Текст книги "Повседневная жизнь Соединенных Штатов в эпоху процветания и «сухого закона»"

Автор книги: Андре Каспи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 26 страниц)

Истоки Великой депрессии

Как и почему наступила Великая депрессия? Историки и экономисты до сих пор спорят по поводу происхождения катаклизма. И если причины этого бедствия спорны, то не намного яснее и продолжительность, и вся полнота этого явления.

Представим, несмотря на это, среднего американца 1929 года, не входившего в ближайшее окружение президента Гувера и не состоявшего членом административного совета крупного банка. Он в растерянности, сбит с толку, и это неудивительно. Эксперты, все знающие и все предвидящие, не переставали призывать его экономить, чтобы инвестировать или скорее спекулировать, чтобы разбогатеть, в общем, чтобы реализовать мечту каждого американца. Он читал захватывающие заявления. Например, Джон Джакоб Раскоб – это не кто-либо, а президент «Дженерал моторе», компаньон «Дюпона», ведущей компании химической промышленности, президент национального комитета партии демократов. Раскоб – всеми уважаемый человек, олицетворяющий новую эпоху. И вот он дает интервью Ladies'Home Journal летом 1929 года под заголовком «Каждый должен стать богатым». Раскоб предлагает такую безупречную схему: «Если человек сэкономит 15 долларов в неделю, если он инвестирует их в покупку хороших ценных бумаг и станет накапливать дивиденды, то через двадцать лет он станет обладателем, по меньшей мере, 80 тысяч долларов, а доход от его инвестиций поднимется до 400 долларов в месяц. Он станет богатым».

Убедительно, не правда ли? Конечно, скептики предостерегают от излишней спекуляции. По их словам, биржевой рынок похож на воздушный шар. Укол иглой, и он лопнет. Это закоренелые пессимисты, которые своими заявлениями могли бы повредить хорошим сделкам. Впрочем, практически никто не прислушивается к их предупреждениям. Циркулирующие тогда истории позволяют понять настроение подавляющего числа американцев. Шофер миллионера непрерывно слушает беседы, которые ведет его патрон, расположившись на заднем сиденье. Тот обсуждает акции и облигации сталелитейной корпорации Bethlehem Steel, и шофер приобретает пятьдесят акций этого металлургического предприятия. Другая история касается рабочего, моющего окна в офисе брокера. Неожиданно он останавливается с тряпкой в руках, окна его больше не интересуют: заработал телетайп, а рабочий как раз искал, куда инвестировать сэкономленные деньги, и теперь он получил необходимую информацию. А вот еще одна история, касающаяся медицинской сестры. Клиенты поделились с ней конфиденциальной информацией в знак признательности за ее заботу. Медсестра начала играть на бирже и выиграла почти 30 тысяч долларов.

Это довольно правдоподобные истории. Так, со 2 марта 1928 года по 3 сентября 1929-го котировки акций сделали гигантские скачки: American Сап – с 77 до 181 7/8; American Telephone and Telegraph – с 179 x/г до 335 5A; Anaconda Copper – с 54 l/2 до 162; Electric Bond and Share – 89 А до 203 5A; General Motors с 139 3/4 Д° 1817/8; Westinghouse с 91 V8 Д 313. Индекс промышленных цен, опубликованный в New York Times, был 17 6 в 1926 году и достиг 331 в 1929-м. На Нью-Йоркской бирже торги оживляются и продолжают возрастать. За 1929 год 236 миллионов акций сменили владельцев; в 1929-м – уже миллиард, и продажа от 4 до 5 миллионов акций в день считается уже нормальной. Таким образом вполне возможно быстро разбогатеть. Инвестиционные компании предлагают, банки гарантируют, Фондовая биржа предоставляет поразительные доходы. С какой стати тогда думать, что Раскоб мог бы ошибиться?

Даже университетские профессора поддались общему энтузиазму. Джон Кеннет Г&лбрайт рассказывал, что в Гарварде профессора экономики создали ассоциацию, консультирующую инвесторов. С первых недель 1929 года благоразумные профессора Гарварда стали пессимистично оценивать ситуацию; они считали, что надвигается экономический спад, и с каждой неделей выражали все больше тревоги и опасений. В начале лета еще ничего не произошло. Тогда они решили, что ошиблись в своих прогнозах, честно признали свою ошибку и объявили, что ничто не может омрачить ясное небо процветания.

