Текст книги "Плывущие против течения"
Автор книги: Анатолий Вершинин
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
– ... Если летающий змей запустить с холма, он повиснет над самым храмом, над парком... Как удивился бы народ, собравшийся на праздник, если бы сверху вдруг посыпались листовки! А на них – иероглифы: «Освободите нашего сенсея!»
– Здорово придумано! – Масато вскочил и захлопал в ладоши.
Все тоже стали хлопать в ладоши.
– А уж полицейские перебесятся! – воскликнул (Нигеру. – И амеко тоже...
* * *
Проходя мимо высоких ворот особняка, в котором жил Хитоси, Синдзо замедлил шаги. Ворота были старинные, обитые медью и крытые черепичной крышей. Синдзо увидел во дворе Хитоси и его приятелей. Они играли в «воля-ки». На земле лежала подушечка, на которую играющие с размаху кидали маленькие железные волчки. Кружась, волчки выбивали друг друга с подушечки. Тот считался победителем, чей волчок оставался на арене.
– Хитоси, можно мне с вами поиграть? – спросил Синдзо.
Хитоси посмотрел на своих приятелей и кивнул головой:
– Иди.
Синдзо, не скрывая своей радости, быстро вбежал во двор.
– А у меня земляные орехи! – объявил он, вытащив из кармана полную горсть. – Берите, мальчики!
Это было необычно для жадного Синдзо. Хитоси понял, что он хочет задобрить их.
– Ты почему не ушел тогда с нами вместе из класса?
Все четверо глядели на Синдзо исподлобья.
«Вот бы сказать им о разговоре с Гото-сенсеем!» – подумал Синдзо. Но нет, нельзя: об этом никто не должен знать, кроме него и Гото-сенсея.
– Может быть, тебе в компании Дзиро веселее? – ехидно спросил Масасиге. – Никто тебя не неволит. Иди.
– Масато при всех отпускает ему оплеухи, – заметил Сабуро, – а он ходит за ним, как собачка.
– Какие же они мне приятели? – тонким голосом протянул Синдзо. – А то, что я хожу с ними... это я так, для отвода глаз. Пусть думают, что я их друг. Я давно хочу отомстить им за все.
Хитоси подошел вплотную к Синдзо и смерил его взглядом:
– А что, если мы проверим тебя на деле?
– Поручайте что угодно! – Синдзо ударил себя в грудь.
Хитоси пошептался со своими приятелями и объявил решение:
– Ты должен узнать и сказать нам, какие воздушные змеи готовят к праздничным состязаниям «карпы». Нужно во что бы то ни стало утереть им нос на празднике.
Синдзо захихикал в рукав:
– Можешь не беспокоиться, Хитоси. Змей Масато я уже видел, он еще не готов... Я постараюсь сделать так, чтоб он не помешал твоему «дракону».
– А как змей Дзиро? – спросил Хитоси.
– Какой там змей! – Синдзо пренебрежительно махнул рукой. – Весь из бумажных лоскутьев. Дзиро в третий раз уже его переделывает.
Хитоси ухмыльнулся с довольным видом:
– Вот это хорошо! Ну ладно, давайте играть во что-нибудь страшное.
В знак примирения он взял у Синдзо горсть земляных орехов.
– В «корейскую войну»! – предложил Сабуро.
– В «корейскую войну»! – поддержали его остальные.
Эта игра была придумана Хитоси. В ней участвовал
«партизан», которого ловили и «казнили». Роль «партизана» выполняли по очереди. На этот раз была очередь Сабуро. Он должен был спрятаться в саду для внезапных нападений на «американских солдат».
Двор особняка, примыкавший к саду, был очень удобен для игры в войну. Перед домом росли кипарисы, каштаны и кусты шиповника и азалий, за которыми можно было прятаться.
Сабуро скользнул в кусты и стал поджидать «американцев». По условиям игры, они должны были идти один за другим по дорожке, ведущей вдоль стены. «Партизан» внезапно набрасывался на них из засады, и тот, кого ему удавалось повалить, считался убитым.
Сабуро пропустил Хитоси и Масасиге и, когда на дорожке показался Синдзо, решил напасть на него. Он быстро пополз между кустами и прыгнул на жертву. Схватив Синдзо за шею, Сабуро прошипел:
– Ни слова, а то смерть!
