Текст книги "Парад теней"

Автор книги: Анатолий Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

4

Оказалось, он был красив. Высокий лоб, большие добрые глаза, хорошей линии нос, пропорциональный подбородок с ямочкой. Он застенчиво улыбался с фотопортрета в черной рамке, который осторожно несла скромная женщина молодых лет.

На этом старом московском кладбище у семейства Горбатовых был в столетнем владении целый палисад, начало которому положил своей смертью в 1889 году купец первой гильдии Исай Иванович Горбатов, проживший всего-то пятьдесят семь лет. Сын, Платон Исаевич, поставил на его могиле громадный мраморный крест, рядом, через десять лет, уложил, под крестом поменьше, мать и сам улегся поблизости в 1912 году, уже под ангелом. Советские Горбатовы удостоились гранитных стел с надписями и малозаметными для бдительных глаз крестиками под ними.

Отпели Даниила Горбатова в кладбищенской церкви и понесли к родовому палисаду. Тогда-то и увидели его портрет Дарья, Михаил Семенович и Константин. Дарья решила бесповоротно быть на этих похоронах, и Кобрину с Ларцевым пришлось ее сопровождать.

Если Москва уже нетерпеливо ждала близкого лета, то кладбище еще жило в ранней весне. У подножий оград и памятников под прикрытием безлистных черных веток кустов и деревьев прятались от солнца островки крупнозернистого сине-серого снега, от которых тяну ло сырым нездоровым холодом. Шестеро несли гроб, восемнадцать шли следом. Дарья старательно всех пересчитала. Редел горбатовский род.

У свежевырытой могилы постояли недолго в молчании. Потом очень похожий на Даниила (только значительно старше), хорошо одетый мужчина негромко сказал:

– Прощай, Даня, и прости всех нас.

Кивнул равнодушным полутрезвым могильщикам в резиновых сапогах, и те опустили гроб в яму. Мужчина бросил первую горсть земли. За ним в очередь проделали это все присутствующие. И Дарья. И Константин. И Михаил Семенович. Самое скорбное лицо было у Кобрина. Звякали о комья еще не оттаявшей земли лопаты. Кладбищенские умельцы выровняли могилу, воткнули в землю портрет на палке и, получив свое, ушли удовлетворенные. Видимо, расплатились с ними как надо. Венков не было. Четыре интеллигентные дамы пристроили к холмики живые цветы в заранее припасенных банках.

К выходу с кладбища потянулись цепочкой, и те, кто были последними, стали первыми. Первыми шли Михаил Семенович, Константин и Дарья. Они уже подошли к своему «линкольну», когда к ним обратился похожий на Даниила мужчина:

– Господа, не могли бы вы задержаться на минутку?

– Слушаем вас, – за всех ответил Михаил Семенович.

– Я, собственно, к Дарье… – Мужчина вопросительно замолк.

– Васильевне, – быстро подсказала Даша.

– Разрешите представиться. Я – брат Даниила, Кирилл Евгеньевич Горбатов.

– Очень приятно, – опять ответил за всех Михаил Семенович.

– Вероятно, я ненужно искренен и навязчив, – начал Кирилл Евгеньевич, – но некоторые обстоятельства жизни и смерти брата не дают мне покоя. Я должен, я обязан в этих обстоятельствах разобраться.

– Каким он был, Кирилл Евгеньевич? – вдруг перебила его Даша.

– Он – сирота. К величайшему сожалению, мы очень рано потеряли родителей. Мне тогда уже поздно было быть сиротой в двадцать пять лет, а он был настоящим сиротой. А я так и не смог заменить ему родителей.

– Я немного не о том…

– О том, о том! – заверил ее Кирилл Евгеньевич. – В сиротстве и его характер, и способ мышления, и метанья от неустойчивости, и неверие в свои силы, и безоглядное стремление к истине вне себя, к поиску идеала в реальной жизни, которой он боялся. Но он нашел свой идеал. Вас.

– Ну, знаете, это слишком сложно для меня, – призналась Даша.

– Он мог бы стать замечательным художником, – не услышав ее, продолжал Кирилл Евгеньевич. – Он, в отличие от меня, блистательно учился в художественном училище, поступил в институт, но на втором курсе бросил его. Из-за вас, Дарья Васильевна.

