Текст книги "Подвиг пермских чекистов"

Автор книги: Анатолий Марченко

Соавторы: Олег Селянкин,Авенир Крашенинников,А. Лебеденко,Н. Щербинин,Иван Минин,Иван Лепин,Галим Сулейманов,И. Христолюбова,Ю. Вахлаков,В. Соколовский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Сельисполнитель крутил ручку телефона, дул в трубку, звал: «Алё, алё, Серга, Серга!» Потом шагнул ко мне, от злобы хрипя, избивать начал – кулаками по лицу, по голове, орал:

– Пристрелите, пристрелите его, ребята!

– Так подохнет...

Очнулся я примерно часа в три ночи. Сельисполнитель опять крутил ручку телефона. Тут, наконец, Серга откликнулась.

– Это из Дикаринского сельсовета вас запрашивают, – встрепенулся сельисполнитель. – Что у вас делается?

Из Серги ответили что-то, сельисполнитель швырнул трубку, обернулся:

– В Серге Советская власть. Быстро по домам, братцы!

Бандиты с топотом и руганью хлынули к дверям. А меня кто-то поднял, мне перевязали руку полотенцем, увели в другую избу. Там ждали участи своей несколько наших товарищей. В десять утра меня увезли в больницу – сначала в Сергу, затем в Пермь... Вот, пожалуй, и все.

– Спасибо, товарищ Кондратьев, спасибо. – Юргенс поднялся, крепко пожал Кондратьеву левую руку. – Поправляйтесь. И попрошу вас, все, что вы мне сейчас рассказали, как только сможете, опишите подробно, с фамилиями. Это для нас очень важно.

– Как восстание, товарищ Юргенс?

– Восстание не получилось.

Он, конечно, не мог сказать Кондратьеву, что по районам еще остались очень опасные бандитские группы. На допросах Почкин, Булышев, Шмелев и другие заводилы восстания все валят на Урасова. Урасов где-то скрывается. На розыск Урасова направлен весь оперативный состав Пермского ОГПУ. В Лысьве, Кунгуре, Березовке и Серге проверены все старые связи Урасова. Всем оперативным работникам выданы фотографии Урасова и участников возглавляемой им повстанческой организации, которые известны ОГПУ. Большая надежда на Нилина: он скрывается вместе с повстанцами и, конечно, выйдет на Урасова.

За ходом операции по ликвидации восстания внимательно следили секретарь Уральского областного комитета партии Кабаков, председатель облисполкома и председатель областной контрольной комиссии. Юргенс систематически им докладывал о состоянии дел. Но об Урасове что он мог доложить? То, что чаще всего Урасов бывал в Лысьве? Никто из задержанных о сегодняшнем местонахождении главаря повстанцев ничего не знал. Для проведения оперативных мероприятий в Лысьву командирован Тутушкин, ему поручено проверить работу горотделения по установлению членов повстанческой организации, проинструктировать сотрудников, наметить план мероприятий по розыску Урасова, периодически выезжать в районы. Однако ничего нового к уже имеющимся сведениям не прибавилось. Значит, осталась реальная опасность рецидива восстания.

Кондратьев произвел на Юргенса хорошее впечатление. Сохранить самообладание, видеть, слышать и запоминать в минуты, когда жизнь буквально висит на волоске, – наверное, сможет не всякий. Да еще так красочно, в лицах, рассказал!.. Сколько таких товарищей погибло от рук бандитов уже тогда, когда осталась позади страшная гражданская война, тяжкая пора проб и ошибок с коллективизацией сельского хозяйства, в стихийные завихрения которой так своевременно вмешалась партия. Классовая борьба не иссякает. Она приобретает новые формы, и чекистам надлежит об этом помнить. Опыт подавления кулацких мятежей накоплен солидный, и восстание, по существу, блокировано, дни самого Урасова на свободе сочтены.

С такими мыслями Юргенс возвратился в свой кабинет. Его ожидала телеграмма от начальства, в ней ощущался холодок недоверия к действиям Пермского оперативного сектора:

«Связи событиями Березовском Сергинском районах двенадцать часов Свердловска специальным поездом выезжает оперативная группа и взвод красноармейцев тчк Семи часам приготовьте лошадей для переброски оперативников в районы также помещение для красноармейцев в Кунгуре тчк Стырне».

