Текст книги "Поединок. Выпуск 16"

Автор книги: Анатолий Степанов

Соавторы: Борис Савинков,Валерий Аграновский,Анатолий Луначарский,Владимир Яницкий,Юрий Митин,Анатолий Удинцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 44 страниц)

Бари был доволен. Дело сделано. Теперь изуверам не уйти от казни. Мальчика перевезли в дом стражника местной тюрьмы и спрятали там, а девять евреев арестовали. И хоть все арестованные утверждали, что не были в синагоге и ведать не ведают о судьбе Эстер, никого из них не отпустили. Свидетельские показания в их пользу игнорировались. По всей Австро-Венгрии прокатилась волна антисемитизма, погромов и грабежей.

Но не успело закончиться следствие, как 18 июня пастух обнаружил в реке Тисе женский труп в платье и с мешочком краски в руке. Никаких следов насилия на трупе не было.

Следователь перепугался. Если будет доказано, что это Эстер, то все громкое дело провалится. Евреев придется освободить, а это немыслимо политические союзники провала ему не простят.

Труп был в таком состоянии, что мать Эстер не смогла опознать свою дочь. Правда, сказала, что платье похоже на то, в котором ушла ее дочь из дому.

На следующий день в деревню были присланы три хирурга, которые должны были провести опознание трупа и ответить на два вопроса: принадлежит ли труп девочке четырнадцати лет и как долго он находился в воде.

Врачи, неопытные во всем, что касалось криминалистики и даже анатомии, обследовали труп и после вскрытия констатировали в документе: утопленнице было не менее восемнадцати лет. Она уже жила половой жизнью. Умерла утопленница не более 10 дней назад – кожа трупа белая, внутренности хорошо сохранились. Смерть наступила от малокровия, так как вены обескровлены. Кожа трупа такая нежная, что ясно – тело принадлежало горожанке, которой никогда не приходилось ходить босиком и исполнять тяжелую работу.

Неизвестно, насколько искренни были врачи во время вскрытия и написания протокола, а насколько они выполняли указания следователя. Но в любом случае он мог торжествовать. Более того, находку трупа он повернул против обвиняемых. Он нашел свидетелей, которые заявили, будто этот труп где-то раздобыли евреи, одели его в платье Эстер, сунули в руку мешочек с краской, чтобы отвести от себя подозрения. Доносчик даже сообщил, кто из оставшихся на свободе деревенских евреев и продавшихся им христиан участвовал в этом камуфляже. Так что Бари получил возможность расширить круг обвиняемых. Он арестовал еще трех человек.

Надо было получить показания от вновь арестованных. Методы допроса были простыми и эффективными. Гитлеровским палачам было у кого учиться. В глотку арестованному Фогелю до тех пор вливали холодную воду, пока он не согласился подписать любой документ. Христианина Мати били палками по ногам, пока и он не сознался в пособничестве кровопийцам.

И все же Австро-Венгрия конца прошлого века не была фашистским государством. О методах следователя Бари стало известно газетчикам, тем более что процесс обещал стать сенсационным. Начался скандал, который достиг даже стен парламента, где был сделан соответствующий запрос со стороны левых депутатов. Тогда дело было передано новому прокурору Шайферту. Среди тех, кто встал на защиту арестованных, были видные будапештские адвокаты, в том числе депутат венгерского рейхстага Карл фон Етвеш, который, ознакомившись с делом, пришел к выводу, что оно построено на песке расизма и следствие не располагает ни одним серьезным доказательством причастности обвиняемых к преступлению. Если задуматься, то единственным свидетелем обвинения был мальчик Мориц Шарф, заточенный следователем в подвале и доведенный пытками до безумия. Что же касалось истории с утопленницей, она также вызвала большие сомнения – вскрытие велось людьми, не знакомыми с достижениями патологоанатомии и, весьма возможно, находившимися под давлением следствия. В то же время фон Етвеш понимал, что именно эта утопленница, если доказать, что она и есть Эстер, может спасти обвиняемых. Иначе следователи, прокуратура и депутат Оноди с его антисемитским лобби, смогут воздействовать на присяжных – картина жертвоприношения, а затем подмены трупа была настолько драматична, что в мистическом и страшном романе, придуманном следователями, таилась роковая притягательность для суеверного мещанина.

