Текст книги "Подвиг пермских чекистов"

Автор книги: Анатолий Марченко

Соавторы: Олег Селянкин,Авенир Крашенинников,А. Лебеденко,Н. Щербинин,Иван Минин,Иван Лепин,Галим Сулейманов,И. Христолюбова,Ю. Вахлаков,В. Соколовский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

5

В июне двадцать девятого года произошло то, чего ждали чекисты: Расповцев выехал в Москву. На своей даче в Большеве он встретился с господином Мейером. Товарищи из Московского ОГПУ быстро выяснили, что это за птица. Помощник военного атташе Германии, Мейер активно собирал сведения разведывательного характера.

Еще через несколько дней в своей московской квартире Расповцев встретился с резидентом английской разведки – торговцем Джоном Левингстоном.

После этих встреч Расповцев загулял. Пока он кутил в столице, по рекомендации ОГПУ в Перми и Свердловске партийными органами были созданы компетентные комиссии. В них вошли проверенные специалисты. Акты, легшие на стол Добоша, пестрели такими замечаниями, что впору было все, возведенное «Форестом», перестраивать заново, особенно на Невьянском заводе. Фундамент цеха потрескался еще до начала кладки стен. Едва их подвели под кровлю, как рухнула стена будущего аккумуляторного участка. Сваи для весеннего прореза плотины Невьянского пруда были забиты вкривь и вкось, причем на два метра вместо оговоренных шести.

Да и на мартене в Мотовилихе «Форест» себя показал: сорок процентов клепочных работ оказались браком. Вместо отдельных фундаментов под печи и площадки перед ними был сделан цельный фундамент на свайном основании.

По самым скромным подсчетам, убытки государства составили около миллиона рублей. «Форест» допустил пятикратный перерасход дефицитного цемента и трехкратный – металла. Из этих материалов можно было построить не одну мартеновскую фабрику, а, по крайней мере, три. Не один – три цеха!

Да и срок пуска мартена был сорван: Расповцев выполнил указание заграничных благодетелей «не гнать закусив удила». Необходимо было срочно привлекать к работам госстроевцев, о чем и доложил Иосиф Альбертович начальству, прося разрешения на завершение операции по «Форесту».

Десятого августа в Свердловске чекисты арестовали Литвакова. На допросах у Ракитина он начисто все отрицал, играя «мужичка-лапотника»:

– Про взятки ничего не знаю. Да, носил директору Коробкину корзину шампанского, а взяток – боже упаси. А что до акта комиссии, так я не понимаю: я хоть пишусь в анкетах техником-строителем, а на деле-то лишь практик. Отпустите. Приедет Ефим Васильевич, шибко рассерчает на меня.

И впрямь. Обеспокоенный молчанием помощника, Расповцев прикатил в Свердловск. Там, в доме на Мамина-Сибиряка, его и арестовали чекисты. При обыске были найдены хранившиеся в портфеле документы «Фореста», расписки – от сотен до нескольких тысяч рублей. При личном обыске у Расповцева изъяли заводские пропуска, золотой портсигар, запонки и деньги – четыреста девяносто девять рублей одиннадцать с половиной копеек.

Арестованных отправили в Пермь. В тот же день, двадцатого августа, чекисты арестовали всех, связанных с «Форестом»: семь человек в Невьянске, Солдина – в Свердловске и большую группу в Перми. Ареста избежал бухгалтер «Фореста» и главный архитектор завода Венда: он застрелился в спальне, пока жена в прихожей пререкалась с чекистами.

Один за другим проходили перед Добошем в течение двух недель большие и малые «форестовцы», члены контрреволюционного подполья, вредители, взяточники. Каждый из них, спасая свою шкуру, поливал грязью других.

– Евсеев – монархист. Он противник всего советского. Именно он и технический директор завода разрабатывали вредительские акции, – на первом допросе заявил инженер Крохин.

– Какие акции? – спросил Добош.