– Я знаю, – холодно согласилась с ним Дарья.

– Да не в этом дело! – вскричал Кирилл Евгеньевич и беззвучно заплакал. Но тут же вытер слезы носовым платком и повторил: – Не в этом дело.

– Тогда в чем же? – спросила Дарья.

– Я хочу, чтобы те, кто спровоцировали Даню на этот шаг, были изобличены и наказаны.

– Да вы что?! – простодушно удивился Михаил Семенович. – Дело наверняка закрыто милицией. Преступление раскрыто. Жертва, к сожалению, мертва, но убийца тоже, пардон, наказан. Правда, может быть, сверх всякой меры, но по собственной вине. Ни один мент больше и пальцем не пошевелит.

– Я знаю, – сказал Горбатов-старший.

– Простите за нескромный вопрос, – неожиданно для всех и отчасти для себя вступил в разговор Константин. – Ваш брат был психически неуравновешен?

– Да, – честно признался Кирилл Евгеньевич.

– И легко внушаем? – полуспросил, полудогадался Константин.

– Да, – повторил Горбатов и с горечью прибавил: – Только, к сожалению, не с моей стороны.

– Как он оказался в том городе? – продолжил допрос Константин.

– Не знаю.

– Откуда у него пистолет?

– Не знаю.

– Костя, зачем тебе все это? – тихо поинтересовалась Даша.

– Не знаю! – зло повторил Константин горбатовский ответ и вновь спросил: – Вы хорошо знакомы с окружением брата?

– У него не было окружения. Он был одинок. Совершенно.

– А девицы? – не выдержал, встрял в разговор Михаил Семенович.

Кирилл Евгеньевич не ответил. Он посмотрел на Дашу.

– Как же вы собираетесь изобличить истинных убийц? – задал последний вопрос Константин.

– Я – совладелец солидной картинной галереи, довольно состоятельный человек. Я хочу нанять дорогого частного детектива…

– И желаете, чтобы мы вошли в долю? – перебив, погнал коней неизвестно куда нетерпеливый Михаил Семенович.

– Миша! – предостерегла его, как ребенка, Дарья.

– Вы меня неправильно поняли, – с обидой заметил Кирилл Евгеньевич. Детектива, как дорого бы он ни стоил, я найму сам.

– Дорогой еще не значит хороший, – снова встрял Кобрин.

– Я найду дорогого и хорошего.

– Думаете, это так легко? – уже как советчик заговорил Михаил Семенович. – Столько проходимцев и шарлатанов этим занимаются – о-ого-го! Смотрите не промахнитесь.

– Не промахнусь, – уверенно заявил Горбатов, и все замолчали: забыли, с чего начали и к чему собирались прийти. Первой все вспомнила Даша.

– Так чем же мы можем вам помочь, Кирилл Евгеньевич?

Опомнился и Горбатов. Улыбнулся слабо и изложил просьбу:

– Когда детектив займется этим делом по-настоящему, мне очень хотелось, чтобы вы беспристрастно, в подробностях и тщательно вспоминая все, что только можно, ответили на вопросы профессионала.

– Только-то? – удивился Михаил Семенович.

– Только-то! – сердито подтвердил Кирилл Евгеньевич. – И по возможности сообщали бы мне то, что в той или иной степени может касаться гибели моего брата.

– И убийства той несчастной, – безжалостно добавил Константин.

– И никому не известной, – согласился Горбатов. – Кто она? Откуда? Ее, кстати, похоронили?

– Ее похоронили, – ответила Даша и испепеляюще посмотрела на Михаила Семеновича, который было раскрыл рот, чтобы поведать Горбатову, что щедрая и добрая знаменитая певица Дарья взяла все расходы по похоронам несчастной и неизвестной на себя.

– Слава богу, – искренне сказал Кирилл Евгеньевич и, порывшись под плащ ом в кармане пиджака, вручил всем троим свои визитные карточки. Дело было сделано, и он оглянулся. У двух легковушек и «рафика» его покорно ждала кучка родственников. – И разрешите откланяться. Всего вам хорошего. Успехов и покоя вам, Дарья Васильевна.

