Текст книги "Парад теней"

Автор книги: Анатолий Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

Тень удлинилась и похудела, наверное, некто прижался к краю лестничной стены. Плохо прижался, потому что Константин увидел кожаный рукав.

– Стой, – сдавленно прохрипел он. Ларцеву стало стыдно своего страха, и он прокричал: – Стой!

Рука исчезла. Тогда Константин, поборов себя, вырвал из кармана пистолет. Исчезла и тень. Остался лишь еле слышимый глухой топот по ковровой лестнице.

– Стой! – уже почти восторженно завопил Константин и бросился вслед убегавшим шагам. «Кожа» обгоняла его на полтора этажа. Уйдет, сейчас уйдет. Сам не ожидая такого от себя, Константин остановился на мгновение и выстрелил.

Гром небесный в лечебном раю.

И второй раз гром. Это «кожа» ответила своим выстрелом.

Все затихло. Ни топота, ни выстрелов. Вдруг раздались безумные звонки на всех этажах. Звенело так, что у Константина задергалось правое веко.

– Что тут такое? – через пролет спросил у Константина реактивный Сема.

* * *

Нежно запел поставленный на минимум «Панасоник». Сырцов снял трубку и посмотрел на Дашу. Она спала, положив обе ладони под щеку. Трубка истерично вещала:

– Почему не отвечаете, почему не отвечаете?

– Минутку, – шепотом остановил нервного абонента Сырцов. Он вырвал штекер, спустился с тахты и пошлепал босыми ногами на кухню с «Панасоником» в обнимку. Подключился:

– Говорите.

– Жора, да? Жора, да? – беспокоилась трубка.

– Жора, Жора, – подтвердил Сырцов. – Костя? Это ты?

– А ты не верил! – ликующе обличил Константин. – Они здесь были, я их спугнул!

– Буду через пятнадцать минут, – пообещал Сырцов и повесил трубку, не дав Константину высказаться.

Уже одетый, он захотел посмотреть на Дашу. Она спала в той же позе на боку, ладони под щеку. Он поцеловал ее в другую – верхнюю – щеку и бессмысленно спросил:

– Ты спишь?

Она улыбнулась во сне и, не просыпаясь, в полусне успокоила его:

– Сплю, сплю, родной.

Вздохнула и опять ушла в радостное небытие.

Без десяти три джип "гранд чероки" тихо и мощно взрычал, выскочил на Садовое, свернул к Новоарбатскому мосту, а с моста на набережную и помчался, не замечая светофоров.

Без двух минут три Сырцов был у ворот элитной больницы. Джип пристроился рядом с черной «Волгой», на крыше которой пульсировала лиловая мигалка. Водитель «Волги» доброжелательно поздоровался:

– Здравствуйте, Георгий Петрович!

– Здорово! – Сырцов выпрыгнул из высокого джипа и с энтузиазмом поинтересовался: – Шеф-то твой орал со сна?

– Ворчал, – сообщил о маховской реакции шофер. – Я его в час ночи только привез, а в половине третьего его разбудили… – И проговорился: Тут заорешь!

Махов, развалясь в кресле, сидел в вестибюле и под укоризненными взглядами охранников и дежурного администратора раздраженно смолил любимый свой махорочно вонючий «Житан». Константин сидел чуть наискосок от него и пальцем старался что-то отскрести от зеркальной поверхности столика, стоявшего меж двумя креслами. Увидев Сырцова, Махов призывно поднял руку, а Константин продолжал свое общественно полезное занятие.

– Ты кому оружие доверяешь? – укорил полковник штатского сыскаря, когда тот подошел поближе. – На лестничной площадке вот этот гражданин, указал Махов в сторону виноватого Константина, – высокохудожественную картину прострелил. Пейзаж "Закат на Оке" называется.

Сырцов, никак не отреагировав на ехидное замечание, спросил:

– Что это могло быть, Леня?

– Глупость, по-моему, – легкомысленно решил Махов.

– С чьей стороны?

– В первую очередь со стороны Константина Ларцева, – ответил Махов и нарочито приветливо улыбнулся своему визави за зеркальным столиком.

Ларцев наконец-то оторвал взор от стеклянной поверхности:

– Я со страху выстрелил, понимаете, со страху!

– Я не вас, Константин, достаю, – полковник поднялся, – я своего приятелю Жору корю. Пошли к Гуткину.

– Он снотворное принял, – вспомнил Константин. – Жалко будить.

– Нас разбудили, не пожалели, – пробурчал Махов и направился к лифту.

