Текст книги "Экипажи готовить надо"

Автор книги: Анатолий Черноусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

От двери к добротному конторскому столу, за которым сидел Василий Васильевич, была проложена дорожка вишневого цвета. По правую руку от начальника лагеря, в углу, на тумбочке стояла портативная радиостанция. Полуоткрытая дверь вела в соседнюю комнату, видимо, спальню.

Встретил их Василий Васильевич шумным приветствием.

– А-а, молодежь! – радостно воскликнул он. – Проходите, милые мои, проходите! – И выйдя из-за стола, принялся пожимать руки, усаживать девушек в кресла. На загорелой лысине перекатывались блики, щеки пылали румянцем, под белым полотняным костюмом выпирало брюшко, и весь он, Василий Васильевич, походил на колобок-здоровячок, полный энергии и жизнелюбия. – Слушаю вас, слушаю! – и уселся в кресло, весь благодушное внимание.

Иван заговорил о стрелковом тире, о вышке для прыжков в воду, о лагере-спутнике, о шлюпках и яхтах, и начальник лагеря заметно погрустнел. Потом взял из пачки "Любительских" папиросу и закурил. А когда Иван закончил, Князев указал на лист ватмана над столом и пояснил, что это план мероприятий, что план утвержден там-то и там-то, что в нем, в плане, есть и день именинника, и ежедневная зарядка, и музыкальные часы, и кружок "Умелые руки", и кружок бальных танцев, и викторины всякие. Будет спартакиада, а в ней футбол, волейбол, бег, прыжки разные.

– Так что, – нараспев, тенорком заключил Василий Васильевич, – дай бог, как говорится, с планом-то справиться, а вы…

– Весь этот план мы с пионерских своих лет наизусть знаем, – сказала Таня Рублева. – Да и ребятишкам осточертели подобные мероприятия. Ведь в школе их тем же пичкают.

– Товарищи вожатые, – возразил начальник лагеря, спрятав глаза под густыми, опаленными солнцем, бровями, – не думайте так, что вот-де вы новаторы, а мы тут бюрократы, понимаешь, консерваторы… – Он посмотрел на старшего, и тот иронически улыбнулся. – Мы тоже газеты читаем и знаем: есть у нас еще чинуши, понимаете, перестраховщики, боятся всего нового… Но у нас с вами особое производство, мы имеем дело с детьми. Я люблю детей, иначе бы я здесь не был. Люблю. И все же это дети. Тут вам, товарищи, не завод, где вносят рацпредложения. Вот вы говорите – винтовки… Это пионерам-то? Да они перестреляют друг друга и нас с вами! – И, сдвинув брови-щетки, начал чеканить, подкрепляя сказанное энергичными жестами руки: – Никакого огнестрельного оружия в лагере я не позволю. Вышки тоже. Прыгнет, захлебнется, и – с концом! Поминай, как звали. А уж о яхтах говорить нечего!

– Ну, знаете, волков бояться… – начал было Иван.

– Вот пусть наши массовики да физруки и возьмут на себя занятия и тренировки, – поддержала его Таня. – А то посмотришь – что они делают?

– Да ничего, – сказала Ирина. – Зарядку проведут, а потом возле купалки торчат целый день. Чтобы, упаси боже, кто из пионеров на глубину не заплыл…

– Ох, ох, зачем так сердито? – Василий Васильевич вдруг помягчел весь, глядя на Ирину. – Такая хорошенькая и такая сердитая. – И – улыбка! Широченная, полногубая, добрейшая, всесокрушающая улыбка осветила лицо начальника лагеря. – Хорошие вы у меня ребята! Знаю, знаю. Вот хотя бы Татьяну Георгиевну возьмем… так ведь ее же на руках пионеры носят, честное слово. А Иван Ильич… в лес, понимаете, ребятишек… Это хорошо! Одобряю. Водите. Только одно у меня к вам… и неудобно, право, но приходится. На обед-то опять опоздали. Я ушам своим не поверил. Как, – говорю, – третий опоздал? Да ведь он вчера опоздал! И сегодня, – говорят, – опоздал… Но! Я верю, Иван Ильич, что это было в последний раз, верю, дорогой мой, верю. Ну, а сейчас… – Василий Васильевич поглядел на часы. – Мне – в столовую, проверить, все ли готово к полднику, да и вам надо к отрядам. Через пять минут горн, – И встал.