Решив вести наступление именно со стороны опознания трупа, Етвеш обратился к тем патологам, которые, как он знал, уже ведут серьезные исследования в криминалистике. Три эксперта во главе с профессором Белки согласились участвовать в исследовании. Тогда Етвеш обратился к следователю Бари с просьбой об эксгумации трупа.

Следователь был встревожен. Он и его компания понимали, что, пока есть надежда на осуждение евреев, они останутся на своих местах. Осуждение будет той победой, после которой никто не станет разбираться, какими способами они добились признания и насколько они нарушили процедурные правила следствия и моральные нормы поведения. Но если кто-то докажет, что все это дело – липовое, возникнет угроза не только Бари, но и депутату Оноди. Так что Бари и Оноди предпочли шуметь в правых газетах о сионистском заговоре и еврейских наймитах, но по мере сил препятствовать эксгумации трупа.

Неизвестно, чем бы кончилась эта борьба, но в дело вмешался новый прокурор. Этот старый служака юстиции пришел к тому же выводу, что и Етвеш, то есть понял, что дела не существует, а есть только ненависть и грубейшие нарушения законов. Прокурору не хотелось связывать свою репутацию с грязной компанией, и он вынес постановление об эксгумации.

После тщательного обследования останков утопленницы новые эксперты вынесли заключение: девушка была не старше пятнадцати лет, тело пробыло в воде два или три месяца, девушка была невинной. А так как иных случаев исчезновения людей в том районе в 1882 году не было, то не остается сомнений, что утонула именно Эстер.

Следователь Бари был в жутком гневе, когда ему передали заключение специалистов из Будапешта. Они полностью опровергали все обвинение. Тогда он отказался приобщить к делу результаты экспертизы, заявив, что полностью удовлетворен первой экспертизой. Етвешу не удалось приобщить показания экспертов к делу, но он не терял надежды и предпринял дополнительные шаги.

Наконец летом 1883 года начался процесс. Интерес к нему был огромный. Зал суда был набит любопытными и журналистами. Туда съехались сторонники Оноди и Бари, которых свезли со всей округи и даже из Будапешта для создания «общественного мнения». Будущие фашисты устраивали обструкции, когда выступали адвокаты и свидетели защиты, требовали казнить всех евреев без суда. Судья Корнис также был полностью на стороне следователя и беспрестанно мешал адвокатам и обрывал свидетелей. Но Етвеш был не одинок. В зале суда нашлось немало его сторонников.

Да, профессорам из Будапешта не дали изложить свое заключение, но адвокатам удалось провести их как свидетелей, и их показания были настолько весомы, а позиция сельских лекарей настолько беспомощна, что сомнений в истинности второй экспертизы ни у кого не оставалось. Но так как было доказано, что Морица пытали, что пытали и прочих обвиняемых, доверие к следствию упало даже у самых глухих реакционеров, и проблема утопленницы стала последней надеждой Бари и Оноди. Под давлением реакционеров судья пошел на крайний шаг – он заявил, что показания будапештских специалистов сфабрикованы и не заслуживают доверия.

И тогда Етвеш сделал свой козырной ход: он зачитал заключение профессора Гофмана. Можно было игнорировать любого эксперта, но перед профессором Гофманом даже судья был бессилен.

