Текст книги "Живой металл"

Автор книги: Андрэ Нортон

Соавторы: Роберт Энсон Хайнлайн,Абрахам Грэйс Меррит
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

За час сорок пять минут до катастрофы все они сидели в своих комнатах, у каждого была карта, аэрофотоснимок обреченного города и фотомодели бомбы. Офицерский клуб был забит до отказа, и немногие нормальные, которым предстояло обслуживать паранормальных, изо всех сил сохраняли спокойствие. Все улицы поблизости были перекрыты, воздушное сообщение изменено – все для того, чтобы сорок два человека могли сидеть и думать в тишине.

На коммутаторе сидели Хэммонд, Рейнольдс и Гордон Мак-Клинток, советник президента. Рейнольдс откинулся в кресле.

– Сколько времени?

– Час тридцать семь минут, – прохрипел Хэммонд. – Еще двадцать три минуты.

– Час тридцать восемь минут, – возразил Мак-Клинток. – Рейнольдс, как с Детройтом? Вы же не оставите его без охраны?!

– А кого я на него поставлю? Каждый охраняет город, который знает лучше всего.

– А эти девушки-близнецы? Я слышал, они что-то говорили о Детройте.

– Обе искали повсюду, но в Питтсбурге они дома.

– Велите одной из них заняться Детройтом.

Рейнольдс чуть не порекомендовал ему самому заняться Детройтом, но ответил совсем другое:

– Они всегда работают вместе. Вы хотите разделить их и потерять оба города?

Вместо ответа Мак-Клинток спросил:

– А кто наблюдает за Кливлендом?

– Норман Джонсон, самый сильный наш талант. Он там живет.

Внезапно они услышали голоса. Вверх по лестнице поднимался человек с дорожной сумкой.

– О, хэлло, доктор! – сказал он, увидев Рейнольдса. – Что все это значит? Я занимаюсь важной работой – делаю броню, а тут вваливается ФБР и тащит меня сюда. Может быть, это ваши штучки?

– Да-да, идемте.

Мак-Клинток хотел что-то сказать, но Рейнольдс уже ушел.

– Мистер Нельсон, вы привезли с собой семью?

– Нет, она все еще в Детройте. Если бы я знал…

– Пожалуйста, выслушайте внимательно, – и он объяснил ему все, что происходит, показал карту и фотографию модели бомбы. – Теперь вы понимаете?

На скулах Нельсона заиграли желваки.

– Мне все это кажется безнадежным.

– И все же это возможно. Вы должны думать о бомбе – или о бомбах. Войдите в контакт с чудовищами, прижмите их, удержите от взрыва. И главное – не спите.

Нельсон шумно задышал.

– Я не буду спать.

– По этому телефону вы получите все, что нужно. Всего хорошего.

Он прошел в комнату слепого ясновидца.

– Гарри, это я, профессор. У вас уже есть что-нибудь?

Мужчина повернулся на голос.

– Она в Петле. Я смогу добраться до нее, если окажусь в Чикаго. Здание высотой в шесть этажей.

– А больше вы ничего не можете сказать?

– Прикажите поисковому отряду осмотреть чердак. Чувство будет еще лучше, если я поднимусь наверх.

– Сейчас! – он побежал наверх и увидел, что пришел Хэнби. Он набрал номер.

– Это Рейнольдс. Бомба в одной из шестиэтажек в Петле, вероятно, на чердаке. Нет, это все. До свидания.

Хэнби хотел что-то сказать, но Рейнольдс помотал головой и посмотрел на часы. Генерал молча взял телефонную трубку.

– Это командор. Все важнейшие сообщения передавайте, пожалуйста, сюда, – он положил трубку и уставился на часы.

Пятнадцать бесконечных минут в помещении царила полная тишина. Генерал снова снял трубку телефона.

– Это Хэнби, – сказал он. – Еще что-нибудь?

– Нет, господин генерал. Вашингтон на проводе.

– Что вы сказали? Вашингтон?

– Да, господин генерал. Госсекретарь. Это генерал, господин государственный секретарь.

– Это Хэнби, господин государственный секретарь, – он шумно вздохнул. – Вы в порядке? Вашингтон… цел?

Все слышали, как голос ответил:

– Конечно, конечно. У нас уже вышло время. Но я хочу вам сообщить, что противник разгласил на весь мир, будто наши города исчезнут в атомном пламени.

