала годами и в котором ни разу не замечала ни малейшего признака жизни. Видеть, как он двигается и говорит. Для Ирэны Кочич это было похоже на детскую мечту, в которой любимая кукла оживала. Она никогда в такое не верила, но это произошло.

Интересно, он помнит что-нибудь из того времени, когда находился в коме? Знает, кто она такая и что заботилась о нем? Такое случалось. По крайней мере, она читала об этом.

Возможно, он и узнал ее, но не подал виду. Если, конечно, не считать признаком узнавания то, что он не возражал против ее присутствия. Спинка кровати была поднята, под больным лежало пять подушек, а он сидел и разглядывал свою правую руку: медленно поворачивал ее и рассматривал со всех сторон. Его пальцы дрожали, и движения были неуклюжими, но уже получалось лучше, чем раньше.

Внимание пациента привлекло золотое кольцо у него на безымянном пальце.

– Что это такое? – спросил он.

– Ваше обручальное кольцо, – ответила Ирэна.

– Что это значит? – хотел узнать он, но что-то в нем нашло ответ. – Я женат. Ведь так? У меня есть… жена.

Она кивнула.

– Да. Она придет завтра. – Заметив изумленное выражение в его глазах, Ирэна Кочич переспросила: – Вы помните свою жену, господин Абель?

– Нет, – сказал он, покачал головой и сразу поправил себя: – Да, я все-таки помню. Просто… – Он зажмурился и провел языком по губам. – Это мое имя? Абель?

– Да. Бернхард Абель.

На его лице появилось выражение ужаса. Он пристально смотрел в одну точку в изножье кровати, но не так, будто видел там нечто конкретное, – скорее всего, он мог бы смотреть в любую другую точку в этом помещении, – а как будто услышанное не давало ему покоя. Несколько жутких секунд она боялась, что опять потеряет его, что он вновь попадет в мрачную темницу, в которой провел последние четыре года. Но наконец он моргнул и тяжело выдохнул.

– Абель, – повторил он.

– Именно так.

Он посмотрел на нее.

– Это… странно, – он искал подходящие слова. – Что-то не удалось.

В том, как он это сказал, было что-то зловещее. Ирэне Кочич стало неприятно и захотелось прогнать недоброе предчувствие.

– Почему вы думаете, будто что-то не удалось? – спросила она.

– Потому что я уверен: это не мое имя, – сказал он. – Я не Бернхард Абель.

Глава четвертая

– Я думал, что твой муж бросил тебя.

– В принципе, он так и поступил.

– Ну уж извини. Перенести инсульт и впасть в кому – не то же самое, что бросить жену.

Эвелин Абель опустила солнцезащитный козырек и посмотрелась в маленькое зеркальце в нем. В десятый раз с тех пор, как они остановились.

– Для меня это не играло роли.

– Ты должна была сказать мне об этом.

Она откинула козырек обратно и взглянула на вцепившегося в руль Вольфганга. Его подбородок слегка дрожал.

– Пойми, я просто не хотела больше о нем думать. – Эвелин глубоко вздохнула. – Сначала они обнадеживали меня. Пару недель, – говорили они. Потом недели превратились в месяцы, а я все ждала. В конце концов один врач объяснил мне, что Бернхард, скорее всего, не проснется, если пролежит в коме больше года. И даже если проснется, то наверняка будет умственно отсталым. Я более чем уверена, что Бернхард возненавидел бы такое состояние, и подумала: наверное, лучше так, как есть. Лучше пусть он останется в таком состоянии и когда-нибудь умрет.

Вольфганг с ужасом взглянул на нее.

– Ни фига себе! – пробормотал он каким-то сдавленным голосом. – Я думал, если человек впадает в кому… то его в любом случае как-то спасают…

– Вот-вот. Но ты неправ. Они способны на многое, но далеко не всегда действительно знают, что делать в такой ситуации. Они даже не могут предсказать, придет ли пациент в сознание или нет. В первый год я как будто бы поступила на медицинский факультет. Вегетативное состояние, аноксия мозга, ЦНС.Я сидела у его кровати и читала ему его компьютерные журналы. Их не переставали присылать, так как я не могла заставить себя отказаться от них. Медицина и вправду способна на многое, только и стоит это, соответственно, дорого. – Она поправила прическу. – Я чуть в обморок не упала, когда пришел счет.

– А разве он не был застрахован?

– Ну да, конечно. Безумно дорогая частная страховка, но они его быстро объявили неизлечимо больным и стали оплачивать лишь уход за ним. А это гроши! – В голосе Эвелин чувствовалась дрожь, что-то между порывом гнева и отчаянием. – Ты знаешь, я ведь не всегда жила в дешевой трехкомнатной квартире в доме у шоссе и работала в парфюмерном магазине. Бернхард неплохо зарабатывал. Он был компьютерным специалистом и ездил по всему миру – в Саудовскую Аравию, Японию, США. Первым делом я продала его «Мерседес». Машины быстро падают в цене. Этих денег как раз хватило, пока я искала покупателя на наши апартаменты в Аликанте. Я всегда надеялась, что хоть дом останется. – Она выдохнула, и дрожь в ее голосе перестала быть заметной. – Потом я была вынуждена продать большую часть мебели: на шестидесяти шести квадратных метрах ведь все не уместишь. – Чтобы не разрыдаться, она прикрыла рот кулаком. – И вот сейчас, когда кончились последние деньги, он вдруг приходит в себя!

Некоторое время царила тишина. Было слышно, как работает двигатель. Вольфганг с тревогой посмотрел на Эвелин.

– Мне приходить сегодня вечером? – спросил он. – Или все?

Она опустила взгляд на свои руки и внимательно посмотрела на тонкое кольцо с бриллиантом, которое ей подарил Бернхард, когда у них родилась Тереза. Сегодня она надела его впервые с тех пор, как распрощалась с их домом. Тогда же она в последний раз приходила в больницу. Эвелин оплачивала все счета – эти умопомрачительные суммы – и, несмотря на угрызения совести, надеялась, что ее муж умрет до того, как кончатся все деньги.

– Я сейчас зайду туда, – произнесла она с нехорошим предчувствием, – и скажу ему, что подаю на развод.