Уроженец Праги, Эдуард фон Гофман посвятил свою жизнь криминалистике. С 1865 года он преподавал патологию в Праге и Инсбруке, а затем переехал в Вену. Гофман доказывал, что знание медицины имеет весьма мало общего с криминалистикой – в криманалистической патологии действуют совсем иные законы. В Инсбруке Гофман создал свою школу судебной медицины, ставшую самой передовой в Европе. В 1875 году в Вене Гофман возглавил институт судебной медицины и даже добился того, что для института построили специальное здание. Как пишет историк Ю. Торвальд, «ему было суждено стать своего рода Меккой для огромного числа студентов из Европы и всего мира».

Именно к этому человеку обратился Етвеш, отправив ему обе экспертизы и прося дать свое заключение. И Гофман согласился не только потому, что хотел, чтобы восторжествовала справедливость, – это была возможность доказать всему миру, что обыкновенный врач даже при наилучших намерениях обязательно совершит ошибки при криминалистической экспертизе, а это уже столько раз приводило к трагическим результатам и может привести еще неоднократно.

– Что можно сказать о возрасте утопленницы? – говорил на суде Етвеш. – Хирурги из первой экспертизы основывали свои заключения на осмотре зубов. Им оказалось достаточным подсчитать коренные зубы, которые вырастают у человека к двенадцати годам. Но они не заметили, что зубов мудрости у утопленницы не было. Зубы мудрости обычно появляются к шестнадцати годам – следовательно, девушке было меньше этого возраста. Первая экспертиза вообще не стала исследовать скелет. Вторая им занялась. Оказалось, что в детских хрящевых лопатках не было окостенения, которое случается к четырнадцати годам. Тазовые кости также срастаются лишь к шестнадцати – у утопленницы они еще не срослись. Все это было известно криминалистам, но обычные врачи о такой информации просто не задумывались.

«Но ведь врачи первой экспертизы доказали, – настаивал судья, – что труп пробыл в воде только десять дней и утопленница не знала тяжелого труда, такие у нее нежные ладони и ступни. Почему труп обескровлен?»

«Врачи просто не знают криминалистики, – последовал ответ. – Только криминалисты на основании множества исследований выяснили, что если труп не всплывает, а остается под водой, как было в данном случае, он как бы консервируется. Вода не только предохраняет тело от разложения, но и отбеливает кожу, постепенно смывая с нее верхний слой. Кровь после этого проникает сквозь истонченную кожу, и потому тело оказывается обескровленным. Отсюда и произошла ошибка первой экспертизы: врачам показалось, что тело лишь недавно попало в воду, а кожа его такая тонкая и белая, что ясно – это не деревенская девочка, а барышня из города».

Семь часов говорил свою речь адвокат фон Етвеш. Он полностью разоблачил следствие, показав истинные пружины, стоявшие за ним. И как ни улюлюкали ни в чем не убежденные сторонники Оноди, суд присяжных единогласно оправдал всех обвиняемых. Это была победа здравого смысла и конечно же победа научной криминалистики.

* * *

Конан Дойл, подобно своему герою, решил вступить в борьбу за справедливость и против расизма. Эта эпопея помогла писателю выздороветь и вернуться к жизни.

Биографы писателя единодушно показывают, что борьбе за Эдалджи Конан Дойл посвятил восемь месяцев – с декабря 1906 года по август 1907-го. Впервые в жизни столкнувшись на деле с криминалистическим процессом, Конан Дойл неожиданно для себя понял, что расследования, проводившиеся Шерлоком Холмсом за несколько часов, а то и минут, имеют мало общего с жизнью. Неделю за неделей проводил Конан Доил во встречах с различными людьми, в обследовании мест преступления, в изучении дел. Он обращался к графологии, копался в архивах – вряд ли можно было отыскать профессионального следователя, который бы вложил столько сил в одно дело.

В январе 1907 года Конан Дойл написал Джорджу Эдалджи и предложил увидеться. Встретились они в фойе Гранд-отеля.