Дежурный врач, Махов, Сырцов и Константин Ларцев стояли над распростерто растянутым королем шоу-бизнеса Борисом Гуткиным. Все трое – в белых халатах. Гуткин открыл глаза и увидел белые халаты. Попытался в сонной еще мути догадаться:

– Что, консилиум будет? А почему так рано?

Врач присел на табуретку у его изголовья, заглянул в припухшие со сна глаза, на шее (руки-то в гипсе) прощупал пульс, следя за секундной стрелкой и, удовлетворившись, небрежно разрешил:

– Можете спрашивать. Но недолго. Даю вам десять минут, – и, создав легкий ветерок крахмальными полами расстегнутого халата, удалился.

Оклемавшийся Гуткин с тоской посмотрел ему вслед и спросил Константина – как у родного по сравнению с остальными оставшимися:

– О чем будете спрашивать, Лара?

– Я не знаю. Я спрашивать не буду, – Константин изображал смирение. Пока искренне. – Они будут спрашивать. Они – менты, им и карты в руки.

– Спрашивайте, граждане милиционеры, – вспомнив старое, как положено при дознании, обратился к белоснежным ментам грустный Гуткин. Тоненьким каким-то голосом.

– Вы уж прямо как на допросе, Борис Матвеевич, – ободряюще упрекнул его Махов и заменил на табуретке покинувшего их врача.

– А что, допроса не будет? – оживился слегка продюсер.

– Вопросы будут, а допроса не будет, – снова успокоил его Махов.

– Где вопрос, там и допрос, – на ходу сочиненным афоризмом откликнулся Гуткин.

– Остроумно, – оценил Махов. – Но не будем отвлекаться. Три минуты из десяти, нам отведенных, уже прошли. Борис Матвеевич, то, что вы рассказали о Всеволоде Субботине присутствующему здесь Константину Ларцеву, это действительно все, что вам известно?

– Как на духу, ребята, – заверил Гуткин.

Махов зачем-то пощупал гипс на ближайшей гуткинской руке, неопределенно хмыкнул и поведал:

– Всеволод Субботин умер, Борис Матвеевич. И умер, скорее всего, оттого, что знал нечто уличающее опасных преступников. Если вы знаете это нечто и если вы не расскажете нам об этом, вас убьют, как убили Субботина. И ни ваш доблестный Сема, ни вся краснознаменная милиция вас не спасут. Большим добряком был полковник Махов. Сделал паузу, изучая белое, один в один с гипсом на руках личико Гуткина, и столь же прозаично продолжил: Если же вы сообщите нам эту конфиденциальную информацию, то с ее помощью мы успеем обезвредить этих негодяев.

– Нету у меня никакой информации, нету! – рыдал Гуткин. – Что знал, все сказал Константину. Как на духу! Вот те крест! – В запарке и полной забывчивости Гуткин сделал попытку перекреститься, дернул правой рукой и визгливо застонал от боли.

– Какой крест, Боб? – изумился Константин. – Ты же иудей!

– Мой папашка – выкрест, – облегченно (боль утихла) сообщил Гуткин. И я – крещеный.

– Дела! – еще раз удивился Константин, но Махов не отвлекся:

– Допустим, вы перекрестились. Я должен вам верить, Борис Матвеевич? Вы правду говорите? До дна?

– Как я могу заставить вас поверить мне? Как? – в отчаянии воскликнул Гуткин и всхлипнул.

– Что ж, тогда вам бояться нечего. – Махов решительно поднялся с табуретки и, подтянув рукав, поглядел на часы. – Уложились в девять минут. Пошли, Жора.

– А что же мне делать? – требовательно спросил продюсер.

– Выздоравливать, – посоветовал Махов. – Вам ничего не грозит.

И двинулся к двери, приобняв Сырцова за плечи.

– Костя, не уходи! – взмолился Гуткин.

– Не уйду, не уйду, – успокоил его Константин и уже третьим по счету пристроился на табурете.

– Спустимся пешком, – предложил Махову Сырцов. – Ты мне раненую картину покажешь…

Пуля попала в трубу бело-черного буксирчика, Сырцов попытался просунуть в дырку мизинец, но мизинец в дырку не пролезал. Сырцов почему-то огорчился.

– Расскажи про Субботина.

Они стояли на площадке между седьмым и шестым этажом. Их голоса гулко отдавались в лестничной шахте. Махов негромко сказал:

– Липа.

– Что – липа?