Хэнби заколебался.

– Но пока что ничего?

– Нет, нет. У меня связь с Верховным Командованием, оно контролирует все города, названные в списке. Все спокойно. Не знаю, благодаря ли работе ваших паранормальных – но как бы там ни было, этот слепой про…

Связь оборвалась.

Лицо Хэнби застыло. У него засосало под ложечкой.

– Это не здесь, господин генерал: должно быть, на другом конце провода, минуточку.

Они ждали. Наконец, телефонист сказал:

– Мне очень жаль, господин генерал, но я не получил никакого ответа.

– Попытайтесь еще раз.

Примерно через минуту – она показалась всем очень долгой – телефонист сказал:

– Есть связь, господин генерал.

– Это вы, Хэнби? – послышалось из трубки. – Вероятно, какие-то помехи. Итак, насчет эсперов. Хотя мы им очень благодарны, но мне бы хотелось, чтобы в газеты ничего не попало. Они могут неправильно интерпретировать это.

– Это приказ?

– Нет, нет! Но позвольте мне такие дела держать у себя на столе.

– Так точно, господин государственный секретарь, – Хэнби положил трубку.

– Жаль, что вы положили трубку, генерал, – сказал Мак-Клинток. – Я должен запросить, хочет ли шеф, чтобы вся эта история здесь развивалась и дальше.

– Идемте. Мы поговорим об этом на пути в мой кабинет, – генерал положил руку на плечо Мак-Клинтока и повел его прочь.

Около шести часов перед дверями поставили подносы, в этот вечер большинство эсперов заказало кофе. Миссис Уилкинс заказала себе чай и, оставив открытой свою дверь, болтала с каждым, кто проходил мимо. Гарри, продавец газет, обыскивал Милуоки, а о его чикагской находке до сих пор не поступало никаких сообщений. Миссис Экстайн или «Принцесса Кэти», как ее называли в ярмарочных кругах, сообщила, что «ощущает» денверскую бомбу в жилом трейлере, и теперь сидела над картой Нового Орлеана.

После того, как миновало время ультиматума, но никаких взрывов не последовало, паника спала. Связь стала лучше. Американцы заверяли друг друга в том, что противник только блефует.

Хэммонд и Рейнольдс около трех часов ночи заказали себе еще кофе. Когда Рейнольдс разливал его по чашкам, руки его заметно дрожали. Хэммонд сказал:

– Вы не спали две ночи. Ложитесь на кушетку.

– Вы тоже не спали.

– Я спал, когда вы дежурили.

– Я не могу спать. Я представляю себе, что будет, если заснет кто-нибудь из них, – он указал на длинный ряд дверей.

– Меня это тоже беспокоит.

Около семи часов утра из своей комнаты вышел Двойной Макс.

– Профессор, они ее нашли. Я чувствую там просто воздух.

Хэммонд сорвал трубку с рычага.

– Дайте мне Сиэтл – бюро ФБР!

Пока они ждали ответа, Двойной Макс спросил:

– Что теперь, профессор?

Рейнольдс попытался собрать разбегающиеся мысли.

– Теперь вы должны успокоиться.

– Только тогда, когда все это закончится. Кто на Толидо? Я знаю этот город.

– Э… малыш Барнс.

Хэммонд установил связь, выслушал доклад и осторожно положил трубку на рычаг.

– Они нашли ее, – прошептал он чуть слышно. – Она была в море.

– Я же говорил, что она мокрая, – сказал Двойной Макс. – Теперь о Толидо…

– Хорошо. Скажите мне, когда сможете взять его на себя, тогда мы позволим Барнсу отдохнуть.

Мак-Клинток ворвался в помещение около семи тридцати, за ним следовал Хэнби.

– Доктор Рейнольдс! Полковник Хэмбонд!

– Тише! Если вы напугаете моих людей…!

Мак-Клинток сказал несколько тише:

– Признаюсь, я возбужден. Но это важно. Они нашли бомбу в Сиэтле и…

– Да, да, стрелок Эндрюс уже сказал нам об этом.

– Что? Откуда он это знает?

– Безразлично, – вмешался Хэнби. – Важно лишь то, что взрыватель уже сработал, когда нашли бомбу. Теперь мы знаем наверняка, что это ваши люди спасли город.

