Текст книги "Экипажи готовить надо"

Автор книги: Анатолий Черноусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

– Имею же я право!… Сегодня всю ночь выл, как шакал, зуб разболелся… – старший состроил кислую мину, будто бы трогал языком больной зуб.

– Ну, давай, – думая о чем-то своем, согласился Князев. – Только недолго.

– Как сложатся дела, – развел руками старший. – Пломбу, видимо, придется ставить…

– А попутно разузнай там на заводе, – снова недобро нахмурился Князев, – как он, Кувшинников, на работе? Тоже, может быть, не чают избавиться…

– Понятно, – глубокомысленно произнес старший.

– Да не забывай, – напомнил Князев уже совершенно другим, помягчевшим голосом, – сегодня Эдя именинник…

– Договорились! – с готовностью согласился Юрий Павлович и поднялся с кресла. Выйдя на крыльцо, постоял с минуту в раздумье, потом махнул рукой и заспешил к своей кинокаморке.

Глава 21

Отряд сильно растянулся по тропе, и надо было сдержать первых, уплотнить колонну. Поэтому, как только подошли к Китимским оврагам, Иван скомандовал: "Привал!", – сбросил на землю огромный абалаковский рюкзак и, разминая плечи, помахал руками.

Мальчишки было в спор:

– Фу, мы не устали даже…

– Сразу давайте!

– Нечего делать!

– Тю, овраги… видали мы зверей!..

– На штурм, Иванлич!

А Мария Стюарт, покосившись на вожатого, затянула тоненько: "Не знаем страха мы, нигде для нас преграды нет…" Храбрецы, конечно, подхватили: "Всегда нас выручат в беде клинок и пистолет…"

И уже покатилась, покатилась по лесу "песенка старых капитанов", которой он, Иван, совсем недавно обучил ребят:

Друзья, закутайтесь в плащи,

Трубите в звонкий рог,

Ты с нами встречи не ищи,

Злодей с больших дорог…

Иван сел на траву и спиной привалился к рюкзаку, давая этим понять, что он с удовольствием послушает песенку, даже подпоет потихоньку, но что разговоры насчет "мы не устали" излишни; привал, и точка.

Он все еще был взвинчен и мысленно переживал начало похода. А события развивались так…

Часа два спустя после разговора в кинокаморке, Иван встретил спешащего куда-то старшего, и тот сказал ему, что Князев, как и следовало ожидать, против похода, но зато он, Юрий Павлович, наверняка пойдет с отрядом, только об этом пока молчок.

Тогда сделаем так, решил про себя Иван: грузы упакуем с вечера. Поднимемся ни свет, ни заря, когда лагерь еще будет спать, отнесем рюкзаки за лесные ворота и вернемся обратно. Как ни в чем не бывало по горну поднимемся, умоемся, пойдем на линейку, потом – на завтрак, потом приберем палату и территорию возле палаты. А затем, как обычно, отправимся в лес… на дверях же оставим табличку: "Ушли в поход, вернемся через три дня".

Но что-то не нравилось Ивану в этом плане, и он все раздумывал – что? И когда надо было уложенные и составленные в углу палаты рюкзаки выносить, он переменил решение.

Уходили в открытую, на глазах у всего лагеря.

 И все утро Иван был в напряжении, ждал: вот-вот появится Вася и устроит скандал. Отряд умывался, спешил к центральной линейке, завтракал; прибрали в палате, подмели вокруг палаты, разобрали рюкзаки, выстроились в колонну, тронулись. Никто не задержал, когда шли по территории лагеря, никто не остановил у северных лесных ворот. И только когда колонна зашагала по тропе в лес, из-за кустов появился вдруг старший вожатый. За собой прямо по траве Юрий Павлович волочил огромный рюкзачище. Пионеры, видя это, засмеялись.

– Что у тебя там, кирпичи? – спросил Иван, догадываясь, что Юрий Павлович просто не может поднять рюкзак, так он тяжел.

– Думаю, что сахар и жиры не будут все-таки лишними… – кряхтел Юра, пытаясь залезть под рюкзак и оторвать его, таким образом, от земли.

Вначале Иван хотел рассердиться, но видя, что старшего прошиб пот, а рюкзака он так и не одолел, отобрал у него эту махину, взвалил на себя, а Юре отдал свой, тоже нелегкий, но посильный.