– Случайное самоубийство – липа. Он не падал с балкона.

– Доказательства есть?

– Сугубо медицинские. Перебиты кости, расколот череп – все как при падении с высоты. Но на кожном покрове нет следов встречи тела с асфальтом, на который он будто бы упал. И на штанах нет, и на рубахе. Так-то, Жора.

– Та-ак, – как попугай, повторил за ним Сырцов, соображая. – Так-то… Надо полагать, его предварительно откуда-то скинули упакованного в мешок, а потом подбросили под балкон. По-другому не выходит, Леня.

– Именно, – согласился Махов. – Его перед тем, как сбросить, пытали. Медики уже установили, что почки смещены, печень многократно повреждена. Такие травмы при падении исключены. Сверху ничего, а внутри все отбито. Длинненьким таким мешочком с песком, скорее всего, прохаживались.

– Пошли, – поморщившись, сказал Сырцов, и они в ногу зашагали по мягким бордовым ступеням. На ходу Сырцов спросил:

– Как ты думаешь, на кой хрен устроена здесь эта липа?

– Продолжение из серии акции устрашения. После взрыва на кладбище ликвидация Генриха-Федора, убийство Субботина, покушение на Гуткина. Многочисленно и разнопланово. Поди, мол, разберись, что в этой цепи главное.

– Но здешняя липа уж больно липовая. – Сырцов провел рукой по перилам, посмотрел на ладонь, проверяя, вытирают ли перила в этом богатом заведении, убедился, что вытирают, но все же отряхнул ладонь от невидимой пыли двумя шлепками о брюки. – Кто же такое ночью делает? Днем народу снует много, под видом врача и машинку с глушителем. Тихо, незаметно, культурно, никого не беспокоя. А тут без разведки, один в полном безлюдье. Он что, Леня, нас за дураков держит?

– Он засуетился, Жора.

– Скорее, задергался, – поправил полковника Сырцов. – Чует – подходим.

* * *

В половине одиннадцатого Сырцов еще спал. Он лежал на животе, широко раскинув руки по тахте, обнаженный, сбросив легкое одеяло. Ему было жарко. Бугры широких плеч, рельефная мускулатура конусообразной спины, могучая круглая шея и неудобно повернутая голова на подушке со скорбным мальчишеским профилем. Поза крайне неудобная, но спал беззвучно, ровно и неуловимо дыша. Даша присела и поцеловала его в нос. Он недовольно охнул. Она поцеловала его в щеку. Он шумно вздохнул и перевернулся на спину, лицом вверх. Глаз не открывал. Она поднялась и приказала:

– Вставай, соня!

Он так стремительно открыл глаза, что она на мгновение испугалась. Только на мгновение, потому что он улыбнулся, сморщив нос, и она улыбнулась в ответ.

– Привет, – сказал он. – Который час?

– Половина одиннадцатого. Ты спишь девятый час.

– Откуда знаешь?

– Мы же с тобой в два угомонились, – с простодушной неосторожностью напомнила она и вдруг внезапно и жарко покраснела. Как девочка. Она была все в той же футболке-рубашке с призывной надписью "Лав ми".

Он, прикрыв свой срам одеялом, рывком кинул ноги на пол, уселся на край тахты и поймал ее загребущими руками. Пристроил между ног и шепотом спросил:

– Под майкой ничего нет?

– Только я, – призналась она и опять покраснела.

Его лапищи проникли под майку, задержались на талии, легкими касаниями погладили гладкие бедра и нежные ягодицы, поднялись, задирая рубашку… Она лихорадочно помогала ему. Футболка путалась в рукавах, на шее…. Она со злостью отшвырнула ее и опустила руки. Она показывалась ему, и он рассматривал ее.

Рассмотрев, он губами дотянулся до ее левого соска. Сосок отчетливо округлился и жаждуще отвердел… Очередь правого…

Даша тихонько застонала и толкнула его на спину. Он упал, а она легла на него.

Потом, уже отдыхая, она с азартом вспомнила:

– Я же стол на кухне для завтрака накрыла!

…Сырцов – бритый, умытый – и Даша семейно завтракали на кухне. Правда, какой завтрак в двенадцать часов? В общем, ели. Допив вторую чашку кофе, Даша гордо сказала:

– У меня сегодня дела. Я опаздываю.

– И у меня сегодня дела. Я тоже опаздываю, – обрадовался такому совпадению Сырцов. Ему показалось замечательным, что они разбегутся сейчас, а вечером сбегутся. И опять семейная пара. И никто не сидел дома в одиночестве и ждал.