– Теперь с ними покончено, – добавил Мак-Клинток. – Я должен все взять на себя, – он нагнулся над телефоном. – Связист? Соедините меня по прямому проводу с Белым Домом.

– Что вы подразумеваете под словами «взять на себя»? – медленно спросил Рейнольдс.

– Что? Ну, именем президента я беру на себя всю власть. Следите, чтобы эти люди ни на мгновение не расслаблялись!

– Но что вы хотите делать конкретно?

– Ничего, доктор, – поспешно сказал Хэнби. – Мы только установим связь с Вашингтоном.

Они стали ждать дальше. Рейнольдс подавил свои чувства к Мак-Клинтоку, взял чашку кофе и бросил в рот таблетку бензедрина. Он надеялся, что и его люди наглотались этого снадобья достаточно, но не чрезмерно. Только миссис Уилкинс ни за что не хотела к нему прикасаться. Он хотел спросить ее или кого-нибудь другого, как обстоят дела, но знал, что этого делать нельзя. Каждая бомба была скована тонкими ниточками мыслей, и отвлечься на долю секунды – значило потерять слишком многое.

Вспыхнула лампочка внешней связи, и Хэнби взял трубку.

– Конгресс заседает весь день, – сообщил он, – а президент выставил встречный ультиматум: они должны найти и обезвредить бомбы, или мы начнем бомбить их страну, – лампочка вспыхнула снова, и опять трубку взял Хэнби. Лицо его просветлело. – Нашли еще две бомбы, – сказал он. – Одну в Чикаго, точно там, где указал наш человек, а другую в Кэмдене.

– Кэмден? Как ее нашли?

– Всех агентов противника, конечно, сразу же арестовали. Среди них был парень, которого они без допроса отправили в Кэмден, и это сильно его обеспокоило: он, конечно, знал, что находится в полутора километрах от бомбы. Кто из ваших людей курирует Кэмден?

– Мистер Димуиддл.

– Старик с больными ногами?

– Верно. Почтальон на пенсии. Генерал, мы предполагаем, что в каждом городе имеется только по одной бомбе?

– Конечно, нет! – ответил Мак-Клинток. – Эти люди должны…

– Разведывательное управление считает, – прервал его Хэнби, – что каждый город минирован только одной бомбой, за исключением Нью-Йорка и Вашингтона. Если бы у них было больше бомб, то в списке было бы больше городов.

Рейнольдс пошел освободить Димуиддла от вахты, внутренне злясь на Мак-Клинтока.

Димуиддл был не особенно удивлен.

– Некоторое время назад давление исчезло, а потом… гм, я думал, что прозевал ее. У меня появилось ужасное чувство, что она взорвалась. Теперь я знаю, что ее просто разобрали.

Рейнольдс попросил его успокоиться, подготовиться и помочь еще кому-нибудь. Они остановились на Филадельфии; Димуиддл когда-то там жил.

Вахта продолжалась. Миссис Эпстайн нашла три бомбы, но из этих городов пока не сообщили, верно ли она их увидела. Рейнольдс вынужден был и дальше охранять эти города. Потом ясновидящая пожаловалась, что ее «зрение» отказывает. Рейнольдс пошел к ней в комнату и сказал, что она должна успокоиться; Мак-Клинток был недоволен этим решением.

Наступил полдень. Пошла вторая половина дня. Рейнольдс был озабочен, как распределить людей, чтобы они могли хоть немного отдыхать. Сорок три человека на тридцать один город. Если бы у него было хотя бы по двое на каждый город! Может быть, каждый из них сможет охранять по два города? Нет, слишком рискованно.

Барнс проснулся и снова взял на себя Толидо, освободив при этом Двойного Макса. Можно ли ему дать Кливленд? Норман еще ни о чем не сообщил, а у Двойного Макса на счету было уже две бомбы. Удивленный юноша-негр даже впал в легкую истерику, в то время, как Двойной Макс… У Рейнольдса появилось чувство, что этот человек может выдержать без сна хоть неделю.

– Нет! Он не мог доверить Кливленд усталому человеку. Конечно, Димуиддл взял на себя Филадельфию, и можно нацелить на Хьюстон Мэри Гиффорд, когда та проснется. Поэтому Хэнк мог поспать, прежде чем взять на себя Индианаполис и вследствие этого…

Это была шахматная партия со всеми фигурами и пешками, и он не имел права на неверный ход.