– Что-то все тихо-мирно, даже не верится, – негромко сказал он старшему.

– Да я вот тоже думаю, что бы значила эта тишина? – ответил Юрий Павлович, поправляя лямки рюкзака.

Двинулись.

И не успели пройти километр-два, как сзади показался физрук Филимонов. Колонна только что преодолела длинный увал и вползала в сосновый бор. Ивану, шедшему в хвосте, хорошо была видна серая лента дороги, вьющаяся вниз по склону. На ней-то и замаячила маленькая фигурка физрука. Он махал руками и кричал, а что кричал, можно было без труда догадаться…

– Направляющий, шире шаг! – передал Иван по колонне, и вскоре маленькая фигурка пропала за косогором, исчезла из виду.

Однако на первом же привале Филимонов догнал колонну.

"Ну, – решил Иван, увидев потного разопрелого физрука, – скандала все-таки не миновать".

Поднялся и пошел навстречу.

Но Филимонов, когда к нему подошел Иван, просто сказал, что не имеет-де права он, физрук, не пойти с отрядом, что это его долг. Не поверил Иван ни единому слову физрука, но раздумывать особенно было некогда.

– Что ж… замыкайте тогда колонну, Эдуард Николаевич. После вас не должно оставаться ни единой души.

– Хорошо, – согласился Филимонов и тут только увидел старшего вожатого, занятого киносъемкой колонны на привале.

Так и оставил Иван физрука с круглыми от удивления глазами.

"Как бы там ни было, – думал теперь Иван, поглядывая, как приближается арьергард, – а идем. Удачно бы все обошлось, а там… победителей не судят. Только быть начеку. Только ни шагу, не обдумав!".

Никто, пожалуй, кроме самого Ивана, не знал, что прежде чем отправиться с отрядом в путь, он обдумал каждую мелочь. Сколько усилий и времени потрачено на подготовку, сколько ночных часов просидел он над планом и картой, сколько пролито пота на тренировках!.. И все-таки непредвиденное может случиться. В этом Иван отдавал себе отчет.

"Бледный у нас будет видок, случись что-нибудь. Неспроста Филимонов здесь, станет следить, вынюхивать, наматывать на ус, потом доложит Васе…"

Дав передохнуть и замыкающим, Иван поднялся, взмахнул альпенштоком: "Подъем!" – и взвалил на себя рюкзак. Тотчас же ожил большущий бивуак, а впереди, насколько хватало глаз, глубокими причудливыми провалами лежали Китимские овраги.

– Не забывать технику спуска и подъема по склонам! – напомнил Иван и первым, не спеша и опираясь на альпеншток, стал спускаться по круче, заросшей черемухой, кривыми березками и акацией.

Глава 22

В сотне шагов от первого оврага был второй. Сзади, за спиной у Ивана карабкалась "старая гвардия": Ширяев, Мария Стюарт, Муханов, Боря Анохин. Все раскраснелись, пыхтят, разговоры поутихли, но держатся пока молодцами, даже помогают друг другу. Поскользнулась Люда Пинигина, и Юрка ловко схватил девочку за руку, втащил на уступчик. Однако Пинигина, видимо, решила, что это уж чересчур, что этак ее за "слабачку" посчитают, чего доброго! Отняла руку, независимо тряхнула головой.

Юрка насупился.

"Эх, ты! – мысленно пожурил Иван строптивую королеву. – Обидела парня ни за что, ведь он же по-дружески…"

И тут Иван вспомнил о Люсе Ивановой.

– Юра, – позвал он.

– Что, Иванлич?

– Ты вот что… Ты здесь останься, дождись Люсю Иванову. Она у нас самая слабенькая и наверняка уже выдохлась. Только не говори, вот, мол, меня оставили помогать тебе, ни в коем случае! Как будто так вышло, ну, отдохнуть решил или… В общем, придумай что-нибудь, не обидеть бы… А поручаю тебе, как самому крепкому в отряде.

– Хорошо, Иванлич! – повеселел Юрка. И сбросив рюкзак, сразу же растянулся на траве возле самой тропы.

Теперь о Люсе-хиленькой можно было не беспокоиться. А основания для беспокойства были. Еще в начале первой смены мать Люси наказывала и ему, Ивану, и Анне Петровне: "Люсеньку мою в воду не пускать, на солнце ей нельзя, нагрузки физические противопоказаны, не нервировать ее, не будить слишком рано, холодной водой умываться не разрешать. Ведь какими только болезнями она не переболела!" – И следовал перечень сложнейших медицинских терминов.

