Текст книги "Последний воин. Книга надежды"

Автор книги: Анатолий Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

– Здравия желаю, ваше благородие, – чинно поздоровался он с Хабилой. Тот кивнул небрежно:

– Всё идиота из себя корчишь, долгожитель? Пора бы остепениться… Что это вы, я гляжу, затеяли не ко времени? Вы бы ещё под снег её запихнули, картошку-то. Это всё, конечно, Спирин, думает, что он умнее всех.

– Никак нет, гражданин хороший. Тут думать никому не приходится. Сама природа диктует… А ты, видать, с указанием прибыл или как?

Никто на них больше не оглядывался, будто и в самом деле не руководитель из города прибыл, а случайного прохожего попутным ветром принесло. Но ведь и прохожего невежливо так встречать. Из машины Хабило вылезал в самом благодушном настроении, предвкушая доверительное объяснение с девушкой, которой он привёз желанные новости. Но теперь в нём злобный сверчок расправил усики. Да ещё эта вынужденная беседа с дурным стариком подлила масла в огонь. Нет, взбрыки зарвавшегося поганца Спирина просто так спускать нельзя. За последний год он совсем охамел.

– Указания такие, дед, – бросил Хабило. – Кликни сюда Спирина.

– А ты сам рази не можешь? – удивился Тихон.

Хабило попытался образумить старца сверлящим взглядом, испытанным оружием в обращении с подчинёнными, но утонул в океане младенческой приязни, отразившейся на бородатом лице Тихона, как свет на иконе, и только выругался сквозь зубы.

– Эй, Спирин! – гаркнул сорвавшимся голосом. – Окажи любезность, подойди.

Спирин помешкал, но всё же сдвинулся с места, заспешил, неуклюже задирая ноги между грядок. За ним потянулся Пашута. Они предстали перед начальством: Спирин с оскорблённым видом, его дружок с радостной гримасой во всю физиономию.

– Здравствуйте, Пётр Петрович! – вдруг рявкнул Пашута и отвесил гостю поясной поклон.

– Вы, ребятки, не паясничайте, как бы расхлёбывать не пришлось. Ну да ладно… С тобой, Спирин, как ты это поле самовольно обиходил, мы после обсудим. А для тебя, товарищ Кирша, у меня известие доброе. Варю забираю в город, как и уговаривались. Плакат я показал кому надо, одобрили и местечко ей подобрали соответственно. Будет жить и работать по призванию. Такие вот пироги. За ней я, собственно, и приехал…

– Не может быть! – изумился Пашута.

– Почему не может, когда я здесь.

– А вы не передумаете? А то обнадёжите несмышлёную девчонку, поманите калачом, а потом…

– Мели, Емеля, – самодовольно заметил Хабило.

– Варька! Варька! – заорал Пашута так истошно, что дед Тихон вздрогнул и укоризненно покачал

головой. – Беги сюда! Всё бросай! Слышишь, Варька!

«Ладно, – подумала Варя, – пойду, если зовёт любимый. Но он об этом пожалеет». Кивнула тем, с которыми за несколько часов двумя словами не перекинулась, такие уж у них установились сердечные отношения. Не будь их, она бы давно сломалась. Но не могла позволить себе выказать слабость перед Пашиными пассиями. Понимала, что глупо, эти две здоровенные тёлки привыкли к физической работе, а ей всё равно за ними не угнаться, её сила в другом – всё понимала, но не желала смириться.

Надо сказать, впервые Варя обнаружила в себе такой азарт, и сама была не рада. Она и к Хабиле сразу не ринулась, потому что заметила двусмысленную усмешку Вильямины, только прикусила губы. Земля на мгновение поднялась на дыбы, оскалила чёрный зев и снова выстелилась под ступнями промозглым полотном. Пашуту она проклинала на все корки, как никого в жизни не проклинала. Самовлюблённый урод, мужлан! Придурок лопоухий! Орангутанг с одной извилиной! Да как он смеет!

А ему, видно, даже не икалось. Он забыл про неё. Ни разу, кажется, не глянул в её сторону. Какое ему дело, деревянному, что она погибает на этом адовом поле, какое и Данте не снилось в его кошмарах. И всё не ради ли него? Чего бы иначе она стала пластаться – руки по локоть в грязи, ноги крючком, поясница словно в гипсе, голова в тумане? Только чтобы вам быть угодной, любезный Павел Данилович. Только чтобы вы не прогневались на рабу свою. Ну погоди, чёрт двурогий!