– Сдаюсь, господин партизан! – пролепетал Синдзо, подняв руки.
– Что в карманах? – прорычал Сабуро. – Гранаты?
Он засунул руку в карман «американца» и вытащил
оттуда трофеи – горсть орехов.
Но в этот момент раздался оглушительный рев. Хитоси, Денкити и Масасиге, тихо подкравшиеся сзади, с криком «Бей корейцев!» набросились на Сабуро и сбили его с ног.
У Хитоси была приготовлена веревка. Пока Денкити и Масасиге связывали по рукам и ногам «партизана», Синдзо очистил карман Сабуро от орехов и заодно взял костяную свистульку.
– Положи обратно! Не твоя! – закричал Сабуро.
– Мертвым свистульки не нужны. – Синдзо засунул свистульку в карман. – Вешать прикажете партизана, господин полковник?
Хитоси оскалил зубы и показал на дерево:
– Жаль, нельзя развести огонь – вокруг все кишит партизанами, – а то подпалили бы пленного. Приказываю повесить!
Масасиге стукнул каблуками и поднес два пальца к виску. Потом сделал петлю, накинул ее на шею Сабуро, а конец веревки забросил на сук.
– Завязать пленному глаза! – скомандовал Хитоси.
Синдзо бросился выполнять приказание, но Сабуро
ткнул его коленом в живот.
– Не завязывайте! – крикнул он. – Я умру с открытыми глазами.
Хитоси кивнул головой:
– Ладно, кончайте!
– Смерть корейцам! – крикнул Денкити и дернул конец веревки.
Сабуро высунул язык. «Казнь» была совершена.
Когда стали развязывать «повешенного», Хитоси вздохнул с сожалением:
– Жаль, что нельзя по-настоящему вздернуть... чтобы повисел на дереве. Как в той американской цветной картине, которую на прошлой неделе показывали.
– Я тоже видел! – Синдзо с восхищением чмокнул губами. – Ох, интересно! Как их сперва гвоздями... потом щипцами, а потом вешают. Я ночью спать не мог...
Хитоси презрительно фыркнул и сплюнул:
– Эх ты, неженка! А я два раза смотрел... и ничего. И еще раз пойду.
* * *
Масато сидел на корточках и держал на вытянутых руках каркас нового змея Дзиро. Сам Дзиро ходил вокруг него, в последний раз проверяя прочность крепления каждого узла.
– Ну что ж, будем сегодня бумагой обтягивать? – спросил Масато.
– Нет, завтра. Сегодня лаком каркас покрою.
– Три дня до праздника осталось!
– Успеем!
Дзиро отобрал змея у Масато и осторожно положил его на верстак дедушки Симуры. На лето старик обычно выносил верстак из своей каморки и ставил у изгороди школьного двора. Все «карпы» могли свободно пользоваться его рубанками, молотками, сосновыми рейками и бамбуком.
Рядом, за изгородью в школьном саду, возился дедушка Симура. Он терпеливо увещевал молодое деревце, упрямо растущее вбок, под широкие сучья старого клена.
– Не туда растешь! – сердито бубнил сторож. – Не зря я тебя на привязь посадил. Только не упрямься! Вырастешь – спасибо скажешь старику. Не то, что некоторые. .. Чуть писать-читать научатся – и со стариком знаться не хотят...
Масато толкнул локтем Дзиро и подмигнул ему. Тот рассмеялся и крикнул:
– Дедушка Симура! Кого это вы там распекаете?
Зашелестели раздвигаемые ветки, и мальчики увидели
освещенное последними лучами солнца лицо школьного сторожа.
– Мало ли непутевых у меня! – ворчливо сказал старик. Потом он прислушался и кивнул в сторону: – Опять идут...
– Кто? – спросил Дзиро.
– Солдаты. Утром шли к морю, теперь назад идут.
– Побежим, посмотрим за ворота! – заторопился Масато.
– Ладно уж, пройдите в сад, – разрешил сторож. – Только чтоб ни одну ветку!..
– Что вы, дедушка Симура! – в один голос воскликнули мальчики и ринулись в узенькую калитку.
