Текст книги "Парад теней"

Автор книги: Анатолий Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

– Отмазывается и покупает нас, сентиментальных стариков? – спросил Александр Иванович у жены. Лидия Сергеевна рассмеялась.

– Отмазался и купил. – И прочитала весьма изящно блоковское четверостишие, любимое в этом доме и часто повторяемое:

Простим угрюмство. Разве это

Сокрытый двигатель его?

Он весь – дитя добра и света,

Он весь свободы торжество.

– Проехали, – решил Смирнов. – По второй, "дитя добра и света"?

– По второй так по второй, – бодро согласился Константин. Деваться было некуда.

– У вас что-то не так с арифметикой, – отметила Лидия Сергеевна. – Не по второй, а по четвертой.

– Мы отмечаем не рюмки, а этапы общения, – ответил Смирнов.

– Тогда не по второй, а по второму. По второму заходу.

Смирнов безнадежно махнул жене рукой и разлил. Лидия Сергеевна подождала завершения этой операции, демонстративно отобрала бутылку и унесла в холодильник.

– Блюдет, – пояснил Смирнов. – Нас с тобой блюдет. Меня как инфарктника, а тебя как водилу. Ты ведь в Москву собираешься? А то у нас переночуй.

– Нет, поеду. Пора и к своему дому по-настоящему привыкать.

Вернулась Лидия Сергеевна, на ходу услышавшая последнюю Костину фразу.

– Ну а как вы, Костик, все-таки с бытом своим разбираетесь? Кто хозяйство ведет, кто готовит, кто в квартире прибирает?

– Я привык, Лидия Сергеевна. И все сам умею. Восемь лет, как один.

– Семьей пора обзаводиться, – строго подытожил Смирнов.

– Уже обзаводился.

– Еще раз обзаведись! – уже приказал Смирнов. – А вдруг получится!

Приврал, конечно, Константин и насчет "все сам", и насчет «один». Один-то один, но в Германии – Труди, а здесь Зоенька иногда забегает. А если честно, то через день. И сегодня, наверное, прибежала. Прибралась, сготовила и ждет.

– Неспокойный ты, Константин, – вдруг сказал Смирнов. – Отчего мучаешься?

– Не знаю, не знаю! – в открытую признался Константин. – Хотя знаю! Я ко всем, Александр Иванович, сбоку припека. И к вам, и к Дарье, и ко всей этой истории. Со всеми свой, а все равно посторонний.

– И с командой так? – поинтересовался Смирнов.

– И с командой пока так.

– Тогда плохо, Костик. У тебя дела нет.

– А я о чем говорю?

– Говоришь. А надо дело делать.

– Какое?

– Любое. Только обязательно делать, а не быть при нем.

– Вы о чем? – спросила Лидия Сергеевна, прикатив столик с чайниками, чашками и печеньями-вареньями.

– Тоска у него, – объяснил Смирнов. – Типа мировой скорби.

– Ага! – успокоилась Лидия Сергеевна. – Это бывает. Скоро пройдет.

Константин улыбнулся ей и вдруг неожиданно для самого себя спросил:

– А где Ксения? – И поспешил добавить, чтобы вышло как будто между прочим: – Если не секрет.

– Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты! – загадочно произнес Смирнов, а Лидия Сергеевна понятно объяснила:

– Она в отъезде. Завтра вместе с Жорой ранним утром прилетит.

12

Насчет срочного свидания Михаил Семенович слегка приврал Славику для солидности. Нельзя же назвать слишком срочной встречу, которая должна состояться в полночь, через три часа с гаком. Когда проскочили под МКАД, Славик поинтересовался, куда путь держим.

Кобрин поразмышлял. Может, к Ляльке заскочить? Не предупредил. Да и какое это срочное деловое свидание? И Славик, и Артем, которого он на всякий случай прихватил с собой, знали Лялькин адрес и наверняка, ожидая его с этой деловой встречи, будут непочтительно смеяться над ним. А он не любил, когда над ним насмешки строят. Вдруг вспомнил, что Берта хвасталась своим сациви. Замечательное сациви готовила Берта. А он убежал от этого сациви. Страстно захотелось пожрать от пуза.

– К Никитским воротам, – сурово распорядился Михаил Семенович. – К китайцам. Первая встреча у меня там в половине десятого.