Когда он окликнул её, она больше не мешкала – хватит, кончен бал. Пропадите вы все пропадом. Воспитывайте трудом родных деток и лошадей.

Чем ближе подходила, вырывая ноги из борозды, как из капкана, тем лучезарнее расцветала в улыбке. Один Пашута заметил в ней что-то неладное, но не придал этому значения. Поспешил обрадовать подругу:

– Ну вот, Варюха, счастье нам привалило, а тебе особенно. Забирает тебя Пётр Петрович в город. К себе, стало быть, приближает. Будешь ему плакаты рисовать. Правильно, товарищ Хабило? Ну, благодари, Варвара, чего растерялась? Вы уж будьте к ней великодушны, Пётр Петрович, она девица покорная, но… маленько того… Видите, от радости скисла.

Чего ожидал Пашута, распинаясь таким образом, неведомо, но дождался он Вариной немилости.

– Хватит языком молоть, Павел. Надоело твоё кривляние, – заметила брезгливо, даже на него не глядя, а лаская призывным взором мужественного Хабилу. – Объясните, пожалуйста, в чём дело, Пётр Петрович? У этого клоуна никогда ничего не поймёшь. Вы за мной приехали?

Хабило вспучил белые бровки, покосился на Спирина. У того был вид, будто его здесь нет.

– Может, в сторонку отойдём?

– Говорите смело при них. – Варя повела плечами, давая понять, что все эти люди для неё не более чем пустое место. – Мне трудно двигаться. Я измождена принудительным трудом.

– Да это же надо придумать, – деланно возмутился Хабило. – Городская девушка, изнеженная… конечно… разве можно… А у меня дельце простое. Посоветовался я со специалистами, все в один голос уверяют, что у вас, Варя, в наличии талант. То есть работу мы вам уже подобрали по профилю, худож-ником-оформителем в Дом культуры. Оклад сто двадцать рублей, ну и всякое такое.

– Что всякое такое?

– Льготы могут быть, со временем надбавки. Но это, разумеется, в процессе творческой деятельности. Как себя зарекомендуете…

– А жить где?

Варя спрашивала деловито, с напором, и после каждого вопроса Хабилу словно пронзал ток. Не привык он, чтобы юные девицы так независимо к нему обращались, да ещё в присутствии посторонних. Он кожей чувствовал, тут может быть для него какой-то урон. Спирин остёр, всё сумеет на свой лад переиначить, да и этот Павлуша не такой простачок, каким прикидывается. Ишь, глазёнки вылупил, как у кота. На миг мелькнуло у Хабилы подозрение, что вдруг не по возможностям он размахнулся, но отступать было некуда.

– Детали лучше обсудить в конторе, Варя… Жить, что ж, пока общежитие предоставим. У нас хорошее общежитие, комната на две персоны. Кабинет в Доме культуры будет отдельный. Да чего тут, поехали, по дороге обмозгуем.

– В комнате на две персоны я жить не хочу, – сказала Варя. – Это даже гостя некуда привести.

– Ещё кто сосед будет, а то с ума сойдёшь, – поддакнул Пашута. Варя на него и бровью не повела.

– Сами рассудите, Пётр Петрович. Я вас вдруг решусь пригласить к себе. А там чужой человек. Всем будет неловко.

Опытный Хабило всё же попался на удочку девичьих сумасбродных глаз. Самодовольно заметил:

– Зачем к тебе ходить, у меня двухкомнатная квартира. Хоть в футбол играй.

– Это меняет дело, – сказала Варя. – Хотя в футбол я не играю.

Спирин сказал с возмущением:

– Ну вы даёте, братцы! Уши вянут слушать.

– А ты, Сенечка, скомпрометировал себя дружбой с этим человеком, – Варя ткнула пальцем в Пашуту. – Поехали, дорогой Пётр Петрович. Я готова.

Ни на кого больше не взглянув, потопала туда, где стояла зелёная машина. Но Хабило не мог так просто уйти, он чувствовал: надо что-то разъяснить людям. Иначе это всё подозрительно напоминало умыкание невесты в восточном духе.