5

Во главе оперативной группы из Свердловска прибыл уполномоченный особого отдела ОГПУ Смолин. У Тутушкина он не вызвал симпатии. И не потому, что был очень молод, щеголевато носил командирскую форму и холил этакие дворянские усики. В манере поведения, разговора Смолина сквозила самонадеянность, какое-то, возможно и неосознанное, желание выделить себя среди других. Однако вряд ли Стырне направил бы на ответственное задание человека совсем уж пустого, и этот вывод Тутушкина со Смолиным все-таки примирял. К тому же Смолин ознакомился со следственным делом, быстро понял всю оперативную обстановку в районе, запомнил фамилии и адреса бандитов, которые скрывались где-то в окрестных деревнях или хуторах.

Через несколько дней он объявил Тутушкину:

– Сегодня в ночь выезжаю. Сам поищу следы бандитов. Дайте опытного проводника.

– Куда надумали? – недовольно спросил Тутушкин, посчитав, что из затеи Смолина пользы не будет: только вспугнет бандитов.

– Думаю на хутор Морозов. Беленьких там проживает, Алексей Фомич. Участвовал в избиении Кондратьева. Брать будем Беленьких.

«Если он там сидит и ждет», – подумал Тутушкин, но крупное лицо его было спокойным. Он ничего не сказал Смолину и тогда, когда тот вспрыгнул на коня, не сменив командирской формы – в шинели с ремнями, в кожаной фуражке со звездой. За ним и проводником поскакали пятеро – в полушубках и пальто, в папахах и треухах, по-местному. Снег лежал в улице неглубокий, следы копыт четко чернели. Был легкий заморозок, звуки разносились явственно, и Тутушкин долго слышал, как уходили кони. Он решил вздремнуть, вернулся в сельсовет, устроился на широкой скамье, подложив под голову шапку и укрывшись шинелью.

Утром никаких известий от Смолина не поступило. Тутушкину необходимо было возвращаться в Лысьву, но он решил все же подождать. Предстоял еще и разговор с начальником райотдела милиции Харитоновым. В день, назначенный Урасовым для восстания, никого из милиционеров в Серге не оказалось. Харитонов всех распустил поодиночке по деревням, и, не сработай оперативно и точно Темный и Нилин, не появись в момент восстания на самых важных участках работники ОГПУ с местными коммунистами и комсомольцами, переловили бы милиционеров бандиты по одному, словно ягнят. Что это – умысел Харитонова или совпадение?

Харитонов, такой же крупный телом, как Тутушкин, только заметно начинающий лысеть и наливаться жирком, сидел напротив начальника особого отдела, сняв шапку, но в шинели, застегнутой на все пуговицы. На поясном ремне тяжело висела кобура револьвера. Застегнутая. Только Тутушкин собрался приступить к серьезным вопросам, как на столе задребезжал телефон. Звонил из Дикаринского сельсовета уполномоченный секретно-оперативного отдела Теплоухов. Три дня назад под его командованием были направлены туда восемь милиционеров: на территории сельсовета появились вооруженные бандиты.

– Смолин прислал связного, – докладывал Теплоухов с некоторой растерянностью в голосе.

– Погоди минутку. – Тутушкин прикрыл ладонью трубку, покосился на Харитонова. Тот догадливо взял шапку и удалился за дверь.

– Откуда прислал? – вполголоса продолжал Тутушкин.

– С Забегаевского кордона лесничества. Просит, чтобы вы немедленно туда прибыли... И сыграли роль белогвардейского капитана.

– Что за чертовщина? – возмутился Тутушкин. – Пинкертоновщина какая-то!

– Я думаю – не пинкертоновщина. Такими вещами не шутят.

– Выезжаю... На дорогу уйдет... два часа. Пусть продержится. Людей возьму в Дикарях, ваших. Все! – Тутушкин опустил трубку, крутанул ручку, давая отбой, позвал Харитонова, сказал, что их беседа откладывается. Харитонов не проявил никакого любопытства...