…Лимузин влез на тротуар в устье Малой Бронной. Выбравшись на волю, Михаил Семенович обернулся. Славик и Артем вопросительно смотрели на него. А если бы к Ляльке заехал, то не на него бы смотрели, а меж собой переглядывались бы, паразиты.

– Здесь быть через полтора часа. А пока – свободны, – сказал Кобрин и деловито зашагал ко входу в ресторан.

Его знали здесь, любили его щедрые чаевые. Швейцар благоговейно снял с него пальтецо. А у дверей в зал уже ждал в полупоклоне его персональный официант, в сияющей улыбке обнажая верхнюю челюсть в золотых коронках.

Михаил Семенович пил слабенькое китайское вино, заедая побегами бамбука. Кушал королевские креветки, заглатывал черные яйца, усердно и не торопясь, расправлялся с вырезкой. Насытившись до отвала, принял хорошего коньячку, запивая кофейком. Из своего угла с бессмысленным любопытством Кобрин рассматривал публику, стараясь не думать о предстоящем истинно деловом свидании.

Ровно в одиннадцать он вышел из ресторана. Автомобиль покорно ждал его. Артем, стоявший на тротуаре, распахнул дверцу. Михаил Семенович, покряхтывая, удобно раскинулся на шелковистой коже.

– А теперь куда? – спросил Славик. Без "Михаила Семеновича", без почтения. Обиделись, значит, что он их в ресторан с собой не взял.

– А теперь, Славик, дорогой ты мой, покатай нас с Артемом по набережной, чтобы ровно в двенадцать быть у входа в Парк культуры. Будь так добр, – обходительно и ласково попросил водителя хозяин.

– Сделаем, Михаил Семенович, в лучшем виде исполним, – горячо откликнулся на его расположенность Славик.

Кобрин глядел на пробегавшую мимо полоску воды за парапетом в надежде на то, что вода должна успокаивать. Кремлевская набережная, Котельническая, Краснохолмская, Крутицкая, Симоновская. Взобрались на Автозаводский мост и побежали в обратную сторону по другому берегу. И опять: Даниловская, Павелецкая, Дербеневская. За Крутицким мостом оторвались от Москвы-реки и помчались вдоль водоотводного канала. Поуже здесь, поуютнее. Шлюзовая, Озерковская, Кадашевская… По Якиманской мимо стрелки опять выкатили к Москве-реке. Взобрались на Крымский мост, у Зубовской развернулись и прибыли на пустынную стоянку у парадных ворот Парка культуры. Славик лихо затормозил и повернулся к Михаилу Семеновичу, который, взглянув на часы, похвалил:

– Точно. Спасибо тебе, Славик.

И вылез из машины. Артем тут же возник рядом, ибо от ворот решительно шагали в их сторону двое в черных плащах до пят. И никого больше вокруг. Только эти двое. Артем незаметно вытащил из сбруи пистолет и спрятал руку с пистолетом в карман куртки. Двое, не дойдя до них метров пять, остановились, как по команде. Один в усах, другой без усов, наверное потому, что старше. Старший вежливо поинтересовался, глядя на Кобрина:

– Михаил Семенович?

– Да, – стараясь, чтобы получилось четко и волево, подтвердил Михаил Семенович.

– Прошу, – сказал старший и приглашающе указал рукой на арку ворот.

– Я с вами, Михаил Семенович, – твердо заявил Артем.

– Нет, – не глядя на Артема, сказал старший.

– Нет, Артем, – извинительно повторил за ним Михаил Семенович. – Ждите меня здесь. Через часик-полтора я вернусь.

И посмотрел на старшего: так ли? Старший на его взгляд никак не отреагировал.

Повторил только:

– Прошу.

Кобрин – в центре, плащи – по бокам. Трое в ногу шагали к черной дыре ворот. И скрылись в них. Артем поднял брови, посмотрел на Славика, сплюнул на асфальт и растер плевок ногой.

Когда по ступеням спустились на в кирпичной крошке землю, Михаил Семенович, на ходу осматриваясь, недоуменно полюбопытствовал:

– Куда мы идем?