Так наказывала мама Люси Ивановой. А он, Иван, глядел на хилое создание с просвечивающими сквозь кожу голубыми жилками и думал: "Выходит, ничего-то ей нельзя, выходит, жить почти нельзя?"

Он тогда еще усомнился в таком множестве недугов, сумевших уместиться в тонюсеньком тельце, его тогда еще удивил какой-то вызов в умненьких глазах девочки… "Да, – казалось, говорил ее взгляд, – я больная, я не такая как все!.."

"Залюбили вы ее, вот что! – И про себя решил: – Боже упаси возиться с девчонкой!"

Конечно, было… Раза два вернулась из лесу с головной болью, раза два зачихала после купания, но, лишенная гнетущей маминой опеки, очутившись среди горластых, ничего не боящихся, подвижных, компанейских девчонок и мальчишек, Люся-хиленькая постепенно начала оживать. Солнце, сосновый воздух и движение – много движения! – делали свое дело. Уже после окончания первой смены Люсина мама нашла свое чадо свеженьким, загорелым и веселым. На второй же смене расцвет Люси Ивановой продолжался.

И все-таки перед походом Иван колебался, долго колебался. Оставить в чьем-то отряде? В чужом отряде? И, потом, оставить – значит, что-то убить в ней, что-то растущее и крепнущее?

Мысли от Люси перекинулись на другие заботы, которых у руководителя похода хоть отбавляй. Хорошо в походе быть "рядовым", иди себе, любуйся ландшафтом, дыши полной грудью, тебя ведут, тебе скажут, когда привал, ты не заблудишься, тебе не надо выбирать место для ночлега, размышлять над компасом и картой… А вот руководителю…

То, что отряд сильно растягивался на марше, очень беспокоило Ивана. Этак они доползут до речки только к вечеру, а хорошо бы пораньше. Ведь до наступления темноты надо успеть поставить лагерь, приготовить ужин и многое другое. Но и спешить нельзя. Длинный караван, змеящийся по оврагам, – как единый организм, и он, Иван, должен хорошо представлять, каково сейчас этому организму, каждой его частичке.

А в это самое время Люся Иванова из последних силенок карабкалась по склону вверх. Ногу старалась ставить туда, где трава была выбита шедшими впереди, руками хваталась за кусты и так поднималась на один шаг. Потом был еще шаг, еще один, еще. Альпеншток она потеряла в первом же овраге: выронила, он и укатился вниз.

Сердце колотилось нещадно, спину под рюкзаком жгло, ноги сделались как две веревочки. Привычно ровная земля то вставала перед Люсей как стена, то косо проваливалась в пропасть. В кедах было скользко, будто кто налил туда сметаны. И обидно было, что она, Люся, самая последняя, сзади только физрук и Анна Петровна.

Их негромкие голоса здесь, на склоне, слышались отчетливо.

– Ну, я бы никогда не решилась, – глухо говорила Анна Петровна. – Взять на себя такую ответственность… А я так поняла, что раз старший вожатый идет с отрядом, значит, поход разрешили…

– В том-то и дело, что Иван самовольничает… А я вижу – уходят… И это… Как физрук, я был обязан пойти. Никуда не денешься…

– Что делается, господи, что делается!.. И какой же Иван Ильич тоже! Ничего не скажет… я-то ведь не посторонний человек, правда?

– Так вы, наверное, и самого-то главного не знаете? Что отряд идет без продуктов…

– То есть как без продуктов?

– Ничего не взяли на складе совершенно!

И тут Люся услышала какой-то нехороший смех Анны Петровны, отчего сделалось страшно. Голоса же внизу слились в одно сплошное бормотанье, но через минуту опять явственно донесло голос Анны Петровны:

– Нет, я с ума сойду!..

И голос физрука:

– Как только ребятишки запросят есть, я потребую повернуть обратно…

– Без разрешения, без продовольствия, – снова заговорила Анна Петровна. – А места-то какие! Я понимаю пройтись, красивые пейзажи посмотреть, но тут же… У меня уже, знаете, неплохое мнение стало складываться об Иване Ильиче, но эта его затея…

– Он забывает, что идет с пацанами, а не с солдатами. Жарища как в пекле!