Мак-Клинток пощелкал тумблерами и внезапно вскочил.

– Тут кто-то спит!

Рейнольдс проверил номер.

– Конечно, это в комнате близнецов. Они меняют друг друга. Допускаю, что вы услышите храп также в двадцать первом, тридцатом, восьмом и девятнадцатом номерах – там тоже спят. Так и должно быть, потому что они не на вахте.

– Ну, хорошо, – Мак-Клинток, казалось, успокоился.

Рейнольдс снова нагнулся к пульту, и Мак-Клинток сразу же после этого фыркнул.

– Кто в комнате номер два?

– Подождите. Это Норман Джонсон. Кливленд.

– Может быть, вы хотите сказать, что он на вахте?

– Да! – Рейнольдс услышал мерное дыхание юноши и успокоился. – Он не спит.

– Он спит!

– Нет, не спит!

Но Мак-Клинток уже сбежал в вестибюль. Рейнольдс помчался за ним. Хэммонд и Хэнби – следом. Рейнольдс настиг Мак-Клинтока, когда тот уже ворвался в комнату номер два. Норман, вытянувшись, лежал в кресле, глаза его, как обычно, были закрыты. Мак-Клинток подскочил к нему и ударил по лицу.

– Встать!

Рейнольдс схватил Мак-Клинтока.

– Вы, чертов дурак!

Норман открыл глаза и разразился слезами.

– Она исчезла!

– Спокойнее, Норман. Все в порядке.

– Нет, нет – моя мама тоже исчезла!

– Возьми себя в руки, мальчишка! – прохрипел Мак-Клинток. – За работу!

Рейнольдс обернулся к нему:

– Вон! Вон, или я вас сейчас тресну!

Хэнби и Хэммонд стояли около двери. Генерал тихо прошептал:

– Тише, доктор! Идемте. Юноша тоже.

На коммуникаторе горела лампочка внешней связи. Хэнби взял трубку, а Рейнольдс попытался успокоить юношу. Хэнби серьезно выслушал сообщение и сказал:

– Он прав. Кливленд стерт с лица Земли.

Мак-Клинток воскликнул:

– Он заснул! Мы должны поставить его к стенке!

– Заткнитесь, – сказал Хэнби.

– Но ведь…

Рейнольдс спросил:

– А что с другими городами, генерал?

– В чем дело?

– Этот шум мог отвлечь еще дюжину других.

– О, сейчас посмотрим, – и он связался с Вашингтоном. Наконец, он глухо вздохнул, потом выдохнул. – Нет. Только Кливленд. Нам… повезло.

– Генерал, – снова сказал Мак-Клинток. – Он заснул.

Хэнби посмотрел на него.

– Может быть, вы и представитель президента, но вы не уполномоченный главнокомандующего. Покиньте базу!

– Но я уполномочен! Я уполномочен Президентом Соединенных Штатов…

– Покиньте мою базу! Летите назад, в Вашингтон. Или в Кливленд!

Мак-Клинток потерял дар речи, а Хэнби добавил:

– Вы худший из худших, вы – идиот!

– Об этом обязательно узнает президент.

– Он не проживет так долго, если вы будете болтаться здесь. Вон вместе с ним!

После наступления темноты ситуация стала гораздо хуже. Двадцать семь городов все еще находились под угрозой, и Рейнольдс терял своих дежурных быстрее, чем находили бомбы. Нерешительный Карш, проснувшись, не хотел больше ничего слышать.

– Вы видите? – он бросил пару кубиков. – Холодны, как ноги мертвеца в могиле. Я выжат, как лимон.

Рейнольдс проверил каждого, кто должен был менять других, и обнаружил, что у некоторых короткий сон не снял усталости.

Около полуночи осталось восемнадцать дежурных на девятнадцать городов. Близнецы нерешительно разделились, взяли разные задания: все пошло хорошо. Миссис Уилкинс держала Вашингтон и Балтимору. Балтимору она взяла, когда никто не пришел на смену.