– Вас ждут у большого колеса обозрения, – объяснил старший, после чего опять зашагали в молчании. Парк был давно закрыт, и ни души не было в аллеях, на площадках, на набережной. Слева – кусты, справа – марсианские черные сооружения аттракционов. Миновали пруд, извилистой дорожкой пробрались сквозь геометрически – прямоугольниками и треугольниками расположенные жесткие кусты и вышли к ограде, за которой была неохватная глазом бетонная нога большого колеса. Через калитку проникли за ограду. Тот, кто его ждал, поднялся со скамейки и, не вынимая рук из карманов кожаного пальто, сказал:

– Здравствуй.

– Здравствуй, – эхом отозвался Михаил Семенович.

– Извини и потерпи уж, пожалуйста, минут пяток. Я тут одно небольшое дельце должен завершить, – вежливо сказал тот, кто его ждал, возвратился к скамейке и присел рядом с человеком, странно напоминавшим Кобрину одного безрукого нищего в подземном переходе. Старший нежно тронул Михаила Семеновича за локоток и кивком указал на скамейку напротив. Вдвоем и уселись. Усатый перетаптывался рядом. Михаил Семенович вздохнул и от нечего делать присмотрелся к мирной парочке, сидевшей напротив. Понял, что не безруким нищим был тот человек, просто у него руки связаны за спиной. Ни от кого не скрываясь и потому не понижая голоса, тот, который его ждал, спросил связанного:

– Последний раз спрашиваю… – Нет, он не спрашивал, а спокойно утверждал: – Это ты купил две игры на юге?

– Я же крест целовал, – хрипло, пискливо заговорил безрукий. – Мамой клянусь!

– Мамой клянется, а? – поделился с окружающими тот, кто его ждал. И уже никому и в никуда: – Раз мамой клянется, что уж тут делать…

Из тьмы явились трое в кожаных куртках. Они подошли к безрукому, а тот, который его ждал, пересел на скамейку Михаила Семеновича, улыбнулся ему, как бы приглашая насладиться любопытным зрелищем.

Трое привычно делали свое дело: связали несопротивлявшемуся безрукому и ноги, залепили пластырем рот, проверили добротность узлов на руках-ногах и понесли человека-бревно к большому колесу. Преодолели десяток ступеней и, пройдя немного, кинули в кабинку стоявшую в самом низу у контрольной калитки. Двое, шагнув в кабину вслед за бревном, подняли с пола нечто черное и широкое и стали надевать на голову связанному человеку. Не только на голову: в черном и широком исчез человек-бревно. Весь. Прожурчала, слышимая в тишине, застежка-молния, и один из двоих произнес:

– Давай.

Деликатно поскрипев (третий орудовал в будке), большое колесо приступило к привычному своему движению по кругу. Стало лучше видно обитаемую люльку, она поднялась над деревьями и попала в свет фонарей, ярко освещавших обе – по эту и ту сторону реки – набережные. Люлька прошла половину пути до верхней точки, когда сверху крик нули:

– Стой!

Кабина замерла над бездной: она сейчас была крайней, соседки сверху и снизу находились чуть в стороне.

– Пускай, – не очень громко, но так, чтобы было слышно наверху, буднично распорядился тот, кто его ждал.

Двое вверху склонились и образовали вместе с мешком нечто устрашающе черное. Затем единое черное стало черным трезубцем, середина которого, безжалостно кантуемая, была опрокинута в открытую дверцу. Черный мешок полетел в бездну. На встречу с бетоном.

Мешок летел вниз и вдруг, будто ударившись о что-то встретившееся в пути, вознесся вверх метров на пять. И опять вниз, и опять вверх. Амплитуда сокращалась, и вскоре мешок неподвижно повис на невидимом упругом тросе.

– Давай, – опять донеслось снизу.

Большое колесо осторожно отправилось в обратный путь. Мешок приблизился к страшному бетону и аккуратно лег на него. Двое дождались окончательной остановки колеса и вылезли из кабины. Втроем (технический руководитель полета присоединился к дружной паре) подошли к мешку, открыли молнию, извлекли из него человека-бревно и понесли его к скамейке, с которой началось путешествие. Бревно безвольно прогибалось.

Китайские разносолы просились на волю. Рот Михаила Семеновича наполнился обильной вязкой слюной. Михаил Семенович, сделав рот куриной гузкой, с силой выплюнул ее и освобожденно поднял голову.

Тот, кто его ждал, обнял его за плечи и заставил подняться вместе с ним.