В своей первой статье по делу Эдалджи, которую писатель опубликовал через неделю после этой встречи, он писал: «Одного взгляда на мистера Джорджа Эдалджи было для меня достаточно, чтобы убедиться в невероятной проблематичности его вины и сделать первые выводы о том, почему обвинение было выдвинуто именно против него.

Я опоздал на свидание с ним, и он, дожидаясь меня, читал газету. Я узнал Эдалджи по темному лицу и остановился в отдалении, чтобы понаблюдать за ним. И тут я увидел, что он держит газету совсем близко к глазам и как бы сбоку».

Тогда Конан Дойл большими шагами подошел к Джорджу и, представившись, сразу огорошил его вопросом:

– Скажите, у вас близорукость и астигматизм?

Джордж растерялся – такого начала встречи он не ожидал. Смутившись, он признался, что Конан Дойл прав.

Наверное, этот разговор со стороны выглядел забавно – почти двухметровый статный Конан Дойл и худенький сутулый индиец, глядящий на собеседника снизу вверх.

– Почему вы не носите очков? – спросил Конан Дойл.

– Мне не смогли их подобрать. Когда я ходил к окулистам, они мне объяснили, что астигматизм у меня такой сильный, что линзу для меня никто не сможет выточить.

Конан Дойл согласно кивнул. Недаром он провел несколько месяцев, изучая глазную хирургию в Вене.

– Как же реагировал суд, – спросил он, – на этот факт?

– Я хотел пригласить на суд окулиста, – сказал Джордж. – Но мой адвокат отсоветовал. Он сказал, что обвинение против меня настолько нелепое, что оно рассыплется в суде и без окулистов.

Для Конан Дойла этого было достаточно, чтобы уверовать, что Джордж Эдалджи и днем наполовину слеп. Если же он отправится ночью или в сумерках по незнакомой местности, через поля и овраги, то заблудится через несколько шагов. Допустить же, что этот молодой человек мог в течение многих ночей рыскать по полям в поисках несчастных жертв, было совершенно нелепо.

Уверовав было в слепоту Эдалджи, Конан Дойл тут же вспомнил, что его цель – добиться справедливости. Значит, нельзя поддаваться жалости. И он первым делом направил на свои деньги Джорджа к крупнейшему окулисту Лондона на обследование.

Сам же, ознакомившись с материалами дела, написал большую статью для газеты «Дейли телеграф». Вначале автор статьи был сдержан. Он скрупулезно разобрал все дело и камня на камне не оставил ни от следствия, ни от суда. Но спокойствия великого писателя хватило только на эту часть статьи. Далее он позволил своему негодованию вылиться на страницы газеты. Нетрудно, писал он, понять чувства к Эдалджи темных фермеров и шахтеров – ведь он был цветной, чужой и потому зловещий. Но как можно извинить образованных английских джентльменов, таких как главный констебль графства, вставший во главе шабаша. Это же наше, родное дело Дрейфуса, писал Конан Дойл. Как много общего – та же расовая ненависть, так же судьба человека решается некомпетентным графологом, только потому, что суду и следствию выгодно этому графологу поверить. Французский капитан Дрейфус был обвинен в шпионаже и на основании писем, которых он никогда не писал, был посажен в тюрьму в самом-то деле только потому, что был евреем. Эдалджи в Англии был сделан козлом отпущения, потому что он индиец. Вся Англия, свободная страна, кипела негодованием, читая отчеты о процессе Дрейфуса во Франции. А что же она молчала, когда то же самое случилось в нашей стране? Что же промолчало министерство внутренних дел, которое должно было осуществлять надзор над правосудием? Разумеется, продолжал Конан Дойл, когда несправедливость обвинения вызвала отрицательную реакцию общественности, в министерстве сочли за лучшее тихонько выпустить Эдалджи из тюрьмы, но оставить виновным. «Хорошо бы узнать, – завершал он статью, – кто же отдал такой приказ? Когда я обратился в министерство, со мной никто не захотел разговаривать. Поэтому я теперь обращаюсь к последней инстанции – к народу Англии и с его помощью надеюсь на восстановление справедливости».