– Но это только сегодня, – огорчила его Даша. – А так– я у тебя домохозяйкой буду.

– Не выдержишь! – убежденно возразил он.

– Так много работы в твоем доме?

– Наоборот, мало.

– Тогда будем жить у меня. Пока те хоромы с пылесосом обойдешь умаешься.

– Я в хоромах жить не привык, Даша, – сказал Сырцов и понял, что разговор приобретает ненужно рискованный оборот. Он тут же вывернулся: – У меня уютнее и конспиративнее. Твои ретивые поклонницы сюда не доберутся.

Дарья глянула на свои драгоценные часы и важно заявила:

– Обо всем поговорим вечером, – шустро собрала чашки-ложки и уже у мойки ахнула: – Я опаздываю.

В прихожей Сырцов прощально осмотрел шикарную девочку-мальчугана и, вручая ей ключи, предупредил:

– Если я подзадержусь, не беспокойся.

Дарья бросила ключи в сумочку и ответила:

– А если я подзадержусь, беспокойся. Я хочу, чтобы ты беспокоился обо мне.

20

Пятый день пареньки с курсов в порядке производственной практики сначала водили, а потом пасли по точкам частного детектива Андрея Альбертовича Рябухина. Первые два дня Сырцов пареньков контролировал, чтобы не засветились во время слежки. Ну а когда на все точки вышли, предоставил им самостоятельность, так как в стационарном наблюдении вероятность провала очень мала.

У подъезда на старушечьей лавочке Сырцова ждал связник-проводник. Из тех, кто брал с ним Генриха-Федора. Рыжий кожан Сережа. При виде выходившего из дверей Сырцова Сережа, как положено, встал и восторженно доложил:

– А я только что певицу Дарью видел! Она в вашем доме живет, да?

По наивности двусмысленный вопрос. Сырцов ответил в том же духе:

– В гости ходит… Иногда, – и перешел к делу: – Где он?

– С утра был в своей конторе…

– Неважно, где он был, – перебил раздраженный разговором о Дарье Сырцов. – Где он сейчас?

– В своем филиале, – обиженно, без подробностей, сообщил Сережа.

Филиалом звался подвальный закут на задах солидной фирмы, где Андрей Альбертович проводил, как понял Сырцов, наиболее деликатные допросы. Рябухин и его верный пес Виталий входили туда через главный вход фирмы, а уж затем усердный Виталий затаскивал допрашиваемых с черного, с глухого безоконного двора. В один прекрасный вечер Сырцов посетил – доблестные арендаторы, естественно, отсутствовали – это заведение, и что тоже естественно, с черного (вход со двора) крыльца.

– И бык при нем? – поинтересовался Сырцов, устраиваясь за баранкой "гранд чероки".

– При нем, Георгий Петрович, – вместе с ним огорчился Сережа, аккуратно влезая в гостеприимно распахнутую дверцу.

– Шума не хочу, – поделился своими опасениями Сырцов. – Но боюсь, без шума не получится.

Сережа сочувственно покивал. "Гранд чероки" вскарабкался по переулку и выбрался на Садовое кольцо. Начались дела, намеченные Сырцовым на сегодняшний день.

* * *

«Форд скорпион», недолго попетляв по арбатским переулкам, прибился к тротуару у подъезда дома, в котором жила Анна. На приподнятой площадке, у входа в подъезд, как и всегда, колбасились юные поклонницы и – реже поклонники великой артистки.

– Дарья, – ахнула одна «сприха».

– А говорили, что они поругались! – кого-то уличая, воскликнула другая.

– Здравствуйте, – вежливо поздоровался с Дарьей узнавший ее привратник в вестибюле. Был очень обходителен, ибо святое дело: "и звезда с звездою говорит", как сказал поэт.

Анна открыла дверь, и Дарья порывисто поцеловала ее в щеку. В ответ Анна потрепала ее за ухо, оценила:

– Хорошо выглядишь, Дашка, – и пригласила: – Заходи. Кофейку сейчас попьем.

Дарья сняла мальчиковую курточку, повесила ее на вешалку, от кофе отказалась, отговорившись, что только что его пила.

Она прошла в гостиную– зал и здесь, у стойки бара, Анна предложила иной вариант – выпить по малости коньячку. Даша согласилась, но «чуть-чуть».

Анна зашла за стойку и со сноровкой опытной барменши налила две дозы. Шикарным рывком катнула по гладкой доске стакан в сторону Дарьи и подняла свой:

– Со свиданьицем, – подождав, пока Даша выпьет, выпила сама.