– Ну, ребята, раз уж начали, продолжайте посадку. Авось что-нибудь уродится… С тобой, Спирин, кое-что согласуем по телефону. Учти, анархии тебе никто не позволит. Не те времена. Ты уразумел, Спирин?

– Ещё бы.

– Тогда бывайте здоровы!

Он зашагал следом за Варей, оба ни разу не оглянулись.

Дошли до машины. Хабило отворил заднюю дверцу, помог девушке забраться внутрь. Обошёл «жигулёнка», попутно проверив, плотно ли закрыт капот. Достал тряпочку и протёр ветровое стекло. Он не спешил. Наконец, нырнув в кабину, хлопнул дверцей. Машина пофырчала, медленно двинулась к посёлку и скрылась за домами. Поехали, значит, не в город, а сперва решили заскочить за Вариными вещичками.

Дед Тихон первый нарушил молчание:

– Да, выходит, большому кораблю большое плавание.

Пашута огляделся. Женщины и Шпунтов, побросав работу, застыли в глупейших позах. Пашута почувствовал, что земля уходит из-под ног. Словно на качелях слегка подкинуло.

– Она устала, – сказал Спирин глухо. – Не соображает, что делает. Она опомнится.

– Пойдём, мужики, – улыбнулся Пашута. – Нам делов-то осталось часа на два, не больше.

ЧУЖОЙ В ГОРОДЕ

Улен был юн: когда боль проходила, он забывал о ней. Ему разрешили поселиться в доме Брега. Азол отвёл его туда прямо с площади. По дороге рассказал, что у Брега было много врагов, и все они желали ему погибели. Но Невзору Брег был предан, как собака, и для него это большая утрата.

Улен слушал его вполуха, поспешно распрощался с ним у дверей дома. Анар лёг у стены, положив голову на лапы и исподлобья оглядывая новые места без видимого любопытства, однако шерсть его слегка дыбилась. Анар был доволен собой. Он много пережил за эти дни. Ужас вины скрутил его собачью душу, когда он под утро вернулся к стоянке и обнаружил, какая случилась беда. Но сейчас, успокоенный победой» Анар сознавал, что получил право немного отдохнуть.

От встречи с Млавой Улен не испытал радости, какую предвкушал. Она сидела на скамье у окошка, уткнувшись подбородком в колени, и, увидев его, лишь вздохнула, опустив глаза. Это Улена удивило, но он ничего не сказал. Он оглядел дом – скамью, прокопчённые стены, деревянный большой сундук в углу, низкий лежак, покрытый медвежьей шкурой, стол на одной ноге, – и решил, что жить здесь приятнее, чем в землянке. Большой человек придумал строить деревянные дома.

Он опустился на скамью рядом с Млавой, вытянул ноги и зажмурился. Он ждал, чтобы печаль ушла из сердца. Он подумал, что убить человека ничуть не труднее, чем убить волка. И ещё подумал, что умирать не страшно, но куда лучше сидеть вот так, в блаженстве усталости, и знать, что, когда откроешь глаза, увидишь Млаву. Он спросил:

– Ты не больна?

– Нет.

Улен открыл глаза:

– Он обидел тебя?

Млава молчала. В её глазах испуг. Кого она боится?

– Он мёртв, ты знаешь. Почему ты не отозвалась, когда я приходил сюда?

– У меня будет дитя.

Улен знал, когда девушка по своей или не по своей воле проведёт с мужчиной ночь, у неё должны быть дети. Но с Млавой это не вязалось.

– Не может этого быть, – сказал он неуверенно. – Брег мёртв.

Губы её тронула улыбка, какой он раньше не видел. В ней было сострадание.

– Ты голодный?

– Да.

Он вдруг вспомнил, что не держал во рту пищу с незапамятных времён. Оживший желудок застонал, точно погибающий зверь, в горло хлынула горечь.

Млава принесла глиняную тарелку с кусками вяленого мяса и ковш кислого, вспененного молока. Она дала Улену просяную лепёшку, толстую и твёрдую, как камень. Улен глотал кусок за куском и слышал, как желудок отзывается счастливым урчанием. Ему было стыдно, но он ничего не мог с собой поделать. Тремя глотками осушил ковш. Дух его умиротворился.

– Я усну, – сказал он. – Ты не бойся, нас никто не тронет. Анар у двери. Покорми его.