– Вы взгляните вон на ту девочку, – понизив голос, сказала Анна Петровна.

– Ноги едва тащит, – прогудел физрук.

– Не надо было брать ее, ни в коем случае. Девочка насквозь больная, слабая…

"Господи, уж не обо мне ли?.. Это же я насквозь больная…" Люсе стало не по себе, и ноги у нее подогнулись.

А как ей хотелось вместе со всеми! Целую ночь она проплакала, от обиды трудно было дышать. "Почему я не такая, как все, почему?" – спрашивала она мокрую подушку.

А утром еще раз попросила вожатого, так попросила!.. Он долго на нее смотрел. Смотрел, смотрел, а потом… положил руку на плечо и сказал: "Хорошо, Люся, ты пойдешь с нами".

Ах, как зазвенели колокольчики в ушах! Хорошолюся, хорошолюся, тыпойдешьснами, тыпойдешьснами! И вот теперь…

– Эй, девочка, слышишь? – услыхала Люся, очнувшись. – Дождись нас, мы сейчас! – это сказал физрук. Сказал, а потише добавил: – Придется тащить на себе.

"Тащить? Кого тащить? – мысли у Люси совсем смешались. – Меня тащить? Да ведь засмеют же! А Иван-то Ильич увидит? Да что же это, что же это?.."

И Люся, закусив соленую и мокрую губу, упала на четвереньки и так заработала руками и ногами, что вмиг выползла наверх. Не передохнув даже, вскочила на ноги, бросилась к спуску и чуть было не наступила на развалившегося в траве Юрку Ширяева.

– Ффу! Чёй-то устал… – пожаловался Юрка.

– Курить надо больше, – пролепетала на ходу Люся.

Но вдруг остановилась. Ей сделалось жаль Юрку. Лежит тут один…

– Давай руку, что ли! Давай-давай, пошли, а то… – Она тревожно оглянулась.

Широкая Юркина физиономия была сама бестолковость.

– Ну! – требовала Люся и вся дрожала от нетерпения, так что Юрка, как загипнотизированный, протянул ей руку.

Глава 23

Старший вожатый Юрий Павлович устал, как черт, но был доволен: удалось отснять такие кадры! Он то забегал вперед и ловил в объектив ползущие со дна оврага крошечные фигурки, то панорамировал, то прятался в кустах и снимал оттуда крупным планом лица, ноги, спины с рюкзаками.

Теперь он залег на краю обрыва, нацелился на спускающихся по противоположному склону Ирину и парнишку, похожего на бочонок.

– Ну, как? – весело спрашивала Ирина отдувающегося Севу Цвелева.

– В порядке, – Сева расплылся, польщенный вниманием.

– Устал, поди?

– Овражки ничего-о! – басит Сева, выбирая ногой уступчик почти над самым плечом Ирины: склон крут. – Мне бы чего поесть, я бы тогда…

– Поесть? Да ты и так вон как пончик, – с улыбкой обернулась Ирина. Но вдруг споткнулась, потеряла равновесие и, ойкнув, покатилась вниз.

Кувыркнулась несколько раз и застряла – ноги вверху, голову прижал рюкзак, лицо в траве, и, видно, никак ей не сообразить, где земля, где небо?

Посмеявшись над собой, жалобно позвала:

– Бо-оченька, миленький, скорей!

– Беда мне с вами, – отечески басит Боча, помогая вожатой выпутаться из лямок рюкзака.

Поднялась, быстро огляделась, не видел ли кто "акробатического этюда", одернула брюки и черную куртку с красным воротничком, поправила прическу.

– Спасибо, Сева, спаситель ты мой, – нежно сказала и пригладила Бочин чубчик.

– Бжалст! – с достоинством фыркнул Боча.

Ровное жужжание камеры оборвалось, Юрий Павлович усмехнулся своим мыслям, отполз в тень березы, принялся менять кассету.

Ирина же, так и не заметив старшего, прошла мимо и стала спускаться в следующий овраг. Она уже порядком устала, два раза срывалась с крутизны и летела вниз, а на склон иногда приходилось взбираться чуть ли не ползком; удивлялась, что ноги у нее, оказывается, не такие уж и сильные, как ей думалось, даже слегка сердилась на них; и все равно настроение было отличное. И думала она о том, как много интересного приключается с ней этим летом…

Вспомнилась первая вместе с Иваном вылазка за лагерь.