– Ты сегодня радостная, как телка на весеннем лугу. Удача в личной жизни, да?

– Да нет, вроде все по-старому, – стесняясь лгать, промямлила Дарья.

– Все врешь, Дарья, – уличила Анна.

– А зачем? – на всякий случай Дарья обиделась.

– Для приличия. А я тебя без приличий спрашиваю: сегодня всю ночь безоглядно с Жоркой Сырцовым трахалась, да?

– Зачем ты так, Аня! – взмолилась Дарья.

– Ну, не трахались, не трахались! Пусть будет так – всю ночь любили друг друга.

– Откуда знаешь? – покраснев, спросила Дарья.

– Ты же с Жоркиного телефона мне звонила, коровища, а номерок-то на моем аппарата фиксируется. Впредь осторожней будь.

– Не хочу быть осторожной, – гордо заявила Дарья. – Не хочу!

– Счастливая, да? – грустно догадалась Анна.

* * *

Чрезвычайно серьезный стажер Петя обеспокоенно отрапортовал:

– Они пока еще здесь, Георгий Петрович. Но по всем признакам собираются рвать отсюда когти навсегда. Амбал уже отнес один тяжелый ящик к машине.

– И за вторым пошел? – поинтересовался Сырцов.

– Наверное…

Прижимая ящик к выпяченному животу, амбал Виталий выволок его из тесного коридора на дневной свет и слегка ослеп от этого пронзительного весеннего света. Ровно настолько, сколько понадобилось Сырцову, чтобы незамеченным подойти к нему и приставить холодный ствол «байарда» к его потному лбу. Прозревший Виталий, заведя глаза под лоб, увидел устрашающих размеров ручной братоубийственный снаряд.

– Ящик пока не отпускай, – негромко попросил амбала Сырцов. – Петя, ящик прими, а ты, Сережа, браслеты цепляй.

– Куда его? – осведомился Сережа, защелкнув наручники, а Петя, с трудом удерживая тяжеленный ящик в опущенных руках, спросил:

– А что с ящиком делать?

Сырцов для начала решил разобраться с ящиком. Засовывая «байард» в сбрую, он полюбопытствовал у Виталия, что в ящике. До сих пор не понимая, что происходит, Виталий покашлял, но, твердо поняв, что отвечать надо обязательно, объяснил:

– Посуда всякая, чашки, ложки, вилки, тарелки, чайник электрический, утюг.

– Утюгом, значит, пытали? – вопросом выразил свое изумление сообразительный Сырцов. – Отважные же вы ребята!

– Мы не пытали… – безнадежно заныл Виталий.

– Брюки гладили, – насмешливо предположил Сырцов. – Ладно, об утюге потом. Что там Альбертович делает?

– Бумаги собирает. И меня ждет.

– А дождется меня, – обрадовал амбала Сырцов.

– Куда его, Георгий Петрович? – повторил вопрос Сережа.

– В их машину, – распорядился Сырцов. – И ящик туда же. Ну и, естественно, караульте их ненавязчиво.

– Кого их? – удивился Петя.

– Виталия и ящики, – терпеливо разъяснил Сырцов и вошел в темный дверной проем.

Поначалу было просто темно, а затем черно, как у негра в аппендиксе. Сырцов брел на ощупь, не включая – от греха – карманный фонарик. Сейчас должна быть последняя дверь. Сырцов ногой распахнул ее и увидел Андрея Альбертовича, на коленях стоявшего у картонной коробки. Не поднимая головы, Андрей Альбертович успокоил предполагаемого собеседника:

– Сейчас пойдем, Виталий.

– Никуда-то мы с тобой не пойдем, – устало огорчил его Сырцов, но для поддержания в клиенте необходимой для разговора бодрости добавил: – Пока.

Андрей Альбертович поднялся с колен, не испугавшись и даже не удивившись.

– А потом?

– А потом что-нибудь придумаем.

Они были когда-то шапочно знакомы, даже провели вместе пару дел и сейчас внимательно разглядывали друг друга– все-таки лет пять-шесть не виделись.

– Давай придумывай побыстрее, – поторопил Сырцова Андрей Альбертович.

– Придумал, – обрадовал его Сырцов и наотмашь врезал коллеге по уху. По-простецки, но на полную силу. Андрея Альбертовича кинуло к стене, где он ненадолго прилег рядом с ободранным табуретом. Ошарашенно поднялся. Видимо, гудело в башке. Беспомощно присел на гнилую табуретку и спросил:

– Что тебе надо, Сырцов?