Млава послушно поднялась и вышла из дома. Анар поздоровался с ней, шевельнув хвостом, и поднял одно ухо. С его стороны это было сильным проявлением чувств. Млава сунула ему под нос здоровенную кость.

– Ешь, Анарушка!

Пёс зацепил кость клыками, ещё разок тряхнул хвостом в знак благодарности.

По пустынной улочке меж притулившихся друг к другу домиков ветер гонял снежную пыль. Чужой, ненавистный город.

Когда Млава вернулась, Улен спал. Он лежал на земляном полу, прижавшись к стене, подогнув ноги. Млава тихо опустилась рядом и начала разглядывать его лицо. Как добр Улен во сне! От тёмных бровей к твёрдо сомкнутому рту протянулась нежная полоска детской щеки. Над верхней губой белёсый пушок. Он ещё не мужчина, он мальчик. Но этот мальчик умеет убивать, и у него хватит силы, чтобы её не простить. Она виновата перед ним, потому что не сумела умереть, когда Брег швырнул её на лежак, немую от страха, и, хохоча, брызжа вонючей слюной, начал повествовать, как извивался под его железной пяткой червяк, которого она называет мужем. «Он долго выл, а потом сдох», – объявил Брег.

На сундуке лежал нож с длинным лезвием, она могла до него дотянуться, но не сделала этого. Ей хотелось жить, и она подумала, что рассчитается с Брегом, когда выпадет удобный случай. Была и другая вина, о которой она никогда не сможет рассказать Улену. Когда Брег овладел её телом, вместе с болью и тошнотой она испытала чувство сладостного насыщения. Будто меж высоких сосен мелькнул луч солнца и проник в её сердце. Был миг, когда она нежно поплыла в смрадных объятиях Брега. Так в её чрево вместилась новая жизнь, и она уверилась, что дыхание её продлится в вечности.

Улен убил насильника, но что с того? Не лучше было бы для всех, если бы вышло наоборот? От этой мысли Млава обмерла и не сдержала стона отчаяния. Улен очнулся и, не шевелясь, насторожённо обшарил взглядом комнату.

– Никого нет, спи, – успокоила Млава.

– Не хочу.

Он сел. Чувствовал, что накопил сил для того, чтобы дальше жить. Млава прекрасна, хотя чело её окутано дымкой печали.

– Что с тобой? – спросил он.

– Ничего. Ты сказал, нас никто не тронет. Это правда?

– Мне не всё понятно. У них свои обычаи. Сначала хотели меня казнить. Потом решили, что я им пригожусь. Зачем, не знаю… Надо разведать, как охраняются ворота… Вдруг мы сможем уйти. Мы обманем их. Спустимся к реке, а оттуда на север. Второй раз они не застанут нас врасплох… Почему ты молчишь?

– Они легко нас поймают. Мы не знаем этих мест. Да и куда идти?

Улен прошёлся по комнате. Тело было послушно, хотя ныла спина. Он устал от слов. Они оба говорят не о том, о чём хочется. Что изменилось? Что изменилось в ней? Почему он не может подойти и обнять её? Брег стоит между ними. Мертвецы часто мешают живым, это Улен понимал давно. Мертвецы вмешиваются в дела живых, так уж заведено. Но если Брег захочет отнять у него девушку, он убьёт его ещё раз. Только и всего. Он будет убивать его до тех пор, пока тот не смирится.

– Ты не хочешь бежать, Млава?

– Куда, Улен?

Вот теперь он понял, что с ней произошло. За те дни, которые их разлучили, она стала взрослой. У неё и волосы блестят иначе. Она обогнала его. Он кажется ей смешным. Уверенный в себе мужчина не ищет у женщины совета, он просто приказывает ей. Так говорили воины их племени. Но Колод так не думал. Пока мать Улена была жива, старый охотник обращался с ней как с равной. За трапезой он уступал ей лучшие куски.

– Хорошо, – сказал Улен. – Мы останемся и посмотрим, что будет. Ты так хочешь?

– Подойди ко мне, Улен.

Он послушался. Стылая глубина её глаз завораживала его.

– Я не вышла, – объяснила Млава, – потому что не хотела видеть тебя мёртвым. Брег был сильнее.

Улен кивнул. Конечно, это так. Брег был намного сильнее и опытнее. Но кроме этого есть удача и судьба.

– Брег умер, но дитя, которое во мне, это его дитя.