– Так как же? – напомнил Иван. – С предложениями-то?

– А! – спохватился Василий Васильевич. И беспокойно прошелся по кабинету, усиленно размышляя о чем-то. – Ладно! – решительно сказал, останавливаясь напротив Ивана. – По рукам! – и не успел Иван глазом моргнуть, как рука его оказалась в теплой широкой руке начальника лагеря. – Трудно, но будем стараться. Буду пробивать завком, партбюро, другие организации. Буду, друзья мои, буду, все, что в моих силах!..

По выражению лица Юрия Павловича было видно, что сцена доставляет ему настоящее удовольствие. Он даже, может быть, сожалел, что не прихватил кинокамеру – такой кадр!

Когда девушки разошлись по своим отрядам, старший догнал Ивана и зашагал с ним рядом.

– Куришь? – протянул пачку сигарет.

– Нет. Спасибо.

– А зря. К твоей шкиперской бородке да еще бы трубку, ну, викинг и викинг.

– Я чалдон.

– Нет, ты викинг, – вздохнул Юрий Павлович. – Хочешь знать, что я думаю о всей вашей затее?

– Интересно…

– Обвел тебя Вася вокруг пальца, а ты и не заметил.

– То есть как это?

– Да так… "Когда?" – вот вопрос, который следовало тебе задать, не выпуская его руки из своей. Когда, конкретно, будет то-то и то-то? Когда он поедет в город, когда привезет снаряжение? Понял?

Иван приостановился и повернул обратно, наперерез начальнику лагеря, который направлялся в столовую.

"Уши развесил, елки-моталки! Ах, мол, хорошо как получилось!"

– Василий Васильевич! – окликнул он начальника. И, подойдя ближе, спросил: – Я хотел бы… Когда, конкретно, вы поставите вопрос перед завкомом насчет инвентаря и прочего?..

– Иван Ильич, дорогой, некогда мне сейчас, горн вот-вот. И потом, извини, – понизив голос, сказал Василий Васильевич, – мне еще в уборную… – Повернулся и, правда, засеменил к будке, покрашенной в голубой цвет.

– Артист! – кивнул Юрий Павлович вслед торопящемуся начальнику.

– Прохиндей, – согласился Иван.

– Будет вам и белка, будет и свисток, – заверил Юрий Павлович. – Когда лето кончится… Эх, симпатичный ты малый, викинг, но дитё. Как многого ты еще не знаешь! И Васю, в частности. Этот человек классически, виртуозно умеет уходить от лишних затрат своей энергии… Не-ет, викинг, поседеет твоя борода, но Васю тебе не пронять. Тут железно.

– А ты, Юра, прости меня, выглядишь сейчас этаким любителем жареного, – сказал Иван. Его стали раздражать в старшем покровительственный тон, торжество в голосе и даже то, что в чем-то он, старший, несомненно, осведомленнее его, Ивана, опытнее. – Ты-то почему в стороне?

– А мне, знаешь, до лампочки, по-русски выражаясь! – старший хотел, видно, беспечно улыбнуться, но улыбка получилась натянутая. – Я делаю то, что мне положено, а "гореть"… Нет уж, увольте.

– Теперь понятно… – начал было Иван.

– Да и тебе, – перебил Юрий Павлович, – зачем тебе это? Без дураков, зачем? Готовишься в университет, собираешься стать ученым, так на кой черт?..

– Меня приучили, понимаешь, с детства приучили делать все на совесть, если уж взялся. И дед приучал, и отец.

– На совесть, – язвительно усмехнулся старший. – Кому нужно?

– Мне, – сердито сказал Иван. – Хотя бы мне самому.

– Ладно! – махнул рукой Юрий Павлович, и видно было, что он не на шутку взвинчен. – Как-нибудь в другой раз…

Они подходили уже к столовой, справа и слева их обгоняли отряды, спешащие на полдник.