Теперь некого было посылать на подмену, и трое охраняющих – Нельсон, Двойной Макс и миссис Уилкинс ни на минуту не сомкнули глаз. Он слишком устал, чтобы беспокоиться об этом, он знал наверняка только одно: когда один из них достигнет своего предела, США потеряют еще один город. После взрыва в Кливленде паника вспыхнула с новой силой. Дороги опять были забиты. Суматоха затрудняла поиски бомб, но он ничем не мог помочь.

Миссис Эпстайн все еще жаловалась на свое второе «лицо», но снова и снова пыталась сделать все, что было в ее силах. Гарри, парень-газетчик, потерпел неудачу в Милуоки, но «посылать» его в другое место не было никакого смысла – другие города были для него совершенно темными. В эту ночь миссис Гиффорд нашла бомбу в Хьюстоне; как она сказала, в ящике и под землей. Гроб? Да, это была могила, но она не смогла прочитать имени. Поэтому был потревожен покой многих усопших и только в воскресенье, в девять часов утра, Рейнольдс пришел к Мэри Гиффорд сказать ей, что теперь она может отдохнуть… или взять на себя Вашингтон, если еще в состоянии. Он нашел ее на полу, поднял и уложил на кровать. Знала ли она, что бомбу нашли?

Еще одиннадцать часов и восемь дежурных. Миссис Уилкинс держала четыре города. Никто другой не мог взять на себя больше одного. Рейнольдс тупо подумал – чудо, что она вообще держится. Это перекрывало все результаты исследований.

Когда он вошел, Хэммонд поднял взгляд.

– Что-нибудь случилось?

– Некоторые из них, должно быть, совсем выдохлись. Нашли еще бомбы?

– Пока что нет. Как вы себя чувствуете, доктор?

– Как мертвец на третий день, – Рейнольдс устало опустился в кресло.

Он раздумывал, не стоит ли разбудить кое-кого из спящих, чтобы снова их проверить, когда внизу послышался шум. Он подошел к лестнице. Поднимались капитан военной полиции и какая-то женщина.

– Это дама рвалась к вам.

Рейнольдс посмотрел на женщину.

– Дороти Брентано!

– Теперь – Дороти Смит.

Сдерживая дрожь, он объяснил ей, зачем она понадобилась. Дороти кивнула.

– Я подумала об этом уже в самолете. У вас есть карандаш? Достаньте и пишите: Сент-Луис – склад у реки с табличкой «Барлетт и сын, маклеры». Нужно посмотреть на чердаке. А Хьюстон – нет, вы уже нашли ее. Балтимора – корабль в доке, пароход «Золотой берег». Какие еще города? Я только потеряю время, если буду искать там, где ничего нет.

Рейнольдс уже кричал в микрофон прямой связи с Вашингтоном.

Наконец-то миссис Уилкинс можно было сменить. Дороти обнаружила бомбу в Потомаке. В Вашингтоне оказалось четыре бомбы, пожилая дама до сих пор даже не упомянула об этом. Дороти нашла остальные три бомбы за три минуты.

Тремя часами позже Рейнольдс вошел в офицерский клуб. Он не мог спать. Его люди ели и слушали радиосообщения об американском ядерном ударе по противнику. Он сел подальше от динамика. «Не мы это начали, противник собирался взорвать американские города», – подумал он. Все это мало его трогало. Он прихлебывал из стакана и думал, что его не скоро потянет выпить кофе. Тут над его столом склонился капитан Майклс.

– Генерал требует вас. Срочно!

– Зачем?

– Я сказал: срочно! Где миссис Уилкинс… а, я уже вижу их. А где миссис Дороти Смит?

Рейнольдс осмотрелся.

– Она там, с миссис Уилкинс.

Майклс потащил их в кабинет Хэнби.

– Садитесь. Вы тоже, дорогие дамы. Приготовьтесь, – только и сказал генерал.

Замерцал экран видеофона. Рейнольдс увидел президента Соединенных Штатов. Президент выглядел усталым, не меньше их самих, но все же улыбался своей знаменитой улыбкой.

– Вы доктор Рейнольдс?

– Да, это я, господин президент.

– Эти дамы – миссис Уилкинс и миссис Смит?

– Да.

– Вас и ваших коллег, – тихо сказал президент, – республика еще отблагодарит. Позже Остались еще бомбы – там, на другой стороне. Миссис Смит, вы можете найти их там?

– Я не знаю, но постараюсь.