Увидев, что он направляется к ним, родственники стали поспешно рассаживаться по автомобилям – замерзли ожидаючи. Глядя, как Горбатов садился за руль «тойоты», Михаил Семенович, уже ознакомившийся с визиткой, раздраженно заметил:

– Директор и главный эксперт картинной галереи "Перпетуум мобиле". Вечное движение, значит. Чего? Зрителей? Картин? Капиталов? Мутно и непонятно. Каков статус галереи? Общество с ограниченной ответственностью? Акционерное общество закрытого типа? Сугубо частная собственность?

– Тебе-то что? – устало спросила Даша.

– А так, интересно! – решил Михаил Семенович и глянул на часы.

Было чуть больше одиннадцати. Похороны были назначены на девять утра, чтобы избежать присутствия излишне любопытных. Избежали, и целый незаполненный день впереди.

Горбатовский клан отбыл на поминки. Вокруг ни души, только они втроем стояли у своего «линкольна».

– Что делать будем? – полюбопытствовал Михаил Семенович.

– Помянуть, что ли, – поеживаясь на весеннем ветру, сказал Константин.

– Выпивать, значит. Куда? – быстро откликнулся Кобрин.

– Поехали ко мне, – предложила Дарья. Как настоящая звезда, она ныне жила вне загазованного, экологически подозрительного города Москвы. И ехать к ней – часа полтора. Поэтому продюсер возразил, правда, робко:

– Может, лучше ко мне?

Спор разрешил Константин:

– Давай к Мишане, Даша. Мне к четырем в клубе надо быть, а от тебя добираться…

– Черт с вами, – взъерошенно согласилась Даша и полезла на заднее сиденье «линкольна». Константин уселся рядом, а Кобрин привычно забрался на место рядом с водителем.

У метро «Бауманская» Константин приподнялся с сиденья и, тронув водителя за плечо, попросил остановиться на минутку.

Его на новенького еще интересовала вся российская пресса, даже так называемая желтая, развязная и беспардонная. Купив охапку газет и журналов, Константин уселся в машину.

Тронулись. Ларцев шуршал газетами, Дарья следила в окошко за убегавшей от нее Москвой, а Кобрин подремывал.

– Мишаня, – вдруг позвал Константин.

– Чего тебе? – лениво отозвался Михаил Семенович.

– Новую знаменитость, певца Владлена, ты раскручиваешь?

– Ну?

– Тогда смотри, – предложил Константин и изда ли показал продюсеру первую полосу скандальной молодежной газеты. Прямо под названием ее поперек всей полосы крупными буквами шла шапка: "Смерть двойника. Акт второй. Ждем третьего?"

– Дай сюда! – заорал Кобрин и через спинку сиденья потянулся к газете.

– Э, нет! – азартно возразил Константин. – Лучше я тебе прочитаю краткое содержание статьи, изложенное под заголовком. Слушай: "Как сообщил наш собкор из столицы Восточной Сибири, вчера после концерта автомобиль, на котором возвращался в гостиницу популярный певец Владлен, взорвался по неизвестной причине. Певец и его охранник погибли. Шофер в тяжелом состоянии доставлен в больницу. Но, насколько известно нашему музыкальному обозревателю, истинный Владлен только вчера возвратился в Москву из Мюнхена, где записывал свой новый диск. Принимая во внимание разницу в часовых поясах, можно твердо считать, что погибший Владлен – самозванец. Смертельный парад самозванцев. Кто следующий?"

– Дай сюда, – жалобно взмолился Михаил Семенович.

Константин отдал ему газету, и продюсер жадно начал читать. Дарья, откинувшись на сиденье, полулежала с закрытыми глазами. На худом лице ее явственно обозначились твердые желваки. Константин осторожно погладил откинутую на сафьян безвольную ее ладонь. Она вздохнула, открыла глаза и обеими холодными руками вцепилась в его предплечье. Видимо, считала, что он – единственная ее защита теперь. А Михаил Семенович читал и читал. Вплоть до Ломоносовского проспекта.

Вошли в дом молча, и только в столовой продюсер подал голос: распорядился насчет того, чтобы принесли выпить и поесть. Молча помыли руки, уселись за стол. Михаил Семенович разлил водку и прошептал:

– Что ж это такое?

Ему не ответили. Константин поднял старинный хрустальный лафитник:

– Мир праху всех убиенных.