* * *

– Так что тебе надо, Дашка? – отхлебнув кофейку, спросила Анна. Она уговорила-таки гостью на кофе. Дарья тоже поднесла свою чашку к губам, но пить не стала, а лишь сымитировала глоток. Робко ответила:

– Я опять хочу петь, Аня, – будто повинилась.

– Ну и пой себе на здоровье, – пожала плечами Анна.

– Как? Миши-то нет. А сама я ничего не умею.

– Тоже мне – проблема! Была бы шея, а хомут всегда найдется. В конторе-то у него наверняка кой-какие людишки имеются.

– Не хочу я с ними.

– Тогда новых найди. Только свистни – прибегут.

– И новых не хочу.

– Так чего же ты хочешь? – Анна потихоньку раздражалась.

– Я хочу, как ты! – отчаянно ляпнула Дарья, но, поняв некую двусмысленность своего восклицания, быстренько поправилась: – Не петь, конечно. Как ты, спеть никто не может.

– Хорошо, когда люди правду говорят, – перебила Анна. – Правду всегда приятно слышать. Продолжай в том же духе.

– Я хочу быть независимой, как ты. Чтобы мной не манипулировали те, для которых главное – бабки. Я хочу петь там, где хочу петь, я хочу петь тем, кому хочу петь, я хочу петь то, что хочу петь. И хочу зарабатывать столько, сколько заработала, а не столько, сколько откинет мне очередной Миша.

– Многого хочешь, – усмехнулась Анна. – Кто же такого не хочет? Но не получается, Дарья.

– У тебя же получается…

– Если бы… – печально сказала Анна. – Чаще всего я пою не то, что хочу, а то, что хотят другие. Публика, устроители гастролей. Они не требуют, нет, но вкусы-то известны, а я сдаюсь…

– Но ты ведь всегда можешь настоять на своем.

– Могу. – Анна допила кофе и поставила чашку на блюдце. – Но не настаиваю.

– Почему?

– Потому что я хочу быть хорошей для всех. От этого все хороши со мной. И становится приятно и комфортно жить. – Анна говорила с истеричной горечью.

Дарья для приличия помолчала, сочувствующе глядя на закуривавшую Анну. Дождалась, когда та сделала первую глубокую затяжку, и задала вопрос. О себе, естественно, как всякий истинный артист:

– Что же мне делать, Аня?

Анна выпустила дым через сморщившийся от улыбки нос и покровительственно успокоила:

– Не боись. Что-нибудь придумаем. Сказал же один умник, что жить в обществе и быть независимым от этого общества нельзя. Мы все зависим друг от друга. Но отвечать за себя, за свои поступки мы можем и должны. Пешкой быть, конечно, противно. Особенно в лапах коммерческой шпаны. Вот от шпаны-то я и постараюсь помочь тебе освободиться.

– Об этом и прошу, Аня, – смиренно потупилась Дарья.

– Но учти, без профессионалов в чисто финансовых делах тебе не обойтись.

– Ты-то обходишься…

– Хрен-то обхожусь! Без так называемых продюсеров и менеджеров, которые без спроса лезут тебе в карман и в душу, да, обхожусь. Но чисто финансовыми моими делами занимается специалист, не имеющий никакого отношения к шоу-бизнесу.

– Вот бы мне такого! – помечтала Дарья.

– И моторный администратор необходим. Лучше всего какого-нибудь бойкого паренька своим любовником сделать, чтобы предан был.

– Аня… – почти беззвучно взмолилась Дарья.

– Да, я совсем забыла, что у тебя Жорка… – И вдруг великую певицу осенило: – А что, если Жорку администратором сделать?!

– Не захочет, – рассмеялась Дарья.

Анна подмигнула:

– Ладно, попросим Железного Шарика, чтобы делового, но застенчивого подыскал.

– А кто такой Железный Шарик?

– Железный Феликс, как тебе известно, Дзержинский, – с удовольствием приступила к объяснению Анна. – Был Железный Шурик. Это председатель КГБ Шелепин. А теперь у нас с тобой – Железный Шарик.

– Тоже из ГБ? – испугалась Дарья.

– Типун тебе на язык! Миллионер, владелец «Мирмара» Борис Евсеевич Марин.

– А почему Железный?

– Потому что железный.

– А почему Шарик?

– Потому что круглый и катится.

– И накатывает? – поинтересовалась Дарья.

– У тебя время есть? – задумчиво спросила Анна.

– А что?

– Через час Железный Шарик ко мне закатится. Вот и посмотришь, какой он.

* * *

– Тварь ты! Последняя тварь! – заорал на Андрея Альбертовича Сырцов. Он ходил по подвалу, легонько подвывая, как от зубной боли. – Ты же знал, сволота, что этот «ТТ» погубит мальчишку!

– А что я, что я? Меня попросили, и я достал, – не оправдывался, а, скорее, удивлялся непонятливости собеседника Андрей Альбертович. Он как сел, так и сидел: задвинув ноги под табурет, спина прямая, ладони на коленях.

– Ладно. Проехали, – решил Сырцов. – Теперь о Генрихе. Как он там прозывается? Федор Федорович Заволокин? Я полагаю, что его ты вербовал. Как же ты мог заставить переквалифицироваться домушника в киллеры?

– Я его не заставлял переквалифицироваться. Мне было поручено его обломать и приручить – и только.

– Утюгом приручал?

– Зачем же так грубо? – укорил Сырцова Андрей Альбертович. – Утюгом поломать можно, а приручить нельзя. Компроматом, Жора, компроматом.

– Вот ты и разговорился. Это хорошо, – похвалил его Сырцов. – А компромат откуда у тебя?

– От Антона Николаевича Варицкого, – уважительно назвал фамилию Андрей Альбертович.

Но Сырцов отодвинул упомянутого персонажа на потом. Его интересовало другое:

– Характер компромата? Чего Генрих должен был испугаться больше, чем государственной власти, милиции, соседей, прохожих?

– Уголовщины, Жора. Феденька три года в осведомителях от МУРа в блатном море старательно плавал.

– Чьим агентом он был, Дрюня? – быстро спросил Сырцов.

– Имени-фамилии в бумагах не было, только псевдоним– "Одинокий", – и все. Но Генрих и Одинокого испугался до медвежьей болезни. Так что работать с ним было одно удовольствие. Сдался сразу, на спину и лапы вверх, как котенок. Чеши мне пузо кто хочет!

– А кто хотел?

– Я передал его певцу знаменитому, Радаеву Олегу.

– Значит, он был твоим шефом?

– Нет, с Радаевым я редко встречался. Все дела – через Варицкого.

– Как же ты, бывший мент, под такой рваниной ходишь?

– Он сын министра, между прочим. – Видно было, что Андрей Альбертович уважает многие признаки былой ли, настоящей ли, все равно – власти. И сейчас он словно титул возгласил. Прямо его сиятельство Антон Варицкий.

– Да говно он, твой Варицкий, жидкое вонючее говно! – припечатал Сырцов.

Андрей Альбертович не стал спорить с хозяином положения и, помолчав, прикинул, что за свою разговорчивость уже может потребовать и вознаграждения.

– Отпусти меня, Жора.

– Куда? – особо не удивясь, спросил Сырцов.

– В Тамбовскую губернию. К теще.

– "Тамбов на карте генеральной кружком означен навсегда. Он прежде город был опальный, теперь он, право, хоть куда", – процитировал эрудированный Сырцов. А не столь начитанный Андрей Альбертович слегка обиделся на Лермонтова за Тамбов:

– Как это не обозначен? Тамбов – областной центр.

Сырцов, устав стоять, привалился спиной к кирпичной стене:

– Я думал, что в ярости разотру тебя, подлую предательскую скотину, в мелкую пыль разотру. Для начала даже по уху дал…

– Левое ухо до сих пор ничего не слышит, – перебив, пожаловался Андрей Альбертович.

– Бога благодари, что правое пока слышит, – подбодрил его Сырцов. Желал я злодея наказать, а какой ты злодей!..

– Не злодей, не злодей! – обрадовался Андрей Альбертович.

– Ты – ничто, пустота в оболочке. Что ж, прикажете пустоту молотить кулаками, ничто уничтожать? Что же мне с тобой сделать, Дрюня?

– Отпусти меня, Жора, – снова попросился в Тамбовскую губернию Рябухин.

– А куда это вы вдруг засобирались? – вспомнил Сырцов. – Заспешили, засуетились. Отчего?

– Запахло жареным, – признался Андрей Альбертович.

– Тебя предупредили?

– Меня взрыв на кладбище предупредил. Хотя про эту берлогу ни Радаев, ни Варицкий не знали, решил я когти рвать. И отсюда, и из Москвы.

– Что же мне с тобой сделать? – задумался Сырцов.

– Отпусти, а? – то ли подсказал, то ли попросил Рябухин.

– Я тебя Лене Махову сдам, – наконец решил Сырцов.

– Он меня убьет! – в отчаянии взревел Рябухин.

– Он тебя и пальцем не тронет.

– Сам-то не тронет. Он просто посадит меня в камеру с уголовниками!

– Твои заботы, – равнодушно откликнулся Сырцов на рябухинский крик души.

* * *

Железный Шарик, он же Круглый Боб, он же финансист, предприниматель и миллионер Борис Евсеевич Маркин устроился в середине обширного дивана, по краям которого сидели две знаменитые певицы. Он, как петух на насесте, повертел головой, переводя подчеркнуто восхищенный взгляд с одной патентованной красотки на другую, и сообщил отсутствующим зрителям:

– Я в раю, и рядом – райские птицы с колдовскими голосами.

– Цыпочки, – грубым голосом сказала Анна.

– То есть? – обалдело удивился Марин.

– А что тут понимать? – агрессивно продолжила Анна. – В моем беззаботном отрочестве, прошумевшем в незабвенном Кочновском переулке, так ко мне обращались застенчивые ухажеры. Прешь, бывало, с подружкой, а сзади: "Цыпочки!" Обернешься неосторожно на зов, и тут тебе вопрос от кавалера: "Говно клюете?" Так вот и ухаживали за мной в те времена. Да и сейчас далековато нам с Дарьей до райских птичек. Цыпочки мы, цыпочки!

Борису Евсеевичу рассказ понравился. Он покровительственно улыбнулся Анне, для которой, знал отлично, шокинг – любимый прием в диалоге.

– Наша непредсказуемая примадонна в своем репертуаре, – бойко констатировал он. – Кстати, насчет поклевать. Я с утра не жрамши.

– "Навозну кучу разрывая, петух нашел жемчужное зерно", – совсем распоясалась Анна и крикнула очередной своей рабыне: – Марина!

Марина возникла в дверях тотчас.

– Мариночка, лапочка, сообрази пожрать, а? – нарочито униженно попросила Анна, чтобы доставить той удовольствие. – Что-нибудь у нас найдется?

– Я свиные отбивные вмиг поджарю, – с энтузиазмом заверила Марина.

– Трефное, Боб, – предупредила Железного Шарика Анна.

– Запретный плод сладок, – весело ответствовал он.

– Тогда, пока Марина там колдует, поговорим, Боб, о Дарье.

Молчавшая до сих пор Дарья за прошедшее время хорошо подготовилась к драматическому моменту. Беспомощно прижав кулачки к груди, она со скрытым страданием воскликнула:

– Помогите мне, Борис Евсеевич!

Участливый Марин тотчас изменился в лице. Заметно было, что Дашин вопль тронул сердце миллионера, и он спросил голосом, которым взрослые лепечут часто с малыми детьми, сочувственно и шепеляво:

– Финансовые затруднения, деточка? Да уж куда вам, Дашенька, с деньгами-то дело иметь!

– Тебе все деньги! – раздраженно укорила Анна. – Не в деньгах счастье, Боб.

– А в чем, моя хорошая? Ты скажи в чем, и я, бросив все свои деньги, побегу за настоящим счастьем.

– Знала бы, и сама побежала. Передовые люди всех времен говорят, что счастье – в любви к ближнему, – почти серьезно сказала Анна.

– Тогда я счастлив, – твердо заявил Борис Евсеевич. – Я бескорыстно, без гнусных намерений, люблю вас, мои прелестные девочки.

– И твои обильные бабки при тебе, – дополнила картину Анна. – Ты счастлив вдвойне, Боб!

Опять забытая Дарья демонстративно шумно вздохнула. Марин спохватился и вернулся к роли заботливого папаши:

– К вашим услугам, Дашенька!

– Уж не знаю, как и начать… – нарочито заробела Дарья.

– Начну я, – жестко вмешалась Анна. – Как тебе известно, Боб, Дашкин продюсер Мишаня покинул лучший из миров. И Даша осталась без присмотра. Конечно, найти очередного шоу-жулика – не проблема, только свистни. Но загвоздка в том, что Дарья под завязку наелась мошеннических проделок своих благодетелей-устроителей и хочет сама вести свое дело при консультации опытного и энергичного финансиста. Ты – опытный, энергичный и дьявольски умный финансист, Боб. Я все правильно сказала, Дарья?