Глава 13

"Нет, это идиотизм! – думала Анна Петровна, прохаживаясь между рядами аккуратно заправленных коек в пустой палате. – Мальчишка! В лагере-то первый раз…"

Помощник ее оказался, ко всему прочему, еще и на редкость упрямым, бестактным человеком. Дело дошло до того, что он стал игнорировать ее, Анну Петровну. Стоило ей заикнуться, что сегодня у них по плану музыкальный час, как он, размахивая руками, начинал доказывать, что-де ни к чему этот музыкальный час, настаивал, убеждал, и она как-то даже терялась от такого натиска. Кончалось тем, что она оскорбленно замолкала и только глядела, как взбудораженные пионеры надевают кеды, достают удочки, бумагу, карандаши, веревки, сачки и еще какие-то штуковины. Собираются и беспорядочной толпой, с шумом, гамом, облепив вожатого со всех сторон, уходят в лес. Она с презрением смотрела на его бородатую голову с вечно непричесанной гривой, пока орава не скрывалась из виду.

Начиналось мучение, как вынести в безделье долгий день – не день, а год…

Уже все перестирала и себе, и ребятишкам, пересмотрела журналы в пионерской комнате, сходила к лагерной сторожихе, попила у нее чай из самовара и послушала неинтересные жалобы на завхоза… Ну, что еще?.. Нет, завтра же надо покончить с этим!

Но когда представила, как будет завтра, как она решительно возьмет отряд в свои руки, то почувствовала неуверенность. Более того, она была почти убеждена, что стоит бородачу крикнуть: "Ребята, кто в лес – собирайтесь!", как словно лихорадка охватит весь отряд. И ничем их не остановишь, это же нынешние дети. Невоспитанные до невозможности!

Все чаще и чаще за последние годы приходит вот такое чувство бессилия, раздражения и неприязни к разболтанной ребятне. Восемнадцать лет учит она, Анна Петровна, младшие классы, но никогда еще не было так трудно.

– Ну и дети пошли, черт знает, что за дети! – то и дело слышишь в учительской.

– И заметьте, – поддерживает кто-нибудь из учительниц, – год от года все хуже и хуже.

Анне Петровне самой все большую и большую усталость приносит каждый урок. И она знает, в чем причина. Причина в семье. Говорил же Макаренко, что воспитывать надо до пяти лет, после пяти приходится перевоспитывать… Сумела же она, Анна Петровна, воспитать своих детей как следует, и теперь одна радость: ни от учителей, ни от вожатых слова плохого не слышала. И Анне Петровне неодолимо захотелось повидать своих, сейчас же, сию минуту. Она знала, что, побыв с ними, поворчав на них за мелкие их грешки, да просто поглядев на них, успокоится.

Славик и Света, сразу же освобожденные вожатой от математической игры, подошли. Анна Петровна увела их в беседку, где было прохладнее; Света уселась к матери на колени и руку закинула ей за шею.

– Ну, как вы тут? – спросила Анна Петровна, вороша Славику выцветшую на солнце челочку.

– Мам, – сказал Славик, глядя на нее серыми отцовскими глазами, – возьми меня в свой отряд. Возьми, пожалуйста. У вас так интересно, все говорят… Возьми, а?

– И меня, мамочка! – заныла Света. – Меня тоже. – И зашептала: – Наша баба-яга совсем спятила…

– Что, что ты сказала?

– Правильно она сказала, – упрямо и как-то незнакомо насупился Славик. – Орет и орет…

– Это вы откуда набрались таких выражений? Это еще что за "баба-яга"? Это что еще за "спятила"? Это что за "орет"? – И Анна Петровна, не сдерживаясь, обрушила на головы своих чад все то раздражение, что накопилось за последние дни.

Света, округлив глаза, не мигая смотрела на мать, Славик стоял хмурый и чертил носком сандалии дугу на земле.

Выговорившись, Анна Петровна отрезала:

– Чтоб я больше не слышала подобных разговоров, подобных слов! Иначе отправлю в город к отцу.

– А мы и сами со Светкой решили, – надув губы, сказал Славик. – Не возьмешь в свой отряд, сбежим.

– Ты что, ремня захотел? – чуть не задохнулась Анна Петровна.

– Ну, мамочка, – зашептала Света, испугавшись за брата, – ну, не сбежим, не сбежим… мы просто так решили сказать, что сбежим…

От детей Анна Петровна ушла с головной болью.

В палате было душно.

Анна Петровна присела на кровать и прислонилась лбом к никелированной спинке.

"Завтра же надо покончить с этим, завтра же! А если упрется, то пойду к начальнику, пусть забирает этого обормота от меня! В противном случае, скажу, отказываюсь работать…"

Но тут Анна Петровна подумала, что убирать вожатого с отряда или из лагеря – это же без педсовета не обойдется. А если педсовет, надо будет что-то говорить. А что она скажет? Чем он там с ними занимается в лесу?