Смолин ждал Тутушкина в четырех верстах от Дикарей, в сторожке кордона. Печь была жарко натоплена, по стеклу окошка змейками бежали струйки. Напротив Смолина, опустив на колени жилистые руки, сидел сторож Кожухов, крепкий старик с кольцеватой в проседи бородой. Сначала он все порывался вскочить, вытянуться «во фрунт», однако Смолин усаживал его обратно на лавку и с осторожной настойчивостью расспрашивал.

Старик был истинной находкой. Еще какой-нибудь час назад Смолин не представлял, как бы он стал вести себя в подобной обстановке. Строения хутора Морозов теснились на поляне, окруженной овражистым лесом. В окнах не теплилось ни огонька, собаки не лаяли. Полная, лишь чуточку стареющая луна освещала снега и хвойники, а под лапами елей лежала густая тень. Под ее прикрытием милиционеры спешились, Смолин подобрался к хутору. Дверь в избу оказалась распахнутою настежь, повсюду виднелись следы поспешного бегства.

– Может, они на кордон к Кожухову подались. Сторож это, кулак бывший, – сказал проводник.

«Хорошо бы всех скрывающихся бандитов на хутор собрать. Будто штаб здесь организован. А потом накрыть. Подходы к хутору удобные», – рассуждал про себя Смолин, то и дело нагибаясь к гриве коня от ветвей, преграждающих путь. – Вот что, ребята, – остановил он своих в ложбине, – как прикажу спешиться, зовите меня «ваше благородие господин офицер». Выговорить сможете?

– Отвыкли уж... Но попробуем, – весело откликнулись всадники.

В прогалине меж деревьев, на взгорке, Смолин увидел домишко с крыльцом в одну плаху. От крыльца по целине в лес вели следы валенок и сапог.

– А ну, лихо подъезжать! – скомандовал Смолин и пришпорил коня.

У крыльца спрыгнул с седла, держа на руке плетку, толкнул дверь и стремительно накинулся на старика, поднявшегося с лавки:

– У тебя были вчера коммунисты? Где ты их скрываешь? Николай Казин должен был ночевать у тебя, или ты его выдал?

Старик вытаращенно смотрел на Смолина, на его красноармейскую форму, но фамилия Казина подействовала, видимо, на него, ибо оперативники имели точные сведения, что кулак Казин уходил из деревни Дикари на кордон.

– Спешиться! – крикнул Смолин в дверь.

– Слушаюсь, ваше благородие господин офицер! – зычно откликнулись снаружи.

Новиков вытянулся, выпятив грудь, отрапортовал:

– Так что коммунистов не было! Казин ночевал, ушел, не сказавши про ваше благородие!

– Точно. Он не знал, когда мы прибудем. Не смотри на мою форму. В мундире с золотыми погонами через красных не пройдешь.

– Так точно! – хлопнул запятниками валенок старик.

– Служил? – Смолин, прижимая ладонь к прихваченному морозцем уху, с нарочитой подозрительностью к Кожухову приглядывался.

– Так точно! Унтер-офицер, писарь штаба флота.

– Мы организовали штаб на хуторе у Алексея Беленьких. Тебе о таком известно? Я приехал узнать, где скрываются наши. Доверять тебе можно, не продался большевичкам? А то смотри!..

– Вот истинный крест, не продавался. Могу к своим провести, там можно в точности узнать, где наши скрываются.

– Скоро сюда прибудет господин капитан, командующий березовской повстанческой группировкой. Все, о чем он ни спросит, выложишь как на духу. Понял? – Смолин вышел, послал в Дикари вестового и вернулся. – А теперь садись и рассказывай, на кого нам можно рассчитывать в здешних деревнях.

Обрадованный Кожухов перечислял людей, которые были в Черемуховом логу, а сейчас сидят по деревням, ожидая только сигнала, чтобы опять подняться, да всем вместе, дружно, а не так, как было при Урасове.

– Как бы с Урасовым связаться?

– Про него ничего не знаю. А что в деревнях, так скажу: есть кому подняться,

– Ну, а есть из властей советских кто-нибудь наш?

– Как нету, имеются, – расхохотался Кожухов. – Вот начальник Сергинской милиции Харитонов. Ох и люто ненавидит он эти Советы.