– Я понял, – сказал Улен.

– Ты простишь меня?

Мгновение он колебался.

– Простишь ли ты меня, Млава?

– Тебя? Но где твоя вина?

Улен подумал: неужели ей нравится его унижение?

– Я не защитил тебя… Зем опоил нас травой. Но он поплатился за свою уловку.

– Ты и его убил?

– Я спас его. Анар чуть его не загрыз.

«Если Улен уйдёт, – подумала Млава, – что тогда будет со мной?» Она протянула к нему руку.

– Мне страшно, Улен. Нам не будет счастья здесь. Мы чужие. Вокруг нас враги.

Улен прижал её руку к своей щеке.

– На страшись, Млава. Пока мы вместе, нас никто не осилит. Так бывает всегда. Сначала худо, а потом ничего. Скоро весна: Снег растает. Мы переможемся. Невзор нам не враг. Он чего-то ждёт от меня. Я заслужу его доверие. Утешься, Млава. К нам беда не пришла, только попугала. Я буду осторожен, и мы уцелеем.

– Невзор их вождь?

– Да. В нём много тайной силы. Он выше Богола.

– Он колдун?

– Наверное, духи беседуют с ним. Я говорил с ним без лукавства, поэтому он не дал мне умереть. Он позволил нам соединиться. Я его должник… Видишь, не так всё плохо. Но если хочешь, мы ночью уйдём.

Млава замерла в напряжении. Его голос связывал её с прошлой жизнью, из которой так отчаянно она шагнула в неведомое. Пока этот голос звучит, ей и впрямь нечего бояться. Млава качнулась к нему, он догадался и обнял её. Безгрешное объятие разметало их хмарь и тоску. Заблудившиеся в пространстве дети, в чужом доме, куда недавно заглянула смерть, они чутко прислушивались к перестукиванию своих сердец. Всё это потом повторится на свете с другими людьми, будет повторяться из века в век, но они впервые постигали сокровенный смысл бытия, который заключается в том, что соприкосновение с духовно близким тебе существом, свободное от желания восторжествовать над ним, приносит ощущение блаженного покоя.

Утром Улен пошёл к Невзору. Вождь принял его радушно. Угостил горячим питьём, напоминавшим перебродивший мёд. От нескольких глотков у Улена закружилась голова. Невзор говорил с ним доверительно. Он требовал трудной службы. Улену предстояло надолго покинуть Млаву. Гордость его была задета.

– Ты молод. – Невзор погрузил прямо в его сердце усмешливый взгляд. – Ты горяч и бесстрашен, сметлив и памятлив, это всё хорошо. Но твоя жизнь никому не нужна. Я могу стереть тебя с земли, как пылинку с ладони. Брег легко отнял у тебя женщину не потому, что ты спал, а потому, что ты бесприютен. Ты думаешь, мальчик становится мужчиной, когда прольёт кровь врага? Это не совсем так. Истинный воин лишь тот, кто умеет спасти своих близких. Человека возвышает преданность общей заботе. Ты способен понять мои слова?

– Да, Невзор.

– Я говорю с тобой как с равным, веришь ли ты мне?

– Да, Невзор.

В глазах вождя, ясных, внимательных, мелькнуло некое сожаление и кольнуло юношу в грудь, как предупреждение о далёкой опасности.

– Ты пойдёшь к тёплому морю, минуя степи и горы, и твоего пути я точно не знаю. В чужих краях никто тебе не поможет, но обидит всякий.

Улен удержал рвавшийся с губ вопрос. Невежливо перебивать старшего. Всё, что нужно, он скажет сам.

– Азол пойдёт с тобой. Азол опытный воин, он осторожен, это уравновесит твою юную пылкость… Теперь о главном. Рано или поздно вы проберётесь в те края, где много чудес. Вы будете нашими глазами, ушами и памятью. Это и есть ваша служба. Но вы должны вернуться. Вы принесёте знания, которые дороже любого оружия. В долгой борьбе побеждает тот, кто умеет предвидеть, откуда грозит беда, и заранее готовится к ней. Я всё сказал, Улен. Можешь отказаться, если чувствуешь себя слабым. Тогда в дорогу соберутся другие, им достанутся честь и слава. Подумай, мальчик! Жизнь коротка, и не каждому человеку выпадает случай сослужить службу роду. Многие бы захотели быть на твоём месте.