Крах наступает в октябре. Экономисты остаются невозмутимыми. Ничего страшного, уверяют они. В течение нескольких месяцев они все еще уверены в себе. Затем они решают распустить свою ассоциацию. Нетрудно понять почему (Galbraith J. К. The Great Crash. 1929. Pp. 95–96).

Кризис, которому нет конца

Действительно, как отметил Гилбрайт, историки никогда не забывают оптимистов, предлагавших ложные пути, но всегда забывают о пессимистах, которые заблуждались. Итак, не станем настаивать на оптимизме 1929 года, так как он был одновременно искренним и всеобщим. Но нарастающий кризис – был ли он правильно объяснен среднему американцу? Определенно, нет. То ему объясняли, что кризис пришел из-за рубежа; то заявляли, что причина кризиса кроется в слабости американской экономики, то, что в этом виноваты другие страны… Обычный ход мыслей политиков. Гувер, будучи умным политиком, тоже не избежал подобных рассуждений: это англичане и французы привлекают капиталовложения, это немцы, которые так и не возместили все то, что им предоставила Америка, и недалеко то время, когда они полностью окажутся под влиянием Гитлера… Жалкие аргументы. Ходили слухи, что банкротство Кларенса Хэтри сыграло решающую роль. Этот англичанин изобрел торговые автоматы и, в частности, разработал гениальную систему кабин-фотоавтоматов. Его банкротство 20 сентября 1929 года вызвало панику на биржах Соединенных Штатов.

Однако, на самом деле, причины кризиса были гораздо сложнее. Их следует искать в самой природе американской экономики: застой в сельском хозяйстве, неравномерное развитие промышленности, огромные диспропорции в размерах доходов, устойчиво продолжающаяся безработица, стремление спекулировать на базе займов, политика, направленная на облегчение банковских операций, в том числе Федерального резервного банка, поведение федерального правительства, не желающего вмешиваться в экономическую жизнь, но ограничивающего иммиграцию, а следовательно, число рабочих рук и покупателей, высокие таможенные пошлины, что препятствовало международной кооперации против кризиса, и слишком запоздалое вмешательство в те области экономики, которые особенно остро в этом нуждались (транспорт, сельское хозяйство, налоговая система и т. д.). Короче говоря, список вероятных причин кризиса можно было бы еще продолжить, что только подчеркнуло бы всю сложность разразившейся трагедии.

Среднему американцу трудно разобраться во всех этих сложных причинах кризиса. Поначалу он думал, что это не первая депрессия, поразившая Соединенные Штаты, поскольку совсем недавно был спад в экономике 1920–1921 годов, продлившийся несколько недель, максимально – несколько месяцев. Экономический спад в капиталистической системе – неожиданное осложнение, и все с нетерпением ожидают признаков возврата процветания. В 1931 году вообразили, что самое страшное уже позади; но к концу года ситуация еще более осложнилась, и на этот раз оптимизм исчез. Действительно, наступил конец одной эпохи, эпохи изобилия, и началась новая эпоха, эпоха оскудения и голода.

Как жить или выжить в это тяжелое время кризиса? Счастлив тот, кому удалось сохранить работу. Заработные платы снизились, но и цены тоже. Приходилось понижать жизненный уровень и не покупать ничего лишнего. Но угроза увольнения, тем не менее, постоянно присутствовала и угнетала. И однажды эта угроза превратилась в реальность. Первыми жертвами стали женщины. «Они теперь могут вернуться в семью, – говорили по этому поводу, – и предоставят свои места мужчинам, которые крайне нуждаются в том, чтобы заработать на жизнь». Вместе с тем молодые женщины сохраняли работу, а вот для иных поседевшие волосы стали дополнительным неблагоприятным фактором. Женщины в поисках работы пытались скрыть свой возраст: «Сколько вам лет?» – «Двадцать восемь». Забавная уловка, вряд ли способная ввести в заблуждение. Для мужчин, как и для женщин, безработица – колоссальная психологическая травма, тем более тяжелая, что общество ничего не предпринимало, чтобы это признать. Вплоть до 1935 года New York Times не делала различия между безработными и бродягами. Помощь безработным не была предусмотрена, к тому же относились к этому неодобрительно.