– Ну, вот ромашка, смотрите, – говорил Иван и приминал руками траву вокруг цветка, – это же целый мир! Есть что-нибудь стройнее? Есть что-нибудь проще? Совершеннее? Вы только посмотрите…

И странно ей, Ирине, было видеть, как бородатый верзила, опустившись на колени, разглядывает и умиляется обыкновенной ромашке.

"Что это? Детская восторженность? Удивление дикаря? Или он играет, изображает из себя кого-то не от мира сего?"

– А давайте им насорим, – говорил Иван. И бросал на муравейник клочок бумаги. – Завтра посмотрим, что будет…

На следующий день бумажка была на самом краю муравьиной кучи.

– Терпеть не могут посторонних предметов! – торжествовал Иван.

А пионеры… Конечно же, они смотрели на него, как на чудотворца, конечно же, они были после этого у него в руках, и тут он принимался рассказывать о муравьях такие истории, что уж и она, Ирина, забывала, что она не пионерка и что разговор-то идет о каких-то ничтожных букашках…

"Нет, он или играет, или ненормальный", – думала она.

Любопытство, желание разгадать "загадку", недоумение, зависть, восхищение, ирония, сочувствие – все перемешалось в ней.

А потом еще и ревность. Если бы он одну ее приглашал в свои вылазки, а то ведь и Таню…

"Она ему нравится, это ясно, – думала Ирина, одолевая почти отвесную кручу. – Конечно, Таня славная, а я эгоистка… Говорю – "славная", а сама-то радуюсь, что она некрасивая, что в поход-то он пригласил не Таню, а меня. Фу, какая противная эгоистка!.."

Но как себя ни обзывала, как ни убеждала, что любить ее не за что и никто ее, такую, не полюбит, настроение никак не портилось, а наоборот…

Глава 24

Наверху накапливался отряд. Рюкзаки летели на землю, путешественники блаженно опрокидывались на траву, отдохнувшие присоединялись к группе, в центре которой с огромным мотком веревки стоял Иван и что-то там объяснял.

Привалившись к сосне, Ирина смотрела, как землепроходцы появляются из-за кромки оврага, будто вырастают из травы. Щеки горят, волосы взмокли, глина на коленках, на локтях и на ладонях.

– Ни-ичего себе!

– Да-а-а…

– Эй, ребя, ребя, я раз так кувырнулся!

– А я снял ботинки, босиком хоть бы хны!

– Я думал, как это устают? Врут, поди, а сегодня…

– Пацаны, пацаны, Витька на пятой точке весь склон проехал, ха-ха-ха!

– Иванлич, Иванлич! Я думал – как это устают? Вот говорят: я устал… Я не верил – врут, поди! – конопатый Гена Муханов непременно всем хотел поведать, как он впервые в жизни устал. Он прямо истекал довольством оттого, что понял, что это такое.

Ирина глядела на Гену, на Ивана, улыбалась, у нее тоже ныло в коленках, а от ремней рюкзака болели плечи.

Внезапно на площадку выскочили, рука в руке, Люся-хиленькая и Юрка Ширяев, навьюченный двумя рюкзаками.

– Пацаны-ы-ы, Ширяй на буксире!

– И правда…

– Зава-а-ал!

– Качать Люсю!

– А мы-то: хиленькая…

– Дурачье, – нарочно сердился Юрка, – все вы без понятия…

Шум вокруг них еще долго не унимался. А у Люси, наверное, сил хватало лишь на то, чтобы застенчиво улыбаться.

Весь походный костюм Анны Петровны был перепачкан глиной, розовые щеки подрагивали, и ясно было, что из последних сил она старается сохранить достойный вид.

"Тоже падала, бедная", – подумала Ирина.

Светло-зеленые глаза Филимонова были злыми, тело видного, представительного мужчины разопрело, рубаха и рыжеватые волосы потемнели от пота. Немного передохнув, Филимонов поднялся, подошел к Ивану, отозвал его в сторонку, и они о чем-то крупно заговорили, размахивая руками. Затем физрук возвратился к своему рюкзаку и стал извлекать из него топор.

– Забрались, – сердито сказал он Анне Петровне. – Впереди заболоченный овраг, придется переправу наводить.