– Лично я знаю о двух: вывод из строя станков для расточки пушечных стволов. Это, кажется, двадцать пятый год. И – недавнее. Евсеев как-то похвастал: «Одна маленькая закорючка в чертеже – и тысяча дорогих деталей – брак». Евсеев и технический директор стояли во главе подполья в Мотовилихе. Расповцев выделял на нужды организации крупные суммы. Подкупал необходимых лиц. За некоторую мзду получал советы, как ухватить куш и для себя. Например, сплошной фундамент – идея Евсеева и Венды. Под этой плитой Расповцев похоронил государственных средств разика в три-четыре больше, чем предусмотрено сметой.

– Вы брали взятки? Точнее, Расповцев давал их вам?

Поначалу Крохин юлил, потом сознался, что трижды брал по тысяче рублей. Нет, не был он невинным ягненком, каким хотел предстать перед следствием. Его «личные» советы по обману Республики Расповцев оценил высоко, особенно совет использовать заводской механический цех как своеобразную мастерскую «Фореста».

Все показания сличались, тщательно перепроверялись.

Среди явных врагов, сплотившихся вокруг «Фореста», были и просто обманутые, запутавшиеся люди. Один из них, молодой инженер, рассказал, как Расповцев дал ему несколько актов на списание материала, который даже и не покупался; припомнил случай, когда Расповцев передал счета на десять тысяч рублей за пеньковую веревку, и в кладовую-то не поступившую; как уходили «налево» десятки вагонов с цементом, металлом, дровами. «Форест» грабил Республику методично и беззастенчиво. Только оборот средств по стройматериалам превысил миллион рублей. Причем эти суммы не отражались в заводских документах, и точную цифру потерь, понесенных народным хозяйством, даже установить было невозможно.

Два года Добош и его товарищи шли по пятам за хитрым, изворотливым врагом. Теперь встретились лицом к лицу.

Расповцев, хмурый и небритый, но внешне спокойный, сидел перед Иосифом Альбертовичем. Игнатьев, готовый записывать, расположился сбоку.

Допрос шел не один день. Под давлением улик Расповцев признался в даче взяток, в том, что акционерное общество было организовано на его единоличные средства. Не стал отрицать и факты хищений на строительстве.

Труднее пришлось, когда Добош приступил к связям «Фореста» с контрреволюционным вредительским подпольем в Москве и на Урале. Расповцев запирался долго. Иосиф Альбертович «помог ему вспомнить» и о взятке, данной Нефедьеву из Главного управления (именно с ним Расповцев «разрубил пополам» свою претензию); и о покупке у самого себя завода стройматериалов; и о расписке Зибельмана на шестьдесят тысяч рублей. Доконало главу «Фореста» упоминание фамилий Мейера и Левингстона.

– Пишите, черт с вами! Все расскажу. Это бывший генерал Михайлов подкузьмил меня. Связался я с английской и немецкой разведками только по его вине. Но информации им я не поставлял, и сроки возведения важных объектов не затягивал.

– А мартен на Мотовилихе? А цех и плотина в Невьянске? Сроки вы сорвали. Качество – врагу не пожелаешь!

– Меня поставят к стенке?..

23 марта 1930 года постановлением судебной коллегии ОГПУ участники махинаций «Фореста» и вредители-спецы были осуждены. Тридцать девять из них получили разные сроки, от трех до десяти лет. Расповцева и Литвакова приговорили к высшей мере наказания – расстрелу.

В тот же день в Мотовилихе сталевар Новиков и мастер Вахрушев провели плавку и выдали первую сталь на новом мартене. Об этом Добошу, без стука ворвавшись в кабинет, радостно сообщил Игнатьев.

– Эх, Валентин! Да если бы не «помощь» Расповцева и спецов, первую сталь можно было бы получить год назад.

– Но ведь теперь конец «Форесту»! Конец этим господам, вредящим исподтишка, всем этим хапугам, расхитителям, взяточникам.

– Ошибаешься! Еще не конец. Дряни вокруг предостаточно, и мы будем с ней сражаться. До конца!

За умелые действия по раскрытию контрреволюционной вредительской организации на Урале Иосифу Альбертовичу Добошу было присвоено звание почетного чекиста. Не раз еще участвовал он в сложных операциях, проявляя чекистскую честность, прозорливость, непримиримость к недругам, не раз награждался, причем дважды, именным оружием. В органах Иосиф Альбертович проработал до 1937 года.