Не чокаясь, выпили до дна. Кобрин поставил пустой лафитник на стол, обхватил голову обеими руками и повторил свой вопрос:

– Что ж это такое?

– Все-таки придется тебе, Мишаня, входить в долю к Кириллу Евгеньевичу, – вздохнул Константин.

– Нет уж! – яростно возразил Михаил Семенович, резко и точно разливая из графина по лафитникам. – У него свои дела, у меня – свои. И я своими буду заниматься сам.

– Всех своих врагов в порошок сотрешь? – горько поинтересовалась Даша.

– И сотру! – бодрился продюсер. Поднял лафитник: – Смерть врагам!

– Хватит смертей! – закричала Даша. Испуганный Михаил Семенович тут же заверил ее:

– Я же фигурально!

Константин положил свою ладонь на ее запястье и предложил свой тост:

– За то, чтобы все было хорошо.

– Очень хочется, но вряд ли, – помотала головой Даша.

* * *

Старинные английские напольные часы – одна из немногих уцелевших реликвий дома Горбатовых – трижды ударили в свои колокола. Кирилл Евгеньевич поднялся с бокалом вина (он пил только сухое) и, молча постояв, дождался полной тишины.

– К глубокому моему сожалению, мне, как вы знаете, придется сейчас уйти. Дела, дела, дела! – вдруг взъярился он. Но, глубоко вздохнув, задержал дыхание и взял себя в руки. – Давайте не забывать Даню, родные мои. Давайте не забывать нашу вину перед ним. Если мы это забудем… – Не договорив, он одним глотком опорожнил бокал. Притихшие родные и близкие послушно последовали его примеру. Глава клана выбрался из-за стола. Высокая, тонкая, словно с картинок прерафаэлитов, его жена Ксения последовала за ним.

В прихожей, поправляя на нем воротник плаща, она прижалась щекой к его груди.

– Когда тебя ждать?

– Не знаю, милая. – Он взял ее за плечи и, не глядя в глаза, с привычной лаской осторожно поцеловал ее в лоб. – Управишься здесь без меня?

– Управлюсь, – пообещала она.

"Тойота" повертелась по Басманным и остановилась у особняка, который явно подвергался щедрому капитальному евроремонту. Горбатов ухватился за ярко начищенную бронзовую ампирную ручку, открыл тяжелую дубовую дверь и вошел в белый с золотом вестибюль свой галереи. Служительница (она же кассирша) тотчас поднялась из-за строгого, красного дерева, стильного стола и скорбно (была в курсе трагических событий) и с достоинством (высшее образование) поздоровалась с шефом.

– Как наши дела? – дежурно поинтересовался Горбатов, поднимаясь по мраморным ступеням. Она ответила ему уже в спину:

– По-моему, хорошо.

Он шел через залы. Он любил их, любил и картины, развешанные по стенам им самолично. Любил, как взрослых детей, которые рано или поздно уходят из дома. Здесь почти не было случайных посетителей: по залам бродили знатоки и агенты богатых клиентов – тоже знатоки, но пожиже знатоков-бессребреников. Знатоки-бессребреники учтивыми молчаливыми поклонами приветствовали его.

Кабинет на двоих был обставлен карельской березой. Два дивана с высокими закруглявшимися спинками, четыре кресла-корытца, круглый стол в окружении изящных стульев. Два бюро у глухих, без окон, стен. За одним из них сидела молодая женщина и что-то старательно – не на компьютере, а ручкой – писала. Компаньонша и совладелица Галина Васильевна Прахова обернулась на звук открываемой двери, увидела Горбатова и резко встала. Спросила тревожно:

– Ну как ты?

– Я-то в порядке… – Он стоял у круглого стола и изучал изысканный черно-желтый рисунок столешницы. Она подошла к нему. Он поднял на нее глаза, и она догадалась, что он совсем не в порядке.

– На похоронах была Дарья, – вдруг ни с того ни с сего сообщил Горбатов.

– Что, эта сучка и дура почувствовала свою вину?

– Она – не сучка и тем более не дура, – возразил Кирилл Евгеньевич и уселся в кресло-корытце. Галина Васильевна устроилась в таком же, напротив.

– Ну ладно. Не сучка и не дура. Что ей надо было от тебя?

– Ей от меня ничего не надо было.