Статья Конан Дойла произвела сенсацию. Еще бы – самый знаменитый писатель страны бросил перчатку правительству. Газета была засыпана письмами. К Конан Дойлу в ближайшие же дни присоединились многие известные общественные деятели и юристы.

Но ничего не произошло. Министр внутренних дел выступил с туманным заявлением, в котором в лучших международных традициях бюрократов говорилось, что «дело Эдалджи будет внимательно изучено министерством, однако возникают некоторые сложности…». Что за сложности, кто будет его изучать и как – было неизвестно.

В те дни в Англии еще не существовало апелляционного суда, но после долгих легальных боев было решено в виде исключения назначить арбитражную комиссию, которая в обстановке полной секретности изучит все материалы и даст рекомендации правительству.

Среди голосов, выражавших неодобрение неминуемым откладываниям дела в долгий ящик, голос Конан Дойла не звучал. Писатель хранил молчание по очень простой причине. Он понимал, что настоящий преступник не найден. А если так, то любое, даже самое благоприятное для Эдалджи, решение будет не более как милостыней невинному. Следовало отыскать преступника, чего никто не намеревался делать. Никто, кроме Шерлока Холмса, простите, Конан Дойла.

Конан Дойл не только завязал переписку со многими жителями тех мест, но и сам неоднократно ездил на место преступления. «Пускай они не торопятся, – писал он матери, – у меня уже есть пять различных направлений следствия, и все они связаны с долгими пешими прогулками. Так что мне потребуется время, чтобы настичь настоящего мерзавца».

Конан Дойл был убежден, что преступник спокойно жил все эти годы именно в тех краях и лишь посмеивался над судьбой Джорджа.

По мере того как Конан Дойл все чаще появлялся в Грейт Вирли, преступник (на что Конан Дойл и рассчитывал) начал терять выдержку. Писатель сознательно шел на провокацию, подставляя себя в качестве раздражителя.

И вот первое анонимное письмо! Весной его кинули в почтовый ящик Конан Дойла.

«Я узнал от одного детектива в Скотленд-Ярде, что если вы подтвердите, что виноватый Эдалджи, вас обязательно сделают лордом. Так что лучше станьте лордом, а иначе вам кто-то вырежет печенку и почки. Сколько уже зарезано – тебя тоже зарежут».

Еще через несколько дней: «Ему надо было остаться в тюрьме, вместе с его чернозадым папашей и всеми черными и желтыми жидами…»

И так далее… Письма приходили каждую неделю.

Для Конан Дойла они были желанными гостями. Каждое давало новую деталь для его следствия, в каждом автор в чем-то проговаривался. Все письма были написаны тем же почерком, что приписывался Эдалджи, но показывать их кому-либо Конан Дойл не спешил. Ведь Джордж был на свободе и кто-нибудь из его недругов обязательно заявит, что это он сам продолжает писать анонимные письма, чтобы запутать расследование.

Таким образом в распоряжении Конан Дойла оказались три серии писем. Первые были написаны в 1892–1895 годах и направлены против семьи Эдалджи. Конан Дойл, исследовав их, пришел к выводу, что они были написаны двумя людьми. Один из них взрослый человек, грамотный и образованный. Второй – малограмотный подросток. Вторая серия писем – периода убийства животных в 1903 году, они были написаны тем же малограмотным подростком, который к этому времени вырос, но не многому выучился.

Конан Дойл сразу задумался: чем объяснить, что между сериями писем такой большой разрыв? Самое вероятное объяснение – отсутствие преступника в это время в деревне. Но где же он мог быть?