Школьный сад тщательно оберегался дедушкой Симу-рой. Здесь были рассажены правильными рядами молодые плодовые деревца. Между ними дедушка Симура вбил высокие колья и соединил их бамбуковыми жердями. Летом на этот каркас он натягивал сеть, которая предохраняла деревья от птиц. А во время цветения, чтобы предохранить цветы от ветра, на каркас с надветренной стороны дедушка Симура с помощью «карпов» ставил сплошной стеной ряды соломенных плетенок. Сейчас аккуратно свернутая сеть и маты лежали под дощатым навесом.
На верхушках самых высоких деревьев еще не погасли последние лучи солнца, и туда со всего сада слетались воробьи. Свежий вечерний воздух был наполнен щебетом птиц.
Дзиро и Масато молча прильнули к решетчатой изгороди. По шоссе двигалась колонна грузовиков, на которых ехали японские полицейские в шлемах и с автоматами. Рядом с грузовиками шли броневики. У края дороги стояли жители городка, угрюмые, настороженные.
Злой, порывистый ветер вдруг задул навстречу машинам. Он бросал в лица полицейским пригоршни мелкого песку. Они отворачивали головы и жмурились, заслоняли ладонями глаза от носящейся в воздухе пыли.
«Джипы» с американскими офицерами, обгоняя колонны японцев, обдавали их вонью отработанных бензиновых паров. Японские командиры, которые ехали в автомобилях во главе своих подразделений, заслышав еще издалека истошные звуки американских сирен, сворачивали вправо и почтительно козыряли американцам. Американские офицеры отвечали на приветствия небрежным кивком головы.
Уже сгустились сумерки, и в наступившей темноте казалось, что по дороге ползет, издавая грохочущие звуки, гигантская, многоглавая змея. Вспыхнули автомобильные фары, и их мертвенно-белые лучи стали назойливо вторгаться в темные дворики, в тихие дома сквозь затянутые бумагой окна.
Войска проехали, а люди долго еще не расходились. Поеживаясь от ночной сырости, поднимающейся с Одзи-гавы, они кучками толпились у деревянных изгородей дворов. Некоторые тяжело вздыхали, горестно покачивали головами. Другие хмуро переговаривались:
– Опять начинают сначала. Опять у нас армия...
– Пока что называется не армией, а резервным полицейским корпусом.
– Ничего себе полицейские... с пушками и танками. Дзиро и Масато подошли к сторожу, сидевшему на
скамье.
– Дедушка Симура, а почему у этих полицейских шлемы такие же, как у американцев? – спросил Дзиро. – И куртки и штаны тоже такие же...
Сторож выколотил трубку о скамью и пробурчал:
– Потому что это японское пушечное мясо в американской обертке!
Глава шестая
ЕСЛИ ВЕСЬ НАРОД ДУНЕТ —БУДЕТ ТАЙФУН!
Хотя по времени года было уже пора клубиться облакам над оголенной вершиной Одзиямы, но дни стояли светлые, безветренные и знойные.
В полдень над Одзи стояла удивительная тишина. Лишь время от времени ее нарушали взвизгивание пилорамы, доносившееся с лесопилки, да крики перелетных птиц.
Мужчины ушли на работу, а дети еше не вернулись из школы, и хлопотливые женщины городка занимались своими привычными домашними делами. Одни, присев на корточки перед очагами, раздували огонь, другие, раздвинув двери, убирали дома и проветривали цыновки, третьи с подвязанными сзади широкими рукавами кимоно полоскали на мостках у пруда белье...
Осеннее солнце жгло так нестерпимо, что даже в тени нечем было дышать.
Опираясь правой рукой о плечо Такао, старая, слепая мать учителя шла по улочке квартала, где жили корейцы, а впереди, без умолку болтая, важно выступала маленькая Такэ-тян.
– Бабушка, а вот дом старого Кима! Помните, как он не хотел отпустить вас, пока не напоил чаем? А меня горохом угостил... А рядом с ним живут Като. Мы у них еще не были. Зайдемте, бабушка?
– Зайдем, Такао... Такэ-тян, тушь не пролила?
Девочка протянула руку со склянкой, словно старушка могла ее увидеть, и торопливо затараторила:
– Что вы, бабушка?! Вот она – целехонькая! Разве я маленькая?
Пока госпожа Сато со своими провожатыми неторопливо шла по улице, из-за оград и раскрытых окон домов то и дело слышалось:
– Добрый день, госпожа!
– Заходите к нам!