Отойдя шагов тридцать от табора, Филимонов взмахнул топором и рубанул по молоденькой и прямой, как свечечка, сосне. Ирина, догрызая свой сухарь, так и замерла с полным ртом. Потому что Иван, до этого лежавший в кругу пионеров, которые тоже хрустели сухарями, вскочил и побежал.

С ходу дернул физрука за плечо и сказал ему что-то в лицо. Филимонов огрызнулся, снова взмахнул топором. Так-тах-х-х! – эхом разнесся удар по дереву.

– Кончай!!! – закричал Иван и, перехватив занесенное топорище, толкнул физрука в грудь.

Ирина похолодела. Весь табор был на ногах. Кто-то из девчонок вскрикнул. "Господи боже, они дерутся!" – пробормотала Анна Петровна.

Оставив позеленевшего Филимонова у раненой сосны, Иван подошел к Ирине.

– На, спрячь, – рука, протянувшая топор, подрагивала. – Тут лоб разбил… твержу им: любите живое дерево, любите живое дерево. Ругаюсь чуть не каждый день… То им, видите ли, палочка нужна, то кору на лодочки сдерут, то просто руки чешутся… А он одним махом все мои проповеди – к черту!

И, отойдя к мальчишкам, неестественно спокойным голосом известил:

– Ну, ребята, начнем наводить переправу.

Мальчишки оживились, загалдели, двинулись за вожатым к обрыву. Иван привязал один конец веревки к сосне, другой намотал на руку, а Севе Цвелеву подал моток:

– Стравливай и гляди, чтобы не запуталась.

Ирина подошла к обрыву и вместе со всеми смотрела, как Иван, осыпая под собой склон, спускается в глубокий овраг, по дну которого текла речка с глинистыми заболоченными берегами. Веревка, кольцо за кольцом, убегала вслед за Иваном. Вот он там, на берегу, разделся, вот уже только голова торчит из мутной воды да поднятая рука с веревкой, и видно, что у него засасывает ноги, а он делает рывки: то покажутся плечи и спина, то опять одна голова. Ирине захотелось выхватить у Севы веревку и потащить что есть силы назад, на берег. Она дотронулась было до Севиной руки…

– Не мешайте, не мешайте, Ирина Дмитриевна! – отстранился Сева.

Притихшие было мальчишки снова загалдели: "Вылез, вылез! Сейчас мы, эх! Я первый, я первый!"

Веревка змеилась теперь за Иваном на противоположном склоне оврага. Вот он обмотнул ее вокруг корявой березы, потянул, уперся ногой в ствол, и длиннющая веревка стала подниматься, распрямляться, медленно повисая в воздухе, соединяя берега.

Вблизи лагеря они с ребятами не раз переправлялись по веревке от дерева к дереву, учились этому альпинистскому способу, но здесь было совсем другое. Овраг, глубоченный овраг. Оборвешься – в воду! У Ирины даже холодок побежал по спине, когда Иван подвесился к веревке, натянул ее, как струну, и, скользя по ней, стал переправляться.

Пацаны уже образовали очередь, им не терпелось, их не пугала ни высота, ни "а вдруг?"

Иван стал помогать Юрке Ширяеву зацеплять карабины. Проверив надежность обвязки, он завинтил замки у карабинов, подал Юрке конец длинного шпагата и подтолкнул Юрку за вытянутые ноги. Выпрямившись и распластав руки, как крылья, лицом в небо, Юрка заскользил вдоль веревки в замедленном полете. Сева Цвелев едва успевал стравливать шпагат. На середине, над самой речкой, Юрка остановился, глянул вниз и, быстро-быстро перебирая руками, подтянулся к корявой березе. Обвязка и карабины с помощью шпагата были возвращены обратно, и очередной путешественник стал готовиться к переправе.

И так один за другим, один за другим. Распираемые ощущением полета, мальчишки издавали воинственные крики, так что эхо то и дело металось между высокими берегами.

Филимонов с Анной Петровной копошились внизу, искали удобный брод, Юрий Павлович, перепачканный глиной с ног до головы, лазил по склонам с кинокамерой. Настала очередь Ирины.

– Ну, как самочувствие? – спросил Иван, принимаясь деловито завязывать на ней страховочные ремни.

– О, благодарю, но я бы предпочла вертолет…

– Ирина Дмитриевна не любит острых ощущений?