Так, вдвоем, и подошли к связанному человеку. Плоские, нарисованные, белые глаза не смотрели – присутствовали на синем лице. С широким пластырем, закрывавшим рот, он был похож на гримированного белого клоуна из цирка.

– Это была генеральная репетиция, – объявил клоуну тот, кто его ждал. – Но возможна и премьера, если ты собираешься упрямиться. Рисую перспективу: по окончании премьеры мы отвозим мешок к твоему дому, где балконная дверь и окна твоей квартиры будут распахнуты. Ты ведь, насколько я помню, на двенадцатом этаже живешь. Вытряхнув из мешка, мы уложим то, что от тебя останется, под этими окнами и, изобразив звук, который бывает при встрече человеческого тела с асфальтом, тихо исчезнем. Когда найдут твои останки, от них будет разить спиртным, а на столе в твоей квартире будут стоять пустая бутылка и стакан, захватанные твоими лапами. Человек, допившийся до белой горячки, выпрыгнул из окна. Что ж, и такое бывает. Ты посиди здесь, подумай. А мы с другом на колесе покатаемся. Тебя не приглашаем. Ты уже накатался.

По-прежнему в обнимку поднялись по ступеням и подошли к кабине, стоявшей внизу, из которой совсем не давно выбросили черный мешок. Тот, который его ждал, объяснил ретиво подбежавшему третьему, что надо делать:

– Пару кружков сделай, а потом на самом верху нас задержи. Москвой любоваться будем.

Колесо крутилось, и, пока оно крутилось, они молчали. Михаил Семенович с тоской смотрел на то удалявшуюся, то приближавшуюся бетонированную землю. Не по сторонам, не вдаль, а только вниз. Вознесенная на самый верх кабинка остановилась и, инерционно раскачиваясь, баюкала их. Тот, кто его ждал, стараясь привлечь внимание Михаила Семеновича к красотам панорамы великого города с высоты птичьего полета, настойчиво потребовал:

– Ты смотри, смотри!

Было на что смотреть. Небрежно разбросанная по семи малым холмам, прекрасная Москва была чуть внизу и уходила вдаль без конца и края. Сверкали позолоченные купола храма Христа Спасителя; неподвижно летал над землей явившийся из детских снов Кремль; вырванные подсветкой из общего ряда, рафинадно сверкали в чистоте и покое высотные дома; переливалась разноцветьем отраженных огней Москва-река.

– Воланд, – вдруг сказал Михаил Семенович.

– Что? – недовольно не поняли его.

– Ты, как Воланд перед отлетом из Москвы навсегда, осматриваешь свои владения.

– Похвально, что деятели поп-бизнеса знакомы с классической литературой, и, не скрою, весьма приятно, что ты соотносишь меня с Воландом. Но ты глубоко ошибаешься в одном: отлетать из Москвы навсегда я не собираюсь ни в коем разе. – Тот, кто его ждал, замолк на миг, а затем резко спросил. Почти как у связанного клоуна: – Ты подумал?

– Думай не думай – сто рублей не деньги, – расхожей народной мудростью откликнулся уже малость оклемавшийся Михаил Семенович.

– Так ты думал или не думал? – Фольклорный юмор здесь, судя по всему, не принимался.

– Думал, думал, – поспешил успокоить собеседника Михаил Семенович. Но мне неизвестны ваши теперешние условия.

– Условия прежние.

– Побойтесь бога! Не слишком ли жирно – любая половина?

– Не слишком.

– Ваш навар очевиден. А мой?

– Твой навар – полная гарантия твоей безопасности и анонимности. И освобождение тебя от всяческих обременительных забот.

– Не понял насчет забот, – настороженно признался Михаил Семенович.

– За тобой остаются только кадры, их поиск и подготовка. Вся организационная работа переходит к нам. Хватит любительщины.

– То есть полное отстранение меня от дел.

– Только от тех дел, с которыми ты плохо справляешься.

– Надеюсь, я буду в курсе финансовой части нашей, так сказать, сделки?

– Мы будем представлять тебе всю документацию по расчетам.

– И наш союз будет скреплен соответствующим договором?

– Непременно. Но учти: обнародование, если так можно выразиться, этого договора, а оно последует, если ты начнешь б. довать, – твоя могила.