Конан Дойл обратился к первым письмам второй серии и обратил внимание на то, что в них есть немало ссылок на море – на морские термины, образы, пейзажи. Может быть, этот человек нанялся матросом и восемь лет пробыл в море? Еще деталь – последнее письмо первой серии пришло из приморского города Блэкпула в 1895 году. Не оттуда ли ушел в море шутник?

Какие еще могут быть направления поиска? Уолсальская средняя школа. Которая была недалеко от Грейт Вирли и в которой учились дети из окрестных мест.

Ключ от этой школы был подброшен к дому Эдалджи в 1895 году. В двух письмах упоминается эта школа, причем Эдалджи сравнивается с каким-то негодяем, который был директором этой школы. И вот в одном из писем третьей серии – полученном Конан Дойлом уже в 1907 году – снова возникает отрицательный образ директора Уолсальской школы. Наконец письма второй серии были подписаны именем совершенно ни в чем не повинного ученика той же школы.

Конан Дойл решил узнать, не было ли в начале 90-х годов в Уолсальской школе ученика, который отличался злобным нравом, почему-то ненавидел директора, а после школы ушел в море. Эта процедура оказалась не столь легкой, как можно было предположить. Прошло ведь четверть века, не только директор, но и все учителя сменились. К тому же школа не вела переписки с учениками и не фиксировала их занятий после окончания школы. Так что Конан Дойлу пришлось потратить немало времени не только в школьном архиве, но и опрашивая по нескольку человек из каждого близкого по времени выпуска.

Наконец, поиски сошлись на мальчике, который учился в Уолсальской школе в 1890–1892 годах и был исключен из нее, был совершенно неуправляем, отличался тем, что подделывал подписи учителей, писал доносы на других учеников. Он обожал ножи – по дороге в школу, куда надо было проехать две остановки на местном поезде, этот мальчик, Питер Хадсон, разрезал сиденья мягких скамеек, чтобы выпустить из них войлок. Когда Питер поссорился с одним из соучеников, он начал бомбардировать его и родителей анонимными письмами. После того, как Питера выгнали из школы, он устроился учеником к мяснику.

Из результатов этого исследования Конан Дойла особенно обрадовали две детали – письма к соученику и тот факт, что Питер учился у мясника, то есть умел обращаться с животными на бойне.

Зная имя подозреваемого, Конан Дойл смог проследить его дальнейшую судьбу. Оказывается, в 1895 году Питер оставил мясника и нанялся на корабль в Блэкпуле. В море он провел восемь лет и вернулся в Грейт Вирли в 1903 году.

Конан Дойлу удалось отыскать и еще одно свидетельство. В разговоре с соседями Питера он узнал, что как-то в 1903 году в гостях у Хадсона разговор зашел о том, что кто-то режет в окрестностях скот. Тогда Питер вышел из комнаты и вернулся с большим, острым мясницким ножом.

– Вот этим они и режут скотину, – сказал он.

Соседи испугались и упросили его убрать нож – а то кто-нибудь подумает, сказали они, что это ты сам делаешь. Питер лишь рассмеялся.

Но кто был второй автор первой серии писем? Обнаружилось, что и этот человек известен. Это был старший брат Питера, который кончил школу, работал в Бирмингеме, но ненавидел цветных, причем ненависть его была направлена в первую очередь против семьи Эдалджи. Он и руководил преследованиями пастора.

Вся эта тщательная и кропотливая детективная работа подошла к концу, когда комиссия министерства внутренних дел уже заседала. Конан Дойл изложил все обстоятельства дела в записке на имя министра и приложил к ней письма, полученные им, и даже нож Питера, который (Конан Дойл так никогда никому и не рассказал, как это случилось) попал к нему в руки. Наконец уважаемая комиссия представила в министерство свои выводы, а министерство передало их в правительство. И в один прекрасный день адвокат Джорджа Эдалджи получил официальное письмо, в котором, в частности, говорилось:

«Джордж Эдалджи был несправедливо обвинен в преступных нападениях на домашний скот, и таким образом приговор признается неправильным. С другой стороны, нет оснований полагать, что письма, фигурировавшие на процессе, были написаны кем-то иным. Написав все эти письма, Эдалджи сам навлек на себя подозрения и сам виноват в несчастьях, которые на него обрушились. Поэтому ему объявляется помилование, но отказано в компенсации за трехлетнее пребывание в тюрьме».