– Миссис Уилкинс, можете вы взорвать вражеские бомбы прежде, чем они достигнут территории Соединенных Штатов?

Глаза миссис Уилкинс внезапно прояснились.

– Господин президент?

– Вы можете это сделать?

Она выдержала его взгляд.

– Нам с Дороги нужна какая-нибудь тихая комната и термос чая – для меня. Большой термос.

Аквариум для золотых рыбок

Когда Билл Айзенберг пришел в сознание, он находился в некоем Месте, больше о нем ничего не скажешь. Нет, кое-что сказать все же можно было: там не было темно, был воздух, не было холодно. Место было довольно просторным, хотя какие-либо признаки его размеров отсутствовали.

Привычные оценки, при помощи которых мы можем прикинуть линейные размеры, не работают, если они превышают шесть метров. При более значительных размерах мы вынуждены полагаться на прежний опыт, сравнивать с чем-то знакомым и обычным. Человек известного нам роста должен удалиться на некоторое расстояние, чтобы оказаться определенной величины, а потом вернуться. В Месте знакомых предметов не было.

Потолок был высоко, слишком высоко, чтобы достать его. Пол загибался вверх до тех пор, пока не сливался с ним, так что невозможно было сделать по прямой более дюжины шагов. Он заметил это, когда потерял равновесие.

Итак, он очнулся, потянулся, открыл глаза и осмотрелся. Отсутствие других предметов смутило его. Казалось, он находится внутри огромной яичной скорлупы, освещенной тусклым, мягким, слегка желтоватым светом. Полное отсутствие привычных форм смутило его еще больше. Он закрыл глаза, потряс головой и снова открыл. Та же неизменная картина.

Айзенберг начал вспоминать. Прежде чем он потерял сознание, на него натолкнулся огненный шар. Он безуспешно попытался уклониться; в последнюю долю секунды в его мозгу промелькнула мысль: «Внимание! Осторожно!» Его разум, всегда склонный к порядку, начал искать объяснения, но сознание погасло, зрительные нервы оказались парализованы. Может, он и теперь все еще слеп? Не могли же они просто бросить его в таком беспомощном состоянии.

– Доктор! – позвал он своего друга. – Доктор Грейвс!

Никакого ответа, никакого эха. Тут он осознал, что кроме собственного голоса не слышал буквально ничего, никаких случайных тихих звуков, которые человек слышит всю свою жизнь. Может быть, слуховые нервы тоже парализованы? Нет, он же слышал собственный голос. В то же мгновение он осознал, что видит свои руки. Значит, с глазами все в порядке – он ясно видел собственные руки! И все остальное тоже.

На нем не было никакой одежды.

Через час, а, может быть, через мгновение, он пришел к выводу, что умер. Это казалось единственным подходящим объяснением. Он был ярым атеистом и никак не ожидал жизни после смерти, а скорее уж – исчезновения света вместе с окончательным угасанием сознания. Его ведь поразил заряд статического электричества; вполне достаточно, чтобы убить человека. Снова придя в себя, он не мог ожидать никаких впечатлений, которые обычно сопровождают существование индивидуума. Ясно, он был мертв, если не считать сознания.

Конечно, ему казалось, что у него есть тело, но только казалось, на самом же деле его не было; были только воспоминания, сильнейшей доминантой в которых была память о собственном теле. На самом же деле тела у него нет, решил он и тут же подумал, что это призрачное тело, вероятно, исчезнет, как только угаснут или ускользнут от материальных предметов его воспоминания.

Нечего было делать, нечего узнавать, нечего отвергать. В конце концов он начал засыпать и подумал: «Если это смерть, то она чертовски скучна».

Проснулся Айзенберг освеженным, но с ощущением голода и сильной жажды. Вопрос, жив он или мертв, уже не заботил его. Его не интересовала ни теология, ни метафизика; он был голоден и хотел пить.

А потом он увидел нечто, что изрядно поколебало его вывод о собственной смерти, утвердившийся в нем после долгих размышлений. Такого вульгарного подтверждения вера в загробную жизнь не могла обрести никогда. В Месте теперь было нечто материальное: предметы, видимые и осязаемые.

И, похоже, съедобные.