– Значит, тебе от нее. По-прежнему собираешься копать?

– Мы уже обсуждали это, Галя, – напомнил Горбатов и перевел разговор: – Как здесь?

– Продали двух Сухановых, Залбштейна, Ярова и Гомоляку.

– Неплохо, неплохо, даже совсем хорошо, – одобрил Кирилл Евгеньевич. А какого Ярова?

– Не беспокойся, твоя любимая "Московская ночь" еще висит. Наши нувориши, как утверждают их агенты, хотят что-нибудь посветлее.

– Нынче и я хочу что-нибудь посветлее.

– Господи, какой ты дурачок! – привычно удивилась она. – Несчастный дурачок-интеллектуал.

– Я это много раз слышал, Галя.

– Это от меня, – продолжила его мысль Галина Васильевна. – Но я тебя очень люблю, Кира, и не хочу, чтобы ты был дурачком.

– Как там поживает Варицкий? – глядя в потолок, поинтересовался Горбатов.

– А как поживает Горбатова-Кореевская? – в той же интонации спросила она, и сама же ответила на оба вопроса: – Да, я замужем, а ты женат. У меня двое малых пацанят, а у тебя – долг и извечная вина перед страдающей женой. Мы не можем разойтись с ними, но что мешает нам с тобой любить друг друга?

– Все, – коротко не согласился с ней Горбатов.

– Все – это ничего, – убежденно сказала она. – Все – это твои интеллигентские комплексы.

Он продолжал рассматривать лепнину на потолке. Признался ей. Лепнине:

– Я не успокоюсь до тех пор, пока не узнаю, кто повинен в смерти Дани.

– Узнаешь, и…?

– Что – и? – не понял он и перевел глаза на нее.

– Убьешь его или их?

– Не знаю. Может, и убью.

– Не убьешь, – за него решила она. – Властям сдашь. Ты у нас законопослушный.

– Перестань издеваться надо мной.

– Я не издеваюсь, Кира, честное слово, не издеваюсь. Я очень хочу тебе помочь.

– Так помоги же! – почти прорыдал он. – Я не знаю, с чего начать!

– Ты хотел нанять детектива?

– Да.

– И боишься нарваться на проходимца или шарлатана, – почти повторила кобринские слова Галя.

– Да.

– Я найду тебе детектива, Кира. Хорошего детектива.

– Который обслуживает банковские круги, дорогая моя банкирша?

– Любимая, – поправила она его. – И не банкирша, а крупная держательница акций крупного банка. – И повторила: – Я найду тебе хорошего детектива, Кира.

Она встала, подошла к нему, взяла в обе руки его лицо, осторожно и нежно поцеловала его в губы.

Настоящая кустодиевская баба стояла над ним, пышная, румяная, щедрая на любовь. Есть что обнять, есть что ласкать, есть к чему прижаться. Не углы декадентских изломов. Он щекой прижался к ее животу, который вдруг нервно подобрался. Кирилл понял, что она хотела его. Не отпуская его головы, она присела перед ним и, заглядывая в его глаза, сказала:

– Я Светке приказала к нам никого не пускать. Пойдем, родной.

Незаметная, почти тайная дверь в цвет стен вела в так называемую комнату отдыха. Они, стараясь не отделяться друг от друга, прошли в нее. Там царила огромная кровать. Галя ласково освободилась от его рук только для того, чтобы через голову стянуть свитер и, расстегнув, уронить на пол широкую юбку. Он снимал пиджак, рвал на шее галстук…

…Они лежали, отдыхая, на свежих крахмальных, но уже сильно помятых простынях. Она попросила у него, некурящего, разрешения:

– Я закурю?

Все-то у нее было на месте. Пачка «Парламента» и зажигалка находились под рукой: лежали на бронзовом столике торшера, стоявшего в изголовье тахты. Галя закурила, и с первой затяжкой пришла мысль:

– Кира, а что, если мы устроим у нас Данину выставку?

– Все на продажу? – вдруг разгневался Кирилл.

– Ты меня не понял. Просто мемориальная экспозиция…

– И назовем: "Выставка работ безвременно погибшего убийцы"! – яростно продолжил он. Но Галя не позволила рассердиться. Она положила окурок точно в пепельницу, совершенно нагая, приподнялась на коленях и уронила на него тяжелые и круглые, как пушечные ядра груди. И он опять утонул в нескончаемой бело-розовой плоти.