Сын Венгрии, принявший Октябрьскую революцию в России как свое кровное дело, дожил и до того дня, когда стала свободна его родина. Но побывать там помешала болезнь. Умер Иосиф Альбертович в 1954 году. В квартире, где он жил, остался изрядно потрепанный томик стихов Петефи, с закладкой на одной из страниц. Там были стихи:

 
Клинки не блещут, смолкли пушки,
Сном ржавым спят сейчас они.
Но бой идет. Не штык, не пушка —
Идеи бьются в наши дни.
 

И этот бой – продолжается.

Авенир КРАШЕНИННИКОВ
Черемуховый лог

1

Ночь подступала тяжелая, душная, где-то далеко погромыхивало, будто кто-то грузный и ленивый ворочался с боку на бок. Или это доносились снизу, из-под горы, отголоски завода, или грозы бродили за горизонтом. Но даже и в такую духоту все окна в доме бывшего псаломщика, ныне чусовского обывателя и кожевника Почкина, были закрыты наглухо и задернуты шторами. При красноватом свете подвернутой керосиновой лампы за самоваром сидели трое: сам Почкин, одутловатый, с розовой потной лысиной и высоким бабьим голосом, как и положено псаломщику, и его гости – сухощавый подтянутый человек по фамилии Булышев и кряжистый, будто из цельного дуба вырубленный, Шмелев. Гости прибыли тайно – с Советской властью они не очень-то ладили. Булышев лютовал в колчаковской следственной комиссии, Шмелев водил на продармейцев и активистов кулацкую банду, обоих судили и сослали на Север, оба готовы были на все, чтобы свести с Советской властью кровавые счеты.

– Взяли мы н-ночью отряд красноармейцев. Тепленькими взяли, – вспоминал Булышев, слегка заикаясь, глядя на свои мосластые стиснутые кулаки. – Живьем закопали... Один на коленях ползал, молил: «У-убейте»... Рука из-под земли высунулась, воздух скребет. Я ее л-лопатой срубил...

– Мелко зарыли, – посочувствовал Шмелев.

– Господи, помилуй, – вздохнул Почкин, обращаясь к лампадке, жидко мерцающей в углу.

– Господь-то всегда помилует, зато гепеушники не пощадят. У нас, пожалуй, последний шанс, еще немного – и будет поздно. – Булышев растопырил пальцы по скатерти, они подрагивали. – Большевики крепко встают на ноги.

Шмелев усмехнулся в пегую от седины бороду:

– Может, уже поздно.

– Ну, тогда хоть одного-двух гадов в ад отправлю, самому легче помирать. Н-ненавижу. Пот кровяной прошибает при слове «большевик»!..

– А Урасов как? Урасов верит?

Булышев помолчал, успокаиваясь, но на вопрос все-таки ответил:

– Черт его знает. А восстание готовит. Двести человек с лишком у нас сейчас с оружием по деревням притаились, ждут сигнала. Д-да казаков высланных тысячи четыре, да бывшие махновцы... Рассчитываем на поддержку чусовских, лысьвенских, пермских, свердловских заводов. В городах голодно, магазинам торговать нечем – недовольных много. Урасов всем говорит, будто нас поддержат англичане и, на Д-дальнем Востоке, японцы, но я в иностранных помощников не верю. Оратор он – златоуст! Все-таки б-бывший учитель, выгнанный член ВКП(б). Но восстание, знаю, готовится.

– Кулацкая ссылка поддержит вас, – удовлетворенно проговорил Шмелев. – Только бы оружия побольше, пулеметов бы... – Он вытянул из кармашка за цепочку увесистые часы, забеспокоился. – Что же все-таки Урасов не появляется?

– От Серги сюда путь неблизкий. В пяти верстах от села, в Черемуховом логу, вчера он должен был собрать людей. Мы с Серги и начнем: рядом Кунгур, железная дорога, Пермь.

Булышев полностью доверял Шмелеву. Они были знакомы давно, только осторожный атаман не сразу согласился на встречу с Урасовым, выжидал, пока движение разрастется, определится в задачах и направлении.