Маленькая, сгорбленная старушка с улыбкой кланялась в ту сторону, откуда слышались голоса.
После всего пережитого во время войны, после событий в Хиросиме ', старой женщине казалось, что теперь-то люди не будут больше воевать и никогда уже не повторятся ужасы последней войны. Но прошло несколько лет, еще не успели отстроить дома, разрушенные американскими бомбами, как снова на улицах появились японцы, одетые в военную форму, а в газетах замелькали сообщения о готовящейся войне.
Вот подрастают у нее внучки, подрастают у соседей мальчики. Неужели и их придется оплакивать? Когда же будет конец этим жестоким войнам?
Однажды Имано, работавший на лесопилке, собрал
■Хиросима – город в Японии, на который в 1945 году американцы сбросили атомную бомбу.
всех женщин городка и рассказал о движении за мир. Когда он рассказывал о том, как в далеком городе, в Европе, съехались из разных стран люди и решили собрать подписи людей, не желающих войны, многие слушательницы от радости даже прослезились. И тогда же мать учителя заявила, что сама будет ходить из дома в дом и собирать эти подписи.
Имано она знала по довоенным годам, когда о нем впервые заговорили в Одзи. Госпожа Сато хорошо помнила стройного человека с открытым, смелым лицом, широким лбом и умными, строгими глазами. О нем говорили, что он чаще бывал в тюремных камерах, чем под крышей своей убогой лачуги. Коммуниста Имано глубоко уважали за честность, прямоту, неподкупность, за широкое, отзывчивое сердце и непримиримость к врагам народа.
Когда началась японо-китайская война, Имано был впервые арестован. Он во всеуслышание заявил тогда, что эта война затеяна богачами для их собственной выгоды, а бедным людям она ничего не даст, кроме горя и еще большей нищеты.
После этого Имано долго не видели в Одзи. Появился он в начале тихоокеанской войны, поседевший, изможденный. Но тюрьма и долгие годы лишений не согнули этого человека. Вскоре после его приезда в городке стали появляться листовки, призывающие молодежь рвать ака-фуда 33
Призывные повестки на военную службу.
[Закрыть] и не проливать своей крови за интересы золотых мешков. И Имано снова был упрятан в тюрьму.
Он возвратился в родной городок вместе с другими коммунистами лишь после капитуляции Японии. Жену и младшего сына он уже не застал в живых. Тяжелые испытания и болезни источили их силы, и они не дожили до дня встречи с мужем и отцом.
Учитель Сато, с глубоким уважением относившийся к Имано, немало рассказывал о нем своей матери. Он повторял ей слова Имано о том, что простым людям Японии нельзя падать духом, что они должны бороться за новую, счастливую жизнь.
Имано стал тем человеком, к которому потянулось все лучшее, что было в Одзи. Около него собирались все, кто желал бороться за мир, за свободу и независимость Японии.
На другой день после ареста своего сына госпожа Сато пошла к Имано. Они долго сидели в тот вечер, и Имано рассказывал старой женщине о том благородном пути, который избрал ее сын. Госпожа Сато изъявила желание помочь делу мира. Имано сказал:
– Вы правы! Каждый честный человек – мужчина и женщина, старый и молодой – не может сейчас сидеть сложа руки. Если народы всего мира скажут в один голос: «Нет!» – то войны не будет. Ее можем предотвратить мы, сотни и сотни миллионов простых людей.
Госпоже Сато был выделен для сбора подписей небольшой участок – правая сторона корейской улочки...
Вместе со своими помощниками – Такао и маленькой Такэ – старушка подошла к дверям убогой, покосившейся лачуги Като. Их встретила пожилая, с болезненным лицом женщина – жена Като. Госпожа Сато оставила гета 44
Японская деревянная обувь.
[Закрыть] за порогом, и Такао осторожно ввел ее в дом. Комната, в которую они вошли, была небольшая – в шесть цыновок 55
Площадь квартир в Японии измеряется количеством соломенных цыновок.
[Закрыть], с низко нависшим потолком и стенами, оклеенными пожелтевшей бумагой. На полу, на старых, потертых цынов-ках, возились несколько совершенно голых малышей.
При появлении гостей они притихли и удивленно уставились на пришельцев.