Невзор отвернулся к оконцу, откуда в горницу вливался солнечный свет. Он знал про Улена больше, чем тот предполагал. Он и прежде встречал лесных людей и уважал их. Лесные люди были выносливы, бесстрашны и незлобивы. Вождь давно лелеял мысль сойтись с ними и забрать под свою опеку. Это будет хорошо для всех. В незапамятные времена их общие предки вышли из глухих чащоб, научились обрабатывать землю и пасти скот, но часть племени по каким-то причинам осталась в лесах. Улен вырвался оттуда, это вещий знак. Лесные люди самолюбивы, они полагают, что жизнь имеет смысл только там, где они родились, но это верно лишь отчасти. Люди всё-таки не деревья, они ближе к птицам и зверям, которые покидают насиженные кочевья, когда чувствуют, что плодоносящие соки природы близки к истощению. Силу людям даёт великий голос крови, который предостерегает от гибельного растворения в чуждых обычаях. Этот же голос повелевает удерживать, не дать погибнуть самым малым, вроде бы обречённым на исчезновение побегам. Невзор умел услышать зов вечности в самых тихих её всплесках. Он в Улене признал родову, и прогонять его было ему тяжело. Но выхода у него не было. Он выполнял волю предков, хотя мало кто из сородичей понимал его сокровенные планы. Невзор не открыл Улену, что не первого лазутчика посылает он разведать иные земли. Уходили отчаянные, молодые и в летах, но за много времени никто не вернулся и весточки не подал. Соплеменники прощались со своими сынами, будто обрекая их на заклание неведомому божеству, и ропот возмущения зрел в душах. Почему по воле одного человека приходится раз за разом отсекать сочные куски от живого тела общины и бросать на прокорм неизвестным хищникам? Невзор знал, власть дана ему в короткий срок, а отвечать за неё придётся веками, Невзор обрадовался появлению Улена. Вокруг пришельца зримо сияла удача. Было бы неразумно не воспользоваться этим.

Невзор видел, как мальчик растерян и как плачет его храброе сердце, но не сочувствовал ему. Когда-то у него было три сына: одного во младенчестве унесла болезнь, один погиб в схватке с волками, а третьего он сам в прошлом году отправил той же дорогой, по которой суждено было уйти Улену. Теперь никто не посмеет обвинить его в коварстве, хотя… Плох и глуп тот правитель, который надеется заслужить любовь соплеменников благими делами… Больше Невзор не захотел иметь детей. Зачем тешить немилостивую судьбу? Время высушило в нём многие чувства, и среди них – желание лелеять родное дитя. У него нет наследника, значит, такова воля духов. После его смерти город выберет себе вождя, как его выбирает звериная стая. Обновление жизни во всём должно соответствовать природе. Самое обильное древо, плодонося год за годом, в конце концов начинает рожать уродцев. Следует выкорчевать одряхлевшее растение, и на его место впоследствии упадёт свежее семя.

– Если я уйду, – Улен попытался поймать взгляд Невзора, воспаривший куда-то, – что станет с Млавой?

– Она будет ждать. Я сберегу её.

Улен вдруг пожаловался, будто беседовал с Колодом:

– Как же так, Невзор? Я мало живу на свете и всё время что-то теряю. Потерял мать и учителя. Млаву у меня отбирали дважды. А теперь ты хочешь, чтобы я оставил её по собственной воле? Какой во всём этом смысл?

Невзор усмехнулся.

– Жизнь сплошь состоит из потерь, мальчик. Тот неразумен, кто надеется удержать что-то при себе. Мудрец принимает утраты с улыбкой. Но Млаву ты не потеряешь, покинув её, а лишь обретёшь. Ты будешь прославлен, когда вернёшься, это придётся ей по нраву. Два сильных чувства управляют женщиной: страх остаться одной и преклонение перед победителем. Ты убил Брега – это всего лишь везение. Бросить вызов судьбе и восторжествовать – вот участь, которая ослепит любую женщину.

Улен и так понимал, что отказаться не вправе. Невзор лишил его выбора. Если он останется, наступит день, когда кто-нибудь укажет на него пальцем: «Это тот, кто не решился уйти».

– Я послушен твоей воле. Я согласен, Невзор.

Вождь попрощался с ним лёгким уважительным поклоном.