Скоро по селам начнется хлебосдача, заропщут недовольные, накалятся злобою те, кого силком затолкнули в колхозы. Самое время поднести фитиль к бочке с порохом. И хорошо, что его, Шмелева, нынче никто не прочит в вожаки. В случае провала отсидится он в своем бараке на студеной речке Керке, за Соликамском.

Почкин встрепенулся, услышав условный стук в окошко, на полусогнутых ногах побежал к двери, и вскоре в комнату вошел валкой походкой высокий широкоплечий сутуловатый человек лет сорока пяти с окладистой рыжеватой бородой. Острыми светлыми глазами окинул собравшихся, шагнул к Шмелеву, подавая сильную, широкую, как лопата, ладонь.

«Где же я его раньше-то видел? – припоминал Шмелев, с интересом и настороженностью присматриваясь к Урасову, который жадно выхлебывал второй стакан чая. – Да ведь это же уполномоченный по заготовке пушнины. Заготовитель пушнины – лучше для нашего дела и не придумаешь!..»

– Собирать оружие, вербовать людей – вот главная задача на ближайшее время, – глубоким голосом говорил Урасов напористо. – Осенью, как только установятся дороги и продотряды повезут хлеб, ударим решительно и крепко!

2

Начальник Пермского оперативного сектора ОГПУ Юргенс, бритоголовый, с землистым цветом лица, в мягком френче с накладными карманами, сидел за столом. Сотрудники особого отдела оперсектора, а также вызванные из Сергинского и Березовского районов уполномоченные политуправления расположились на стульях вдоль стен. За окнами плескал дождь, затяжной, осенний, в кабинете было пасмурно, да и накурили так, что в открытую форточку дым выползал войлоком. Сам Юргенс не курил, у него было прострелено легкое, однако другим не запрещал. Товарищи старались щадить его, но почти все были молоды, увлечены своим делом, за дверь каждые десять минут не набегаешься, да и не положено, курили по очереди и все-таки надымили.

Вопрос на совещании стоял крайне важный. В органы ОГПУ, начиная с июня, от местных жителей стали поступать сведения о том, что в Березовском и Сергинском районах кулаки и прочие контрреволюционные элементы готовят вооруженное восстание. Районные уполномоченные Городилов и Лыков подтвердили достоверность этих сведений. Необходимо было принимать самые неотложные меры.

Юргенс вызвал к себе Городилова и Лыкова, собрал сотрудников. Ознакомились с общей обстановкой в районах. У Городилова под началом было всего два практиканта, но сам он чекист с солидным стажем, поэтому сориентировался быстро и организовал разведку.

Политико-экономическая характеристика Березовского района заключалась в следующем: территория – две тысячи квадратных километров, тридцать два сельсовета, сорок пять тысяч человек населения, занимающихся исключительно сельским хозяйством.

– Обратите на это внимание, – подчеркнул Юргенс. – Продолжайте.

– В кустарной промышленности занято до полутора тысяч человек, наиболее значительно пимокатное дело. Район коллективизирован на шестьдесят три и четыре десятых процента.

Городилов не забыл о школах, избах-читальнях и клубах, лечебной сети.

– Пути сообщения по району: грунтовые и проселочные дороги; в южной части проходит железная дорога. – Городилов, изредка большими пальцами разгоняя под ремнем складки военной гимнастерки, говорил спокойно, чуть сиповатым голосом, по-деловому сухо. – В период гражданской войны кулаки и их пособники принимали активное участие в борьбе против Советской власти. Еще за полтора года до прихода белых кулаки Саинского и Покровского сельсоветов совместно с дезертирами спровоцировали крестьян, разогнали исполком, захватили оружие. Когда пришли белочехи, к ним примкнуло свыше трехсот пятидесяти добровольцев. При эвакуации белых они бежали в Сибирь. В последние годы некоторые возвратились, проживают в районе. Все они известны особому отделу, как и бывшие белогвардейские офицеры, каратели, повстанцы... После получения данных о том, что в Полушкинском, Токмановском и Асовском сельсоветах появилась банда, мы направили туда для внедрения сотрудника под именем Темный.

– Надежен? – быстро спросил Юргенс.