Смолин все наматывал на ус, решил события не торопить, чтобы излишними расспросами не вызвать у старика подозрение, пригласил своих погреться, а сам с беспокойством думал: приедет Тутушкин или не приедет? С пятью человеками бандитов не возьмешь, а начальник особого отделения отнесся к Смолину по принципу: «По одежде встречают...» И старика нельзя оставлять, может быть, темнит, за нос водит. Пусть все Тутушкину повторит.

– Ваше благородие, господин капитан едут! – доложил дозорный, оставленный у дороги.

Кожухов просиял, вскочил с лавки, одергивая потрепанный пиджак, Смолин выбежал вслед за бойцами на волю, громко скомандовал:

– Отряд, смирна-а! – Краем глаза увидел, как ребята охотно исполняют свои роли, и ринулся к Тутушкину, взявшему руку под козырек. – Господин капитан, наши повстанческие части захватили еще два сельсовета. От третьего пришлось отступить. Отряд находится в разведке.

– Вольно! – разрешил Тутушкин и легко слетел с седла.

Хоть и был он в штатском, его осанка, его внушительный командирский вид подействовали на бывшего унтер-офицера сокрушительно, он стоял как вкопанный, поедая глазами начальство.

– А эт-то что за старик? – строго спросил Тутушкин.

– Это, господин капитан, сторож лесничества Кожухов, человек, беспредельно преданный нашему делу. Он связан с нашими товарищами и согласился помочь нам.

Во взгляде Тутушкина, которым он со Смолиным обменялся, что-то смягчилось, «господин капитан» охотно последовал за стариком, приседающим от усердия, в сторожку. Смолин остался на воле, подтянул коню подпругу, похлопал его по заиндевевшему крупу. Бойцы поправляли потники, седла, понимая, что сейчас начнется самое главное, и весело переглядываясь.

– Скачите с отрядом в деревню Харчуны, – приказал Тутушкин Смолину, выходя из сторожки, – ждите от меня связного. Мы с господином унтер-офицером последуем за вами. Сперва навестим его родственника, нашего человека. Желаю удачи. – Тутушкин протянул Смолину руку. Тот с удовольствием ее пожал.

Потом Смолин подкрутил усики и скомандовал:

– Отряд, по коням!

Кожухов празднично вывел из конюшни свою лошадь и запряг ее в кошеву. Морозец крепчал, волоски на морде лошади побелели.

6

По рапорту Тутушкина.

Когда я беседовал с Кожуховым, он выражал самую ярую ненависть к Советской власти и большевикам.

– Если у вас мало оружия, – говорил он, – возьмите и мое ружье с пулями... Вот эту я сам сделал. Она пригодится для самого заядлого большевика.

– Знаешь ли ты людей, нападавших на Дикаринский сельсовет, и где они скрываются?

– Дня четыре тому назад были здесь Казин и еще двое неизвестных, ушли в лес. Казин брал сельсовет.

– Знаешь ли ты тех, кто собирался для восстания в Черемуховом логу? Мне с ними необходимо связаться.

– Есть люди, которые ходили в Черемуховый лог. Они живут по деревням, хоть сейчас пойдут против Советской власти. Вон как в Позднянском сельсовете Вострых Иван Сергеевич. Он был у белых взводным. Или возьмите брата его...

Учитывая то обстоятельство, что названные лица как повстанцы нам не были известны, а вскрыть повстанческую ячейку в Позднянском сельсовете было небезынтересно, я задал Кожухову вопрос:

– Сможешь ли ты познакомить меня с Вострых?

Он ответил, что это его родственник. Тогда я решил с Кожуховым поехать к Вострых с той целью, чтобы выяснить остальных повстанцев и немедленно их арестовать. Кожухов охотно запряг лошадь, и я отправился к Вострых.

Подъехав к деревне Харчуны, расположенной в лесу, я остановился, а Кожухов побежал к Вострых.

– Смотри, будь осторожен, никому о нашем приезде не болтай, – предупредил я его.

Через несколько минут Кожухов возвратился и сообщил, что Вострых очень рад, он сейчас отворит ворота, дом его крайний, мы въедем во двор, и никто нас не увидит.

Так мы и сделали, из леса въехали во двор, хозяин поспешно закрыл ворота и позвал нас в избу. Кожухов, рекомендуя мне хозяина, сказал:

– Вы, господин капитан, можете с ним разговаривать без опаски. Он участник организации, ходил на сборы в Черемуховый лог.