Поднялась, вышла на террасу, где в углу были свалены кучей уродливые корни, сучки, чурки, пни. Шкаф набит бумагами с каким-то схемами. Посмотрела одну такую схему. "Геологов собирается из пионеров делать, что ли?.. А может, завтра сходить с ними?.. Чтобы знать? Чтобы иметь аргументы?.. Да, пожалуй, иного выхода нет".

Глава 14

На следующий день третий отряд пошел в лес не только с вожатым, но и с педагогом.

К заранее намеченному месту прибыли также отряды Тани Рублевой, Ирины и Зои, прибыли для проведения туристической эстафеты.

Выстроив отряды на поляне в виде каре, Иван, увешанный компасами, свистками и веревками, вышел на середину, разъяснил условия соревнований и распорядился начать эстафету.

Командам, по шесть человек каждая, давался старт, они срывались с места и, осыпая ногами глину, вызывая целые лавины, скакали по береговому обрыву вниз, к воде. Там, на узкой песчаной полоске лежали пустые рюкзаки, в которые надо было правильно и быстро уложить походные вещи. Укладывали и бежали к ручью, к переправе. По бревнышку надлежало перебраться самим и перенести на тот берег якобы пострадавшего товарища. Потом – быстрей, быстрей опять к заливу, к лодке, что стоит неподалеку от берега на мелководье.

Взобравшись в лодку, шестерка гребла к обрывистому мысу, а, причалив, начинала карабкаться по круче. (Тем временем лодка возвращалась за следующей группой). Наверху судьи вручали командам компасы и талоны с координатами места, где должна быть установлена палатка. И вот – кто быстрее, точнее, правильнее…

Анна Петровна, стоя на краю обрыва среди орущей, свистящей и подбадривающей публики, ахнула, когда неуклюжий Сева Цвелев, прозванный Бочей, грохнулся в ручей вместе с "пострадавшим" Геной Мухановым. Ахнула и уже после этого, сама того не замечая, "заболела". Ее наэлектризовала толпа болельщиков, которые орали: "Быстрей!", плевались с досады, хохотали и стонали. А команды неслись по маршруту, ничего не слыша и не видя, кроме препятствий на своем пути.

Вот шестеро бросились к лодке все сразу к одному борту – лодка зачерпнула. Вот они, мокрые, в лодке. Неразбериха. Вот, наконец, догадались: двое на весла, один за руль, остальные чем попало – воду за борт. Гребут, гребут, гребут. Выскакивают, лезут по отвесному склону, цепляясь за корни сосен, срываются, сшибают собой задних. Глина налипла на мокрые штаны и рубахи, но мальчишки лезут, лезут, лезут.

– Быстрей же, быстрей! – верещит рядом с Анной Петровной Люся Иванова.

"Хиленькая", так зовут Люсю ребята. В лагере Люся на особом режиме, ей противопоказаны всякие перегрузки. Теперь же Люся приседает, подпрыгивает на своих ножках-карандашиках, хватает Анну Петровну за руку, жалуется:

– Ну, почему меня не взяли? Я бы сейчас, эх! – и вдруг кричит Севе Цвелеву, который задерживает команду: – Ну, разве так надо, Боча? Балда-а!

Щеки у Люси пылают, обычно тоскливые и неживые глаза блестят.

"Откуда что взялось!" – только успела подумать Анна Петровна, как толпа болельщиков повалила к последнему заключительному этапу эстафеты. Увлекаемая Люсей, поспешила туда и Анна Петровна.

А там мальчишки из отряда Ирины Дмитриевны только что установили палатку, причем под дном палатки оказалось два здоровенных пня.

– Ну, а теперь ложитесь в нее! – сердилась Ирина. – Ложитесь, ложитесь. Потом поделитесь впечатлениями…

Неудачники скребли в затылках, оправдывались, разумеется под хохот и издевательские реплики болельщиков, что-де компас указал на эти пни…

Затем все двинулись к месту соревнований по стрельбе. Здесь распоряжалась Таня Рублева.

– Огонь! – кричала она.

И шесть красных оперенных стрел, выпущенных из тугих черемуховых луков, летели в большие яркие мишени, подвешенные между сосен.

Азарт соревнования нарастал, все меньше и меньше оставалось стрелков. Таня Рублева и подоспевшие к ней на помощь Иван, Ирина и Зоенька с трудом оттеснили болельщиков за линию огня.

Наконец стрелков, идущих без промахов, осталось всего двое: мальчишка по имени Чингис из Таниного отряда и Боря Анохин – из третьего. Чингис спокойно брал длинную прямую стрелу, вскидывал перед собой лук, и красная стрела, как луч из узкого черного глаза, нацеливалась точно в мишень. Затем он плавно опускал тетиву, и стрелы одна за другой пороли картон в самом центре у цифры десять.

– Давай, Чингис! – кричали болельщики. – Так их, Чингиска! Есть! Снова десяточка!

Боре же они кричали: "Куда тебе, враль! Стрелок нашелся! Сдавайся!"

Боря Анохин внимательно и сердито следил за движениями соперника. Он не глядел на мишень, как все другие стрелки, он глядел на Чингиску в то время, когда тот стрелял. Боря не слушал что орали дураки болельщики, он вцепился глазами в Чингиску и мысленно проделывал за ним все движения, даже глаза сужал, как он, даже зубы скалил так же. Боря Анохин решил победить. Ему надо было победить. Его не взяли в эстафетную команду. Он, видите ли, маленький, у него ноги короткие… Ну, что ж, он покажет сейчас…

"Посмотрим, Иван Ильич, посмотрим!"

А еще Борю разозлили болельщики, хотя он их и старался не слушать.

"Дурачье, – думал Боря. – Орут: враль, враль! А ведь сами же слушают, рты поразевают! Виноват я, что ли? Раз получается не то, что думаю. Начну рассказывать все как было, а потом само собой… Но ведь слушают! Так чё орать: враль, враль? "

Чингисова стрела вонзилась в мишень, и, мгновение спустя, Борина стрела, как тень, сделала то же самое. Шум растет. Стрелы одна за другой: Чингис, Боря, Чингис, Боря, "Огонь!", "Огонь!".

И вот два пучка красных стрел торчат в десятке. Чингис опустил лук, Боря опустил тетиву, послав последнюю стрелу.

Никто ничего не понял. Ринулись к мишеням. Чингис сработал чисто: все десять стрел в десятке. А у Бори – девять. Что за черт? Где же десятая? И вдруг ахнула толпа. Одна стрела торчала в другой.

Что тут началось! Борю схватили, стали подбрасывать в воздух, потом кричали: "Молодец!", "Ну и выдал фокус!". А он, оглушенный внезапно свалившейся на голову славой, все пытался рассказать, что ничего удивительного, что как-то он вогнал целых… десять стрел одна в одну!..

Под звуки горна судьи вручили Боре приз: лук и колчан, украшенный серебряной чеканкой (станиолевой бумагой).

Не успели утихнуть страсти вокруг неслыханного случая, как Иван с мотком капроновой веревки полез на высокую сосну. И толпа хлынула к сосне.

Анна Петровна, поостыв от эстафеты и дуэли лучников, снова осуждающе смотрела на своего помощника. "Неужели, – думала она, – человек не понимает, что это не педагогично, что это мальчишество – завоевывать авторитет таким путем? Сегодня лазит с ними по деревьям, завтра они начнут похлопывать по плечу и называть Ванькой… И отряд развалится от такого панибратства, не отряд будет, а банда…"

Привязав один конец веревки к вершине сосны, Иван спустился вниз и, поднявшись на другую сосну, привязал к ней другой конец веревки. Затем зацепился за веревку каким-то крючком и, оттолкнувшись от ствола, прыгнул в пространство между вершинами. Рывок! Как струнка, дернулась веревка, спружинили вершины, и вытянутое тело заскользило на фоне неба от одного дерева к другому. По толпе прошел гул удивления и восхищения, среди мальчишек начался тарарам, каждый лез вперед, у сосны – давка, споры, крики.

"Ну вот, – усмехнулась Анна Петровна. – Дикость, и больше ничего".

Но тут в самую гущу столпотворения спустился Иван. Подняв руку, он заговорил, и толпа стала успокаиваться, глухо ропща, вытягиваться в очередь.

Анна Петровна повернулась и, не замеченная никем, пошла по тропке, что вилась по-над обрывом к лагерю. Как ни странно, но более всего Анне Петровне было неприятно видеть это повиновение, это покорное выстраивание в очередь… Она поймала себя на том, что, думая о помощнике плохо, она фальшивит сама перед собой. Ведь если честно, ее прямо-таки заворожили цепкие движения рук и ног, гибкость сильного тела, обезьянье проворство. Она еще в жизни не видывала, чтобы взрослый человек так быстро и ловко карабкался к вершине дерева! Это она… а ребятишки? Ведь если честно, если не лукавить с собой, то эта эстафета… что в ней предосудительного? И если честно, то красиво ли было с ее, Анны Петровны, стороны наказывать его за выступление на педсовете? Ушла, оставила одного с отрядом…

Такие мысли пришли Анне Петровне в голову, и на душе от них делалось все тяжелее, все тревожнее. Становилось ясно, откуда это насупленное упрямство на лице у Славика, становилось ясно, почему пионеры последнее время не замечают ее, особенно мальчишки.

"Еще бы! – думала Анна Петровна. – Еще бы! Я же не способна лазить по деревьям… Да и вообще, нужна ли я им здесь? Да, да, нужна ли?"

Но некоторое время спустя она уже спорила с собой: "Что за вздор? Нужна ли? Что за нелепость? Да на нас, таких, как я, и держится все. И здесь, и в школе. Что за вздор!"

Однако в душе накапливалась горечь, горечь. Чем яростней доказывала себе Анна Петровна свою полезность и необходимость, тем сильней ей хотелось зареветь. Становилась невыносимой обида на что-то… Или на кого-то? Анна Петровна ускорила шаги, чтобы быстрее дойти до лагерных ворот, чтобы, подняв голову, как ни в чем не бывало пройти по лагерю, чтобы легкими поклонами отвечать на приветствия вожатых и пионеров, чтобы…

Почти бегом, запыхавшись, проскочила она мимо дежурных у лагерной калитки.

Глава 15

Василий Васильевич Князев опустился в кресло у себя в кабинете, вытер шею и лоб клетчатым платком и включил вентилятор. Начальник лагеря был рассержен, он негодовал. До самых дверей кабинета его сопровождала толпа пионеров.

– Василь Васильч, а когда тир будет?

– А вышка, чтоб прыгать в воду, Василь Васильч?

– Военную игру бы, Васильвасильч!

– А на шлюпках поплывем?

– Вы скажите Полине Карповне… В других отрядах вон как, а у нас…

– Октябрятам стрельнуть разрешат?

С доброй крупногубой улыбкой он отвечал направо и налево: "Да-да… Скоро-скоро… Обязательно!.. Подождите, детки… все будет, все!" А сам боком, боком, поближе к кабинету… И вот теперь, сидя в прохладном кресле, надорвал пачку "Любительских", глубоко, с облегчением затянулся.

Вентилятор, поворачиваясь вокруг своей оси, точно радар, бесшумно гнал прохладу по всему кабинету.

Покурив, Василий Васильевич включил радиостанцию, и по лагерю из всех динамиков разнеслось: "Старший вожатый Юрий Павлович и физрук Эдуард Николаевич, зайдите срочно к начальнику лагеря". И, некоторое время спустя, еще раз: "Старший вожатый Юрий Павлович и физрук Эдуард Николаевич…"

А когда они явились, Василий Васильевич сердито заговорил:

– Вы смотрите, что творится! Этот бородач баламутит мне лагерь. Ребятня проходу не дает, житья, понимаете, не стало! Вожатые один за другим с жалобами. Там шишками бой, понимаете, пионеры устроили, стекла в палатах выбивают. Тут клумбы вытоптали. Занятия по пению и танцам срываются, музыкант жаловался. Спать уложить ребятню – пытка! Вожатые охрипли. Фетисову чуть не в глаза бабой-ягой называют. Пришлось ее в город отпустить: горло, – говорит, – лечить…

Старший вожатый, удобно устроившись в кресле и неторопливо покуривая, казалось, внимательно выслушивал разгневанного начальника. На самом же деле, зная наперед, о чем будет речь, Юрий Павлович слушал вполуха, сам же по обыкновению размышлял о своем.

"Испугался, – не без иронии думал он о Князеве. – Подуло свежим ветерком, не грянула бы гроза, не наступил бы конец курортной жизни… Ишь как раскипятился!.. Съесть готов Кувшинникова. Да, брат, Кувшинников не из тех, кем ты окружен… Не хочет тебе поддакивать, даже на твой "день рождения" не захотел прийти, не дается, не приручается… Любопытный малый, между прочим, завидная энергия! Можно себе представить, какого шороху он бы навел, побудь здесь подольше…"

– …Кувшинников и иже с ним просто игнорируют план мероприятий! – начальник лагеря вытер лоб клетчатым платком и подвинул вентилятор ближе к себе. – Это по твоей части, Юрий Павлович…

– Видишь ли, Васильич, – заговорил спокойным голосом старший, – план-то планом, но ведь Кувшинников тоже ничего предосудительного, в педагогическом смысле слова, не делает. Наоборот. Вот я, например, вчера у них на отрядном "огоньке" был. Иван Ильич проводил викторину. Записал где-то на магнитофон разные птичьи голоса… А это, скажу я вам, умудриться надо! И жаворонок, и синица, и утки, и коростель, и чибис, и кулик, и чайка, и, бог знает, кто еще! Включит, а пацаны хором: "Трясогузка!" Не разберут, он еще раз… Я только ворону и узнал, честное слово! Костерчик у них горит, все в кружок на поляночке уселись, тихо, ночь кругом и – птичьи голоса… Что скажете на это, джентльмены? Полезное дело? Полезное. То же можно сказать и о туристской эстафете, и о занятиях по топографии. Сам же ты умилялся недавно, мол, хорошо, Иван Ильич, что вы детей в лес водите, вспомни-ка? Вот если бы Иван Ильич режим нарушал… Но сейчас у него и с этим полный порядок. Другие не могут спать уложить, а у него ребята спят без задних ног. Натаскает их за день, дай бог до постели… – Юрий Павлович безымянным пальцем снял с губы табачную крошку.

– Я ему про Фому, а он про Ерему! Ты мне скажи, что с лагерем делать?.. Заявись сейчас комиссия из города, ну, караул кричи! – и расстроенный Князев выругался.

– Вот и получается, – продолжал старший, не обратив внимания на ругань начальника, – что с какой стороны ни подойдешь, зацепиться-то и не за что.

– Сам знаю, – сердито сказал Князев, – если было бы за что, давно бы его из лагеря вышвырнул к чертовой матери, бородача этого! Но то не ваше дело… От вас я жду предложений, за этим вас и позвал. Что делать – чтобы лагерь унять?.. Жду. – И сам уткнулся в какую-то бумагу, лежавшую на столе.

"Горазд ты жар-то чужими руками загребать, – подумал Юрий Павлович. – Ждешь предложений?.. Вот мое предложение: чтобы совсем не потерять авторитет в глазах пионеров, нам следует знать, что их интересует. А их сейчас интересует все, что делается в отряде Кувшинникова. Вывод… надо пойти навстречу его предложениям, наладить инструктаж вожатых с тем, чтобы распространить опыт третьего отряда на весь лагерь, на все двенадцать отрядов… Тебе, Князев, конечно же, следует похлопотать насчет шлюпок и яхт, насчет винтовок, насчет вышек для прыжков в воду… А тебе, Эдя, как физруку, необходимо освоить компас, научиться ходить по карте, учить пионеров плавать, с вышки прыгать, стрелять и всему прочему, то есть выполнять свои святые обязанности… Не будешь, изволь убираться!" – Юрий Павлович даже руки потер от удовольствия, представив, как Филимонов – никуда не денешься! – лазит по деревьям и оврагам, карабкается на обрывистый берег и прыгает в воду с пятиметровой высоты…

– Ну? – властно спросил Князев, не отрываясь от бумаги. – Жду.

Это "жду" вернуло старшего на землю. "Помечтали и хватит, – невесело усмехнулся он в душе над самим собой. – Ты меня как-то задел за живое, Иван Ильич, обозвал "любителем жареного". Ты-то, мол, Юра, почему в стороне, почему меня не поддерживаешь?.. Почему? Да потому, во-первых, что я не знаю тебя. Не знаю, что ты за личность, что тобой движет, какая пружина? А во-вторых, ты ведь птичка залетная, гастролер… Навыдавал лозунгов, идей, блеснул и… сделаешь ручкой. А мне ведь с ними оставаться, с Васей и всей его братией… Да, конечно, я их презираю, да, да. Но я уже с ними связан, все мы тут одна гоп-компания… Выступить открыто против них? Порвать? Плюнуть на все и уйти из лагеря?.. Нет, на это я, видно, не способен. Я не герой и не самообольщаюсь на этот счет…"

– Ну? – все так же властно повторил начальник лагеря и уставился на Филимонова.