Всю весну и половину лета Улена натаскивали, как натаскивают щенка для охоты. С утра до вечера с ним занимались самые многоопытные воины. Его учили приёмам неожиданного нападения и исчезновения и ещё множеству необходимых сведений. За короткий срок в него вдолбили столько премудростей, что голова у него распухла, как напитанная влагой гнилушка. Улен постигал воинскую науку с усердием, и наставники были им довольны. По ночам засыпал в объятиях Млавы, и она с трепетом вглядывалась в его изменившиеся черты. Его тихое дыхание отзывалось в ней мучительным стоном. Она почти забыла о таинственном существе, которое скребло лапками в её округлившемся чреве.

Улен говорил ей, что он бессмертен и вернётся к ней даже с того света.

Млава не верила ему.

На заре летнего яркого дня юный Улен и его седовласый товарищ Азол, заранее сокрушённый тяжёлыми предчувствиями, посланники племени, которое спустя столетие назовут варварским, поднялись в сёдла рослых выносливых лошадей. Вскоре они канули в неизвестность. Невзор позвал к себе Млаву и выказал ей утешение.

– Не думаю, дева, что муж твой скоро вернётся. Проще было бы тебе забыть его. Но мы будем ждать, и ты, и я. Нужда не коснётся тебя. Помни одно, сколько бы ни минуло лет, ты должна быть ему верна.

– Пусть будет так, Невзор, – ответила Млава.

9

Пашута ждал восемь дней. Он страдал красиво. Целыми днями безвылазно сидел в Вариной комнате, а по ночам совершал прогулки, подобные марш-броскам, стараясь измотать себя. Он перестал бриться и ел только то, что приносила Урсула. Она приносила пироги, борщ в кастрюле и жареную рыбу скумбрию, неизвестно откуда взявшуюся. Урсула подолгу сидела с ним в кухоньке, поила чаем, и ей он первой сказал, что, по всей видимости, скоро умрёт. С ней ему было хорошо, потому что она отзывалась о Варе уважительно. Только ей Пашута мог объяснить, какая Варенька чудесная женщина и как ему повезло, что встретил её на жизненном пути. Остальные думали, что он болен, хотя и называли это по-разному. Пашуту забавляло, что гости приходили к нему поодиночке, словно подчёркивая тем самым некую зловещую интимность его положения.

Спирин не верил, что такого человека, как Павел Кирша, который при случае грыз гвозди зубами, мог сбить с панталыку обыкновенный житейский случай – женское предательство. Скорее всего, полагал он, Пашута валяет дурака, получая удовольствие от всеобщего сочувствия. Спирин говорил без обиняков:

– Заканчивай ты представление, Паша, третий день сидишь как сыч. Работы невпроворот, не ко времени ты это затеял.

Пашуте стало обидно:

– Деревянный ты, оказывается, человек, Сеня. Неужели у тебя никогда душа не болела?

– Из-за кого? Из-за девицы?

– Не обязательно из-за девицы. Может, по другому поводу. Знаешь, как болит, Сеня? Вот будто воздух выкачали и все желания выкачали здоровенным насосом, и осталась во мне голая требуха. Не бывало у тебя так?

Спирин презрительно скривил губы.

– У всех это бывает, Паша, но не в твои годы. В твои годы, Паша, душа об отечестве болеть должна, в котором у нас множество беспорядков накопилось. Это я могу принять. Иной раз призадумаешься, действительно, хоть волком вой. Общество столько язв разъедает, а ты о чём? Не серчай, Паша, но если ты не в шутку, то мне стыдно за тебя. Я поражён. Как ты можешь из-за девки рассупониваться? Да если она на Хабилу клюнула, то, прости, Паша, цена ей не боле медяка.

– Ты не прав, Сеня. Она меня хотела покрепче ужучить. Ей удалось. До самых печёнок достала.

У Спирина глаза сделались круглыми, как у совы, он вообще не мог вести такой разговор всерьёз. А куда денешься, если Пашута ему друг.

– Хорошо. Допустим, она ушла с Хабилой, чтобы тебе насолить. И что? Это её оправдывает?

И тут Пашута продемонстрировал, что он и впрямь вроде не в себе. Задумался как-то светло, улыбнулся ясной улыбкой, за которую его женщины любили и многое ему прощали.