– Надежен. Из крестьян-бедняков. Служил в семьдесят втором дивизионе войск ГПУ. Выдает себя за ссыльного, скрывающегося от властей... Девятого сентября Темный сообщил, что банду возглавляет некто Морозов, сын кулака, неоднократно судимый. От жителей деревни Ипатята Темный узнал, что бандиты собирают оружие, готовят взрыв моста через реку Барду около станции Шумково. Квартирует Темный у середняка-единоличника, который притворяется ненормальным. Шестнадцатого сентября Темный сообщил, что ему начали доверять... Пока у меня все.

– Теперь вы, Михаил Матвеевич, – кивнул Юргенс Лыкову и покашлял в кулак.

Уполномоченному ОГПУ по Сергинскому району было двадцать семь лет, только год он работал в Серге, но обстановку тоже изучил хорошо. Район по территории был почти таким же, как Березовский, но попустыннее: населения двадцать пять тысяч человек, семнадцать сельсоветов. Коллективизация – на 68 процентов. Лыков тоже, как Городилов, отметил количество школ, клубов, изб-читален, лечебных учреждений, сказал, что поблизости от территории района проходит Горнозаводская железная дорога.

– В восемнадцатом году, – сказал Лыков, разволновался, зазвенел голосом, – в восемнадцатом году в селе кулаки образовали особый отряд, ловили коммунистов и сочувствующих Советской власти, расстреливали! В деревне Дикари кулаки выдали белым красноармейский отряд, он был вырублен начисто. В селе Насадке расстреливали коммунистов и советских работников. В деревне Мостовой врасплох захватили наш отряд. Живьем закапывали красноармейцев в землю! В прошлом году, когда мы проводили по району раскулачивание, то раскрыли и сняли повстанческую группировку. Ну, это вам известно.

Юргенс кивнул, отыскал глазами начальника особого отделения оперсектора Тутушкина, бывшего командира Красной Армии. Высоченный, в плечах сажень, Тутушкин сидел прямо, как вылитый, на крупном сильном лице его с синеватым шрамом от сабельного удара никакого выражения не было, точно он отсутствовал. Но на самом деле он слушал с предельным вниманием, потому что именно ему предстояла практическая ликвидация банды. Снять главарей и наиболее оголтелых повстанцев, остальных расшатать изнутри, предупреждая их антисоветские выступления. Юргенс встал из-за стола:

– К повстанцам Сергинского района ушел наш сотрудник Нилин с заданием: выявить количество членов организации, оружия и боеприпасов, связи с закордоном, лозунги группировки, собирать полные характеристики на ее членов... Я просил вас обратить внимание на род занятий жителей этих районов. Вожаки это тоже учитывают. Потому и лозунги восстания чисто эсеровские, с добавкой кулацких. Руководителем восстания признан некий Урасов. – Юргенс жестом пригласил Лыкова продолжать.

– По данным нашего сотрудника Нилина, Урасов – из крестьян-середняков, бывший учитель, был председателем сельсовета, но всячески помогал кулакам, за это исключен из партии, дважды судим. Личность сильная, способен вести за собой и как оратор... – Лыков перевел дыхание, добавил: – Еще Нилин сообщил, что в одной только деревне Антонково у повстанцев имеется пятьдесят винтовок, не считая обрезов и до тысячи штук патронов.

– Население повстанцев не поддержит, сотни людей готовы помогать нам в любое время, – сказал Юргенс. – Повстанцы обречены. Но беды наделают немало, поэтому выявить всех и ликвидировать!.. Что еще сообщает Нилин?

Лыков смутился, облизнул языком пересохшие губы:

– Больше от Нилина сведений не поступает, на связь он не выходит.

3

Для передачи донесений обусловили два места: в версте от Серги, в лесу, под плахою расщепленного молнией дерева, и на кладбище, в кресте-голубце старовера Якова. При необходимости Нилин сам вызывал Лыкова в какое-нибудь надежное место. Урасов назначил Нилина своим вестовым, это позволяло иметь определенную свободу передвижения. Но в последнее время воспользоваться своим положением Нилин никак не мог: Урасов остановился в двадцати пяти верстах от Серги, на кордоне лесничества, вызывал повстанцев туда.