5

Конечно же, ни в какой клуб Константин не поехал. Позвонил и сослался на всякие непредвиденные обстоятельства, которых в таких случаях бывает неправдоподобно много. Но напиваться ему не хотелось. Впрочем, ему ничего уже не хотелось: ни пить, ни есть, ни перемещаться в пространстве. Единственное, что он сейчас мог позволить себе, так это следить ленивыми полуприкрытыми глазами за совершенно незнакомой своей бывшей женой и вполуха слушать их с Кобриным разговоры на лабушском птичьем языке. Но и от этого Ларцев притомился. Гулко глотая, попил водички и вздохнул так громко, что Даша обернулась. Они втроем сидели в гостиной на креслах за низким столиком и уже на сытый желудок по-западному, без закуски, развлекались разнообразными напитками. Даша испуганно спросила:

– Что с тобой?

– Да ничего! – откликнулся он и энергично, показывая, в какой он замечательной форме, лихо закинул ногу на ногу. И, естественно, носком ботинка задел столешницу низкого столика. Все задребезжало, но ничего не разбилось. Все же Михаил Семенович чисто автоматически пробурчал:

– Посади кой-кого за стол, оно и ножки на стол…

– Поосторожней со мной, носитель народной мудрости, – нестрашно предупредил Константин и на этот раз зевнул. – О чем вы для меня непонятно журчите, дорогие мои москвичи?

– Мишка меня уговаривает не отменять намеченные концерты, – серьезно ответила ему Даша. – А я и подумать сейчас не могу, что буду петь.

– Значит, я тебя не услышу, – заметил Константин и вдруг оживился. – А ты представляешь, восемь лет не только не видел тебя, но и не слышал.

– Не слушал, – жестко уточнила Даша. А он внес полную ясность:

– Не хотел слышать. А сейчас послушал бы.

– Извини. Не могу сегодня. Даже для тебя.

– Твое дело, конечно, – обиделся Константин.

– Мое, – подтвердила Даша, строго поджав губы. Обиделась ответно.

Михаил Семенович с зоологическим изумлением переводил свой взор с идиота на идиотку. Ну идиот, допустим, темный, только что из-за бугра, но идиотка-то могла додуматься. О чем он ей и сообщил:

– А видак для чего? – И поднялся. – Какой поставить? Юбилейный?

Ответная обида была вмиг забыта. Даша заискивающе, высоким детским альтом спросила еще дувшегося Константина:

– Осенью исполнилось десять лет, как я на эстраде. Если честно, конечно, то несколько больше, но во всяком случае осенью мой юбилей этот отмечали. Я весь вечер пела. Хочешь послушать? Запись в живую.

Михаил Семенович воткнул в видеомагнитофон кассету, включил его, включил японский с громадным, заметно изогнутым экраном телевизор и, усевшись, пультом нашел нужный канал.

А какой она была полгода тому назад! После вступительных подношений юбилейных букетов, оставшись на сцене только с аккомпанировавшей группой, Дарья взялась за любимое дело. Песни были разные: хорошие и, мягко говоря, похуже, с настоящими поэтическими текстами и на ужасающие до паранойи слова с бесконечными модными ныне убогими повторами, но все это было неважно. Важно и восхитительно то, что на эстраде была Дарья. Она не пела песни, она пела себя. Свой безудержный темперамент, свою счастливую ярость, свое неостановимое озорство и открытое, почти беззащитное кокетство. Свой маленький мир она делала громадным и дарила, дарила, дарила его всем, выплеснувшись до дна.

Когда в конце первого отделения на сцену полезли с поздравлениями коллеги, которые – каждый по отдельности– безудержно рвались к оригинальности в своем восхвалении Дарьи, Константин попросил Михаила Семеновича:

– Выключи пока, а, Миша?

– Надоело? – твердо зная, что это не так, предположила Дарья.

– Вот такой ты была, когда мы с тобой познакомились, – вспомнил Константин. – В жизни.