Я с Вострых переговорил, узнал, что в деревне надежных повстанцев трое, с оружием плохо – имеется только один обрез... Я хотел собрать через Вострых всех повстанцев в дом Кожухова, по дороге туда их всех арестовать. Но жена Вострых с руганью погнала мужа на колхозное собрание: отвоевывать корову от сдачи по продразверстке.

Мы уехали к Кожухову, там ночевали. У себя дома Кожухов рассказал, что по работе организации был связан с Яруниным (один из руководителей), бывал у него в доме. Рассказывал о том, что у его сторожки повстанцы собирались на совещание, жаловался на жителей деревни: мало таких, кто против Советской власти. Жена Кожухова настойчиво твердила, что надо убить председателя сельсовета, – нажимает на хлебозаготовки... И много другого антисоветского было сказано ею.

Рано утром я поручил своим арестовать и направить в район обоих Вострых. Кожухову предложил поехать в сторожку в лес. Он с радостью согласился, набрал мешок хлеба для себя и для нас. Я посадил его с милиционером в кошеву и велел отвезти его в Сергу в ГПУ...

По письму Смолина.

«28/XI-31 г. с. Дикари. Здравствуйте,   т.   Стырне!   Хочу   поделиться с Вами мнением по поводу удавшейся мне одной комбинированной операции».

Смолин помусолил карандаш, пригладил листок бумаги на корявом сельсоветском столе, за которым совсем недавно сидел уполномоченный облисполкома Кондратьев, и, посмеиваясь, заново переживая приключение, принялся старательно эту комбинированную операцию описывать. Он знал, что затея его граничила с авантюрой, удалась по чистой случайности, за удачу никто выговаривать ему не будет, но был он, Николай Смолин, очень молод и хотел услышать похвалу от самого Стырне и потому решился на личное письмо к нему.

«Теперь я считаю, – писал он, – что в Дикарях находиться нашей оперативной группе бесполезно, так как по сведениям «своих», когда мы были у них, оставшиеся бандиты в количестве десяти человек убежали в Лысьву или Чусовую на производство. Скрывающихся же очень мало (3-4 чел.), и это, мол, (по их выражению) «шантрапа», которая рано или поздно явится домой сама. Я бы мыслил, чтобы нашу группу перебросили в Позднянский или Забегаевский с/совет, так как в Дикарях делать уже больше нечего и зря только время проводить».

Он на секунду оторвался от писания, перевел дух и приступил к изложению того, ради чего и письмо-то затеял:

«Сообщите мне, имел ли я право применить такой маневр и какие ошибки у меня имеются в удавшемся плане бескровной ловли бандитов. Ваше мнение для меня будет очень ценным, так как мне в Ленинграде про Вас рассказывали очень много, когда Вам удавалось устраивать вроде этого комбинации не только здесь, но даже за границей. Сообщите также, скоро ли я буду отозван в Свердловск, так как большой работы здесь больше не предстоит, и с ней могут справиться местные работники.

С коммунистическим приветом уважающий Вас Николай Смолин».

7

В Лысьве его предупредили, что кругом идут аресты, лучше всего ему скрыться в какой-нибудь деревне. В шапке-ушанке с темным суконным верхом и каракулевой опушкой, в черных бурках на ногах, он, сунув руки в карманы черного полупальто, медленно, не озираясь, шел к станции. Свою роскошную бороду он безжалостно сбрил – нельзя было оставлять такую примету, и теперь щеки его, подбородок и горло казались бескровно-белыми по сравнению с загорелым лбом и носом. Шел он мимо завода и думал, что после отступления колчаковцев здесь остались только груды железа, битого кирпича и всякого хлама, а все же коммунисты восстановили завод, и вот он – шумит, грохочет паром, дымит высокими трубами. Сжимая кулаки в карманах, Урасов шел дальше, вот-вот должна была показаться станция, но вдруг он подумал: как раз на станции-то его и ждут. И свернул на дорогу, ведущую за город. Мела поземка, холод забирался под полы, а он шагал по укатанному полозьями снегу и ни на что, пожалуй, уже не надеялся.