И подергал сначала грудную обвязку, а потом набедренную.

– Слушай! – возмутилась Ирина. – Ты не можешь поделикатнее? – И шлепнула его по руке.

– К сожалению, – развел он руками, – я вынужден не церемониться, так как дело касается вашей безопасности… – И другим тоном: – Не жмет?

– Нет, – крутнула она головой.

В следующую же минуту Ирина висела на двух карабинах.

– Не забудь вытянуться, – напомнил Иван. – И не хватайся за веревку, обожжешь ладони.

– А ты сам-то как? – спросила Ирина.

– А я… – он смотрел на нее и улыбался, о чем-то думал. – А я отвяжу веревку, и – маятником… Иначе кто же отвяжет этот конец веревки?

– Значит – маятником? Ну и сумасшедшая голова! – Ирина оттолкнулась ногами от дерева и, охнув, полетела куда-то, полетела, испытывая восторг и ужас одновременно. Ей казалось, что кровь запузырилась у нее в жилах, а сердце стало большое и вытянутое, наподобие дыни…

Глава 25

Солнце клонилось уже к закату, когда Иван увидел впереди целое море камышей, по которому лениво катились шелестящие волны. Узнавая и не узнавая то место, где зимой разговаривал с колхозником, везшим солому, Иван нашел глазами полуразвалившееся строение, про которое колхозник сказал, что это бывшая водяная мельница. Близ мельницы в камышах угадывались островки, и Иван, чтобы сэкономить время, решил не искать дорогу, а идти напрямик.

Под ногами зачавкала тина, у самых глаз закачались сиреневые метелки камышин; Иван прокладывал тропу и думал о том, как лучше организовать предстоящие работы.

"Муханова с бригадой – по грибы. Пусть освободят рюкзаки и…"

"Ширяева назначить бригадиром строителей. Палатки будут ставить".

"Мария Стюарт с девчонками пусть вяжут жельё. Дело новое, надо потолковее объяснить… Шпагат потребуется… у кого же шпагат?.. Лозу будет резать Анохин с бригадой… собрать все ножи, какие есть. Тальнику здесь, вижу, навалом… Только сказать, чтобы прутья выбирали прямые и не толще пальца… И надо обязательно объяснить этим двум бригадам, что от них зависит, будет завтра рыба или нет…"

"Анну Петровну попросить возглавить бригаду поваров… А Люсю Иванову и еще двух девочек – в помощницы. Боча – костровой".

Наконец Иван почувствовал под ногами твердое и, треща подстилкой из прошлогоднего камыша, проломился к острову. Осмотрелся. Речка накрутила в этом месте омутов, вокруг которых росли ракиты, наделала островков и полуостровков, сплошь покрытых яркой, никем, видимо, не топтанной травкой.

"Место что надо, – думал Иван, выбирая площадку для лагеря. – Дед бы сказал: "Эко, паря, покос-то, травинка к травинке!"

Покуда колонна выползала из камышей, Иван обежал весь островок и осмотрел мельницу. Собственно, от мельницы остались одни стены, покосившиеся, вросшие в землю. Особенно истлела северная стена, альпеншток свободно вонзался в трухлявую древесину. Но мельница была огорожена пряслом из жердей… Потрогав одну такую жердь, Иван убедился, что она крепкая, и решил, что лучшего материала для плотов и желать не надо.

Плотину, видимо, давно размыло, только огромный черный омут напоминал, что когда-то здесь кружилась и шумела большая вода. Все вокруг мельницы поросло лебедой, полынью и коноплей, кое-где виднелись неспелые еще колоски пшеницы да подсолнухи – наверное, правнуки оброненных некогда зерен и семечек.

Собрав у мельницы бригадиров, Иван усадил их в кружок и стал разъяснять, кому что делать. А под конец сказал:

– Между бригадами объявляется соревнование. Ребята из той бригады, которая потрудится лучше других, получают звание капитанов будущего флота, ну, и разумеется – фуражки с кокардами…

– Ого-го-го! – зашумели бригадиры и уже было заспорили, у кого больше шансов получить эти самые фуражки.

Но Иван, хлопнув в ладоши, попросил тишины и как можно строже сказал:

– По местам! За дело. Смотрите – солнце!

Бригадиры посмотрели на солнце и разошлись по лагерю, чтобы поднимать бригады, кричать командирскими голосами.