– Уж это-то я учитываю в первую очередь.

– Да?

– Когда?

– Что – когда? – на этот раз не понял Михаила Семеновича тот, кто его ждал.

– Когда подпишем договор?

– Через три дня.

– Почему не завтра?

– Необходима контрольная проверка отдельных деталей.

– Касающихся меня, – продолжил за собеседника Михаил Семенович.

– Касающихся дела.

– Что ж, доверяй, но проверяй, – согласился Кобрин и неожиданно спросил: – Мешок – для меня спектакль?

И за самонадеянную бесцеремонность тотчас получил по лбу.

– Много чести. Я просто соединил приятное с полезным.

– Что приятное, а что полезное? – решил уточнить Михаил Семенович.

Тот, кто его ждал, ответил:

– Все полезное – приятно. Ну и как тебе Москва сверху? Хороша?

– Хороша, хороша, – ворчливо подтвердил Михаил Семенович, и тот, кто его ждал, все понял:

– Вниз хочется? – И, не дожидаясь ответа, громко крикнул: – Вниз!

Колесо сделало пол-оборота, и они были спущены вниз. На скамейке сидел связанный. Взгляд его был вял и равнодушен, как у засыпающего судака. Тот, кто его ждал, резким движением сорвал пластырь со рта у клоуна и, присев на корточки так, чтобы глаза в глаза, проникновенно спросил:

– Да?

– Да, – как бы выдохом ответил связанный.

– Ты со своими шестерками кинул нас на сто пятьдесят тысяч зеленых. Да?

– Да.

– В течение пяти дней ты возвращаешь эти сто пятьдесят и еще пятьдесят в счет погашения долга за нашу упущенную прибыль. Да?

– Да.

– Мамой клянешься?

* * *

Александр Иванович Смирнов стоял в дверях террасы и с интересом рассматривал темно-синее лакированное чудо за штакетником. «Гранд чероки» перестал нежно урчать, и с водительского места одним движением, похожим на элемент гимнастического упражнения на коне, выбросил себя жизнерадостный Сырцов:

Папа вышел на крыльцо

Почесать свое… лицо?

Но Смирнов был слишком поглощен благоговейным созерцанием мощного механического зверя, чтобы искать остроумный ответ на амикошонское приветствие.

– Ну, зверюга! Ну, красавец! Третий раз его вижу, и третий раз сердце замирает. Мне бы его под задницу лет двадцать пять тому назад!

– Здравствуйте, Александр Иванович! – пропел Сырцов.

– Здорово, Жора. Что так долго?

– Ксения в дому?

– Уж полтора часа как.

А вот и Ксения.

– Гость – говно, не бывал давно! – выглянула она из-за спины Смирнова.

Лидия Сергеевна из комнаты закричала:

– Ксения! Я понимаю, что общение со Смирновым дает определенные плоды. Но не до такой же степени!

Смирнов удовлетворенно заржал и внес уточнение:

– Содержание, Лидка, мое, это точно. Но форма, форма – от тебя. Чистота московского говора, аристократическая сдержанность интонации – все через тебя от твоих дворянских предков.

– Балда и старый хрен, – заключила столбовая дворянка. Ксения, поймав паузу, стремительно расцеловала Смирновых: мужа в левую щеку, а жену в правую. Потом посмотрела на Сырцова, который топтался перед террасой, и требовательно спросила:

– Где же ты все-таки пропадал?

– Проверялся, ласточка.

– Я, как бедная студентка, на автобусе, метро, в электричке, еще раз на автобусе, и все равно на полтора часа раньше тебя прибыла. А ты небось на такси проверялся?

– И на такси, и на городском транспорте, и пешком.

– Считаешь, что надо было проверяться всерьез?

– Да, Александр Иванович.

…Накормили Сырцова, и все – вчетвером – устроились за круглым столом. Для порядка хотели поначалу прогнать Ксюшку, но она устроила такой ор, что пришлось смириться с ее присутствием. Как-никак участница событий! Сырцов изложил все как под протокол.

– Выводы, – потребовал Смирнов.

– Мне бы хотелось, чтобы их по моему рассказу сделали Лидия Сергеевна и вы.

– Ты видел все своими глазами. Ты беседовал с людьми. Ты должен был уловить атмосферу случившего ся, – твердо сказала Лидия Сергеевна. – Твои выводы, Жора.