Ночь он провел в деревне Верхшаква, в чистой избе Минуллы, потом, на 28 ноября, ночевал на Ванькинском хуторе, на 29 ноября – у Калинка. Об арестах в районах хозяева помалкивали, делали вид, что ничего не знают, на непрошеного гостя смотрели косо. Через несколько суток он оказался на станции Селянка, окруженной молодыми, пушистыми от инея березами, ночевал, сидя на деревянном диване у стылой железной печи, потом – на заплеванном полу павильона станции Калино.

Никому до него не было дела, одиночество охватывало его, как флажки охотников матерого волка. Он сам, бывало, загонял волков, и в эти дни страха и одиночества нет-нет да и ощущал себя затравленным зверем. И в Перми, куда занесли его скитания, на барахолке, где проводил дни, а ночи на станции Пермь II, и на станции Лысьва, где ночевал, не решаясь пойти ни к кому из родственников, чувство обреченности не проходило. Оказывается, он уже привык, чтобы вокруг него грудились люди, сильные, свирепые, которые не остановятся перед убийством собственного брата, если брат этот посягнет на их добро, и эти люди слушали его, Степана Урасова, готовы были пойти за ним даже на погибель. Иногда, краешком сознания, он угадывал, что вся эта затея с восстанием обречена, и никакого богатства у него революция не отнимала, и учил бы он потихонечку детишек грамоте, арифметике, географии, истории. Захотелось делать историю самому, власти над другими взалкал! И еще была стойкая, ровная ненависть к коммунистам, к их лозунгам, к их устремлениям. Честолюбие и ненависть привели его к столкновению с коммунистами. Он никого не убивал, как убивали Булышев и Шмелев, но, попадись сейчас ему в руки и упади под тяжестью его тела коммунист, он бы разорвал...

Кругами, кругами ходил он вокруг Лысьвы и под самый Новый год, грязный, заросший рыжей щетиной, завшивевший, все же вернулся.

Его ждали. Нилин сообщил, что Урасов вернулся. Начальник Лысьвенского городского отдела ОГПУ Бахарев, получив от Тутушкина самые подробные инструкции, разделил сотрудников по трем адресам, по которым вероятнее всего мог сидеть Урасов: на Шмаковскую улицу, где проживала его дочь с мужем, на Вятскую улицу, дом Щербакова, где Урасов был прописан в адресном столе и проживал летом, занимаясь охотой в окрестных лесах, и по Свердловской улице – у племянницы. Если Урасова нигде не окажется, то у его дочери решено было взять сведения, в каком доме проживает некая Анна Ануфриевна, у которой Урасов прежде иногда пьянствовал и ночевал.

В 11 часов вечера оперативные группы одновременно выехали по указанным адресам. Сам Бахарев, повинуясь скорее собственной интуиции, чем рассуждениям, во главе тройки направился на Свердловскую улицу, сразу к дому племянницы Урасова.

Бахарев застучал в дверь, за нею раздался рассерженный голос:

– Кто такие? Пьяных не пускаем!

– Открывайте, это гэпэу, – приказал Бахарев и отскочил от двери, ожидая выстрела.

– Ничего не знаю, – сказал тот же голос.

– Окружить дом, следить за окнами! – громогласно крикнул Бахарев.

И тогда звякнула щеколда, заскрипела задвижка, и дверь медленно раскрылась.

Вторая дверь, из комнаты в сени, тоже была раскрыта, и оттуда падал свет. За спиной незнакомого человека стоял Урасов. Бахарев узнал его даже и без бороды: столько раз пристально вглядывался в фотографию. С револьвером в руке он бросился к преступнику, убедился, что тот не вооружен и сопротивляться не намерен, потеснил обоих в избу. Трое оперативников вошли следом.

За столом сидел еще один человек, испуганно побелевший, на клеенке лежали розданные карты, пенилось в стеклянном кувшине пиво.

Во время обыска Урасов спокойно сидел на стуле, было похоже, что он как будто испытывает облегчение, что вот наконец все, чего он ожидал, произошло, жизнь упростилась до самого узкого предела.

– Я давно проиграл, – сказал он и сдвинул тыльной стороной ладони карты в одну кучу...

А Черемуховый лог снова расцвел буйным цветением, и никаких следов в нем не осталось, и не хриплый от ярости голос кулацкого оратора колотился в стволы и ветки деревьев, а чистые соловьиные трели раздавались, воспевающие весну.