И дело понемногу пошло. Остров стал напоминать растревоженный муравейник: тащили хворост, воду, вбивали рогульки для костра, разворачивали палатки.

– Небрат! – кричал Юрка Ширяев на художника Витю Небратова. – Куда ты тянешь угол-то? Видит, что перекосилось, нет, тянет!

Художник только моргал черными задумчивыми глазами и опять делал не так…

– Полотно чтоб звенело, ребята, – напомнил Иван, подойдя к строителям. – Тогда никакой дождь, лей он сутки, не страшен. Поняли? Чтоб звенело…

И направился к Анне Петровне, отдыхающей в сторонке.

– Пищу? – удивилась Анна Петровна. – Какую я могу приготовить пищу?

"Вот ведь какая…" – подумал Иван, а вслух сказал:

– Обыкновенную. Ребята ушли за грибами. Рыбы добудем. Маргарин есть. Чай заварим смородиновый. Даже сахар имеется, ну, и сухари…

– Вы даже не удосужились поставить меня в известность, что сорок человек ведете на подножный корм, – сердито заговорила Анна Петровна. – Это же додуматься надо!.. Мне и в голову не могло прийти, что вы решили без продуктов… Да я бы ни за что не позволила вам такое издевательство над детьми. Ни за что!

"Вот и отлично, что я тебя не поставил в известность".

– Вы только руководите, Анна Петровна, девочки станут вам помогать.

– Боже, боже, – Анна Петровна уставилась в одну точку и долго молчала.

– Ну, Анна Петровна, вы же видели, сколько грузов мы несли. Как бы еще и продукты эти уволокли?

– Так объяснить мне можно было? Как-то посоветоваться? Ведь я не посторонний человек. Ох, Иван Ильич, Иван Ильич… Идем без разрешения начальника, без продуктов, у меня в голове не укладывается, как так можно!..

– Да все отлично будет, вот увидите… Вы только возглавьте поваров, лучше же вас никто не приготовит.

– Польщена, – деланно рассмеялась Анна Петровна. – Хоть в этой области вы признали за мной кое-какие способности… – И отвернулась от Ивана, стала развязывать рюкзак.

– Так как же, Анна Петровна?

– Ну, если вы уверены, что будет из чего…

Иван потоптался, потоптался и пошел прочь. А не хотелось. Вот ведь впервые, пожалуй, она высказалась откровенно, тут бы ему подхватить и тоже – откровенно, чтобы не было этой натянутости отношений между ними, чтобы – по душам. Но опять не вышло! Отвернулась. Не извиняться же, не просить прощения?

"А почему бы, собственно, и не попросить прощения? – вдруг подумал он. – Если честно, то действительно я…"

Подумал бы, отчего это застывшее лицо, эти однозначные "да", "нет", "хорошо"?.. Ни разу не вступила в спор, просьбы его выполняла, все молча, все с тем же непроницаемым лицом, все с той же внешней невозмутимостью.

"И ты привык к этому, забыл, что она живой человек, а значит – и самолюбие, и ранимость… Как же об этом не помнить каждую минуту? Какой ты, к черту, воспитатель тогда? Она, может быть, все это время страдала? Ведь, разобраться если, неглупая же она тетка…"

Задумавшись шел Иван по лагерю и не заметил, как перед ним появился Гена Муханов, а с ним и его бригада. Рюкзаки их были пусты. С виноватым видом Гена протянул Ивану горстку червивых грибочков.

"Одно к одному", – подумал Иван.

– Ты хорошо искал? – спросил он, хотя мог бы и не спрашивать, знал, что если уж Мухолов ничего не нашел, значит грибов действительно нет. Этот под землей бы увидел…

– Да-а… – протянул Юрий Павлович за спиной у Ивана.

– Вот что, Гена, – невесело сказал Иван, – начинай-ка заготовку корней. Помнишь, мы пробовали на вкус корни рогоза в заливе?

Гена кивнул.

– Ну вот. Закатайте штаны, и – пошел. Не теряйте ни секундочки. А мы с тобой, Юрий Павлович, идем к вязальщицам.

Девочки под руководством Ирины раскладывали на траве ярко-зеленые прутья лозы и переплетали их шпагатом.

– Слушай, ты можешь объяснить, что они делают? – спросил старший.