Пока госпожа Сато разговаривала с женой Като, Та-као, остановившийся у двери, разглядывал комнату. Посреди нее возвышалась старая железная жаровня с чугунным котлом. В котле что-то булькало, и из-под деревянной крышки вырывались тонкие струйки пара. У окна на полке, установленной в нише, стояли глиняные чайники, чашки и котелки – металлической посуды не было. В углу лежал соломенный мешок с древесным углем.
Госпожа Сато положила на стол лист, разгладила его руками и сказала внучке:
– Такэ-тян, тушь и кисточки.
Госпожа Сато стала рассказывать жене Като, что дает для дела мира каждая новая подпись.
– Как же, понимаю, ■– кивала головой хозяйка дома. – Очень нужное это дело!
Но когда мать учителя протянула ей кисточку, хозяйка вдруг отодвинулась от нее и испуганно залепетала:
– Нет, нет, госпожа Сато! Я бы всей душой, но видите ли...
Лицо старушки выразило изумление:
– Как же, ведь вы только что были согласны со мной...
Приложив руки к груди, жена Като взволнованно заговорила:
– Поверьте мне, не могу я! Муж мне строго приказал не подписывать никаких бумаг... Его и винить в этом трудно...
– Почему? – удивилась госпожа Сато.,
Жена Като понуро опустила голову:
– Нужда, все нужда! Муж очень долго был безработным и сейчас боится потерять работу. Страх у него теперь постоянный. И все из-за чего? Из-за нашей
бедности. Стоит управляющему лесопилкой не так на него поглядеть, как муж мой всю ночь ворочается... Ему кажется, что его хотят уволить. Вот и приказал мне. .. быть осторожной. – Она поклонилась госпоже Сато и прошептала: – Извините, пожалуйста.
Такао подошел к госпоже Сато и что-то шепнул ей, та кивнула головой.
– Простите, тетя, – сказал Такао. – Может быть, вы поговорите с Като-саном, когда он вернется домой. .. Мы оставим вам листок для подписей. А вы после принесете бабушке Сато.
– Если так можно будет сделать... – Жена Като радостно засуетилась. – Я поговорю с мужем и с соседями. .. Я бы так хотела подписать ради детей наших! – Она поднесла рукав к глазам. – Надо спасти детей...
Когда госпожа Сато подошла к домишкам, где жили корейцы, кто-то окликнул ее:
– Не к нам ли, бабушка?
Из окна выглянуло приветливое лицо молоденькой кореянки.
Старушка остановилась и, повернув в ее сторону голову, вытянула руку со свернутыми подписными листами:
–• К вам, к вам!
Кореянка выбежала на улицу и пригласила присесть госпожу Сато на скамейку у дома:
– Одну минутку, бабушка. Я соберу всех, кто сейчас дома. Все наши обязательно подпишутся.
Вокруг госпожи Сато, Такао и Такэ-тян стали собираться женщины и дети. Пришли и старики с длинными трубками. Из ближайшего дома вынесли столик, на котором Такао проворно разложил листы для подписей.
Но в это время, грубо расталкивая людей, протиснулся вперед какой-то мужчина в замшевой куртке, с гладко напомаженными волосами.
Это был Тада, старший брат Хитоси. Лицо у него было красное, от него пахло виски.
Он подчеркнуто вежливо поклонился и с издевкой в голосе спросил:
– Извините, господа, где тут у вас проводится подписка за мир? Давно мечтаю подписаться...
Появившиеся вслед за ним хорошо одетые молодые люди загоготали. Корейцы, кто с недоумением, а кто с испугом, смотрели на этих пьяных молодчиков.
– Что вам угодно? – строго спросила госпожа Сато.
Такао, стоявший рядом с ней, прикрыл руками листы.
– Вот что мне угодно! – сказал Тада, выхватил листы из-под руки мальчика, поднял их так, чтобы все видели, и изорвал в клочья.
Приятели его громко хохотали. Маленькая Такэ-тян бросилась к бабушке и заплакала.
– Что вы делаете! – выступил вперед старик-кореец. – Ведь госпожа Сато вас ничем не обидела...
Тада переглянулся с приятелями, те молча кивнули головами.
– Ах ты пес! – обернулся он к старику. – Кто разрешил тебе первым заговорить с японцем?
Ударом ноги он повалил корейца на землю. Это был сигнал к побоищу. Кто-то грубо толкнул госпожу Сато и ударил по голове стоявшую рядом с ней молоденькую кореянку.