– А я думаю, Сеня, Хабило ничем не хуже нас с тобой. Он живёт, как ему судьба предназначила. И горе его ждёт не слаще нашего. На Варьке он как раз зубы и обломает. Он ведь тоже не по плечу замахнулся, а понять того ему не дано. Мне его жалко, ей-богу…

– Опомнись, Паша!

– А чем ты отличаешься? Он каждого норовит за руку поймать, и ты всю дорогу виноватых ищешь. Какая же между вами разница?

Спирин возражать не стал, гулко втянул носом воздух и покинул друга, не попрощавшись.

Вскоре явилась Лилиан. Вид у неё был ещё более печальный, чем у Пашуты. Она уж не первый раз приходила, да всё невпопад. То у Пашуты кто-то был, то его дома не оказывалось. Всё же прелестная Лилиан успела ему намекнуть, что клин клином вышибают. Дескать, от чего болеем, тем и лечимся. Пашута на её уловку не поддался, хотя в облике Лилиан сама бесхитростная и щедрая природа предлагала ему свои объятия. На сей раз Лилиан повела себя иначе. На Пашуту глядела с сочувствием. У него короткие волосы торчали дыбом, были давно нечесанные, из глаз струилась неземная благость, напугавшая Лилиан. Она степенно присела поодаль на стульчик, не делая никаких попыток к ласковому сближению.

– Заглянула к вам попрощаться, Павел Данилович. Завтра с утра отбудем восвояси, – сообщила с убитой миной.

– Чего так?

– А уж никому мы здесь не надобны. Раймун правильно говорит: занапрасно тащились в этакую даль.

– Это ты зря. Я тебе очень рад и Раймуну рад. Отдыхайте, кто вам мешает… Или насовсем оставайтесь.

На меня не стоит обижаться. Ты же видишь, какая со мной катавасия приключилась.

– Но ведь ты же сам виноват, Пашенька.

– Конечно, сам. А почему ты так думаешь? Это тебя Спирин научил?

Лилиан застенчиво огладила юбку на пышных бёдрах.

– При чём тут Спирин? Ты опасный для женщин человек, Пашенька. Поначалу приваживаешь, манишь, а после отпихиваешь, будто тебе неохота. Это не совсем учтиво. Мы, женщины, или Виля твоя, или я хотя бы, много горя видали и потому обиды не держим. А такая, как Варя, может всё близко к сердцу принять. У меня пропавший муж на тебя был похожий. Для него вся жизнь – игра, а женщины – фишки. Хоть белую поставь, хоть чёрную. Варя не смогла фишкой быть, чего ж об ней горевать… Да не очень она тебе и подходила, Паша, тощая и глаза в разные стороны глядят. Вместо души у ней прейскурант цен. Такие, как она, мужика до тех пор любят, пока он угождает. А как в чём сплоховал, она об него сразу ноги вытрет. Бога должен благодарить, Паша, что легко отделался.

Добрая Лилиан подсказывала Пашуте объяснение, которое было лестно для его самолюбия, но мало соответствовало действительности. Всё же слушать это было приятно.

– А с чего ты взяла, что у неё глаза разные? Врёшь ты, Лилька, она красавица каких мало.

– Ты, Паша, красоту с молодостью не путай. Ты на её молодость польстился, она тебе и кажется лучше всех. Красота вечная, а молодость завтра пройдёт. Оглянуться не успеешь, а возле тебя заместо озорной девки старуха с бельмом… Про глаза я для сравнения сказала. Был бы ты нынче в здравом уме, Павел, ты бы меня понял. У таких, как она, один глаз тебе блаженство сулит, а другой прикидывает, сколь с тебя за блаженство взять можно.

Пашута вдруг удивился не смыслу её слов, а тому, как она складно говорила. Раньше за ней такого не водилось. Что это с ней стряслось?

– Откуда ты таких слов набралась, милая Лилиан? Прейскурант, блаженство – кто тебя этому научил? Ты вроде раньше попроще была.

Лилиан стрельнула в него бедовой усмешкой:

– Тоже мне, покоритель сердец… Ой, Пашенька, да тебя обмануть, как пьянице в водку отравы подмешать. Ты даже того не понял, что женщина всегда такая, какой ей хочется быть. Мне думалось, тебе молчаливые тёлки по нраву. А коли не так, могу канарейкой щебетать или филином ухать. Подумай, Паша, со мной не заскучаешь.