Последний факт не был очевидным, ибо предметы эти мало походили на пищу. Они были двух видов. Первые – комки чего-то неопределенного, но похожего на серый сыр. На ощупь они казались скользкими, да и выглядели неаппетитно. Вторую же разновидность отличала полная идентичность предметов – две дюжины идеальных шаров. Каждый напоминал Биллу Айзенбергу хрустальный шар, что был у него когда-то; настоящий бразильский горный хрусталь. Он тогда не мог устоять против его совершенства, купил, принес домой и часто любовался им в одиночестве.

Эти маленькие шары были чрезвычайно похожи на хрусталь. Он коснулся одного – но шар оказался податливым, словно желе, и долго переливался на свету, прежде чем снова обрести свою идеальную форму.

Какими бы шары ни были приятными, они явно служили не для украшения, да и на комочки, похожие на сыр, стоило обратить внимание. Он отломил маленький кусочек, понюхал и попробовал. Кусочек был соленым и отвратительным на вкус. Билл сплюнул, сморщился и от всего сердца пожелал почистить зубы. Чтобы есть такое, нужно проголодаться гораздо сильнее.

Он снова обратил внимание на великолепные шарики хрустального желе: покатал на ладони, смакуя их гладкое прикосновение. В центре каждого он увидел собственное отражение, очень маленькое и грациозное. В первый раз он осознал великую красоту человеческой фигуры; почти каждой человеческой фигуры, которая воспринималась как композиция, а не как механическое скопление студнеподобных частей. Но жажда была сильнее самолюбования, и ему пришло на ум, что эти гладкие, прохладные шары могут помочь выделению слюны, как это делает галька.

Шар наткнулся на нижние зубы – и тут губы и подбородок Билла внезапно оросились, капли сбегали ему на грудь.

Шары были водой и только водой! При этом не было никакой оболочки, никакого сосуда. Он был обеспечен водой – великолепно упакованной в саму себя при помощи какого-то непонятного эффекта поверхностного натяжения.

Он попробовал еще один шарик, обращаясь с ним осторожнее, не желая прокусывать зубами прежде, чем тот попадет в рот. Это ему удалось, и рот наполнился чистой свежей водой. Правда, все произошло слишком быстро, он захлебнулся и закашлялся, но зато научился обращаться с шариками. Он выпил четыре штуки.

Утолив жажду, он заинтересовался, как это вода сама себе служит сосудом. Шары были податливыми, хотя раздавить он их не мог. Даже когда он изо всей силы бросал их на пол, они отскакивали невредимыми. Один из шаров удалось зажать между большим и указательным пальцами – он тотчас же Лопнул, и по ладони побежала вода, никакой оболочки, никакой посторонней субстанции. По-видимому, только лезвие или что-нибудь острое могло нарушить равновесие поверхностного натяжения. Как бы то ни было, он мог осторожно держать шар во рту, доставать его оттуда, увлажнять кожу. Но запас их был ограничен, новый пока не предвиделся, и Билл решил, что разумнее будет приберечь шары и не экспериментировать дальше.

Утоленная жажда усилила чувство голода, он снова обратил внимание на похожую на сыр субстанцию и нашел, что может жевать ее и проглатывать. Может быть, это была не пища, а яд, но она заполнила его желудок, утолив голод. Он смыл еще одним шаром неприятный привкус и ощутил, что вполне сыт.

После еды он снова предался размышлениям. Он был жив, а если и нет, то разница между жизнью и смертью должна быть минимальной – не более одного слова. Итак, он жив, но заперт. Кто-то дал ему пищу и воду. Какие-то таинственные, но разумные существа. Итак, он был пленником, а это слово означает и охрану.

Значит, предстоит кое-что узнать. Если он пленник, то пленивший его наверняка придет, чтобы посмотреть и допросить. То, что его оставили в живых и даже заботились о нем, позволило строить планы на будущее. Хорошо, он будет думать лишь о том, как выпутаться из критического положения. Но пока Билл был совершенно беспомощен, в этом он был уверен.

Однажды у него блеснула надежда на бегство. В камере наверняка были какие-то устройства для удаления шлаков его тела, но он не нашел ничего подобного. Клетка очищалась сама собой, и это было все.

Наконец, он снова заснул.

Проснувшись, Билл обнаружил только одно – запасы воды и пищи возобновились. «День» прошел без изменений, если не считать его собственных размышлений.