Неизбежное следствие кризиса – необходимость себя ограничивать, но в обществе потреблен™ утратили привычку различать предметы роскоши и первой необходимости. Не могло быть и речи о том, чтобы продать автомашину, радиоприемник или фонограф, если только на это не толкала крайняя нужда. А как можно отказаться от кино, матчей по баскетболу или боксу или от многочисленных азартных игр? И то и другое необходимо, чтобы отвлечься от суровой реальности или помечтать о том, что за углом тебя поджидает удача, возможность разбогатеть. Не было речи и о том, чтобы перестать курить, так как в столь тяжелые времена это – средство, отвлекающее от забот и огорчений. С тех пор как «сухой закон» был отменен в марте 1933 года, в спиртных напитках снова находят способ убежать от печальной повседневности.

Из-за острой нехватки денег американки опять обращаются к традициям мам и бабушек. Они шьют, гладят, варят варенье, пекут свой хлеб и готовят свое пиво. Каждый старается найти какое-нибудь занятие, только чтобы избежать нищеты. «Эй, приятель! Не можешь ли одолжить 100 долларов?» Это можно нередко услышать, но большинство все же предпочитают продать что угодно, лишь бы не просить подаяния.

Нищета в Америке производила удручающее впечатление. Большинство семей были вынуждены ограничить свое питание очень скудным рационом: хлеб, картофель, фасоль и один раз в неделю – капуста. Соблюдали режим строжайшей экономии, как будто снова вернулось военное время. Пищевые отходы стали объектом скрупулезного исследования для тех, кто вынужден был довольствоваться бесплатным нищенским супом. Рассказывают, что, проезжая по кварталам бедняков в Нью-Йорке, водители грузового транспорта иногда роняли с машин ящики с апельсинами или картофелем, чтобы несчастные люди могли поесть. Появились жертвы недоедания, скверного питания. В Филадельфии медики отмечают увеличение на 60 процентов случаев истощения у детей от 6 до 16 лет. В 1935 году Ассоциация американских врачей привела сведения о том, что 20 процентов пожилых людей находятся в состоянии истощения. Повсюду снизилась продажа молока, свежих яиц и фруктов; увеличилось число заболевших цингой, пеллагрой и рахитом. А затем появились еще более трагические цифры: 29 человек умерли от голода в Нью-Йорке в 1933 году, 110 в США – в 1934-м. Росло число слабоумных. А самоубийства? Зачастую преувеличивают эти цифры, примешивается черный юмор. Рассказывают, что содержатели гостиниц рядом с Уолл-стрит часто с беспокойством задавали вопрос клиенту: «Этот номер, чтобы переспать или выброситься из окна?» А журналисты спешили посвятить многочисленные статьи наиболее впечатляющим случаям самоубийств. Рассказывают также, что якобы два бизнесмена выбросились из окна, держась за руки, словно стремились и в момент смерти продолжить сотрудничество. И все же если и был небольшой рост числа самоубийств, то в 1932 году, а не в 1929-м.

Наряду с этими трагедиями ходило много шуток, как если бы американцы «спешили рассмеяться, чтобы не заплакать». В центре Нью-Йорка Централ-парк превратился в убежище для бездомных, ютившихся в жалких лачугах или в палатках. Нью-йоркцы прозвали это место «гувервиль». Газеты продолжали защищать политику президента Соединенных Штатов. В народе их прозвали «покрывалами Гувера»: это единственное, что распространяло правительство среди тех, кто страдал от холода. Пустые карманы – это «карманы Гувера», кролики – это «свиньи Гувера», размеры которых уменьшились из-за кризиса.

От Гувера к Рузвельту

Гувер не пользовался любовью и популярностью среди соотечественников; «великий инженер», образец новой технократии, которую так восхваляли американцы до Великой депрессии, он потратил остаток жизни (умер в 1964-м) на то, чтобы оправдаться. Естественно, он хотел бы «вытащить из кармана» лучшее решение, какое только возможно. Но, к сожалению, он плохо понимал проблему и не мог предложить никаких путей ее решения.

Гувер начал с того, что стремился успокоить соотечественников. В мае 1930 года он утверждал, что «мы прошли уже через самые тяжелые испытания, и… все начнет теперь быстро восстанавливаться». В очередной раз глубокое заблуждение, которое окончательно уничтожило остатки доверия к президенту. Он обратился к предпринимателям с призывом не сокращать число рабочих мест и повышать зарплату. Даются обещания, которые невозможно выполнить, так как требования экономики оказались сильнее любого самого доброго намерения. Он радовался тому, что расширил права таможенной службы, чтобы лучше защищать американского производителя, но плохо понимал всемирный характер кризиса. Он не хотел ввязываться в программу федеральных расходов, ибо был приверженцем философии индивидуализма, которую исповедовала партия республиканцев. Он отказался организовать в Вашингтоне помощь безработным. Это дело частной благотворительности, считал он, в крайнем случае, отдельных штатов. Единственное, на что он решился довольно робко, – это помощь банкам на федеральном уровне.