– С чего начать?

– По хронологии, – предложил полковник.

– Тогда с видеофильма, – решил Сырцов, ненадолго задумался, вспоминая видеокартинки. – Этот Теодор, Тэд– мастер, который утрет нос любому столичному оператору. В непредсказуемой ситуации он действовал азартно и хладнокровно. Точно выбирал эмоциональные пики. В смонтированном виде картиночка страшная и впечатляющая. Вот Ксения не даст мне соврать. Впечатляет, Ксюша?

– Положим, соврать я тебе дам, – на полном серьезе вступила репликой Ксения. – Тем более у тебя никогда не поймешь – врешь ли ты или правду говоришь. Но в данном случае он прав, дорогие мои. Впечатляет, и еще как впечатляет.

– Но… – начала Лидия Сергеевна.

– Но… – послушно продолжил Сырцов. – Но, черт меня побери, я хотел бы видеть на месте мастера Тэда кондового лудилу-оператора из пресс-центра МУРа, который, устроившись где-нибудь подальше и повыше, мотал бы и мотал непрерывный общий план. Был бы определен абсолютно точно временной отрезок, видно было бы перемещение отдельных лиц в толпе, последовательность действий основных персонажей и, наконец, общая реакция на три выстрела в целом и на каждый выстрел в отдельности. Сами выстрелы звуково зафиксированы, слава богу, точно. Между первым и двумя последующими маленькая, еле заметная пауза, и первый по звуку, опять же еле заметно, отличается от двух последующих. В обойме дряхлого «ТТ» отсутствуют три патрона, но кто мне может доказать, что обойма была полной? Это первое, что берется на заметку.

Смертельный выстрел был произведен снизу, по моей, весьма приблизительной, прикидке с места, на пять ступенек ниже того, на котором находилась лже-Дарья. Пуля пробила два ребра, прошла сквозь сердце и унеслась в никуда, предварительно легко преодолев две кости плечевой суставной сумки.

– Это из "ТТ"-то? – не выдержал, изумился вслух Смирнов. – Да быть такого не может!

– Итак, второе, что мы берем на заметку, – ровным голосом, будто его и не перебивали, отметил Сырцов и продолжил: – Дальше. Местная милиция искала следы от пуль в направлении смертельного выстрела. Мне же пришла в голову бредовая идея искать их в обратном направлении. И на десятой ступеньке я нашел скол, который, как я полагаю с определенной долей уверенности, является следом от пули. Скорее всего, это был выстрел в того, кто убил лже-Дарью. Никаких следов от третьей пули я не нашел. Видимо, потому, что он был произведен Горбатовым, когда его уже заламывали, вверх, в воздух. Это третье. И резюме: Даниил Горбатов не убивал лже-Дарью.

– Можно тебя перебить? – попросил отставной полковник. – Будь добр, скажи, что ты думаешь по поводу пугача, из которого был произведен смертельный выстрел.

– Очень мощная машинка, Александр Иванович, очень мощная. Пожалуй, среди известных мне пистолетов и револьверов аналога ей нет.

– Ну а твои предположения?

– Месяц тому назад полковник Лешка Панкратов передо мной хвастался новым секретным своим пистолетом под кличкой «грач». Удлиненный по сравнению со всеми нашими отечественными моделями ствол, заряд сверхусиленный, пули – стальные. Из этого «грача», я думаю, можно произвести такой выстрел. Но он только-только поступает на вооружение спецназа. Откуда он у убийцы?

– Можно догадаться, – мрачно укорил Сырцова Дед. – Куплен за бешеные деньги.

– Все может быть, – согласился с учителем послушный ученик. – Вас, как видно, не особо поразил мой первый вывод. Тогда пойдем дальше?

– Продолжай, Жора, – осторожно предложила Лидия Сергеевна.