Таким же образом минул и следующий день. И следующий…

Он решил не спать как можно дольше, чтобы узнать, каким образом в камеру попадают пища и вода. Он старался изо всех сил, шел на всевозможные ухищрения, прикусывая губы и язык, больно щипал мочки ушей, концентрировался на головоломных вывертах мысли – и все же задремал. А когда проснулся, пища и вода были в камере.

За периодами бодрствования следовали сон, голод и жажда, насыщение и снова сон. После шестого или седьмого сна он решил, что для душевного здоровья ему нужно что-то вроде календаря. Время можно было измерять только периодами сна, он произвольно назвал их «днем», а поскольку кроме собственного тела у него было не на чем писать, он и поступил соответственно: из обломка ногтя большого пальца сделал нечто вроде грубой татуировальной иглы. Царапина на его бедре была видна в течение двух дней, потом ее надо было подновлять. Семь полос означали неделю. Недельные полосы на пальцах рук и ног позволяли измерить двадцать недель.

Он уже нацарапал вторую недельную полосу на указательном пальце левой руки, когда в его однообразной жизни произошло, наконец, событие. Проснувшись, он ощутил, что больше не одинок!

Неподалеку лежал человек, точнее, его старый друг, доктор Грейвс.

Убедившись в том, что это ему не снится, он схватил его за плечи и потряс.

– Доктор! – громко крикнул он. – Доктор! Проснитесь!

Грейвс открыл глаза. Взгляд его был ясным. Поднявшись, он протянул руку.

– Добрый день, Билл. Рад вас видеть!

– Доктор! – Билл хлопнул старика по спине. – Доктор, черт побери! Вы даже представить себе не можете, как я рад видеть вас!

– Могу.

– Послушайте, доктор, как вы сюда попали? Вас тоже похитил огненный шар?

– Не все сразу, мой мальчик. Сначала мы должны немного позавтракать, – на «полу», поблизости от них, лежал двойной рацион пищи и воды. Грейвс взял водяной шар, умело прокусил его и выпил, не пролив ни капли.

Айзенберг понимающе взглянул на него.

– Вы здесь уже давно?

– Давно.

– Огненные шары похитили вас в то же время, что и меня?

– Нет, – он взял кусок пищи. – Я попал сюда в одной из двух водяных колонн. Они в последнее время выросли близ Антарктиды.

– Что?

– Да, именно. Похоже, что оправдались все мои самые дикие и невероятные предположения: и водяные колонны, и огненные шары – проявления одного и того же – чужого разума! – Грейвс вяло жевал. Он выглядел еще более усталым, старым и худым, чем раньше. – Доказательства разума повсюду, и никакого другого объяснения нет.

– Но кто это?

– Спросите что-нибудь полегче!

– Может, это новое оружие?

– Ха! Вы думаете, китайцы, к примеру, в состоянии снабдить нас водой в таком виде? – он взял маленький шар.

– Кто же тогда?

– Не знаю. Называйте их, если хотите, марсианами; это вполне подходящее объяснение.

– В каком смысле подходящее?

– Все зависит от того, думают ли они так же, как люди. Очевидно, нет. Но они явно не животные, потому что весьма разумны. Разумнее, чем мы. Марсиане.

– Почему вы считаете этих Х-существ марсианами? Может, это все же люди; просто они знают гораздо больше нас. Новое технологическое чудо?

– Правомерный вопрос, – ответил Грейвс, ковыряя ногтем в зубах. – Постараюсь ответить. Потому что мы знаем о великих ученых почти все: и где они находятся, и что делают. Такой прогресс невозможно держать в тайне, его невозможно достичь быстро. Мы видим с полдюжины вещей, которые находятся выше наших возможностей, сотни ученых должны годами работать, чтобы хотя бы объяснить все это. Нас окружают следы нечеловеческой техники и науки. Конечно, если вы предпочитаете верить в безумного ученого или секретную лабораторию, то я не могу вам запретить. Но думаю, что отсюда выудишь разве что сюжет для воскресного приложения.

Билл Айзенберг помолчал, обдумывая слова Грейвса в свете собственного опыта.

– Вы правы, доктор, – согласился он наконец. – Когда мы спорим, вы чаще всего оказываетесь правы. Это, должно быть, марсиане. Я имею в виду форму разумной жизни, развившуюся не на Земле.