По легенде Нилин выдавал себя за унтер-офицера царской армии, да и наружностью как-то подходил: приземистый, большерукий, скуластый, с длинными висячими усами, в движениях и словах медлительный, обстоятельный. Лыков-то знал, что за этой личиной скрывается: у Нилина мгновенная реакция, завидное умение ориентироваться в любой чрезвычайной обстановке.

О повстанцах Нилину при помощи местных жителей было известно все, осталось только выяснить сроки восстания. Однако, видел он, не так уж мало крестьян поддалось агитации Урасова и его приспешников просто по темноте своей. За прямое противодействие Урасову легко схлопотать пулю, но исподволь, разумно, надо таких крестьян от Урасова отводить. И самому Урасову мешать всячески, расшатывать его авторитет, срывать сборища, запутывать связи. Это уже дважды удалось.

В конце сентября Урасов послал Нилина в деревню Гамово, к вожаку группы Носачеву.

– К шести вечера жду всю группу в Черемуховом логу.

К назначенному времени в лог должны были собраться и повстанцы деревни Дикари.

Урасов облюбовал Черемуховый лог для тайных сборищ не случайно. Кто попадал на окраину этого глубокого провала в земле даже летом, не говоря уже о поздней осени, вряд ли поверил бы, что весной белым душистым туманом заволакивается, вскипает мрачный лог, и щелкают, бьют, в дудку играют в нем соловьи. А летом здесь душные непролазные заросли, дикое переплетение ветвей и стволов, осенью жуткая промозглая чернота, зимой – стылая беспросветность. Но есть в зарослях одна-единственная тропинка-наметка, по которой можно пробраться в сердцевину лога, на более или менее свободное местечко. Там будто нечисть плясала, навалила, нашвыряла деревьев, и они скользко гнили в зеленых саванах мхов. И все же местные жители, которые иногда за пять верст попадали сюда, помнили о вешней красоте, ждали ее возвращения и с верою звали лог Черемуховым.

Урасову важно было, что никто в логу не застанет его врасплох, в крайнем случае, и зарослями можно уползти. Он выставлял на тропинку дозорных и мог говорить в полный голос.

«Групповод» Носачев, бывший каратель, как определил Нилин, не терпел закрытых мест и не любил сидеть в Черемуховом логу, осторожен и суеверен был до предела. Если, например, утром баба попадется навстречу, да еще с пустыми ведрами, – возвращался домой, ждал, пока мужики не появятся... Как-то надо передать ему приказание Урасова и сделать так, чтобы Носачев сам его ослушался. Но ничего достоверного в голову не приходило...

Носачев встретил Нилина взглядом исподлобья, отложил недочиненный чересседельник, выдавил хмуро:

– Что-то частенько... Ладно, будем...

Нилин распрощался и тут в сенях столкнулся с женой Носачева, востроносенькой, рябенькой, бойкой на язык. Под разными предлогами Нилин трижды у Носачевых бывал, потому и поздоровались как старые знакомые, и Носачиха спросила, куда это он поспешает.

– Да вот, – шепотом сказал Нилин. – К своим тороплюсь. Всю ночь нынче сыч в Черемуховом логу по-человечьи хохотал, беды бы не было...

Напрасно вечером дикаринцы ждали гамовских, разошлись по домам с руганью. Урасов помрачнел, играл желваками. А Нилин выгадал время, и у повстанцев, возможно, заронилась мыслишка, что, мол, все эти собрания по логам невсерьез и впустую.

Немного дней спустя Нилин нанес Урасову еще один удар, уже заранее рассчитанный.

– Завтра возьми мою лошадь и отправляйся в Косачи, проверь у Савелкина склад с оружием, – приказал Урасов Нилину.

Ночью Лыков и активисты бесшумно взяли Савелкина, изъяли склад, и Нилин доложил Урасову, что понапрасну гонял лошадь, что Савелкин куда-то скрылся, а без него тайник не найти.

– Надежных людей все меньше, – горько сказал Урасов.