– Да, чуть не забыл! – встрепенулся Сырцов. – Такой импульсивный, неуравновешенный, искренний парень, как Горбатов-младший, вряд ли бы пожелал и, главное, смог три часа предварительного допроса играть в глухую блатную отказку. Он, если бы сделал это, наверняка сразу признался в убийстве. Дополнительный аргумент к первому выводу. Ну и, наконец, то, что произошло во дворе райотдела милиции. Опер Валера у следователя и майора случайно оказался под рукой, он не знал-не ведал, что будет сопровождать предполагаемого убийцу. Водила же «воронка» заранее был предупрежден, что повезет его. Водила запирал Горбатова в «воронке», водила выпускал Горбатова из «воронка», дважды оставаясь с ним один на один. Что ему стоило шепнуть издерганному бесконечным тупым и жестким допросом, да и без того истеричному, Горбатову: беги, мол, тебя спасут те, кто ждет за забором детсадика? Тот же водила решил почему-то, что арестованного лучше провести через служебный вход, и подогнал «воронок» как можно ближе к забору. И Горбатов побежал, побежал, не думая и не рассуждая, побежал от ненавистной милиции, допросов, «воронка»… Теперь о его смерти. Фонарь-фара, освещающий дорогу, висит на стоящем почти впритык к забору столбе и направлен на здание райотдела. Когда Горбатов добежал до забора, он стал почти невидим, а фонарь-фара светил стрелявшим прямо в глаза. Опер и водила стреляли вслепую и вряд ли могли достать Горбатова. Скорее всего, его порешили те, кто находился за забором. Резюме: смерть Горбатова – результат сговора неизвестных лиц, вероятнее всего истинных убийц лже-Дарьи, с водителем «воронка».

– Общий вывод, – потребовала Лидия Сергеевна.

– Обе смерти, смерть лже-Дарьи и смерть Горбатова, были предусмотрены заранее тщательно разработанным планом, по которому эти смерти отвлекали и закрывали дело об убийстве неизвестной певицы. Уверен, что Даниил Горбатов был использован неизвестными преступниками втемную: его убедили, что лже-Дарья подвергается смертельной опасности, и всучили старенький пистолет. Он действительно охранял ее до конца. До ее конца. До своего конца. – Сырцов облегченно откинулся на стуле и пригласил Александра Ивановича и Лидию Сергеевну к дискуссии. – Теперь рвите меня на части. Опровергайте умозаключения, крушите аргументы, подвергайте сомнению выводы.

– Нечем и незачем, Жора, – сказала Лидия Сергеевна. – Все правильно, я считаю.

– Считай не считай, а поделать ничего нельзя! – ни с того ни с сего взъярился Смирнов. – Дело провернуто профессионалами и подсунуто милиции так, что никто из местных начальников никогда не позволит кому-либо развалить его или хотя бы подвергнуть сомнению.

– Если оно не войдет частью в какое-нибудь большое всероссийское дело, строго контролируемое центром, – позволила не до конца согласиться с мужем Лидия Сергеевна. На что Сырцов с сожалением заметил:

– Возможность такого поворота весьма проблематична.

– Я знаю, – тихо призналась Лидия Сергеевна.

Все удрученно промолчали. Приклонив голову на сложенные на столе руки, Ксения вздохнула:

– Господи, жалко-то как всех!

– И нас, что ли? – недовольно осведомился Дед.

– Всех. Мертвую девочку под безымянным крестом. Сумасшедшего этого Горбатова. Вас, Александр Иванович. Вас, Лидия Сергеевна. Тебя, Жора.

– Нас-то почему жалеешь? – возмутился Сырцов. – Мы – живые!

– А просто так. Жалко вас, и все тут!

Опять все замолкли. Наконец Дед звонко хлопнул обеими ладонями о столешницу и встал. Подняв правую бровь, посмотрел, как Кутузов на Багратиона, на Сырцова:

– Теперь Дарья.

– Знаю, что Дарья, – без энтузиазма откликнулся Сырцов и непроизвольно шмыгнул носом.

– Меня с собой возьмешь? – спросила у него Ксения.

– Зачем?

– А как основного свидетеля. Я девушку узнала.

– Незачем. Обойдусь без основного свидетеля, – хмуро не разрешил Сырцов.

* * *

Дарьи на даче не оказалось, но Берта Григорьевна заверила Ксению, забежавшую к соседям как бы между прочим, что хозяйка должна возвратиться к обеду.

Обед в России – понятие растяжимое. Семейство Смирновых-Болошевых лениво и долго обедало. Смирнов и Сырцов сыграли с десяток партий в быстрые шахматы, Лидия Сергеевна, умаявшись готовкой и уборкой, поспала с часик, а Дарья еще не возвратилась. Смирнов с Сырцовым играли в гусарский винт, когда с террасы начала орать Ксения, добровольно и со страстью выполнявшая роль наблюдателя:

– Приехала! И с футболистом! – Она промчалась через столовую, ворвалась в кабинет-спальню и здесь доложила нормальным голосом: Приехала.