Чего не мог понять Гувер, – это то, что его соотечественники стали совсем иными по мере развития кризиса.

Нет, они не стали революционерами. Совсем немногие американцы увлеклись идеями коммунизма, еще меньше мечтали переехать в Советский Союз. Однако американская коммунистическая партия, прозябавшая до сих пор, стала пользоваться большей популярностью. Ее кандидат на президентских выборах 1928 года набрал 21 181 голос из 37 миллионов голосовавших. Через четыре года примерно 100 тысяч американцев проголосуют за него. Это не триумф, но знак, указывающий на эволюцию в среде рабочих и интеллигенции. Не следует, однако, преувеличивать влияние коммунистических идей. Когда в 1932 году ветераны войны организовали демонстрацию в Вашингтоне с требованием заранее выплатить им пенсию, федеральное правительство выдвинуло против них войска под командованием генерала Макартура, оправдывая свои действия тем, что демонстрация была спровоцирована коммунистами. Это так и не было доказано. По правде говоря, подавляющее большинство американцев продолжали остерегаться «красных» и вспоминали о знаменитой «красной угрозе», столь популярной в 1919–1920 годах.

В то же время американцы начинают с большей симпатией, чем прежде, относиться к прогрессизму, к желанию добиться социальных реформ в рамках демократии. Американцы, остававшиеся безразличными в двадцатых годах к обездоленным, к жертвам индустриального общества, те, которые порой становились конформистами и нетерпимыми, теперь вдруг отказываются от индивидуализма и равнодушия к социальным бедам. Постепенно они начинают понимать, что безработные не повинны в своей судьбе, что правительства и в Вашингтоне, и в столицах каждого штата должны были бы соответствовать своей роли, что, по существу, политика и экономика неразрывно связаны. И еще одно открытие сделали американцы: процветание скрывало расслоение в обществе, и бедняки вовсе не обязательно смогут разбогатеть в будущем.

Мы являемся также свидетелями тройной перемены. Прежде всего это передача полномочий. В ноябре 1932 года Рузвельт был избран президентом Соединенных Штатов, между прочим, с весьма расплывчатой программой. Он опирался в основном на выражение, ставшее его лозунгом на выборах: «New deal» («Новый курс»). Он опирался также на собственный опыт губернатора штата Нью-Йорк, столкнувшегося с безработицей и нищетой в одном из крупнейших городов мира. Наконец, значительную роль в росте популярности Рузвельта сыграли его обаяние и динамизм. Вступив в должность президента, Рузвельт возродил традиции активных, энергичных президентов, внимательно прислушивался к мнениям окружающих. При новом президенте произошла глубокая эволюция института президентства. Федеральное правительство поддержало новый курс президента, даже при том, что его философия в области экономики была недостаточно уверенной и четкой. Произошла мирная революция. Теперь американцы стали обращаться за помощью и советом к федеральному правительству. Рождалось государство всеобщего благоденствия (welfare state), глашатаем которого была современная президентская власть. Президент стремился добиться оздоровления экономики страны посредством государственного регулирования экономики и доходов. При этом не должен был пострадать демократический строй в стране.

Можно вспомнить любопытные совпадения. 30 января 1933 года Адольф Гитлер становится канцлером Рейха; пять недель спустя Франклин Д. Рузвельт приступает к обязанностям президента в Вашингтоне. Оба государства переживают тяжелейший экономический и социальный кризис, ставший беспрецедентным по своему размаху; каждый из них выбирает свой путь. Одни и те же экономические причины не приводят к одному и тому же политическому результату.

Наконец, третье важное изменение в стране – рождение мощных профсоюзов (big labor), играющих определяющую роль в жизни нации. Действительно, во время «Нового курса» профсоюзы становятся очень активными и влиятельными. Конгресс промышленных организаций (Congress for Industrial Organization) объединяет неквалифицированных рабочих и даже какое– то время конкурирует при переговорах с руководством предприятий со старой Американской федерацией труда. В 1929 году в его рядах насчитывалось более трех миллионов членов, а к концу Второй мировой войны – 14 миллионов. Определенно, эта Америка уже совсем не похожа на Америку двадцатых годов.