– А теперь все – туда. Только туда, – Даша легким кивком указала на продолжавший юбилейное безумство экран. Экран безумствовал потому, то Михаил Семенович и не думал выключать его. Пригревшись в кресле, он сладко спал, во сне расплывшись в блаженной улыбке. Нравилось ему Дашино искусство. Даша встала, подобрала с пола пульт, выпавший из ослабевшей руки поп-магната, и выключила телевизор.

– Ты – замечательная артистка, Даша, – убежденно сказал Константин.

– Певица, – поправила она, усаживаясь рядом.

– Певицы – в Большом театре, – не согласился он. – А ты – артистка. От первородного понятия арт – художество.

– Каким ты был, таким ты и остался, – максаковским голосом спела Даша и рассмеялась. – Но не орел степной и не казак лихой. Начитанный мальчик из интеллигентной семьи. Даже пятнадцать лет плебейского футбола этого мальчика выбить из тебя не смогли. Как папа с мамой, Костя?

– Ты же знаешь, они семь лет назад в Ялту переехали. Квартиру поменяли, я малость доплатил, и стали они владельцами шикарного дома по соседству с чеховской дачей. А теперь то воды нет, то электричества. И газа опять же.

– Вот ведь несчастные. А ты им вернуться не поможешь?

– Если бы не отцовская астма, разве они из Москвы уехали бы?

– У кого астма? – всполошенно спросил хриплым голосом проснувшийся Михаил Семенович.

– Ты спи, спи. Не у тебя, – успокоила его Даша.

– Да не хочу я спать! – возмутился Кобрин. – Выпьем, а?

– Если только посошок на дорожку, – без энтузиазма согласилась Даша, а Константин попросил у энергичного после краткого оздоровительного сна Мишани:

– Дай мне эту пленку на день. Переписать.

Михаил Семенович бурно подхватился, подскочил к видеомагнитофону, выщелкнул кассету и протянул ее Константину:

– Бери. Дарю. Такого говна у нас навалом.

– Чего, чего?! – грозно не поняла Даша.

– Навалом у нас кассет с записью твоих концертов, – поспешно поправился деловой Михаил Семенович. – А ты у нас одна, золотце наше!

– Доиграешься, Миша. Обижусь, – предупредила она. – Который час?

– Девять, – откликнулся первым продюсер. – Двадцать один ноль-ноль.

– Пора. – Даша встала и попросила Константина. – Поедем ко мне, Костя?

– Восстановление и скрепление по новой брачных уз! – возликовал Михаил Семенович.

– Балбес. Мне просто ужасно не хочется быть одной за городом.

– А где Берта Григорьевна? – удивился Михаил Семенович.

– Берта Григорьевна – баба. А Костя – мужик, защитник.

– Сирых и обездоленных, – дополнил Константин и согласился: – Поехали, Даша.

– Я вас провожу. Самолично довезу. Развеяться мне надо.

– За рулем? – с опаской осведомился Константин.

– Да ты что? Я за баранкой лет пять как не сижу, – с гордостью сообщил продюсер.

Ехали через центр. По опустевшим к ночи московским улицам катить одно удовольствие. Редко задерживаясь на светофорах, «линкольн» по Комсомольскому, по набережной, по бульварам выкатил к Сретенке и, миновав проспект Мира, набрал приличную скорость. Настоящая Москва кончилась, и в поздних сумерках смотреть было не на что. Поэтому и заговорили. До разговора было время подумать, и Константин спросил всерьез:

– Сколько у тебя подопечных, Миша, в раскрутке?

– Что считать раскруткой, – оживленно обернул ся к нему Михаил Семенович. – Раскручиваю ли я Дарью? Ее уже года четыре, как раскручивать нет необходимости. – С ходу пошутил: – Ее скоро скручивать придется! – И быстро, чтобы не перебили: – А раскручиваю я молодых – Владлена, Олега Хазарцева, Марфу, Элеонору Белл и Петра Заева.

– Все на слуху, – понял Константин. – Вполне возможно продолжение фокусов.

– Ты о чем?

– Да все о том же, Мишаня. Раз, два, три, четыре, пять. Вышел зайчик погулять.

– Типун тебе на язык! – злобно пожелал встревожившийся Кобрин.

Миновали Мытищи, поворот на Калининград, мост над Ярославкой и свернули направо. Королевское хозяйство, переезд через пути, еще направо и вскоре налево. Мост через Клязьму, Старые Горки…

– Знакомые места! – обрадовался Константин и тут же огорчился: – Но нынче, как я понимаю, не особо престижные. Почему не Николина Гора, Жуковка или Красная Пахра? А, Даша?

– В стаде быть не желаю.

Одновременно со звонкой трескотней в машину ворвался частый молоточный стук. Даша с Костей еще ничего не поняли, а Михаил Семенович понял все. Он молниеносно упал, сложившись в мелкий комочек, на пол и тонко-тонко прокричал шоферу:

– Гони, Славик, гони!

Вторая автоматная очередь успела достать «линкольн» с другой стороны. Достать, но не более: могучая машина бешено рванула и ушла от автоматчиков за поворот. Кобрин спросил снизу:

– Все целы?

Славик яростно вел машину. Костя и Даша в ужасе смотрели друг на друга. Не отводя глаз от несчастного Дашиного лица, Константин успокоил Михаила Семеновича:

– Все.

Славик знал дорогу. Покрутившись в узких проулках Новых Горок, «линкольн» подъехал к двухэтажной, под швейцарское шале, даче из темно-красного кирпича. Ворота, слава богу, были открыты. Славик подогнал автомобиль вплотную к освещенному, под фундаментальной крышей крыльцу. Видимо, услышав шум мотора и узнав его, на крыльце объявилась яркая пышная еврейка и по русскому обычаю напевно пригласила долгожданных гостей в дом:

– Добро пожаловать, родные мои!

Но ее родные пока не собирались жаловать. Они приходили в себя в салоне автомобиля, ибо двигаться не было сил.

– Где же твои охранники, Миша? – спросил, наконец, Константин.

– Охранники наши – только Дашиных поклонников отгонять, – пояснил Миша. – Если нас всерьез захотят пришить, никакие охранники не спасут.

– Значит, сейчас все было не всерьез?

– А черт его знает. Даша, телефон работает?

– Вчера во всяком случае работал, – произнесла свои первые после автоматных очередей слова Дарья.

– Тогда в дом, – приказал Михаил Семенович.

* * *

Патрульную машину с Первомайки принимал Михаил Семенович. Он вместе с лейтенантом, младшим лейтенантом и сержантом-водителем ходили вокруг «линкольна», освещенного подъездным фонарем и фарами милицейского «газика», и считали пробоины в элегантной металлической шкуре американского средства передвижения. Насчитали двенадцать дырок. Семь с одной стороны и пять – с другой.

– Хорошо, что не тринадцать, – почему-то сказал лейтенант, пытаясь засунуть мизинец в ближайшую к нему пробоину. Не удалось. Тогда он этим же мизинцем задумчиво почесал щеку и принял решение: – Протокол будем составлять. Снимем со всех вас показания.

– У всех показания одни и те же. Можно я за всех? – предложил свои услуги Михаил Семенович.

– Не положено, – твердо возразил лейтенант, потому что ему очень хотелось пообщаться со знаменитой певицей Дарьей.

Берта Григорьевна дальше каминной милицию не пустила. Пришлось лейтенанту составлять протокол и снимать показания, согнувшись в дугу за журнальным столиком. Знаменитая певица спустилась на пять минут и особого впечатления на милицейский патруль не произвела: бледная какая-то, худая и одета – ничего особенного. Даша стоя смотрела на живой огонь за каминной решеткой и односложно отвечала на лейтенантские вопросы, последний из которых был:

– Товарищ Дарья, вы бы не могли дать нам свой автограф?

Расписывалась Дарья на чистых бланках для заполнения протоколов допроса. Зачарованно глядя на то, как, по-девчачьи присев на корточки у журнального столика, Дарья орудует шариковой ручкой, отчаянный младший лейтенант со сладким ужасом, будто с десятиметровой вышки нырнул, на нервном выдохе брякнул:

– Может, и фотографию свою подарите?

Даша угрюмо поднялась и тихонько засмеялась. Указательным пальцем легко дотронулась до единственной звездочки на однопросветном погоне и с искренней готовностью пообещала:

– У меня есть, есть! Я вам всем подарю. Сейчас же подарю!

По лестнице взбегала уже не свидетельница, а артистка. Что произошло неизвестно, но весь милицейский патруль, затаив дыхание, в шесть восторженных глаз с восхищением смотрел ей вслед.