– И с футболистом, – любуясь ею и улыбаясь, ласково подначил Дед.

– И с футболистом, – задорно подтвердила она.

– А вот футболист нам и вовсе ни к чему, – грустно протянул Сырцов.

– Иди, иди! – приказал Дед.

– Да вы что? – возмутился Сырцов. – Человек только что вошел в свой дом. Пусть хоть расположится, помоется, поест. Через час, не ранее, Александр Иванович.

– И то правда! – Смирнов и сам удивился своей ретивости: – Ишь, как завелся, старый дурак!

– Давайте пульку распишем для препровождения времени, – предложила Ксения коварно, ибо была великим докой в преферансе.

…Проигравшийся Сырцов нажал на кнопку у Дарьиной калитки через час. Еле слышно звучал в доме звонок. Накинув на плечи павловопосадский платок до земли, на крыльцо вышла Берта Григорьевна. Увидела человека за забором, не узнала и неспешно двинулась по керамической дорожке к калитке – выяснять у незнакомца, кто он такой есть и почему людей обеспокоил. Но Сырцов опередил ее: она еще не приблизилась, а он уже говорил:

– Здравствуйте, Берта Григорьевна. Меня зовут Григорий Петрович Сырцов.

– А меня зовут Берта Григорьевна, – довольно грубо отбрехнулась Берта. – Ну и что?

– Я знаком с Дарьей Васильевной и хотел бы с ней побеседовать.

– Но захочет ли она беседовать с вами?

– А вы доложите ей и узнаете, – осадил домоправительницу Сырцов.

Рыцарским плащом взвился павловопосадский плат – так резко повернулась Берта Григорьевна и направилась к дому. Сырцов ждал минуту, не более. Она воротилась на крыльцо, нажала там на что-то, и калитка распахнулась:

– Заходите!

Она отодвинулась, пропуская его в дверь, и пошла вслед за ним. В холле распорядилась:

– Идите по лестнице наверх. Вторая дверь. Дарья Васильевна в музыкальном салоне.

Константин Ларцев делал вид, что все как надо: демонстративно развалясь в кресле, он невидяще смотрел в телевизионный экран. Даша напряженно, как девочка семидесятых при приеме в пионерки, стояла посреди обширной комнаты.

– Здравствуйте, – сказал Сырцов с двумя легкими полупоклонами.

Дарья рывком двинулась к нему навстречу и протянула ему руку. Сырцов пожал сухую длинную ладонь – несильно. Константин выбрался из кресла, сказал равнодушно-вежливо:

– Здравствуйте, Георгий. Как ваши дела?

– Идут помаленьку. Вот приехал с Дарьей Васильевной побеседовать.

– Один на один?

– Хотелось бы, – честно признался Сырцов.

– Вероятно, удобнее будет, если я уйду?

Дарья в ужасе оглянулась на него и взмолилась рванувшимся голосом:

– Костя, не уходи!

Он подошел к ней, погладил ее по плечу и невесело сказал:

– Вот сейчас я окончательно понял, что мне следует уйти.

– Тогда уходи! – закричала Даша. – Сию же минуту уходи!

Тоскливым взглядом пожалев ее, Константин обратился к Сырцову:

– Я часок погуляю и вернусь.

– Не сочтите за труд взять с собой на прогулку Берту Григорьевну, – то ли приказал, то ли попросил Сырцов.

Константин покорно прошел к двери и, перегнувшись через перила, позвал:

– Берта Григорьевна, можно вас на минутку?

Берта легкой девочкой взлетела по ступеням и вместе с Константином зашла в музыкальный салон. Глянула на Дарью. Та стояла, отвернувшись ото всех, у окна и смотрела неизвестно куда.

– Я собираюсь на часовую прогулку, Берта Григорьевна. Не составите ли вы мне компанию? – предложил Константин.

Берта снова глянула на Дарью, продолжавшую неподвижно стоять у окна. Не дождавшись какой-либо реакции хозяйки, она, зачем-то страстно вздохнув, объявила всем: