Текст книги "Экипажи готовить надо"

Автор книги: Анатолий Черноусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Трава так сладко щекотала и холодила подошвы ног, что Иван почувствовал себя деревенским парнишкой. И дед был вроде бы где-то рядом, и шли они на рыбалку, на покос или на охоту…

"Сколь баско-то у нас здесь, Ваньша, вольно-то! – вздыхает дед. – А дух-то, слышь, дух-то! Каждая травинка по-своему и цветет, и пахнет, ну сколь живу, не могу спокойно… На покосе ежели, так припаду к сену – и голова кругом…"

Не однажды уговаривали старого переехать в город, и отец, и мать уговаривали.

"Куды-ы! – сердился он в ответ. – В пыль-то? В шум-то? В толчею-то? – Особенно возмущал его четвертый этаж: – Хоть бы уж первый, все на земле, а то эвон!.. Под тобой живут, над тобой живут, ни небушка над головой, ни земли под ногой, не-ет, паря, – говорил он сыну Илье, Иванову отцу, – я уж тут, однако, и помирать стану. – И наказывал всякий раз: – Ваньшу-то посылай. Поможет што, да и веселей мне…"

На целое лето Иван приезжал к деду, зарастал белесой гривой, ходил босой, дичал. Интересно было с дедом, что ни шаг – у него либо красота, либо хитрость природы, либо тайна. А сколько они исползали лесов, озер, солонцов и болот! Четыре года как нет деда, а будто вчера все было…

Избушка пасечника показалась внезапно за поворотом. Он перебрался отсюда, пасечник, уехал поближе к людям, когда стали затоплять пойму, а деревни перевозить на более высокие места. Ульи он увез с собой, а избу сдал в аренду заводу; с тех пор она служит приютом для заводских туристов. Бывал здесь и он, Иван, с туристами, да и подшефных школьников приводил сюда же…

Неподалеку от избушки, в кустах у ручья, вился дымок, оттуда доносились неясные голоса, там будто спорили. "Пинигина", – сразу же узнал Иван и задумался, присев на пень. Вот он сейчас должен подойти к ним и начать: "А-а, так вот вы где, хулиганы? А ну, марш в лагерь! Как не стыдно? На педсовет захотели? Сегодня же вылетите вон! До чего докатились!.. А ты, Пинигина…"

"Ерунда, – решил Иван, – не смогу я. На Пинигину тем более…"

Они пришли тогда на пасеку очень поздно. Стояла морозная лунная ночь. Надо было срочно растопить печку, нагреть избу, приготовить ужин. Но дымоход отсырел, размерзся, печь никак не хотела топиться, дым валил из всех щелей. Разгоряченные бегом лыжники начали зябнуть, а он, Иван, ничего не мог придумать.

– Грейтесь, не стойте, грейтесь! – кричал.

Но школьники устали, проголодались, и теперь, сгрудившись в кучку и втянув головы в плечи, только перебирали ногами, обутыми в лыжные ботинки. Примолкли и лишь время от времени крякали от холода и нетерпения, одежда на них все больше обрастала мохнатым инеем.

А дым в избе, между тем, становился уже вязким, легкие у Ивана раздирало, глаза слезились так, что лицо было мокрым. Тогда-то эта Пинигина… Она была самая маленькая, неизвестно как попавшая к старшеклассникам, и ей не везло всю дорогу: то ломалось крепление, то терялось кольцо с лыжной палки. "Не везет, знаете, – жаловалась она, когда он поправлял ей крепление, – всю жизнь не везет. Как Марии Стюарт… вы читали?"

Он хорошо ее запомнил, эту маленькую "Марию Стюарт"… Когда после очередной попытки разжечь дрова он выскочил на воздух, чтобы передохнуть, то глазам своим не поверил. Стояли по краям поляны заиндевелые деревья, искрилось все вокруг, жег невмоготу мороз, а на поляне по кругу неслись танцевальные пары, метались четкие тени, под ботинками пылью взрывался снег, из двух десятков ртов курился пар. В центре же круга на полузанесенной собачьей конуре возвышалась девчонка, невезучая, как шотландская королева, и, размахивая руками, кричала:

– Быстрей, канальи! Взять мороз на абордаж! Иначе – трупы! Еще быстрей, еще! Это вам "молдаванеска"! А не "умирающий лебедь"! Траля-ля-ля-а-а-а!..

Командуй, наверное, кто-нибудь из них, из старших, заупрямились бы, послали к черту, а тут клопиха… И со смехом, с криками, со свистом развели, раздули хоровод, все больше и больше воодушевляясь жаром танца. И дымоход как-то вскоре прогрелся, и вообще все прошло отлично; на следующий день вволю набегались, накатались с гор и нападались. В город возвращались с песнями и со свежими щеками.

Иван раскатал штаны, зашнуровал кеды, пригладил волосы растопыренной пятерней, постоял с минуту, но так и не решив, как себя держать, вышел из своего укрытия.

И возник над ними, лежащими вокруг костра. Они обернулись, кое-кто привстал, лица красные от огня, губы черные-пречерные.

– Устроились вы ничего, – пробормотал Иван.

– Картошки хотите, Иванлич? – спросила Пинигина и так на него поглядела, так неиспуганно и ничуточки невиновато, а даже обрадованно, что он рассмеялся над собой: битый час соображал, как начать да что сказать.

– Печеная? – спросил он, присаживаясь к костру.

– М-м… я вам сейчас достану.

– Мы уж объелись! – похвастал пацан, усыпанный конопушками, Муханов.

– Искупаемся и поедим, искупаемся и поедим! – оживился другой беглец, маленький, с большой яйцевидной головой.

– Из середины доставай, там жарче, – важно, как глава семейства, сказал Юрка Ширяев.

– Уй, а то я не знаю! – пропела Пинигина, ковыряясь палочкой в золе и углях. При этом тряхнула светлым "конским хвостиком", перевязанным голубенькой ленточкой. Одета была в легкое платьишко горошком.

– О чем вы говорили-то сейчас? – спросил Иван, разламывая обуглившуюся картофелину и откусывая от ее дымящейся разопрелой мякоти.

– О дельфинах, – ответил Муханов.

– О чем, о чем?

– О дельфинах, – подтвердила и "Мария Стюарт". – Я им рассказывала. Они же темные, – кивнула она на пацанов. – Не читали. Я им говорю: дельфины – это все равно что люди. На земле самый умный – человек, в воде – дельфин. Не верят!

– Читала, хф! – фыркнул большеголовый. – Я вот однажды… купался в море, да. Ночь была, ну, не ночь, а так… видно еще, в общем, было. И гляжу…

– Акула! – снисходительно вставил Ширяев.

– Ты че, акула! – возмутился рассказчик. – Акула не акула, а такая, знаете… – Он доверительно посмотрел на Ивана. – С мечом.

– Меч-рыба, – стараясь быть серьезным, подсказал Иван.

…– Ага. И р-р-аз, на меня! Такой ме-еч, а пасть! А глаза! И холодом, знаете, обдало, и запузырилось все. Ну, думаю, кранты!.. Тут прямо под меня такое… как бревно, только живое, теплое. Я – на него, и это… вижу, что несусь к берегу. Меч-рыба все быстрей. И оно, подо мной, быстрее! Только вода шумит. И все. И раз… сижу на песке. Никого. Только хвост из воды показался… Черный.

– Так чё, дельфин был? – издевательски спросил Юрка Ширяев.

– Ну а кто же? – сочинитель растерянно поморгал маленькими глазками.

"Как же его зовут? – вспоминал и никак не мог вспомнить Иван. – Стыд, пионеров своих не знаю!"

– Ох, вра-аль, ох и враль! – как бы очнувшись, покачала головой Пинигина. – Иванлич, вы еще такого наслушаетесь… Мы целый день слушаем. – И, обращаясь к сочинителю: – Да нет же дельфинов у нас! И этих меч-рыб. Они же в морях, в настоящих морях, в океанах.

– Ну, умная, Пинижиха, ну, умная! – маленькие глазки сощурились. – Море Сибирское почему? Потому что реку плотиной перекрыли. А река-то куда впадает? В океан или как?

Правильно. В океан. Вся компания задумалась на минуту: кто его знает? Сочиняет, конечно, враль, но река… это да, что в океан течет, а значит, проход есть…

"Миры!" – подумал Иван, глядя на размышляющих ребят. И неожиданно для самого себя предложил:

– Идемте овраги посмотрим, а?

– Овраги?

– В километре отсюда такие овраги… я зимой чуть шею не свернул.

– А костер? – спросил конопатый Муханов, вскакивая на ноги.

– Залить бы надо, – сказал Иван, – да чем?

– А вот… кепками, – предложил Юрка Ширяев, и – быстро, быстро к ручью.

Залили голубоватые угольки и зашагали напрямик через лес.

Сначала их кеды тонули в хвое, потом в ярко-зеленом прохладном мху, оставляли рубцеватые отпечатки в дорожной пыли и в топи небольшого болотца.

Неподалеку от старой сосны Иван остановился и поднял палец в положение "тихо!". Услышав стук, жестом велел следовать за собой. Стараясь не трещать валежником, подошли к сосне, на которой дятел самозабвенно дубасил сухую ветку. Разящий клювик наклонялся в одну сторону, и автоматное "тра-та-та!" разносилось окрест; затем следовал поворот головки на некоторый угол, и новое "тра-та-та!" глушило вредителя, засевшего в древесине.

– Понимаете, – шепотом объяснил Иван, – когда рубят дрова, то ведь тоже так: сначала с одним наклоном, потом с другим.

– Хе-ге! – рассмеялся Муханов. А когда он смеялся, то вся его пестрая физиономия, все эти сочные конопушки приходили в веселое движение.

"Кажется, его Мухоловом прозвали", – вспомнил Иван.

Сделав свое дело, дятел всплеснул пестрым красноштанным опереньем и улетел, а путники отправились дальше. По дороге они открыли еще, что в паутине, натянутой между деревьями, может переливаться радуга, что кукушка, прокуковав один цикл, негромко каркает, будто откашливается, прочищает горло перед новым "ку-ку"; что чибис – крикливейшая из птиц, появись только неподалеку от его гнезда.

Летом овраги еще более глубоки и таинственны. Высокий папоротник, густая акация и черемуха сделали извилистые склоны почти непроходимыми, и напахивало от оврагов прохладой и горьковатой прелью. Иван вспомнил, как открыл эту страну оврагов… В одно из воскресений он с заводскими лыжниками приходил в избушку пасечника и утром, когда все еще спали, встал на лыжи и побежал себе наугад от избы, а вскоре оказался вот здесь. Толкнулся палками, заскользил во-он туда. Снегу было – выше кустов, кое-как вылез на противоположный склон, прошел немного – еще овраг, а на склоне – березки, чуть не врезался в одну из них: летел так, что ветер в ушах. Всего же насчитал он тогда семь оврагов; потом был длинный пологий спуск, и вынесло его, Ивана, в конце концов, к камышам. Посреди камышей на островке виднелось какое-то покосившееся строение. Колхозник, везший на санях солому, рассказал, что строение – бывшая водяная мельница, что речка называется Китим, что у мельницы много старых омутов, в которых полно рыбы, что ниже по течению Китим быстрый и светлый, однако не глубокий. Тогда речка спала под снегом, а теперь, наверное…

– Так пойдемте! – чуть не хором заявили беглецы.

"Вот что им надо…"

– Ну лад… – согласился было Иван, но осекся. Опомнился. Увидел, что прямо в просеку опускается солнце, огромный алый шар с грязно-синим осадком внизу.

– Иванлич… – ныли все четверо.

– Сейчас, ребята, бегом в лагерь! Бегом, бегом…

– А потом? Когда-нибудь?

– Вы же сами хотите речку посмотреть? – напомнила Пинигина, когда они уже спешили в сторону лагеря.

– Посмотрим, посмотрим. И речку, и омуты. Обязательно посмотрим.

А сам успокаивал себя: ничего, ничего, зато теперь-то уж Анна Петровна обо всем, наверное, поразмыслила. Теперь ей ясно, почему они убежали. Времени было достаточно, чтоб поразмыслить, понять и остыть.

В лагерь примчались в тот самый напряженный час, когда вожатые очень хотят, чтобы дети заснули, а дети этого совсем не хотят. В полусумраке то и дело слышались призывы ко сну, уговоры, угрозы…

У Анны Петровны все было приготовлено к встрече…

Глава 5

Педсовет собирался в столовой, где пахло вымытой клеенкой, а на столах стояли указатели отрядов. Вожатые и педагоги входили группками и в одиночку, но больше парами – прямо от пионеров, которые наконец угомонились. Большинство здесь составляли девушки: работницы из цехов, чертежницы из отделов, студентки заводского техникума, ученицы старших классов. Шумно ввалились в столовую нескладные парни с взлохмаченными волосами, в расклешенных брюках. Во главе ватаги шел Женя Петухов, тот самый Женя, у которого "не отряд, а полная анархия", как было сказано начальником лагеря на одной из планерок. Розовощеких этих вожатых прозвали в лагере "мальчиками-безобразниками", потому что по ночам они не спали, а шатались по лагерю и распевали под гитару или подшучивали над вожатыми-девчонками, совали им, спящим, макароны в волосы, выносили из палат вместе с кроватями; и даже ходил слух, что сестре-хозяйке, отличавшейся особо крепким сном, они намалевали не то туза на лбу, не то лихие гусарские усы. Анна Петровна, рассказывая об этом Ивану, возмущалась, однако, не мальчиками-безобразниками, а девушками, которые допускают подобные "шуточки".

Было здесь и несколько пожилых учительниц, были руководители кружков, массовики, физруки во главе с рыжеватым здоровяком Филимоновым, прозванным Кудазакупалку.

Вот и Ирина появилась в дверях столовой. На Ирине была голубенькая юбка, белая кофта с закатанными рукавчиками, и все это очень шло к ней, стройной, загорелой, с темными волосами, которые свободно падали на плечи. Отыскав глазами свою помощницу, Ирина направилась к ней, мальчики-безобразники притихли, посерьезнели и простодушно принялись разглядывать проходившую мимо "студенточку".

Когда подружки уселись рядом, Зоя слегка подтолкнула Ирину и что-то сказала ей, глянув в его, Ивана, сторону. Но Ирина лишь плечом повела, мол, никакого мне дела нет до этого Ивана.

Однако в следующую же минуту Иван забыл про девушек, так как в столовую вошли начальник лагеря и старший вожатый. Они заняли свои места за столом, накрытым красной материей, Анна Петровна ввела беглецов и поставила их так, чтобы они были видны всему педсовету. Начальник лагеря Василий Васильевич Князев изложил суть дела и сказал, что крайне возмущен поступком этих четверых.

Возмущены были и многие из вожатых. Они еще не успели остыть от скандалов со своими отрядами, не успели успокоиться, и на тебе – побег. А где гарантия, что побеги не станут модой? Ведь дурной-то пример заразителен…

– Как могли?

– А вы знаете, что пережила из-за вас Анна Петровна?

– На ней лица вон нет…

– Кругом тайга…

– В заливе глубь.

– Что вы там делали, интересно?

– Целый день?

– Вы прекрасно знали, что полагается за такое!

– А ты, Пинигина, ты!

– Как не стыдно, девочка!..

Иван водил указательным пальцем по узорам клеенки и думал – зачем? Зачем этот шум? Когда предельно ясно, почему ребята убежали. Сесть бы им вдвоем с Анной Петровной в беседке, он бы рассказал обо всем увиденном, услышанном и передуманном за день, и вместе, тихо-мирно, решили бы, что делать. Так ведь слова не дала сказать, на педсовет – и точка!..

"Возьмут и выгонят парнишек… Защищать? Конечно, защищать, но вот попробуй тут… Съедят. В два счета стрескают!".

– Ширяев, зачем тебе понадобилось в лес? Курить? – начальник лагеря поджал полную нижнюю губу и приспустил на глаза выгоревшие на солнце брови. Голос его отливал металлом.

– Нет, я… Мы просто… – начал было Юрка.

– Говори все как есть, иначе хуже будет! – предупредил физрук Филимонов почти так же зычно, как он кричит в рупор: "Куда за купалку? А ну, назад!"

Старший вожатый Юрий Павлович Стафиевский в разговор не вступал, бледноватое лицо его с правильными чертами было спокойным, казалось, страсти, кипящие в столовой, его не касаются.

– Да не курил я! У меня и сигарет-то нету, – глухо и сердито отпирался Ширяев.

– Кого хочешь обмануть! – возмутилась Анна Петровна, сидевшая неподалеку от Ивана. – Мы тебя, слава богу, не один год знаем… А нынче ты обнаглел до того, что в первую же ночь в палате закурил!

Ропот прошел по рядам от этих слов, и Иван еще безнадежнее подумал о своем намерении защищать беглецов. А Юрка стоял весь распаренный, растерянный. Коренастая, не по годам крепкая фигурка, не раз стиранная рубаха, свисающие, видимо, унаследованные от старшего брата, штаны. Лицо скуластое, руки большие, взрослые какие-то руки… Иван знал уже, что семья у Юрки немалая, пять душ мал мала меньше, что отец частенько "закладывает за воротник", что живут они где-то на окраине, что Юрке приходится колоть дрова, копать огород, мыть полы, топить печь, чинить заборы.

"Заплакал хоть бы, что ли, – подумал Иван. – Не камни же здесь, люди…"

Но нет, никакой влаги не предвиделось в серых, чуть раскосых Юркиных глазах.

– Иди, Ширяев, – сказал начальник лагеря строго и как-то даже печально, – мы еще посовещаемся, но можешь, пожалуй, собирать чемодан, таких нам в лагере не надо.

"Ага, – отметил Иван, – все-таки "посовещаемся"!"

Настала очередь Пинигиной. Мария Стюарт была бледна, теребила полу черной курточки, не мигала.

– Как же это ты, Люда, а? – сочувственно спросил Василий Васильевич. – Мальчишки… хулиганы, понимаешь, и ты вдруг с ними… в лес. Ведь ты же умная девочка, книжки любишь читать, ну и читала бы себе! Вон у нас библиотека-то какая! Пионерская комната, журналы всякие…

Пинигина подняла свои серьезные синие глаза и уже больше не опускала их, глядела прямо на начальника. Иван видел ее лицо на черном фоне окна, и была на этом лице какая-то решимость, это чувствовалось теперь и во взгляде, и в том, как пошевеливались ноздри.

– …мать старается, растит тебя одна, а ты…

– Нет, зачем же так? – нервно дернулось острое плечико Марии Стюарт. – Зачем же со мной-то по-другому? Юрка что? Это все я. Я их подговорила убежать, и меня вы должны наказать.

Старший вожатый оживился и несколько заинтересованно глянул на пионерку.

– …И наказывайте! Не надо мне вашей жалости! Спасибо. Не хочу я здесь… Исключайте! Да я и сама завтра!.. – подбородок у нее дрогнул, но она тотчас же закусила губу.

"Что это с ней?" – подумал Иван и глянул на начальника.

Но тот не закричал "вон!", не вскочил из-за стола, не грохнул кулаком, а только насупился и медленно стал багроветь.

– Вы свободны. Можете идти, – спокойно промолвил старший вожатый в неловкой тишине, наступившей в столовой, когда побагровел начальник лагеря. – Завтра вожатые сообщат вам о решении педсовета. – И к физруку Филимонову: – Эдуард Николаевич, пожалуйста, проводите пионеров спать.

Когда беглецы вышли вслед за физруком, кое-кто еще повозмущался. "Подумайте, какая!" "Да-а, что из нее дальше-то будет…" Но и только. Единодушия уже не было, многие растерянно хлопали глазами, некоторые шептались, произошла, одним словом, заминка.

– У нас предложение! – сказала тогда Таня Рублева, худенькая очкастая девушка, подстриженная под мальчишку. – Давайте послушаем самих вожатых третьего отряда, что они-то думают?

"Вот именно, – обрадовался Иван. – Что мы-то думали сегодня целый день? Умница ты, очкарик!" – И посмотрел на Анну Петровну, которая, пожав плечами, начала говорить.

И сказала Анна Петровна, что она изнервничалась до предела, что Ивану Ильичу, бедненькому, тоже досталось – пришлось бегать по лесу, искать этих стервецов, ведь им по двенадцать, а в таком возрасте они могут натворить что хочешь, в голове-то еще кисель, не мозги. А кто отвечай? Вожатые. Нет, если этот Ширяев останется в отряде, она уверена, не работа будет, каторга.

– Я за то, чтобы исключить Ширяева. Это послужит хорошим уроком для других Ширяевых, в других отрядах. – И Анна Петровна села, розовая от волнения.

"Ни черта, выходит, мы не поняли, ничему не научил нас этот побег…"

– Я против исключения, – сказал Иван громко. И не обращая внимания на то, что у Анны Петровны вытянулось лицо, продолжал: – Почему против? Да потому, что ребята убежали от скуки. Это же ясно как божий день. А вот в лесу им было интересно, уверен. Там что ни шаг, то и открытие, романтика, приключения. У нас же в отряде скука, они у нас зевают от скуки! И виноваты в этом мы с вами, Анна Петровна. Да, мы! Совсем, видно, не интересны им наши "мероприятия", все эти загадки-отгадки, математические игры да музыкальные часы. Будь интересно, никто бы никуда не убежал. И голову тут ломать надо не над тем, кого выгнать из лагеря, а…

– Правильно! – подхватила Таня Рублева, как только Иван замолчал. – Давно бы надо об этом, товарищи!.. Скука смертная у нас в лагере. Из года в год одно и то же, одно и то же. Я, помню, была пионеркой, и тогда проводились такие же мероприятия: дни именинника, музыкальные часы и викторины. Ну, разве что обручи хула-хуп появились да фанерные макеты космических кораблей. Которые, кстати, непонятно зачем понаставили везде. А раз скучно, ребята безобразничают, а вожатые в доску разбиваются, чтобы навести порядок. Охрипли все… И уж до кошмарного доходит! Вера Фетисова, например, не в обиду будет сказано… ее отряд по соседству с моим, поэтому волей-неволей все видишь и слышишь. Так вот, провинившихся Вера лишает сна, обеда, в угол ставит на целый день, заставляет мыть, чистить, мести, то есть наказывает трудом… Не удивительно поэтому, что ребята свою вожатую бабой-ягой прозвали. Ну, правда! – обернулась Таня на дружный смех "галерки". – Вера и сама об этом знает, наверное. Нельзя нам, товарищи, так больше жить, нельзя! Надо что-то новое, интересное, чтобы… – Таня замолчала и села на свое место, остренькое лицо ее под большими очками пылало.

– Товарищи, – все так же спокойно и ровно заговорил старший вожатый Юрий Павлович. – Затронуты серьезные вещи… Я хочу спросить лишь об одном: имеют ли вожатые, выступившие здесь с критикой существующих порядков, какие-то конкретные предложения? – старший посмотрел на Ивана.

"Логично. Очень даже логично. Башка у тебя, старший, видимо, на месте. Инженер, что ты хочешь…"

Педсовет затих. Все смотрели на Ивана. Таня Рублева – напряженно из-под своих толстых очков, Зоя – почти восторженно. Даже Ирина заинтересованно приподняла бровь. На лице же у Анны Петровны была откровенная насмешка.

– Надо разломать забор, вот что! – сказал тогда Иван. И повторил, повысив голос: – Да, разломать! Ведь за ним, за этим забором, такие леса, такие луга, реки, холмы! Надо повести туда ребят! Чтобы в лагере только есть и спать. Ребята же, поди, не знают, как кричит коростель… А как же можно жить, если не знать, как кричит коростель?

– За забор нас судить будут, Иван Ильич, – усмехнулся физрук Филимонов-Кудазакупалку.

– Товарищи, товарищи, – энергично вступил в разговор начальник лагеря, – педсовет же не о том, мы отвлеклись, честное слово!

– Конечно, ближе к делу! – охрипшим голосом поддержала Вера Фетисова, она же баба-яга, на редкость красивая молодая женщина.

– Возражая против исключения хулиганов, товарищ Кувшинников, – все так же внушительно и энергично продолжал начальник лагеря, – причем, категорически возражая, вы, тем самым, берете на себя ответственность, ручаетесь, что больше в отряде подобных случаев не будет, – Василий Васильевич благодушно улыбнулся.

"Тоже ловко!" – подумал Иван.

И снова весь педсовет, все без малого тридцать человек уставились на Ивана.

И ждали.

– Ну и что! – сердито ответил Иван. – И ручаюсь.

– Что ж, товарищи, – еще более благодушно и удовлетворенно подытожил Василий Васильевич, – тогда я считаю повестку сегодняшнего совета исчерпанной… У кого будут какие-то другие к нам вопросы, подходите, решим в рабочем порядке.

– Так чё, собираться, что ли? – остановил задумавшегося Ивана голос Юрки Ширяева.

Кроме него тут были конопатый Гена Муханов и враль Боря Анохин. Они, оказывается, и не думали спать, ждали на затемненной террасе.

– А где Пинигина? – вместо ответа спросил Иван.

– А она… голова, что ли, у нее болит. В палате она.

– Ладно… Отстояли мы вас с Анной Петровной. Поручились за вас.

Юрка поднял голову, не разыгрывает ли его вожатый?

– Но теперь, ребята, держись! – предупредил Иван. – И особенно ты, Ширяев.

Юрка только хмыкнул. К чему, мол, слова.

– Спасибо, Иванлич! – голосом как на уроке у доски сказал Боря Анохин. – Спасибо, Анна Петровна, если бы не вы, нас бы из лагеря…

В полумраке террасы Иван, обернувшись, увидел, как Анна Петровна, неслышно проходя на свою половину, остановилась при этих словах и повернула голову в его, Ивана, сторону.

– Вы должны нам теперь помогать… – неуверенно продолжал Иван свои наставления.

– Вы почему до сих пор не в кроватях? – спросила Анна Петровна и подождала, пока мальчишки исчезнут за дверью.

Иван решил, что сейчас будет разговор по душам, но Анна Петровна повернулась и пошла к себе в палату.

– Спокойной ночи, – только и успел он сказать.

– Спокойной, – холодно ответила Анна Петровна, и дверь за ней закрылась.

"Ну вот, надулась", – подумал Иван и внезапно почувствовал, что устал. Опустился на скамейку, посидел с минуту, припоминая, что еще осталось сделать на сегодня, потом зашел в палату, прихватил полотенце и зашагал в сторону купалки.

Глава 6

Заплыл далеко. Вокруг таинственно и жутковато шевелились блики лунной дороги. Отдохнул, как всегда, на спине и вспомнил, что в детстве его пугала мысль – внизу под тобой нет дна, там только мрак, который цепко схватит, лишь перестань загребать руками. Смешные детские страхи!.. Он заставил себя нырнуть и долго шел вниз головой ко дну, в черную глубину, однако дна не достал, не хватило воздуха. Всплыл, отдуваясь и фыркая, и торпедой понесся к берегу, так что вода журчала, обтекая тело.

Берег надвигался. Стали различимы "грибки", раздевалка, полоска песка, на которой маячили две фигурки.

"Ирина с Зоей", – сразу же подумалось.

Поплыл тише, всматриваясь и гадая, с чем это они там возятся? Ближе… ближе… точно, они! Испугались вроде… бегом в купалку, странно…

"Оботрусь, чтобы не дрожать, и подойду", – решил Иван, направляясь к скамейке, где оставил одежду и полотенце.

– А-а, это вон кто! – будто бы только что узнав его, воскликнула Зоенька.

Ирина что-то зашептала ей, обе прыснули.

Потянул за полотенце – так и есть! Рубашка, штаны и полотенце мокрые и завязаны в узел. Ухватил зубами – не поддается! В купалке хохот.

– Ну, погодите! – и, угрожающе подняв над головой мокрый узел, бросился к девушкам.

Они, панически вскрикивая, метнулись за раздевалку. Иван сделал несколько шагов вслед, потом резко повернул назад, притаился за углом, расставив руки, и в следующее же мгновение Ирина оказалась у него в объятиях. Сила инерции прижала их друг к другу, да еще на миг Иван замешкался разомкнуть руки. И все. Когда через секунду из-за угла раздевалки выкатилась Зоенька и, чуть не наскочив на них, взвизгнула, они уже стояли в метре друг от друга.

– Попались! – торжествовал Иван, а голос у него был не свой, и сердце колотилось, колотилось.

Ирина же сделалась мрачной и на Зоенькин вопрос, что с ней, вдруг заявила:

– Да… ушиблась я. О дерево.

– Ты что! – Зоя даже растираться полотенцем перестала. – Здесь и деревьев-то близко нет. Какое дерево, ха-ха-ха?

– Да, о дерево! – упрямо повторила Ирина.

Возвращались вместе. Зоя всю дорогу тараторила о том, как здорово он, Иван, выступил на педсовете, как вообще хорошо, что наконец заговорили о скуке в лагере, как хитро ушел начальник от этого разговора, как… А пионерка Пинигина… да, знаете, говорят, у начальника с ее матерью, ну, в общем, роман… А еще говорят, что они где-то собираются по ночам…

"Ах, вот как, оказывается…" – рассеянно подумал Иван и опять покосился на Ирину: что же она хотела сказать этим своим "деревом"? Издевка? Насмешка?.. Почему бы ей прямо не ответить Зое: налетела, мол, на него, стукнулись, мол, почти что лбами? Посмеялись бы все вместе, да и делу конец.