– Бей корейцев! – раздались голоса молодчиков. – Бей красных!
В воздухе засвистели бамбуковые палки.
Тада и его приятели врывались в лачуги корейцев, рвали бумагу на дверях и окнах, выбрасывали на улицу одеяла из разноцветных лоскутков, подушки, набитые рисовыми отрубями, и глиняные горшки с соленьями...
– Беги скорей на лесопилку, – шепнул Такао знакомому мальчику-корейцу. – Я не могу бросить бабушку. ..
С помощью нескольких кореянок он оттащил за угол забора потерявшую сознание госпожу Сато.
Прозрачный воздух Одзи вдруг сотрясли прерывистые, тревожные гудки лесопилки.
Над черной от копоти крышей кочегарки один за другим появлялись крутые завитки пара и быстро вспархивали вверх маленькими белыми облачками.
Обычно прерывистые гудки сзывали население, когда городку грозило какое-нибудь бедствие – или занялись огнем деревянные тонкостенные дома бедноты, или покинула свои берега разбухшая после дождей Одзигава и устремилась в нижние кварталы Одзи.
Но испуганные женщины и старики, сколько ни озирались вокруг, не могли заметить над крышами домов ни клубов черного дыма, ни ярких языков пламени.
Одзигава была попрежнему спокойна. До осеннего праздника урожая, когда обычно с горных склонов несутся кипящие белой пеной дождевые потоки, оставалось не менее двух недель. В ее светлой воде недвижно стояли буйволы и медленно размахивали хвостами, отгоняя мошкару. Хвосты покачивались плавно и размеренно, как маятники.
А гудки на лесопилке не умолкали. Недоумение жителей все возрастало. Они беспокойно переговаривались, некоторые поспешно снимали с веревок белье и задвигали ставни на дверях и окнах.
Но вот деревянные ворота лесопилки распахнулись, и на улицу хлынула толпа возбужденных рабочих. Размахивая кольями, они подбирали на ходу камни и бежали в направлении корейского квартала.
– Погромщики бьют корейцев!
– Проучить фашистов!
– Сорвем провокацию!
Услышав гудки, школьники, только что окончившие занятия, высыпали за ворота и увидели рабочих. Впереди бежал старший брат Дзиро – Хейтаро. Мальчики сразу узнали его.
– Дзиро, сейчас же ступай домой! – крикнул Хейтаро, пробегая мимо.
Мальчики повернули головы в сторону Дзиро.
– Сам бежит на драку, а других домой гонит! – крикнул Масато и свистнул. – Наверно, там. . .
Дзиро схватил Масато за рукав, провожая взглядом бегущих рабочих. После недолгого колебания он решился. Сняв с плеча сумку с книгами, он передал ее стоявшему сзади малышу Тэйкити:
– Держи! – и помчался за рабочими.
– Держи! – крикнул Масато и бросил свой узелок с книгами другому малышу.
Вслед за ними побежали и остальные старшеклассники.
Когда мальчики прибежали на корейскую улочку, там уже шла потасовка между рабочими и погромщиками.
– Мальчики, бьют брата Сигеру! – крикнул Котаро и побежал к деревянным мосткам, переброшенным через придорожный ров.
Там отбивался от двух рослых хулиганов Тосио. По его лицу струилась кровь.
Дзиро махнул рукой, и мальчики, подняв неистовый свист, ринулись с пригорка.
Здоровенный молодчик с гладко остриженной головой повалил Тосио на землю; другой погромщик в это время с перекошенным от боли лицом тяжело поднимался с земли, держась за живот. Взглянув на упавшего Тосио, он вдруг вытащил из кармана нож. Но он ничего не успел сделать: Дзиро молча кошкой прыгнул ему на спину и схватил за шею. Погромщик покачнулся и выронил нож.
– Убью! – прохрипел он, пытаясь отодрать руки Дзиро от своей шеи.
Но в это время раздался крик Масато:
– Вперед, карпы!
Он отбросил ногой валявшийся на земле нож. Мальчики ринулись на обоих погромщиков. Масато и Сигеру бросились под ноги того, в которого вцепился Дзиро. Остальные облепили другого, лежавшего на Тосио. К барахтающимся в пыли клубкам тел вскоре подоспели рабочие.