В то же время правительство объявило, что оснований для возбуждения уголовного дела против мясника Питера Хадсона не имеется. Никаких свидетельств тому, что он убивал животных, нет.

Этот триумф бюрократической мысли, цель которой была одна – спасти честь британского мундира, вызвал негодование во всей стране. Газеты собрали по подписке значительную сумму – английский народ сам выплатил компенсацию невинно осужденному Эдалджи. Ассоциация права немедленно восстановила в своих рядах Эдалджи, продемонстрировав этим несогласие английских юристов с правительством.

Конан Дойл тоже не сдался. Он опубликовал все письма Хадсона, более того, раздобыл образцы его почерка и организовал комиссию экспертов-графологов, которые без всякого сомнения установили, что все письма написаны именно им.

Но дело было закрыто, и, хотя все в Англии были убеждены, что истинный преступник известен, ничего так и не было сделано. В этой статье я, так же как биографы Конан Дойла и историки криминалистики, употребляю вымышленное имя Питера Хадсона, так как настоящее его имя так и не было опубликовано – оно существует лишь в письмах Конан Дойла в министерство внутренних дел.

Для Конан Дойла многомесячная борьба за Джорджа Эдалджи оказалась спасительной. Горе и чувство вины перед Туи отошли в прошлое. Жизнь продолжалась.

В сентябре 1907 года он женился на Джин и первым приглашение на свадьбу получил Джордж Эдалджи.

* * *

К пятидесяти годам знаменитый и уже богатый Конан Дойл никак не желал утихомириваться и превращаться в живого классика. Как и в деле Эдалджи, он умел принимать близко к сердцу чужие беды, мог он и увлекаться делами, совершенно неожиданными для окружающих.

Через два года после свадьбы он с бешеной энергией кинулся в борьбу за спасение негритянского населения в Бельгийском Конго, где, прикрываясь названием «Свободное государство», дельцы из Бельгии не только грабили, но и уничтожали всех непокорных. Он отложил в сторону все дела, чтобы написать книгу «Преступление в Конго». И книга, и общественное мнение в Европе, разбуженное страстным выступлением Конан Дойла, оказали такое мощное влияние на события, что бельгийское правительство вынуждено было принять меры по наведению порядка в своих владениях, а правительство британское довольно сурово потребовало, чтобы писатель не вмешивался в дела колониальные – завтра он начнет бороться за негров в английских или французских владениях, нарушив тем деликатный политический баланс в Европе.

В 1911 году Конан Дойл вдруг согласился участвовать в огромном европейском ралли – одной из первых подобных гонок в истории молодого еще автомобильного спорта. Ралли было предложено германским принцем Генрихом для того, чтобы укрепить мир и заменить подготовку к войне спортивной борьбой между немецкими и английскими мотористами. Гонка должна была пройти по всей Германии, затем переехать в Англию и промчаться (если слово «промчаться» годится для автомобилей того времени) по Шотландии и Англии.

Для того чтобы никто не жулил, договорились, что в каждой машине будет по наблюдателю от противной стороны. Так что в машину, водителем которой был Артур Конан Дойл, а механиком и штурманом его жена Джин, посадили немецкого кавалерийского офицера графа Кармера. И хоть Конан Дойл оказался в числе победителей, путешествие по Германии и многодневное общение с немецким пассажиром произвели на Конан Дойла удручающее впечатление. Он понял, что близкой войны не избежать – германские милитаристы в этом уверены, да и противники их – англичане и французы лихорадочно готовятся к войне.