Скверная репутация двадцатых годов

Двадцатые годы – потерпевшая крах модель. Но каким образом это произошло, в чем причины этого кризиса? Французы прочли книгу Жоржа Дюамеля «Scenes de la vie future» («Сцены будущей жизни»). Этой книге, появившейся в 1930 году, предшествовали другие симптомы интеллектуального и политического антиамериканизма. Это не задевало самих американцев. Были ли они все еще «потерянным поколением»? Это выражение, весьма спорное, было придумано Гертрудой Стайн. [92]92
  Гертруда Стайн (1874–1946) – американская писательница, теоретик литературы. Выражение «потерянное поколение» приписывают ей благодаря книге Э. Хемингуэя «Праздник, который всегда с тобой». Так выразился хозяин автомастерской по адресу нерадивого молодого механика, побывавшего на фронте Первой мировой, а Стайн подхватила и перенаправила Хемингуэю: ««…Вы все такие!.. Вся молодежь, побывавшая на войне. Вы – потерянное поколение». – «Вы так думаете?» – спросил я. – «Да, да, – настаивала она. – У вас ни к чему нет уважения. Вы все сопьетесь…»» (Прим. ред.)


[Закрыть]Она применила его к писателям, нашедшим убежище за пределами Соединенных Штатов, например в Париже. Они не одобряли экономический взлет, образ жизни и ограниченное мышление маленьких провинциальных городов США, спекуляции Уоллстрита, скандалы в окружении президента Гардинга. Они не чувствовали связи с основной массой соотечественников. Восторгаясь веком джаза, как Эрнест Хемингуэй, или образно передавая атмосферу, царящую на Юге страны, как Уильям Фолкнер, они представляли, по правде говоря, «литературу отчуждения». Генри Менкен восхищал наиболее взыскательных интеллектуалов в основном своими статьями в American Mercury. Но и он не добился всенародного признания. Иной случай – Синклер Льюис. Мы не раз уже цитировали его «Бэббита». Герой Льюиса, на самом деле, олицетворял одновременно лицемерие, ханжество, благодушие и в то же время чувство беспокойства, тревоги той эпохи, слишком материалистичной, слишком конформистской и удушающей. «Что-то меня тяготит, – заявлял он. – Я довольно успешно справляюсь со всем, что должен делать. Я обеспечил семью, купил дом и шестицилиндровый автомобиль, основал преуспевающее небольшое агентство. Я не наделен никакими пороками, за исключением того, что много курю, но и это я стараюсь прекратить. Я регулярно посещаю церковь, играю в гольф, чтобы поддерживать форму, и поддерживаю знакомство только с порядочными и честными людьми. И при этом я не испытываю полного удовлетворения».

«Бэббит», появившийся в 1922 году, пользовался огромным успехом, так же, как двумя годами ранее «Главная улица» этого же писателя. Можно ли считать, что и та и другая книги отражали дух времени? В некотором смысле да, если говорить о желании американцев насладиться в полной мере жизнью в обществе потребления. С другой стороны, не вполне, если говорить о том беспокойстве, которое охватывает Бэббита. К тому же следует учитывать, что американцы двадцатых годов читали не столько романы, сколько газеты и журналы. Их любимые писатели – авторы романов, опубликованных до Первой мировой войны, или те, кто отражал традиционные чувства. Трудно поверить, что Драйзер, Дос Пассос, Андерсон [93]93
  Имеется в виду Шервуд Андерсон (1876–1941), американский писатель, оказавший большое влияние на литературу США, в частности на Э. Хемингуэя и У. Фолкнера. (Прим. ред.)


[Закрыть]и другие, насколько противоречивы они ни были, могли бы в какой-то степени подрывать основы общества двадцатых годов.

Нет никакого сомнения в том, что именно Великая депрессия разрушила модель. Она оказала на американцев столь же сильное воздействие, как гражданская война на поколение их дедов. Те, кто пережил испытания тридцатых годов, не могут недооценивать иллюзий двадцатых годов. Процветание не оправдало ожиданий; либеральный капитализм не смог искоренить бедность. До сих пор двадцатые годы не пользуются доброй репутацией. И не только потому, что то была эпоха исключительно сложная, когда модернизм боролся с архаизмом, а деньги с рассудком. Еще и потому, что двадцатые годы в определенной степени являются как бы черновым наброском нашего общества и нашего времени и порождают в нас наихудшие опасения и вопросы. Нет, конечно, кризис 1929 года не повторится, так как одни и те же события в истории не повторяются. Но все мы теперь знаем, что модель экономического роста и социальных преобразований, пробудившая огромные надежды, может также привести и к глубоким разочарованиям.