... Схватка завершилась победой рабочих. Фашистские молодчики в изодранных костюмах и вывалянные в грязи убежали под свист и улюлюканье собравшихся жителей Одзи.
– А где же полиция? – крикнул кто-то.
Раздались возбужденные голоса:
– До каких это пор будем терпеть бандитов?
– Эти погромщики совсем обнаглели!
– Да ведь полиция их оберегает!
– Не проучить их, так среди белого дня зарежут! А полицейские виновных не найдут...
– Они знают, кого оберегать, – сказал Тосио. Ему уже успели забинтовать голову. – Зато такого, как Сато, ни за что арестовали!
– Пусть попробуют не выпустить! Голос Одзи тогда в Токио услышат!
Небольшими группами рабочие медленно взбирались вверх, в нагорную часть поселка. Не сговариваясь между собой, все направились к стадиону.
Стадионом Одзи назывался пустырь, на котором играли по воскресеньям в бейзбол. Зрители обычно размещались прямо на траве и камнях или расстилали на земле куски цыновок.
Когда уже по-осеннему пожелтевшее поле заполнилось народом, Хейтаро, поднявшись на притащенный кем-то бочонок, поднял руку, призывая к вниманию, и громко объявил:
– Друзья, предлагаем открыть митинг, посвященный борьбе жителей Одзи за мир!
Первыми захлопали в ладоши и засвистели школьники, устроившиеся на деревьях, окружавших стадион.
У трибуны появился Имано, и стадион мгновенно затих. Он заговорил просто и задушевно – так, как обычно говорят у себя дома с близкими, в кругу друзей.
– Тем, кто сидит там, наверху, – Имано кивнул головой в сторону каменных домов, где размещались американцы, – выгодно, чтобы среди простого народа жили вражда и недоверие. И это понятно. Когда народ не дружен, им легче править и понукать. Но те, кто надеется на вражду в нашей семье, глубоко ошибаются. Простые люди Одзи хорошо знают, кто их враг, а кто друг. Они знают, что враги и друзья делятся не по крови, не по национальной принадлежности и не по цвету кожи.. Те, кому это выгодно, хотят меня, например, уверить, что хозяин лесопильного завода мой друг и брат.
На стадионе послышался смех.
– Как хорек друг курице! – крикнули из толпы.
– Меня и вас хотят уверить, – продолжал Имано, – что заправилы концернов – наши братья. Вы только подумайте! «Братья», которым наплевать на то, что миллионы японцев едят траву вместо риса, «братья», которые продают нашу страну чужеземцам... – Голос Имано зазвучал громче и суровее. – А вот этот, – Имано показал рукой на сидящего в первых рядах пожилого человека в залатанной фуфайке, – огородник кореец Ким Дон Сек, честный труженик, – оказывается, мой враг. Почему же, спрашиваю я вас, Ким и миллионы таких же простых люден – мои враги, а кучка предателей нашего народа – мои друзья и братья? Почему нас хотят уверить в том, что китайцы и корейцы, желающие жить с нами в дружбе, наши враги? Почему нашими врагами называют русских людей, которые подняли знамя борьбы за мир и за дружбу простых людей во всем мире? Нет! У тех, кто хочет натравить нас друг на друга, ничего не выйдет...
– Правильно, Имано!
– Не выйдет!
По стадиону прокатился грохот аплодисментов, на всех деревьях вокруг стадиона закричали «банзай».
Имано поднял руку, и глубокая тишина снова повисла над полем.
– Нас, простых людей, во всем мире неисчислимое множество. Мы – несокрушимая сила, и наша сплоченность и воля могут предотвратить новые войны. Если мы скажем войне «нет», то никакие силы не посмеют ее вызвать, ибо что сильнее воли народа? Если весь народ дунет, то будет тайфун! Если весь народ топнет ногой, будет землетрясение! Если наш народ в Одзи скажет «нет!» и то же самое скажут в Токио и Осака, в Нью-Е1орке и Лондоне, в Германии, Египте, Аргентине, во всех странах мира, то кто будет воевать тогда?
Раздались возгласы:
– Прекратить войну в Корее!
– Пусть амеко убираются из Японии!