Затем мы видим писателя во главе движения за право женщин на развод и тут же – председателем третейского суда в легкоатлетической ассоциации.

Рассказы о Шерлоке Холмсе Конан Дойл писал теперь редко – может, потому что они давались слишком легко; все было отработано, каждое слово Шерлока Холмса было известно автору заранее. Он составлял рассказы как бы из готовых кирпичиков. Но читатели ждали следующей истории, требовали ее, так что и речи не могло быть о том, чтобы оставить Шерлока Холмса в покое. Впрочем, видно, и сам Конан Дойл уже полностью смирился с тем, что это бремя он будет нести до смерти. Если можно говорить о «ретро» образца 1910 года, то Шерлок Холмс остался в предыдущем веке – с его дедуктивным методом, размышлениями, глиняными трубками и полным игнорированием достижений криминалистики наступающей эпохи. И это понятно криминалистика становилась наукой, многие преступления раскрывались именно в лабораториях с помощью баллистической или химической экспертиз, и конечно же на Бейкер-стрит таких возможностей не было. Так что рассказы, которые двадцать лет назад подталкивали криминалистику к открытиям, к революции, теперь уже смотрелись не более как игрой.

Но вряд ли кто из читателей замечал, что Шерлок Холмс уже не тот, что раньше.

После того как писатель добился оправдания Эдалджи, он получил немало писем от невинно обвиненных, а также от настоящих преступников, полагавших, что они осуждены несправедливо. Но Конан Дойл понимал, что не может отдаться детективной деятельности – не его это дело.

За одним исключением…

* * *

Перенесемся на тихую улицу в городе Глазго. 21 декабря 1908 года. С неба сыплет холодный дождик, доедая остатки снега. Это респектабельный район, и кровавые преступления здесь не в моде.

В доме № 15 живет старая леди мисс Марион Гилкрист, ей уже за восемьдесят, и она давно не выходит из дома, в котором занимает большую роскошную квартиру на втором этаже. Дама эта весьма богата и одинока и очень боится воров. Поэтому дверь в ее квартиру закрывается на два замка, кроме того, у дамы есть договоренность с соседом снизу мистером Адамсом в случае чего она будет стучать в пол – его столовая как раз под ее комнатой.

Прислуживала старухе двадцатилетняя служанка Элен Лэбми. В семь вечера старуха велела девушке пойти за вечерней газетой. Уходя, служанка проверила, надежно ли заперта квартира. Затем заперла и подъезд, так как у всех жильцов в том доме были ключи от подъезда. Не было Элен десять минут. Но за это время произошли важные события.

Мистер Адамс с сестрами сидел за обеденным столом, как вдруг они услышали, как сверху стучат – три раза. Мистеру Адамсу не хотелось подниматься из-за стола, но сестра велела поспешить к старой леди – а вдруг ей плохо? Мистер Адамс послушно побежал на улицу, даже забыв надеть очки. Вход в его квартиру был из соседнего подъезда, так что ему пришлось пробежать несколько метров по улице. Подъезд был открыт. Тогда мистер Адамс поднялся на второй этаж и позвонил. Никто ему не ответил. В дверь были вставлены два узких матовых голубых стекла, и сквозь них Адамс увидел свет. Затем до него донесся какой-то шум, и он решил, что на кухне что-то делает служанка. Странный шум, будто кто-то рубит капусту. Адамс рассердился – он вынужден бегать под дождем, а эта девица даже не удосужилась открыть дверь.

Тут Адамс услышал снизу шаги и, к своему удивлению, увидел горничную с газетой в руке. Та также удивилась, увидя соседа под дверью. Адамс объяснил ей, что произошло. Элен сказала, что, наверное, вешалка упала на кухне. Она открыла дверь и пошла на кухню, а мистер Адамс остался в коридоре, чувствуя себя полным идиотом и не зная, то ли подождать, то ли вернуться домой.