Все же на его месте Нилин был бы менее доверчив. Но разве мог бы он оказаться на месте контрреволюционера! Однако Урасов с прежней энергией готовил восстание, убеждая крестьян, что Советской власти все равно придет конец, только надо этот конец ускорить.

В начале ноября на хуторе Залог Урасов назначил встречу с командирами повстанческих групп, чтобы окончательно определить день выступления. На хутор он должен был приехать с кордона лесничества, на котором собралась ударная группа, состоящая из отпетых бандитов. В оговоренный час Урасов на хуторе не появился. С кордона прискакал вестовой, сказал: «Урасова не видно, народ ждет, шумит! Поймали какого-то парня – болтался с ружьем в лесу, около кордона. Что с ним делать?»

«Неужели Лыков послал связника?» – встревожился Нилин.

– Урасова ждите, – убежденно сказал он «групповодам». – Стало быть, Степан Дмитриевич прибудет прямо сюда. Я поскачу на кордон, чтобы там тоже ждали.

Из-под копыт летели ошметья грязи, лошадь вскоре мыльно вспотела, но Нилин погонял и погонял. Надо было узнать, кого захватили бандиты, как-то спасти его и успеть обратно, чтобы сегодня же, если Урасов объявится, сообщить Лыкову день восстания.

Моросил нудный дождь, голый лес зябко вздрагивал ветками, а исподняя рубашка Нилина промокла от пота.

На кордоне его обступили бандиты, озлобленно спрашивали:

– Где Урасов? Долго нам тут прохлаждаться? А этого охотничка – в расход, что ли?

В углу избы сидел пожилой бандит с наганом, караулил парня в треухе и сапогах, с патронташем на ремне. Добротное охотничье ружье лежало на лавке, чуть поблескивая воронеными стволами. Парень испуганно смотрел на Нилина круглыми синими глазами, подозревая в нем главаря.

«В Серге, кажется, я этого парня видел», – решил Нилин.

– Степан Дмитриевич незнамо где, – рассудительно заговорил Нилин, – а ждать его надо.

– Может, до второго пришествия? – закричал бандит, который когда-то в Черемуховом логу напрасно ждал гамовских. – А ежели он в гэпэу отдыхает?

– По домам, братцы-ы!

Тем и опасны были эти бандиты: разойдутся по деревням, забьются, как тараканы в щели, – мирные мужички, попробуй-ка их распознай. А чуть что – и в спину тебе из обреза.

– Этого, – кивнул Нилин на охотоника, – я беру с собой, к Урасову сам доставлю. А ну, подымайсь!

Прислушиваясь к голосам отдалявшихся бандитов, Нилин закинул ружье охотника за спину, вскочил в седло, достал револьвер и погнал парня по дороге рядом со стременем. Парень шлепал по вязкой дороге сапогами, нет-нет да и бросал на Нилина испуганно-вопросительные взгляды. Примерно через полкилометра Нилин остановил лошадь, снял ружье и подал парню.

– Бери, бери-ка свою пушку. Погода портится, – сказал на всякий случай пароль, который придумали они с Лыковым для непредвиденных обстоятельств.

– Да нет, вроде налаживается, – просиял парень. – А я-то думал: карачун пришел. Я ведь вас в Серге видел, только усы теперь – не признал. Я милиции помогаю... Пономарев моя фамилия. Меня тут никто не знает...

– Чего же так глупо влопался? Ведь в муках бы умер.

– Заплутался.

– Заплутался... Сейчас строгать тебя некогда. Жми к Лыкову, передай – завтра сообщу главное. Понял?

– Есть понял!

Раздались и сомкнулись еловые ветви, осыпали мокредь. Нилин еще раз огляделся, вздохнул облегченно и пустил лошадь галопом.

И тут же услышал всхрап коня, и на дорогу из-за поворота выскочил вестовой, закричал задышливо:

– Урасов приказал не расходиться, арестованного удержать!

– Опоздали мы, вертай обратно.

Когда они прискакали на хутор, Урасов уже заканчивал говорить, и потому часть его плана Нилин, к досаде своей, не узнал. Но главное Урасов повторил при нем: восстание начнется семнадцатого ноября с захвата Серги; сбор групп по захвату сельсоветов – в Черемуховом логу. В самой Серге поднимутся надежные люди. Захват Серги будет сигналом к общему восстанию.