Тогда голос Имано зазвучал еше громче:
– Наш Одзи, товарищи, только маленький городок в Японии. Не на каждой карте его найдешь. Но и в Одзи тоже действует кучка предателей нашей нации, которые хотят запугать простых людей. Фашисты обнаглели до того, что среди бела дня избивают людей только за то, что они подают свой голос за мир.
Фашисты гуляют на свободе, потому что им покровительствуют чужеземцы, а честного человека, настоящего патриота, учителя Сато, держат в тюрьме.. ■
– Освободить учителя!– зазвенели детские голоса с деревьев.
– Свободу Сато-сенсею!
Весь стадион загудел.
– Долой предателей и их хозяев!
– Амеко, вон из Японии!
– Да здравствует мир!
Имано снова поднял руку,
и шум постепенно затих.
– Вся вина учителя заключается в том, что он сказал: «Японцы не будут воевать ни за интересы своих правителей, ни за интересы их заморских хозяев. Японцы будут бороться за мир!» И, как все честные люди, Сато требовал прекращения грабительской войны против корейского народа. И за это он оказался в тюрьме. Но Сато не один, а всех нас в тюрьму не загонишь! Мы требуем освобождения Сато! Мы будем бороться до тех пор, пока не добьемся его освобождения! Будем бороться до конца!.
Дзиро, сидевший на большой ветке клена, нагнулся к Масато:
– Слышал? Рабочие будут бороться за сенсея!
Он облизнул рассеченную губу и улыбнулся. Под глазом у него был большой синяк.
– Сенсея освободят непременно, – кивнул головой Масато. На его щеке красовалась большая царапина. – Если весь народ дунет – будет тайфун!
С соседнего дерева раздался голос Сигеру:
– Смотрите, около трибуны сидят на траве учителя Аоки и Танака и хлопают в ладоши...
Сигеру взмахнул рукой и чуть не сорвался с дерева.
– Только сплоченностью мы можем добиться своего! – Имано потряс сжатым кулаком. – Мы не одиноки в нашей борьбе за правду, справедливость и мир. Мы идем плечом к плечу со всеми простыми, честными людьми всего мира. Мы идем вместе с великими народами Советского Союза и свободного Китая...
Последние слова Имано были заглушены аплодисментами и криками:
– Советскому Союзу банзай!
– Народному Китаю банзай!
Когда Имано закончил свою речь, у трибуны появился владелец магазина «Дом журавля и черепахи» Фудзита и, опираясь на трость, осторожно взобрался на бочонок.
– Я не сомневаюсь, господа, – заговорил он тоненьким, дребезжащим голоском, кивнув подбородком в сторону Имано, – что этот человек умышленно ничего не сказал о нашем императоре и правительстве, потому что Имано – красный, и вся его речь – это коммунистическая пропаганда. Красные подрывают основы нашего государства и хотят поссорить нас с Америкой, которая помогает нам...
– Тебе помогает толстеть, а не нам! – крикнул сидевший около бочонка пожилой рабочий и сплюнул.
Со всех сторон раздались возгласы:
■– Нечего слушать этого кровососа!
– Слезай, живодер!
С деревьев закричали:
■– Барсук! Барсук!
На этом закончилось выступление Фудзиты.
Внимание участников митинга привлек настоятель местного буддийского храма. Маленький, сгорбленный старик в парчовой шапочке шел, опираясь на плечо молодого монаха. Все поднимались и пропускали его вперед.
Жителям городка было известно, что престарелый настоятель не только подписал воззвание в защиту мира, но и призвал последовать его примеру всех своих прихожан.
Но в тот момент, когда настоятель подошел к трибуне, с западной окраины стадиона раздались крики:
– Полицейские!
Вслед за этим послышались свистки, и участники митинга увидели большую группу полицейских, спрыгивающих с грузовой автомашины.
Несколько полицейских на мотоциклах подкатили к трибуне. За ними подъехал автомобиль.
– Немедленно разойдитесь! – приказал полицейский начальник, сидевший в машине.
Размахивая дубинками, его подчиненные окружили трибуну.
Стадион взорвался гулом гневных голосов:
– Где вы были, когда фашисты хулиганили?
– Американские холуи!
Полицейский начальник взмахнул рукой в белой перчатке, и полицейские бросились в первые ряды. Сидящий на клене Дзиро увидел, как один из полицейских подбежал к настоятелю, замахнулся на него, но Имано и еще несколько рабочих схватили полицейского и сбили его с ног.