Возле центральной линейки распрощались. Зоина рука была теплой и сильной, Иринина – прохладная и не расположенная долго задерживаться в чужой руке…

"Ну и дене-ок!"

Иван растянулся под простыней и попытался было вспомнить, с чего же начался этот длиннющий и переполненный впечатлениями день? Утро казалось неправдоподобно далеким, случившимся, по крайней мере, неделю тому назад. Вспоминал, вспоминал и задремал уже, как вдруг кто-то рядом совершенно отчетливо и строго сказал:

– Ни минуты впустую!

Иван подскочил и сел на кровати. Ему стало стыдно. Стыдно оттого, что опять он забыл этот свой девиз: ни минуты впустую!

Ведь он решил поступать в университет, решил стать ученым. Пока служил в армии, близ города закончилось строительство крупного научного центра. Приехав в отпуск, Иван на следующий же день отправился посмотреть городок науки и сразу влюбился в него. Городок был разумно и осторожно вписан в лесистую местность, белые, желтые, голубые брусья зданий живописно разбросаны на склонах холмов, на полянах, пестрых от цветов; дороги не ломились напрямик, а вежливо огибали лесные массивы.

Иван разглядывал корпуса научных институтов, задирал голову, и каждое окно казалось ему значительным, умным: ведь за этими окнами думали, считали, работали ученые!

Лучи солнца остро дробились в стекле и стали вестибюлей, зайчики играли в замках солидных портфелей, гримасничали в лаке машин. Неторопливо беседуя, шли, сидели и ехали люди, необыкновенно красивые люди, среди которых было много молодых бородачей. Иван глядел, слушал обрывки бесед, старался вникать в них.

"Ни минуты впустую! – такой девиз взял он с того дня на вооружение. – Закончить службу, год на подготовку, и – университет. А потом!.."

Он уже работал на заводе, там же, где и до армии, там же, где и его отец, механик Илья Кувшинников. А каждую свободную минуту использовал, чтобы читать, читать, читать. Книги по физике, химии, математике, биологии были одинаково интересны; Иван не знал еще, на чем остановиться, какой сделать выбор, но знал – туда, в городок, к этим необычным парням, в их среду, в лаборатории, в эксперименты, в научный поиск! "Ни минуты впустую! – подхлестывал он себя. – Ни минуты".

Но свободных минут становилось меньше и меньше. А все потому, что… Ведь кому-то надо и в комитете сектор возглавлять, и подшефных школьников в поход сводить, и спортивную честь завода защищать, и повышенные обязательства не только брать, но и выполнять.

Уж урезал, урезал Иван свой сон, да больше некуда. "Ваня, это что же такое! – стонала мать. – Ты посмотри на себя. Ты же зеленый весь. Демобилизовался – лучше был, справнее. Ну, куда же годится: проснусь, погляжу – сидит. Эдак ведь и до худа недалеко…"

Иван в ответ только посмеивался, однако чувствовал, что мать права, что так и "до худа недалеко".

"Да, это, пожалуй, единственная возможность подготовиться в университет, – думал он, слушая белобрысого Кешу-секретаря, когда тот агитировал его поехать в лагерь. – Свободное время, свежий воздух, режим…"

"Все теперь полетело к чертям! – досадовал он, сидя на кровати. – Вот зачем сунулся? Что смыслю в этой педагогике? С Анной Петровной испортил отношения. В ораторы полез! Критиковать принялся, поручательства брать! Права Ирина – дерево я, дубина и больше никто. Над такими смеются: в каждой бочке затычка…"

А в это самое время на своей кровати ворочалась и не могла заснуть Ирина.

"Как же ничего не произошло? Как же не было? – спорила она с собой. – Нет, это не просто столкновение. Вначале – да. Но потом… его руки… Да было же, было! Что я, не почувствовала, что ли? Не поняла? Дерево… Сморозила сама не знаю что!"

А через минуту:

"Надо было пощечину ему влепить. Как он посмел!.. И вообще, что в нем может быть интересного? "