– Вытурить из лагеря двоих-троих, – сказал физрук и грохнул кулаком, обрызганным веснушками, в подлокотник кресла, – остальные успокоятся…

– Ты, Эдя, Пришибеева знавал? – спросил старший.

– Пришибеева? – попытался вспомнить физрук. – Вроде нет, а что?

– Да так…

– Ну, а что наш философ, предложит? – и холодноватые глаза начальника из-под мохнатых бровей уставились на Юрия Павловича.

– Надо, наверное, чем-то интересным занять пионеров, – пожал плечами Юрий Павлович, – тогда они и перестанут бузить… А что у нас есть интересное?.. Военная игра запланирована на вторую смену. Провести сейчас. Военная игра всегда захватывает пацанов. Вспомните, в прошлом году после игры они еще дня два шумели: все обсуждали, что было и как. А потом… военная игра перемешает "и ваших и наших"… Помните двух блондиночек? Были подружками – водой не разольешь, а попали в разные армии и после игры так поспорили, что и здороваться перестали… Причем, во главе воюющих группировок надо поставить Эдю и Кувшинникова. И Эде, конечно, надо победить: мальчишки любят генералов-победителей…

– Возьмешь участок у болота, – Князев повернулся к физруку, – там всегда побеждают. Потому что сзади болото, понимаешь, прикрывает с тыла. А в наступление можно вдвое больше "солдат" послать, понял?

– Запланирована эта игра на вторую смену, – пробурчал Филимонов, – на второй и провели бы…

– Проведем завтра же! – оборвал его Князев. – Подрастрясешься, а то совсем заспался, понимаешь! А потом спартакиаду еще организуешь. А там и до конца смены считанные дни… Сообразил? Если нет, соображай…

Юрий Павлович, как бы со стороны наблюдая и за собой, и за своими собеседниками, иронизировал и над собой, и над ними. "Заговор обреченных, – думал он. – Стратеги!.. Эде надо победить. Эх, нашему да теляти… Не видать тебе, Эдя, лаврового венка победителя, как своих ушей!"

Князев, между тем, поднялся из-за стола, прошелся по кабинету и даже запел потихоньку:

Не горюй о цветах, о цвето-о-очках…

Сладко потянулся и напомнил физруку и старшему, собравшимся уходить:

– Сегодня не опаздывать. Сразу после планерки… У Фенечки день рождения…

– Там же? – спросил Юрий Павлович, лениво позевывая.

– М-гу, – кивнул Василий Васильевич. – Эдя возьмет у сторожа лодку и сплавает…

– Давайте бумажки. Я что! Я всегда пожалуйста. – Физрук смахнул со стола две десятирублевки и спрятал их в нагрудный карман спортивной куртки.

Глава 16

Сразу же после планерки Иван незаметно отделился от шумно переговаривающихся вожатых, вышел через лесную калитку за лагерь и, светя фонариком, направился вдоль забора к заливу. Здесь, над обрывом, насобирал беремце сушняку, сложил костерок и растянулся подле него на земле. Некоторое время лежал и слушал шорох волн под обрывом, сипение сосен и потрескивание веток на огне.

Все рушилось… На планерке вдруг объявили о военной игре. А он-то, Иван, надеялся в конце смены провести поход, ребят настроил, с самого начала смены настраивал, думал о походе постоянно, и вот те на. Игра, а потом еще и спартакиада.

После разъяснения физрука Филимонова, что это предполагается за игра, они трое – Иван, Зоя и Таня Рублева – выступили против. Драчка, – говорили, – не игра будет. Таня яростно отстаивала свой вариант игры, она это здорово себе все представляла: большой район военных действий, различные рода войск, орудия, фанерные танки, укрепления, ходы сообщений, разведка, ночные действия, ракеты, рейды в тыл врага, взятие "языка", прорывы линии обороны. Ничего этого не будет, будет банальная борьба за знамя, как в прошлом году, как в позапрошлом, как десять лет назад.