4

Накинув на плечи халат, Юргенс прошел в палату, где лежал работник облисполкома Кондратьев.

«Вот не повезло товарищу, – думал Юргенс, – угодил в самую заваруху».

О приходе Юргенса Кондратьева предупредили. Он сидел на койке в какой-то больничной хламиде, бесцветной от стирок, держал перед собою забинтованную от плеча до локтевого сгиба правую руку. Лицо его, в синяках, кровоподтеках, пластырях, заплыло, глаза поблескивали сквозь узкие щелки запухших век. Бывший партизан, командир запаса РККА, смелый человек. Юргенс уже знал: когда напали бандиты, Кондратьев прыгнул через стол, схватил двоих за стволы обрезов...

– Как вы себя чувствуете?

– Порядок... Но отделали меня знатно, – пробовал усмехнуться Кондратьев и попытался встать.

– Сидите, – нажал ему на здоровое плечо Юргенс и расположился напротив на табурете. – И расскажите, пожалуйста, по возможности подробно и по порядку.

– Семнадцатого ноября я приехал в Дикаринский сельсовет, чтобы проверить выполнение плана хлебозаготовок. По району план был выполнен всего на десять процентов! Я назначил совещание работников, которые имели отношение к делу.

– После вы мне всех их перечислите, – сказал Юргенс.

– Хорошо... Ну, я, конечно, сперва рассказал, чем живет страна. О Турксибе рассказал, о Магнитке и Комсомольске-на-Амуре. Сказал: «Товарищи, наступает новый, тысяча девятьсот тридцать второй год. Началось решительное наступление на капиталистические элементы по всему фронту!» Напомнил, что японские самураи парализовали работу на КВЖД. «А вы, товарищи, в тот исторический момент, когда Страна Советов напрягает все силы, чтобы окончательно залечить раны интервенции и гражданской войны, вы не хотите кормить рабочих, срываете поставки хлеба, мяса, картофеля. Стыдно, товарищи!»

Кондратьев как будто снова был там, за низким выщербленным столом, скудно освещенным керосиновой лампой, старался рассмотреть, что выражается на лицах сидящих напротив него людей.

– В это время, примерно часов в восемь вечера, в сельсовет ворвались какие-то контры. Человек десять! Направили на вас обрезы и охотничьи ружья: «Ни с места, руки вверх! Настоящая власть пришла!»

Я узнал среди них уполномоченного сельсовета деревни Большая Зарека и колхозного бригадира этой же деревни. В сенях и во дворе слышались крики.

«Задуть лампу!» – мелькнула у меня мысль. Да они же сразу ударят залпом. Тогда я перепрыгнул через стол к повстанцам и начал их уговаривать. В это время мои товарищи бросились в другую комнату, выломали окно, стали выбираться на улицу. Один из повстанцев выстрелил в Александрова, ранил его в лицо.

В это время я схватил за обрезы двоих и начал теснить их к печи. Сзади выстрелили, я почувствовал ожог в плече и упал... Как видите, пуля прошла от плеча до сгиба локтя, потому что рука у меня была вытянута... Я упал, а бандиты кинулись ловить убежавших, со мной остался сельисполнитель. Вскоре они вернулись в сельсовет.

– Это не тот ли убит, который из области? – спросил кто-то, должно быть, вожак. – Обыскать его!

На меня набросились человек пять, схватили за раненую руку, посадили. От резкой боли я застонал. Они поняли, что я жив, и принялись избивать меня. Прикладами, кулаками, ногами.

– Ага, – кричали, – за хлебом приехал! Хлебца комиссарам захотелось? Всех вас передушить надо!

В голове у меня мутилось, в ушах гул стоял, но все же я услышал, как главарь бандитов приказал:

– В Черемуховый лог не пойдем. Охранять арестованных останется десять человек. Остальные за мной – на Cepry! Утром будут взяты Кунгур и Пермь!

«Что же это такое? – в лихорадке думал я. – Настоящее контрреволюционное восстание! Неужели наши не знали?..»